Текст книги "Воины Света. Тайна Кранга"

Автор книги: Алан Дин Фостер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

XIV

Краулер оказался низкой приземистой машиной, ползающей на двух гусеницах из дюралесплава. У него также имелось универсальное сферическое «колесо» в центре тяжести для облегчения поворота. Ата предварительно проделала некоторые расчеты по безопасности и выяснила, что он останется относительно устойчивым при ветрах вплоть до двухсот пятидесяти километров в час, с этой точки управление им начнет становиться делом хитрым. Флинкс лично не имел ни малейшего желания подвергнуть ее расчеты практическому испытанию. Малайка тоже. Он настоял на заполнении всех пустых мест в машине тяжелыми предметами. Если ветры станут настолько скверными, то не поможет и все добро, что они смогут набить в него. Но оно, по крайней мере, окажет им что-то вроде психологической поддержки.

Не самым малым из этих тяжелых предметов была мощная лазерная винтовка на треноге.

– Просто на случай, – пояснил коммерсант, – что открыть дверь может оказаться труднее, чем мы думаем.

– Для путешествующего на своей личной яхте мирного торговца вы, похоже, запасли целый арсенал, – пробормотал Трузензюзекс.

– Философ, я мог бы представить вам длинные и сложные аргументы, изобилующие семантическими витками, но я изложу это так, и весь разговор. В моем бизнесе очень сильная конкуренция.

И вскинул вызывающий взгляд на транкса.

– Как скажете, – слегка поклонился Трузензюзекс.

Они сели в краулер, маневрировавший поблизости от входа в грузовой отсек, чтобы свести к минимуму первоначальную силу ветра. В большом наземном краулере они все разместились с комфортом. Его спроектировали для перевозки тяжелых грузов, и даже с рассеянными по нему «тяжелыми предметами» Малайки там с избытком хватало места для передвижения. Заскучав, желающий мог забраться по лесенке в кабину водителя с ее двумя койками и куполом из плексисплава. Места там хватало на четверых, но ее сразу же оккупировали Малайка, Вульф и двое ученых, и они не проявляли склонности освободить место. Поэтому Флинксу пришлось довольствоваться для обзора местности крошечными иллюминаторами в главном отсеке. Он оказался наедине с двумя женщинами, сидевшими в крайних противоположных концах каюты и обменивающимися между собой смертоносными мыслями. Менее благоприятную атмосферу трудно было и вообразить. Как он ни старался, они начали вызывать у него головную боль. Он намного больше предпочел бы находиться наверху.

Они ползли теперь вверх по склону утеса, двигаясь зигзагами, когда наклон становился слишком крутым даже для мощных шипастых гусениц краулера. Продвигались они медленно, но ровно, в конце концов, машину спроектировали с целью добраться целыми до пункта Б из пункта А, а не для гонок под хронометраж. Свою задачу она выполняла эффективно.

Как и можно было предсказать, почва оказалась крошащейся и мягкой. И все же она была больше камнем, чем песком. Гусеницы глубоко зарывались в нее, мотор стонал. Это несколько тормозило их продвижение, но гарантировало превосходную силу сцепления в зубах ветра. И все же Флинкс не хотел бы оказаться лицом к лицу с настоящим порывом ветра в этой медлительной машине.

Наконец они одолели последний подъем. Оглядываясь назад, Цзе-Мэллори мог различить вдали обшарпанные шпили и башни города, затемняемые вечной пылью и ветром. Здесь смотреть вверх было труднее. По переду купола начали барабанить гравий, грязь и кусочки дерева с крепко обнимающих землю растений. В первый раз стал слышен сквозь толстую защиту вой ветра, звучавший, словно рвущаяся ткань в пустой комнате.

Вульф взглянул на анемометр.

– Сто пятнадцать и пятьдесят две сотых километра в час… сэр.

– Же! Я надеялся на лучшее, но могло быть и хуже. Намного хуже. Никто не собирается отправляться на долгую прогулку. С вихрем мы, может, и справимся, ураган создал бы неудобства.

Когда они двинулись дальше от края утеса, воздух начал становиться достаточно прозрачным, чтобы они увидели свою цель. Не то чтобы они могли упустить ее, смотреть там было особенно не на что, если не считать случайного кома, похожего на засохшие водоросли. Они покатили дальше, и ветер замирал по мере того, как они въезжали под защиту здания. Три пары глаз уставились вверх, все задирая и задирая головы, пока не показалось, что будет намного проще лечь и смотреть прямо вверх. Только Вульф, сфокусировавший взгляд на приборной доске, не поддался приманке монолита.

