Текст книги "Шут и император"
Автор книги: Алан Гордон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА 6
Я глупо уставился на нее, потом осторожно выглянул в проход, из которого появился.
– Он ушел, – сказала Виола. – Твой преследователь предпочел не сворачивать за тобой в этот темный переулок. Должно быть, он переоценил твои умственные способности, решив, что ты его обнаружил. А возможно, заметил, что за ним тоже следят. У меня складывается впечатление, что в этом городе все следят друг за другом. Неудивительно, что он такой многолюдный.
– Ты заслуживаешь дополнительной благодарности, ученик, – признал я. – Так кто же следил за мной?
– Откуда мне знать? – сказала она. – Я видела лишь монашеское одеяние, но не лицо.
– Интересно. Может быть, отец Эсайас?
– Ряса была другой. Разумеется, это не значит, что под ней был не он. Ты думаешь, что какие-то церковники сели тебе на хвост?
– Учитывая монашескую маскировку, следить мог кто угодно, кроме церковников. Уж они-то наверняка оделись бы мирянами. Ладно, хорошо, что этот обряженный в рясу незнакомец пока перестал осложнять нам жизнь. Так что давай скорей навестим лачугу нашего пройдохи.
Решив не предупреждать заранее о визите, я ворвался в его хибару с ножом в руке. Скромный мошенник как раз разжигал благовония в металлической чаше. Я схватил его за шкирку и помахал ножом у него перед носом.
– Смотри-ка, какая удача, – сказал я. – Я передумал. Меня заинтересовали твои безделушки.
– Конечно, конечно, – выдавил он. – Забирай все, что угодно, только не тронь меня.
Клавдий закрыл дверь и встал на страже. Я отпустил трясущегося торговца реликвиями, настороженно поглядывая на его руки. Он суетливо развязал веревку на поясе и наконец распахнул полы плаща. Я показал ему на предмет, уже упомянутый мной, – оловянный перстень с черепом, залитым черной эмалью.
– Отличный выбор, – залепетал он. – Предохраняет от врагов, приносит…
Он заткнулся, когда я вновь поднес нож к его носу.
– Взгляни-ка лучше сюда, – сказал я, показывая ему вторую руку.
Он судорожно втянул воздух, увидев подобное кольцо на моем пальце.
– Оно ни от кого не предохраняет, – сказал я. – А возможно, даже притягивает врагов. Я снял его с пальца одного мертвого шута, забрав также его одежду и пожитки. И с тех пор сам стал шутом. Порой мне удается шуточками поднять настроение людям. А порой я поднимаю им настроение вот так. Я слегка коснулся его шеи лезвием ножа, и он тут же заскулил.
– Итак, это кольцо принадлежало шуту по имени Деметрий, – продолжил я. – Я ищу его. Он хранил для меня одну вещь, и настала пора забрать ее. Ради этого я готов на все, даже на убийство.
Я взмахнул ножом, перерезая нитку, на которой висело кольцо, и оно упало. Не дав ему коснуться земли, я подбросил его в воздух концом ножа. И поймал его уже мизинцем, где кольцо заняло место рядом со своим двойником. Продавец реликвий с ужасом следил за моими трюками. Я вновь нацелил на него нож и приказал:
– Выкладывай все начистоту.
– Я тоже снял его с мертвого шута, – сказал он. – С Деметрия.
– Когда? Где?
– В начале ноября, в лесу за городом.
– Кто завлек его туда? Говори все, что знаешь.
– Они были одеты как монахи, но определенно не принадлежали к церковной братии, – сказал он. – Я бродил по лесу, собирая травы и проверяя заячьи силки. Тушеная зайчатина у меня в доме не переводится. Но императорские леса неприкосновенны. Никому нельзя пользоваться ими, ни охотникам, ни корабельщикам, никому. Поэтому, услышав шум, я спрятался.
– Сколько их было?
– Трое, они тащили тело. Я сразу понял, что это Деметрий. Он много лет выступал в нашем городе, и я узнал расцветку его костюма. Только так его и можно было узнать. Потому что от лица осталось лишь кровавое месиво. Они притащили с собой лопаты. Выкопали яму, опустили его туда и закопали.
