Текст книги "Джон Леннон"

Автор книги: Алан Клейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Однако в 1960 году почти все приезжие из Британии поначалу мечтали оказаться где угодно, лишь бы подальше от Гамбурга, и не могли дождаться окончания своего путешествия. Вероятно, была возможность найти более приличное жилье для группы, но Beatlesо ней не знали. Одно дело все время находиться в дороге и в течение восьми дней останавливаться в одноместных гостиничных номерах с завтраком, но совсем другое – тесные казематы, в которых они жили, работая на Кошмидера. Все – включая выходца из среднего класса Леннона – открыли в себе инстинкты, о существовании которых даже не подозревали. Причиной тому было совместное проживание в убогих комнатушках, которые вскоре стали еще омерзительнее от остатков дешевой еды, пустых пивных бутылок, переполненных самодельных пепельниц и спертого воздуха, пропитанного запахом грязных носков.

В музыкальном отношении Джон, Пол, Джордж, Стюарт и Пит стали понимать друг друга почти без слов, а также научились «читать» аудиторию. В «Индре» – а через несколько недель и в более роскошном «Кайзеркеллер» – Леннон дал волю своему хорошо подвешенному языку, и моряки, гангстеры, проститутки, развлекающиеся туристы и набившиеся с улицы подростки смеялись его шуткам и даже танцевали, привыкнув к тому, что небрежный и вызывающий вид новых музыкантов отличается от эстрадного лоска выступающих по телевизору популярных певцов. Разумеется, у пяти нечесаных ребят из Ливерпуля были и успехи, и провалы, но в некоторые моменты они действительно играли так, что их можно было смело назвать лучшей рок-группой в Европе.

После окончания выступления их знакомили с городом музыканты из Seniorsи The Jets,контракт которых с «Тор Теп» подходил к концу. Рики Ричардс сопровождал Леннона в магазин музыкальных инструментов, когда тот выложил кучу мятых дойчмарок за гитару «Rickenbacker». Впоследствии, во время своего краткого визита в Гамбург в 1961 году, Ричарде вышел на сцену вместе с Beatles,одолжив у Джона его дорогую гитару и сыграв свои композиции «I Go Ape» и «C'mon Everybody».

Несмотря на то, что Beatlesдружили с такими закоренелыми рокерами, как Ричарде, и многочисленной командой официантов и вышибал «Кайзеркеллер», все пятеро прибывших в Гамбург ребят имели среднее классическое образование и их мнимая принадлежность к британской элите притягивала гамбургских поклонников экзистенциализма – «экзистов», главными фигурами среди которых были Юрген Вольмер, Клаус Фурман и Астрид Кирхгерр. Это противоречило утверждению Харрисона, который в 1967 году сказал одному из журналистов, что в целом Beatlesбыли «отстающими в школе». И действительно, при необходимости Сатклифф, Леннон и Маккартни умели произносить длинные речи – правда, на английском, но это не имело особого значения. Плюс студенческий жаргон, а также небрежные упоминания о таких оригинальных личностях, как Модильяни и датский философ Серен Кьеркегор. Вместе с Харрисоном они увлеклись сплавом поэзии и рока, и поэт из Суссекса Ройстон Эллис считал, «что они имели больше прав называться богемой, чем другие молодые люди с севера». В определенной степени Стюарт, Джон и Пол – а также Пит с Джорджем – поддерживали этот имидж. В одном из эпизодов они ошеломили музыканта другой группы, когда в артистической уборной сделали вид, что якобы читают друг другу стихи русских поэтов, с притворной серьезностью произнося бессмысленные словосочетания.

Возможно, именно эта претендующая на художественность аура позволила молодым «экзистенциалистам» из Гамбурга – они, как хвастался Вольмер, «довольно хорошо говорили по-английски, который выучили в школе» – после внутренних дебатов принять участие в развлечениях и привыкнуть к легендарной вульгарности, царившей на сценах «Кайзеркеллер», «Тор Теп» и других заведений улицы Рипербан. Некоторые обнаружили у Джона признаки сильной личности, отсутствовавшие у других. «Леннон, явный лидер группы, был типичным рокером, – вспоминал Юрген Вольмер. – Он был невозмутим; никаких жестов – только слегка покачивался в такт музыке. Агрессивный нелюдим вроде Брандо». Однако Леннон вовсе не обладал этим мрачным магнетизмом и, не задумываясь, использовал грубые выражения в кульминационные моменты и безумствовал на сцене при исполнении таких вещей, как «Hound Dog».

Стоявший слева от Леннона бас-гитарист никак не тянул на гениального исполнителя. Но это не имело значения для Астрид Кирхгерр, потому что в один из вечеров в «Кайзеркеллер» они перешли границу невинной дружбы и признались друг другу в любви. Каким бы странным ни казался ее выбор, Кирхгерр исповедовала современные взгляды, и вскоре Астрид и Стюарт стали жить вместе.

Кен Хортон, старый школьный приятель Стюарта, получил письмо с подробным описанием того момента, когда Стюарт сделал предложение своему «прекрасному маленькому ангелу». Он писал: «Я ее храм, а она – звенящие в нем колокола». Джон, будучи более ветреным и циничным, считал, что Стюарт спятил. С ним были согласны Джордж, Пол и Пит. Леннон, взявший на себя роль самозваного защитника морального благополучия Стюарта, сформулировал политическую платформу: Астрид, конечно, красивая девушка, но мечты связывают руки, а красивых девушек полно в любом уголке Гросс Фрейт.

Подоплека состояла в том, что Астрид вклинилась в связь между Ленноном и Стюартом. В то время малейшее изменение интонаций в голосе Стюарта приводило к вспышке ярости Леннона – и особенно в присутствии Астрид. Когда ее не было рядом, он расслаблялся, довольный тем, что внимание Стюарта вновь всецело принадлежит ему. Тем не менее присутствовавшая или отсутствовавшая Астрид часто становилась главным объектом нападения, когда проявлялась неприятная привычка Леннона – он никогда не пытался себя переделать – говорить первое попавшееся, что приходило ему в голову.

Поражала невоспитанность Джона, которая, подобно шрапнели, возмущала все их окружение в «Кайзеркеллер», а вне публики принимала еще более концентрированный вид. После нескольких недель в Гамбурге Леннон не избавился от стереотипов в отношении немцев, и с его языка часто слетали обидные реплики, даже когда он заказывал пиво в баре. Поначалу Астрид не понимала, почему он с ней особенно груб. Она Когда-то отвечала ему, но ее приводили в замешательство не только колкости, но и то, что он периодически уступал, как будто отходя на заранее подготовленные позиции.

Стюарт страдал, видя, как ссорятся два самых близких ему человека. Он переводил взгляд с невесты на лучшего друга – как во время теннисного матча, – наблюдая, как безобидный обмен шутками за несколько секунд превращался в поток взаимных оскорблений. Он не мог встать на защиту женщины, которую боготворил, потому что это было бы предательством обета верности, составлявшего основу их отношений с Джоном. Когда Леннон успокаивался после очередной перебранки с Астрид, с губ Стюарта слетал свист, и он начинал готовиться к обороне – вскоре позиции поменяются, и Джон примется за него. Кипящую от негодования или испытывающую облегчение Астрид он успокаивал заявлениями, что Джон отличный парень, только нужно его узнать поближе.