– Они что-нибудь говорили?
Он задумался.
– Один из них сказал: «Мертвого дурака и могила не исправит», и все они рассмеялись.
– Ты узнал бы этот голос, если бы снова услышал его?
– О нет, нет, – запричитал он, отчаянно мотая головой.
– Но разговор шел на греческом языке?
– Конечно, конечно.
– С акцентом или без?
– Я не заметил никакого акцента.
– Продолжай.
– Я вспомнил о кольце и серьге. И прикинул, что ему они больше не нужны.
– Может, ты нашел у него еще что-то?
Продавец реликвий порылся в куче неприглядного хлама возле тюфяка и извлек оттуда старый кожаный кошелек.
– В нем не было денег, – заявил он весьма неубедительным тоном. – Но там лежал клочок бумаги. Я не понял, что на нем написано.
Я забрал у него кошелек и открыл. Там лежала бумажка с едва различимыми буквами. Записку написали по-немецки. Глянув на нее, я передал листок Клавдию и открыл дверь.
– Ты никогда не видел меня, – бросил я напоследок. – Не забывай об этом, иначе мы обязательно встретимся еще раз.
– Убирайтесь, – прошипел он.
Мы вышли на свет божий.
Пройдя к пристани, мы уселись на край причала. Клавдий повернул листок к свету и прочел:
– «Сегодня вечером не смогу. Т.». Тиберий?
– Или Талия, – ответил я. – Возможно, нам не суждено узнать, кто это написал.
Перед нами высились судостроительные верфи. Они пребывали в запустении. В былые времена Византия выводила в Босфор по двести кораблей, готовых дать отпор любому арабскому флоту. Сейчас здесь насчитывалось едва ли штук двадцать старых развалин, половина стояла в сухих доках, и все явно нуждались в ремонте. Однако мы не заметили вокруг них даже охраны, не говоря уже о конопатчиках, кипятящих смолу в огромных чанах, о канатчиках, плетущих снасти, и плотниках, ремонтирующих корпуса и палубы.
– Этот город созрел для захвата, – заметил я.
– Его охраняют войска, – возразила Виола. – И стены.
– Стены тоже отчаянно нуждаются в ремонте, – сказал я. – Да и бдительность охраны вызывает сильные сомнения. Отрядам, охраняющим Анастасийские стены, платят так нерегулярно, что они уже готовы разбежаться. В этом городе творятся очень темные делишки.
– Неужели это как-то связано с исчезновением шутов? – спросила она.
Я пожал плечами.
– В круг наших интересов входит сохранение мира. С устранением шутов исчезает и один из источников добрых советов и благонамеренных действий. Но я не думаю, что все происходящее здесь вызвано тем, что кто-то решил уничтожить пятерых шутов и трубадура.
Я встал, потянулся и, прогнувшись назад, коснулся пяток. Виола наблюдала за мной с любопытством.
– Физические упражнения помогают тебе размышлять? – спросила она.
Я задумался на мгновение, ответил:
– Нет, – и выпрямился.
– Что же дальше? – спросила она. – Ты хочешь найти Талию и карликов?
– Нет, – сказал я. – Они все жили возле Влахернского дворца. Туда мы направимся завтра. А сейчас давай сходим на ипподром и выясним, что нужно сделать, чтобы получить разрешение выступить на скачках.
Мы прошли вдоль морских стен и свернули на север перед началом Вуколеонской набережной. Там красовалась мраморная композиция, изображающая смотрящих в море быков и львов. Это были самые бдительные стражи, каких мы видели со времени прибытия в город.
Южный конец ипподрома был оформлен величественным резным фасадом с огромными мраморными арками шириной никак не меньше шестисот футов. Обрывистый склон холма, служившего основанием этому грандиозному сооружению, вынудил древних архитекторов укрепить его массивными колоннами. Под прикрытием арены располагались обширные конюшни, примыкающие к склону, их нужды обеспечивались множеством опытных кузнецов, плотников и строителей колесниц. Именно туда я и предпочел зайти, минуя главный северный вход.