Предположение Астрид, что Леннон ненавидел ее, было вполне обоснованным, но ложным по сути. Просто эта девчонка нравилась ему самому – она была больше похожа на благовоспитанную Брижит Бардо, чем Синтия, – но он чувствовал, что она ему не пара. Хотя поначалу было трудно поверить, что такая интеллектуалка встречается со Стюартом. Возможно, он – Джон – не такой уж ей неровня. Если бы у него хватило смелости порвать с Синтией, а Стюарт не проявил бы никакого интереса к Астрид, он мог бы приударить за ней сам. Он чувствовал опасное влечение даже во время самых жарких перебранок, но, подобно многим так называемым экстравертам, скрывал свои чувства к женщинам под маской грубости – в данном случае под личиной неотесанного и несдержанного ливерпульца.

Он был ребячливым и вдобавок довольно стервозным, но ни Астрид, ни ее мать не могли скрыть своего восхищения Ленноном, которого считали самым последовательным бунтарем на земле. Во время визитов в дом девушки, расположенный в чопорном Пригороде Гамбурга, он просматривал книжные полки и коллекцию пластинок Астрид, отпуская иронические комментарии в адрес почти всех писателей – Кокто, Сартра, По, Уайльда, Ницше, де Сада – и композиторов, даже Вагнера и Стравинского, произведений которых он, возможно, никогда не слышал.

Как бы то ни было, однажды буря утихла, и Джон прекратил борьбу. Его отношение к Астрид стало не то чтобы доброжелательным, но относительно вежливым. Нередко обмен стандартными приветствиями заканчивался фразой, которую вполне можно было посчитать комплиментом. Несмотря на то, что уголки губ Леннона никогда не приподнимались в улыбке, его глаза стали отвечать ей почти нежным взглядом. Она принадлежала Стюарту, и, если так случилось, он будет относиться к ней так же, как к другу. Внезапно он почувствовал, что рад за Стюарта. У него все хорошо.

Разумеется, он не был бы Джоном Ленноном, если бы перестал отпускать язвительные замечания, однако в отношении Астрид за ними стояли те же теплые чувства, которые он испытывал и к Стюарту. Постепенно Астрид свыклась с той смесью грубости и дружелюбия, которую являли собой манеры Леннона. Эта парадоксальность характера Джона проявилась в его первой встрече в Гамбурге с Фрэнком Алленом, одним из музыкантов группы из Мидлсекса Cliff Bennet And The Rebel Rousers.«Привет. Ты Фрэнк? – произнес Джон, когда их представили друг другу. – Я говорил с ребятами в клубе, и, похоже, ты самый известный музыкант в группе после Клиффа. Не знаю, почему. У тебя такие забавные аккорды».

Примирение между Стюартом, Джоном и Астрид не ослабило растущей антипатии к Сатклиффу со стороны остальных членов группы, которые с самого начала были недовольны его неумелой игрой на бас-гитаре. Пол сделал следующий вывод: «Он безумно влюбился в нее [Астрид], а остальных жутко раздражало, что она не влюбилась в кого-то из нас – эта великолепная блондинка, с какими мы раньше не встречались. Стюарт был просто без ума от нее. Нам всем она немного нравилась, но мы чувствовали его настроение: „Руки прочь, у меня это серьезно“».

Проходили недели, и Пол, Джон, Стюарт и Джордж по-прежнему исполняли около 15 композиций, которые они разучили вместе с новичком Питером, пока монотонность их бесконечного повторения не заставила группу вытащить на свет самые смутные музыкальные образы, гнездившиеся в их общем подсознании. Они вспомнили о нескольких совместных сочинениях Леннона и Маккартни. По воспоминаниям официантов, во время перерыва эти двое уединялись в задней комнате и сочиняли, в то время как остальные шли в бар.

Однако происходящее в гардеробной «Кайзеркеллер» или в комнатах в кинотеатре не всегда совпадало с тем, что рисовали в своем воображении поклонники группы – Джон и Пол играют свой последний опус, Пит отбивает ритм на столе, Джордж настраивает гитару, а Стюарт в углу делает зарисовки. Не знаю, многие ли понимают это, но связь между поп-музыкой и сексом гораздо очевиднее, чем между поп-музыкой и высоким искусством. И действительно, главным мотивом большинства горячих парней, стремившихся играть в бит-группах, были широкие возможности общения с девушками.