Если защита города явно не была первостатейной заботой нынешнего императора, то о развлечениях заботились с прежним усердием. Лошадей всячески холили, обеспечивая самый лучший уход и лечение при малейших следах повреждений или признаках болезни. Далеко не сразу удалось нам найти нужного человека, но после настойчивых расспросов мы в итоге разыскали его. Объем бицепсов этого могучего детины на вид равнялся объему моего торса, а его торс казался таким же мощным, как колонна Аркадия. Густая борода оставляла для обозрения лишь незначительную часть лица, покрытого копотью кузнечных печей. Одет он был в плотные кожаные штаны и защитный кожаный шлем. По его обнаженному торсу струились обильные ручейки пота, оставляя бледные полоски на прокопченном теле. Он равнодушно посмотрел на нас.
– Меня зовут Фесте, – крикнул я, перекрывая громкий шум мастеровой деятельности. – Это мой подручный, Клавдий. Говорят, шутам надо переговорить с тобой насчет выступлений на скачках.
– Верно говорят. Меня зовут Самуил. Кто тебя послал? – спросил он зычным раскатистым басом.
– Да никто не посылал, – сказал я. – Но в прежние времена я работал с Деметрием и Тиберием. Они могли бы дать хорошую рекомендацию моим дарованиям.
Он нахмурился при упоминании других шутов.
– Они уже давно не показывались у нас, – сказал он. – Откуда мне знать, действительно ли ты работал с ними?
– Если желаешь, я устрою сейчас небольшое представление.
Он кивнул. Сняв плащ, я бросил его Клавдию и продемонстрировал ряд номеров, жонглируя различными предметами, поскольку здесь было так шумно, что песни или шутки все равно не произвели бы должного впечатления. Он вяло следил за моим выступлением.
– Отлично, – сказал он. – Если заплатишь входную плату, то можешь приходить на скачки через три дня.
– А велика ли плата?
– Для начала заплатишь мне золотой гистаменон, а потом добавишь десять процентов от выручки.
– Не дороговато за одно выступление?
Он улыбнулся.
– Постоянно платить не придется. Если приживетесь здесь, то останутся только проценты.
– Вполне справедливо. А по какому случаю скачки?
– По случаю дня рождения какого-то императорского родственника. Обычный повод. Тут будут скачки на колесницах, а в перерывах между заездами – выступления акробатов, музыкантов и еще одного изобретателя, желающего продемонстрировать свой полет. Да не волнуйся, места всем хватит.
– Договорились. Увидимся через три дня.
– Как он смел затребовать с нас так много? – сердито прошипел Клавдий, когда мы вновь оказались на улице.
– Имеет право, – спокойно ответил я. – Вполне обычная и даже умеренная плата. Им нужно, чтобы на скачках выступали лучшие исполнители, а если шут не способен набрать денег на входную плату, выступая на здешних базарах, то он, скорее всего, недостоин внимания.
Мы вышли на небольшую площадь, заполненную прилавками с фруктами, орехами и местными пряностями. Перед уличным проповедником, стоявшим на большом камне и произносившим назидательные – или, по крайней мере, достойные внимания – речи, собралось довольно много слушателей. Этот пожилой на вид оратор явно не принадлежал к клану христианских священников, поскольку ему недоставало богатого облачения, в которое одевались даже младшие церковные служки в этом городе. Наряд его состоял из потрепанной шерстяной хламиды с многочисленными заплатками. Он был чисто выбрит, а к тому же совершенно лыс, и его череп выглядел настолько круглым, что его голову можно было бы катать вместо шара.
Он пространно цитировал Евангелие от Матфея, рассказывая притчи и наставления и вполне уместно применяя их как к слушателям, так и к случайным прохожим. Завидев нескольких вышедших на площадь конторских служащих – мелких чиновников из обширной византийской бюрократии, ведавших налоговыми сборами, он немедленно указал на них и крикнул:
– «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение!»[10]10
От Матфея, 23, 14
[Закрыть]
Чиновники нахмурились и поспешно покинули площадь, вызвав насмешки в толпе. Интересно, имелся ли среди слушателей хоть один настоящий фарисей?[11]11
Фарисеи – представители религиозного течения в Иудее во II веке до н. э. – II веке н. э.
[Закрыть] Поскольку это был Константинополь, все было возможно.