В европейских эротических развлечениях слово «общение» значило нечто большее, чем смущенное бормотание в присутствии застенчивых девиц, с которыми Леннон встречался в провинциальных клубах при церкви. Вскоре вся эта скованность осталась в далеком прошлом.

Более молодые музыканты Beatlesмогли предполагать, что Джону многое известно, но посещение бара «Hippo», где устраивались поединки женщин в грязи, а также шокирующая «улица окон» в конце Герберштрассе и вид проституток, выставленных на продажу, как на ярмарке скота, вскоре заставили его признать, что провинциальный секс в Мерсисайде пребывал в зачаточном состоянии. «Невозможно увидеть, что происходит внутри, – говорил Рики Ричарде об одном из таких заведений, – потому что массивные железные двери напоминали ворота в концентрационный лагерь».

Другими словами, обычного разврата – уличных проституток, варьете со стриптизом, борделей – на улице Рипербан было не больше, чем в Шеффилде, но по мере более глубокого проникновения в бездну распущенности открывался настоящий ящик Пандоры, содержащий всевозможные извращения, которые открыто рекламировались, а не являлись тайными утехами боящихся разоблачения усталых бизнесменов, которые удовлетворяли свои фантазии в тайных борделях Сохо.

До того как британские исполнители поп-музыки стали своими на улице Рипербан, у них не возникало никаких вопросов о любви за деньги – это был удел одиноких стариков, покупающих мимолетное удовольствие. Теперь, без присмотра тети Мими или неотступной и преданной Синтии, Джон Леннон привык без всякого труда удовлетворять сексуальные потребности практически с любой девушкой, пританцовывающей на авансцене и готовой с недевической откровенностью доставить наслаждение любому из них. Ему стоило всего лишь адресовать одну из своих редких улыбок какой-нибудь девушке в первом ряду – возможно, миниатюрной Венере, как Астрид – и задержать на ней свой взгляд на крошечную долю секунды, казавшуюся вечностью.

Леннон поддался всеобщей атмосфере, когда ром пополам с колой был всегда под рукой, а вокруг вились «сестры во грехе», до дрожи в коленях жаждавшие уединиться с ним в любом более или менее подходящем месте и испытать оргазм, который мог закончиться через несколько секунд или тянуться долго, как ириска, – в зависимости от того, когда Джон мог заставить себя уйти или сколько времени у него имелось в запасе. Иногда группе приходилось заполнять паузу инструментальной композицией, пока ее возбужденный вокалист – ставший специалистом по одеванию на бегу – тяжело дышал, приводя себя в порядок.

Однако любовные приключения в конечном итоге приводили к посещению соответствующих лечебных учреждений для сдачи анализов, например, на сифилис, поскольку большинство женщин были не особенно разборчивыми и спали подряд со всяким, кто был англичанином и играл в бит-группе. «Было забавно наблюдать за трогательными прощаниями, – с усмешкой вспоминал Колин Мэнли из „The Remo Four“, – а потом стать свидетелем, как чья-то девушка держится за руки с музыкантом из следующей группы, только что прибывшей из Англии». Зная ситуацию, легче нарушить правила мужского поведения, принятые в Ливерпуле. Молодые парни научились не тратить время на то, чтобы обижаться на женщин, которым нужен был такой же беспечный партнер, как и они сами. И действительно, многие уезжающие музыканты уже предлагали свою подружку, с которой делили постель несколько недель, тем, кто приехал им на смену, – подобно тому, как эскимос может предложить гостю «развлечься» с его женой.

Улица Рипербан была средоточием не только сексуальных развлечений, но и наркотиков, и музыканты из Британии, увы, действительно принимали препараты, которые нельзя было купить в аптеке. Еще до того, как в конце 60–х годов пресса стала ставить знак равенства между поп-звездами и наркотиками, кокаин упоминался в «I Get A Kick Out Of You», a амфетамины стали темой песни Бо Дидли под названием «Pills». Выражение «нюхачи» часто использовалось в отношении таких разных и иногда трагических фигур, как Чарли Паркер, Джонни Кэш, Кит Ричарде, Джон Леннон, Эрик Клэптон, Джимми Хендрикс, Джэнис Джоплин, Питер Грин, Лу Рид, Сид Баррет, Грэм Парсонс, Фил Лайнотт и Бой Джордж, а также некоторых музыкантов из Beatlesобразца 1960 года, чья привычка к наркотикам объяснялась необходимостью компенсировать изматывающий ритм жизни при их профессии, а не обыденной скукой, которая заставляет глотать таблетки домохозяйку в песне Rolling Stonesпод названием «Mother's Little helper».

Самыми распространенными источниками искусственного возбуждения в Гросс Фрейт были пиво и амфетамины, к которым относились препараты для подавления аппетита прелудин и в меньшей степени каптагон. В отличие от относительно безвредных тонизирующих средств на основе кофеина, таких, как про-плюс, разрешенный в Великобритании и популярный у учеников старших классов и аспирантов, ночами просиживающих за курсовыми работами, прелудин и каптагон в 1957 году были запрещены в Соединенном Королевстве, а в Германии продавались только по рецепту. Тем не менее, купить запрещенные препараты не составляло никакого труда. В любом случае, если вас ловили с «прелло», это всегда сходило с рук; большинство полицейских из района улицы Рипербан не утруждали себя составлением протоколов.

Часть студентов, с которыми дружили Beatles,превышали рекомендованную врачами дозу прелудина, что приводило к ощущению неимоверной усталости и потребности в следующей дозе. Употребление амфетаминов было распространенным явлением у тех, кто работал в ночных заведениях Гамбурга, исполняя для слушателей джаз и рок-н-ролл – это позволяло последнему участнику программы, выступавшему при свете первых лучей солнца, быть таким энергичным, как первому, еще на закате. За стойкой бара одного из таких заведений висела фотография, подписанная: «Джон Леннон, король „прелло“». Однако Рики Ричарде утверждает обратное: «В Гамбурге вам не нужны наркотики. Само это место возбуждает». Даже если нужно не уходить со сцены по четыре с половиной часа с понедельника по пятницу и по шесть часов в субботу и воскресенье.

Это произошло не сразу, но Джон Леннон, поглощавший все увеличивающуюся дозу амфетаминов и алкоголя, становился душой общества. Мало что осталось от его врожденной вултоновской элегантности, которая вытеснялась алкоголем и скабрезными разговорами. Он старался не выходить из образа «крутого парня». Его голос становился все громче, шутки грубее, глаза блестели ярче – а затем он, пошатываясь, отправлялся в туалет, где его рвало. Потом он проваливался в черную яму забытья, чтобы утром проснуться с еще более сильной, чем раньше, головной болью.

Буйные похождения Леннона в свободное от работы время стали основой множества приукрашенных историй, которые рассказывались во время их следующих визитов в Гамбург. Так, например, говорили, что он прервал партию в покер с Джерри Марсденом и другими парнями из Ливерпуля, чтобы со злорадством вылить стакан воды на барабанщика южноафриканской группы Graduates.Через несколько секунд жертва ответила ему тем же, и Джон решил, что если он проглотит оскорбление, то репутация крутого парня будет утрачена навсегда. Вскочив на ноги, он схватил пустую бутылку и разбил ее о голову южноафриканца. Гордость последнего пострадала больше, чем его череп, но дальнейший обмен ударами не состоялся, поскольку остальные игроки за столом могли встать на защиту своего соотечественника. Знай он, насколько неприятно им поведение Джона, он не отступил бы, стараясь сохранить свое достоинство.