А потом он обратил свой взор на торговцев пряностями и заголосил:
– И «что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; это надлежало делать, и того не оставлять»[12]12
От Матфея, 23, 23
[Закрыть].
– А он весьма сведущ в Писании, – заметил Клавдий, когда мы проходили мимо. – Интересно, знает ли он что-нибудь, кроме святого Матфея?
Должно быть, он услышал нас, поскольку его указующий перст направился в мою сторону. У меня в запасе имелись остроумные ответы на любые порицания в адрес шутов, какие только он мог припомнить, но когда он перехватил мой взгляд, то просто сказал:
– А тебе, шут, прежде чем ты начнешь корчиться в вечном адском пламени, я советую припомнить наставления святого Луки, глава первая, стихи третий и четвертый. Живи согласно им, и ты обретешь спасение.
Я глядел во все глаза на него, на его длинную руку и все еще нацеленный в меня указательный палец и не придумал ничего лучшего, как высунуть в ответ язык.
– Прими мои извинения, шут, – крикнул он. – Заметьте, братья, вот случай поистине святого шутовства, ибо язык его онемел от святости!
Толпа расхохоталась. Они хохотали надо мной. Это изрядно разозлило меня.
– Неужели ты оставишь его безнаказанным? – с любопытством спросила Виола.
– Пойдем, – резко сказал я и, схватив ее за руку, притащил с площади в ближайшую таверну.
Мы устроились там за стоявшим в углу столом.
– Надо же, какое разочарование, – пожаловалась она. – Я так ждала твоей остроумной реплики, чего-нибудь интересного. Неужели его слова настолько поразили тебя, что ты вдруг лишился дара речи? О каких стихах он говорил?
– Евангелие от Луки, глава первая, стихи третий и четвертый, – сказал я.
Она задумалась.
– Я не могу даже припомнить, о чем там речь. Это же, по-моему, что-то вроде введения?
– Верно, – сказал я и процитировал: – «…То рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен».
Ее глаза округлились.
– Ему известно, как тебя называют в гильдии? – сказала она. – Кто же он?
– Думаю, это Цинцифицес.
Виола прищурилась.
– Ты же говорил, что Цинцифицес – обросший волосами уродец, – сказала она. – Конечно, этого проповедника не назовешь красавцем, но он совершенно лишен растительности на голове.
Я подался вперед и слегка подергал ее фальшивую бороду.
– Не волосы определяют человека. Мне нужно, чтобы ты выполнила одно мое поручение. Вернись на площадь и, когда он закончит проповедь, попроси его отобедать с нами. Передай ему: Книга Бытия, глава двадцать седьмая, стих одиннадцатый.
– О, этот я знаю, – радостно заявила она и удалилась.
Я успел осушить две кружки вина, когда она вернулась, таща на буксире проповедника. Он опирался на палку и выглядел совершенно усохшим по сравнению с обезьяноподобным здоровяком, сохранившимся в моих воспоминаниях. Но в его проницательных глазах все еще горел озорной огонек, и он стрельнул в меня тем быстрым оценивающим и хитрым взглядом, который вспоминался мне всякий раз, когда я думал о нем.
– Подходящий выбор, – сказал он. – Верно подмечено. «Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий»[13]13
Бытие, 27, 11
[Закрыть].
– Могу предложить и другой. Stultorum numerus, – тихо сказал я.
– Оставь для себя глупые затеи вашей гильдии, – усмехнувшись, проворчал он. – Я давно забыл их и выбросил все дурачества из головы, начав проповедовать Слово.
– Ну ладно, – сказал я, предлагая ему сесть за стол. – Если твое блаженное состояние не подвергнется унижению от пребывания в питейном заведении, то позволь мне угостить тебя добрым обедом.
– Если мытари и блудницы были достаточно хороши для нашего Спасителя, то и это место достаточно хорошо для меня, – заявил он, усаживаясь на лавку. – Воистину, тут моя паства.
Я заказал еще вина и обильный обед на троих, и он энергично приступил к трапезе.
– Проповедничество, должно быть, пробуждает не только душу, но и аппетит, – заметил я.
– Тело необходимо поддерживать, как и душу, – сказал он. – А уличные сборы зачастую весьма скудны.
– Отчего же ты не проповедуешь в храме?
Он насмешливо улыбнулся.
– И это спрашивает член гильдии! О причинах ты можешь догадаться и сам. Церковь здесь такая же продажная и безнравственная, как в Риме.
– Когда на тебя снизошло просветление?
Цинцифицес откинулся на спинку стула.
– Года три назад. В разгар сезона развлечений здешней знати на ипподроме. Я был великолепен. Как раз закончил перед ними одну длинную сатирическую поэму, в которой поминались имена множества сидящих на трибунах особ. Вещица получилась забавнейшая со времен Аристофана или, по меньшей мере, «Тимариона»[14]14
«Тимарион» – одно из многочисленных подражаний византийского времени «Диалогам мертвых» Лукиана, появилось в XII веке. Его принято считать анонимным сочинением, хотя Тимарион и есть настоящее имя автора, который описывает историю своего путешествия в ад и воспроизводит свои беседы с встреченными в подземном мире историческими личностями
[Закрыть], и, заметьте, чистейшая импровизация. На меня сыпался такой золотой дождь, что я мог бы жить в праздности много лет. Я достиг вершины славы, но когда начал собирать монеты, то в моей голове вдруг прозвучал голос: «Воздай Кесарю». Тогда-то меня и осенило. С того момента все мое существование показалось мне бессмысленным. Я отправился в церковь, помолился, свалил все золото в сиротский ящик и начал проповедовать. И тебе рекомендую. Не грех попробовать.
– Спасибо, обойдусь как-нибудь.
Он подался вперед.
– Не вечно же ты будешь дурачиться, Тео.
Я наклонился к нему через стол и, когда наши лица едва не соприкоснулись, сказал:
– Во-первых, сейчас меня зовут Фесте. Во-вторых, разница между нашими с тобой дурачествами заключается в том, что гильдия шутов имеет более высокое предназначение, от которого ты давно отрекся. Посему не читай мне проповеди, Савл из Тарса[15]15
Апостол Павел, родившийся в I веке н э. в городе Тарсе, до своего обращения в христианскую веру носил имя Савл и, будучи ревностным фарисеем, принимал участие в преследовании членов первых христианских общин (Деяния святых Апостолов, 9, 1-19)
[Закрыть]. Я служу Господу гораздо дольше тебя. Он улыбнулся.
– Неужели мы будем соперничать из-за благосклонности Господа? Гильдия стремится спасти мир, а я пытаюсь спасти несколько мирских душ. И кто же из нас больше преуспеет? Какое стремление более реалистично? Куда оно тебя приведет?
– В этот город, город мертвых.
Цинцифицес посерьезнел.
– Я все думал, кого же пришлет гильдия, – медленно сказал он. – Мне так и представлялось, что они пришлют тебя, если ты еще жив.
– Поделись же со мной, проповедник, твоими просветленными соображениями. Кто виноват в смерти шутов в Константинополе?
– Я полагаю, что в известном смысле вина лежит на мне, – сказал он, вновь принимаясь за еду.
Клавдий глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух.
– Сможешь ли ты объяснить мне это таким образом, чтобы мне не пришлось убивать тебя? – требовательно спросил я, нащупав правой рукой рукоятку спрятанного в сапоге ножа.
– Да неужто ты смог бы? – поразился Цинцифицес – Сукин сын! Я не убивал их, разумеется. Но, по-моему, невольно стал виновником событий, приведших к их смерти.
– Поясни.
– Поясню, но не здесь.
– Почему ты не послал сообщение в гильдию, узнав об этом?
– Я пытался, но тот трубадур оказался излишне торопливым. Он не знал меня и решил не обращать внимания на старческие бредни. И к тому времени, когда я услышал о его возвращении, они, видимо, добрались и до него. Его лошадь продавали на Амастрийском форуме. После этого я решил на время затаиться.
Он чисто собрал подливку последним кусочком хлеба и встал.
– Накинь плащ и подними капюшон, – велел он. – Пока за нами никто не следил, но я не хочу рисковать, разгуливая по улицам в компании шута. Выждете здесь немного, а потом следуйте за мной.
Он вышел. Я скрыл шутовской наряд под плащом, и мы отправились за Цинцифицесом.