Были и другие инциденты, не менее прискорбные. Однажды золотистый дождь из мочевого пузыря Леннона, сопровождавшийся непристойными «проповедями», пролился с балкона на прогуливавшихся по улице трех монашек. Он был лидером, а не ведомым, но даже его верные Розенкранц и Гильденстерн-то есть Пол и Джордж – отказались участвовать в избиении пьяного матроса, который только что оплатил их ужин. Кроме того, Джон часто выкрикивал «зиг хайль» и ходил гусиным шагом, выкинув руку в гитлеровском приветствии и прижав палец к верхней губе.

Еще одна недостоверная история, которую рассказывали в Гамбурге, повествовала о том, что в один из вечеров в «Кайзеркеллер» какой-то местный Аль Капоне потянул стоящего на сцене Леннона за джинсы и потребовал исполнить «Shakin' All Over». Леннон огрызнулся: «Donner und Blitzen.Ты Schweinhund,убивший моего дядю!» Ответа не последовало – по крайней мере на словах, – но Бруно Кошмидер вдруг превратился в жалкого испуганного человечка, просительно заламывающего руки: «Это было ужасное недоразумение, герр Альбрехт… никогда себе этого не прощу». В известном смысле, Джону угрожала большая опасность, чем после его знаменитого заявления 1966 года о том, что «мы популярнее Христа».

Правда это или нет, но к концу 1960 года Кошмидер стал с подозрением посматривать на Beatles.«Ist gut», – восклицал он, после того как музыканты опровергли слухи о том, что они собираются уходить от него в ненавистный «Тор Теп», но выражение его лица говорило об обратном. Контракт с The Jetsподходил к концу, и музыканты грозили разбежаться, как застигнутые в амбаре крысы. Остаться решил только Тони Шеридан, но у него не было своей группы, и он приглашал к себе всех, кто оказался поблизости, включая Beatles.

Бруно действовал быстро и за месяц предупредил Beatlesоб увольнении, одновременно перестав защищать от полиции самого младшего из группы, который нарушал закон, запрещающий лицам моложе восемнадцати лет появляться в районе Гросс Фрейт после полуночи. К концу ноября Джорджа Харрисона депортировали.

В отношении остальных, решивших продолжить выступления без Харрисона, Бруно проявил предусмотрительность и намекнул, что если они посмеют принять приглашение «Тор Теп», то ночные прогулки по злачным местам города, полным всякого отребья, могут стать для них небезопасными. Как бы между прочим он упомянул о некой датской проститутке, которая вызвала гнев одного из владельцев ночных клубов и тело которой было выловлено речной полицией в Нейнберге. Полиция не смогла определить причину смерти.

Двое сопровождавших Бруно громил покачали головами и зацокали языками, выражая скорее притворное сострадание, чем возмущение грехом, за который последовала такая суровая кара. По их жестокой и потрепанной внешности – изуродованные уши, низкие, как у неандертальцев, лбы, проломленные, похожие на дверные ручки носы – можно было без труда догадаться, что вышибалы «Кайзеркеллер» обожают издеваться над слабыми. Эти садисты всегда были в распоряжении Кошмидера, если он считал, что заблудших британских музыкантов следует вернуть на путь истинный.

Теперь безопасность казалась Beatlesстоль же недостижимой, как и Англия, куда они собирались вернуться. Отрабатывая последние дни контракта в «Кайзеркеллер», музыканты размышляли, с чего начнется их путешествие домой: с больницы или катафалка. Однако к насилию прибегать не пришлось: Джордж Бруно сделал так, что Пита Беста и Пола Маккартни в наручниках посадили в полицейский фургон и после допроса депортировали из страны, предъявив сфабрикованное обвинение в поджоге.

Из группы в Гамбурге остались двое, но оба не могли никуда устроиться, поскольку объявился официальный документ о том, что Beatles,выступая все эти месяцы в «Кайзеркеллер», не имели разрешения на работу в Германии. Стюарт остался у своей возлюбленной, а у Джона не осталось иного выхода, кроме как вернуться домой.