В итоге он привел нас обратно к ипподрому. Мы с Клавдием также шли по отдельности. Мне чертовски хотелось удостовериться, что на сей раз никто не преследует нас. Как только впереди показалась арена, Цинцифицес нырнул в какой-то почти незаметный проход между домами. Мы остановились перед поворотом и заглянули в этот узкий проулок. Он врезался между двумя лавками каменотесов и явно завершался глухой стеной. В дальнем конце тупика маячил Цинцифицес, оживленно махая нам рукой.
– По-моему, все это дурно пахнет, – заметил Клавдий.
– Перестань, – сказал я. – Он же старик. А от них обычно слегка пованивает.
– Он тоже обучался в гильдии. То есть знает, как убивать.
– Он многое знает. Но с чего бы ему убивать нас?
– Я лишь допускаю такую возможность.
– Замечательно, ученик. Однако сейчас нет причин осторожничать.
Я вошел в переулок.
– Разве не сам ты приучал меня к осторожности? – проворчала она, но последовала за мной, напоследок окинув взглядом наши тылы.
– С удачным прибытием, – поздравил нас проповедник. – Пора мне открыть вам пару секретов.
– Я весь внимание, – сказал я.
– Другие шуты обычно завидовали моей способности добывать сведения, – скромно сказал он. – В моем распоряжении всегда имелись самые интимные подробности, во всем их свежайшем разнообразии. Ипподром стал моим личным театром. И на то имелась причина.
Он наклонился и снял с мостовой две большие плиты. Под ними обнаружилась дыра, в которую мог пролезть худощавый человек. Цинцифицес ловко спустился в нее.
– Залезайте, – пригласил он нас.
Мы заглянули внутрь. Там был подземный ход, ведущий в сторону ипподрома. Цинцифицес пошуршал чем-то в темноте, и зажегся слабый огонек. В руке у старика появилась свеча.
Я спустил вниз Клавдия и спрыгнул сам. Глубина подполья составляла около пяти футов. После установки плит на место мне пришлось пригнуться.
– Обычно я обхожусь без света, – сказал старый шут. – Однако, приглашая гостей, нужно заботиться об их удобствах, не так ли?
Прорытый под землей туннель местами укрепляли какие-то незатейливые деревянные конструкции. Не разгибаясь, мы прошли за нашим проводником шагов шестьдесят. Потом этот узкий ход соединился с более просторным туннелем, выложенным древней каменной кладкой с полукруглыми римскими арками. Посередине туннеля бежал ручеек. Пламя свечи выхватывало из темноты множество пар маленьких красных глаз.
– Все в порядке, друзья мои, – крикнул Цинцифицес. – Они со мной.
Наверняка это была игра на публику. Вряд ли он знал здешних крыс настолько хорошо, чтобы разговаривать с ними. Но они не помешали нам пройти по туннелю, что меня вполне удовлетворило.
– Это дренажный канал, – пояснил Цинцифицес. – Не знаю, когда его соорудили. Вроде бы еще во времена Септимия Севера[16]16
Септимий Север (146-211) – римский император
[Закрыть]. Древнее римское сооружение. Оно явно переживет эту империю. Ну, вот мы и пришли.
Наваленная сбоку куча камней на самом деле оказалась ступенями лестницы, ведущей к отверстию в стене туннеля, проделанному в шести футах от пола. Наш старик шустро вскарабкался по этим камням и исчез. Нам пришлось поспешить, чтобы не потерять из виду огонек его свечи.
Мы попали в просторное помещение, ограниченное тремя каменными стенами и более новой бетонной стеной напротив лаза. Один угол занимала удобная кровать, и рядом с ней высился книжный шкаф с шестью полками, доверху набитый древними томами, свитками, кипами разрозненных листов и несколькими пустыми бутылками, используемыми в качестве пресс-папье. В изножье кровати стояла конторка и валялась куча плотницких инструментов, что и стало объяснением, откуда здесь вообще взялась мебель. Около входного лаза находился небольшой стол с единственным стулом. Стену справа от нас украшал лишь простой деревянный крест. Цинцифицес сновал по комнате, выставляя еду на стол и зажигая трескучие факелы на консолях, заделанных в бетонную стену.
– Уж извините, у меня мало посадочных мест, – сказал он. – Дайте только срок, я раздобуду бросовых досок и сколочу еще несколько табуреток. Ты знаешь, я вполне освоил плотницкое ремесло. Однако, друзья, давайте будем говорить потише. Конюшни находятся прямо за этой стеной, а мы ведь не хотим пугать лошадей.
– А где именно мы находимся? – спросил я.
– Под ипподромом, разумеется. Эту стену возвели лет тридцать назад во время реконструкции. Я разузнал про это помещение и проделал в него лаз из сточного канала. Подумал, что такое тайное убежище вполне пригодится в чрезвычайных обстоятельствах. А позже мне посчастливилось сделать крайне полезное открытие. Настолько полезное, что последние три десятилетия я живу в основном здесь. Хотите сыру?
– Нет, спасибо, – сказал я. – Погибшие шуты… Они знали о существовании этого места?
– Тиберий знал, что у меня есть убежище, но не знал точно, где оно и как туда попасть. Его не волновали такие мелочи. Он уважал мое уединение, и я любил его за это. Вероятно, он был моим единственным настоящим другом в этом городе. И только к нему я зашел в тот раз.
– С чем? – поинтересовался я, сдерживая нетерпение.
Цинцифицес подвел нас к выходному лазу и махнул рукой в темноту туннеля.
– Эта арена – весьма остроумное сооружение, – сказал он. – Под ней проложена целая сеть дренажных каналов, благодаря чему почва быстрее просыхает после сильных ливней. Под каждой трибуной имеется водоотвод, по которому вполне может проползти любой желающий. И если такой умник найдется, то ему останется лишь сидеть и слушать, какие замечательные истории разносятся по этим сточным каналам.
– Так ты подслушивал разговоры, – изумился я. – Ползал по этим стокам, разнюхивая людские тайны!
– Ах, о чем только люди не говорят, считая, что их никто не слышит в ложах ипподрома! К радости как богатых, так и не очень богатых горожан, я обнародовал множество скандальных историй, сконфузив немало высокопоставленных сановников и чиновников, и время от времени высмеивал в сатирических стишках быстро сменяющихся императоров. Привычка сия, безусловно, греховная и чертовски пагубная. Даже начав проповедовать, я еще ползал там, чтобы разжиться самыми пикантными сведениями, ибо проповедник может использовать их так же, как шут. Но потом я услышал нечто на редкость важное и отправился к Тиберию посоветоваться. Наверное, он передал мои сведения остальным, и последующие действия привели их к смерти.
Он взглянул на меня, оживление искусного рассказчика постепенно сменилось ужасом, вызванным содержанием его рассказа. И сам он вдруг как-то постарел, сник и телом и духом.
– Продолжай, – сказал я.
Цинцифицес решительно покачал головой.
– Не могу. Я рассказал им, и теперь они мертвы. Из-за меня. Если я удовлетворю твою любознательность, то же самое произойдет с тобой. Подумай хорошенько, ведь из-за этого могут убить и тебя, и твоего юного друга.
– Я прибыл сюда, чтобы все выяснить, – сказал я. – И беру на себя ответственность за собственную смерть, если это тебя успокоит. Я буду лучше вооружен с таким знанием.
Он неохотно кивнул, потом уселся на кровать, скрестив ноги, и продолжил рассказ:
– Однажды до меня донеслись неизвестные голоса. Два голоса, оба мужские. «Он уехал. Теперь можно спокойно поговорить», – произнес первый голос. Я мгновенно насторожился и занял более удобную позицию. «Главное, не упустить нужное время, – продолжал он. – Ты должен быть готов в любой момент». Второй мужской голос ответил: «Отлично. Только обеспечь мне возможность беспрепятственного входа и выхода». А первый ему: «Это моя забота. Зря, что ли, я там сижу. У тебя будет пароль, чтобы миновать стражников. Сделав дело, ты еще до первых петухов спокойно покинешь город».
Цинцифицес замолчал, потирая лоб.
– А потом второй мужчина рассмеялся, – добавил он. – Тихим злобным смехом. «Это будет интересно, – сказал он. – Мне еще не приходилось убивать императоров».