Он бросил свои вещи дома, в холле Мендипса, и помчался наверх, бормоча: «Никогда в жизни». Мими показалось, что Джон похож на беженца из разоренной войной Европы 40–х годов. Тем не менее на следующее утро он как ни в чем не бывало лежал в своей постели и поглощал любимый «ковбойский завтрак» из бобов с ветчиной, наслаждаясь лучами зимнего солнца и доносящимся издалека звуком пневматической дрели.

Джон рассказывал тетке, что между ночными выступлениями целый день проводил у себя в комнате, отдыхая и настраивая гитару. В выходные дни он осматривал достопримечательности немецкого города, катался на лодке по озеру, посетил зоопарк, художественные галереи, музеи и фольклорные праздники. Как утверждал Джон, не делал он лишь зарисовок старинных церквей Гамбурга.

На Мими это не произвело никакого впечатления. Дядя Джордж во время войны три года прослужил в армии, и она знала, что рассказы путешественников о злачных местах Германии – это чистая правда. Тем не менее она считала, что достаточно хорошо знает своего Джона и его участие в увеселениях было скорее по обязанности, а не ради удовольствия. В любом случае, вы бы видели, как он и Синтия бросились в объятия друг друга – просто сказка о влюбленных!

Джон писал Синтии из Гамбурга почти каждый день, и после трехмесячной разлуки она появилась на пороге дома, шепча нежные слова своему небритому, близорукому другу. Один долгий поцелуй, и вся ревность исчезла. Позже, в более интимной обстановке Леннон дал волю рукам, расстегивая пуговицы и пряжки на ее одежде. Теперь это был мужчина, жесткий, земной и уверенный в себе. Синтия не смела спросить, как и почему это произошло, но она могла догадаться, что пробудились первобытные импульсы.

Случайные упоминания о любовных приключениях в Германии расстроили бы любую преданную подругу, особенно если она вынуждена разыгрывать фарс под названием «мы всего лишь друзья», чтобы защитить благопристойный образ группы, стремившейся на ступень выше, чем местные исполнители джайва. Откровенные разговоры едва не закончились тем, что она выложила все свои догадки о его отвратительном поведении, а он чуть не поделился неприятными сравнениями с ее незабываемыми frauleins,настолько хладнокровными, что их не волновали такие мелочи, как оставленная им дома девушка, почти невеста.

Тем не менее Джон лишь сказал Синтии, что секс в Гамбурге был чрезвычайно доступен, но не стал вдаваться в подробности. В конце концов она поняла, что, если ты по-настоящему любишь человека, не стоит влезать в его тайны. Это означало, что ей придется обмануть себя и поверить, что Джон – по его же рассказам – так уставал после ночного выступления в «Кайзеркеллер», что ему хотелось только одного – спать.

В любом случае будущее группы было более важным, чем то, что было или чего не было за границей. Они должны упорно трудиться, чтобы продолжить карьеру. Первое после Гамбурга выступление состоялось все в том же клубе «Касба», и известие о нем распространялось при помощи афиш Моны Бест – с хвастливой надписью «Возвращение легендарных „Beatles“», – а также из уст в уста. До самого последнего аккорда зал зачарованно слушал, а затем наступила долгая тишина, взорвавшаяся оглушительными аплодисментами, свистом и приветственными криками, превратившимися в настоящий гвалт.

Главное, что усвоил Джон, наблюдая за такими музыкантами, как Дерри Уилки, Тони Шеридан и Рики Ричардс, была техника использования микрофона, позволявшая превращать в достоинство неумение чисто взять высокую ноту. Перемены были наиболее очевидны, когда он исполнял такие быстрые композиции, как «Money» и «Dizzy Miss Lizzy», импровизируя почти как джазмен, наивно и искусно, но уже с налетом преждевременного опыта и цинизма, приобретенных в Германии. Они все стали старше.