Он возвышался над ними, как башня, исчезая наверху в вихрях пыли и облаках.

– Как хуюкубва? – сумел, наконец, прошептать Малайка.

– Насколько он велик, по моему мнению? Я не очень-то могу сказать, – ответил Цзе-Меллори. – Тру? У тебя самое лучшее среди нас глубинное зрение.

Долгий миг философ хранил молчание.

– В человеческих категориях?

Он опустил взгляд, посмотрев на них. Если бы он мог моргать, то моргнул бы, но глазные щитки транксов реагировали только на присутствие воды или сильного солнечного света, так что он этого не мог. Импровизированные очки придавали его лицу неуравновешенный вид.

– Намного выше километра у основания… со всех сторон. Сверху он, знаете ли, выглядит идеальным квадратом. Наверное… – он бросил еще один короткий взгляд вверх, – километра три высотой.

Легкое подрагивание и подскакивание внезапно исчезло. Теперь они ехали по гладкому желто-белому кругу, в центре которого располагалось строение.

Малайка пригляделся к материалу, по которому они ползли, а затем снова посмотрел на здание. Тяжелый краулер не оставлял никаких следов на твердой поверхности.

– Как по-вашему, что это вообще за материал?

Цзе-Мэллори тоже разглядывал ровную поверхность.

– Не знаю. Когда увидел его сверху, то был склонен считать, что это камень. Как раз перед тем, как мы приземлились, я подумал, что он выглядел довольно «мокрым», как определенные тяжелые пластики. Теперь же, когда мы едем по нему, я ни в чем не уверен. Может, керамика?

– Наверняка упрочненная металлом, – добавил Трузензюзекс. – Но что касается поверхности, то полимерная керамика будет, разумеется, неплохой догадкой. Она совершенно отличается от всего, что я когда-либо видел раньше, даже на других тар-айимских планетах. Или, если уж на то пошло, от всего, что я видел в городе, когда мы подлетали.

– Гм! Ну, поскольку они построили свой город под защитой этого утеса, как ветролома, то я не сомневаюсь, что любой мланго будет на этой стороне строения. Же?

Как выяснилось достаточно скоро, этого и следовало ожидать.

В отличие от остального таинственного здания, материал, использованный для постройки двери, оказался легко узнаваем. Это был металл. Дверь возвышалась на добрых тридцать метров над кабиной краулера и вытянулась по меньшей мере на половину того расстояния в обе стороны. Сам металл был незнакомым, тускло-серого цвета, и обладал странным стеклянным глянцем, очень похожим на знакомые туманы родины Флинкса. Вся штука находилась в нише стены здания глубиной в несколько метров.

– Ну, вот ваша дверь, капитан, – молвил Цзе-Мэл-лори. – Как мы проникнем за нее? Лично я признаюсь в полном отсутствии вдохновения.

Изучая вход, Малайка качал головой в благоговении и подавленности. Нигде не было видно ни одного сочленения, стыка или шва.

– Гони прямо к ней, Вульф. Ветер здесь практически стих. Придется нам вылезти и поискать звонок или что-нибудь в этом роде. Если мы найдем что-нибудь похожее на ручку или замочную скважину, то развернем винтовку и попробуем войти менее вежливым способом.

Он с сомнением посмотрел на массивный квадрат.

– Хотя я надеюсь, что такая альтернатива не понадобится. Я знаю, как упрямы тар-айимские металлы.

Как оказалось, эту проблему разрешили за них.

Где-то в недрах колоссального строения долго пребывавшие в спячке, но не умершие механизмы почувствовали приближение искусственной машины, содержавшей в себе биологические существа. Они сонно заворочались, пробуждая стальные цепи памяти. Схема и состав приближающейся машины не были знакомыми, но они не были и узнаваемо враждебными. Существа в ней являлись равно незнакомыми, хотя явно и более примитивными. И среди них был мозг I класса. Незнакомый, но и не враждебный. И прошло ведь так много времени!

Здание поспорило само с собой вечность длиной в секунду.

– Притормози, Вульф!

Коммерсант заметил движение перед краулером.

С гладкостью и бесшумностью, порожденными вечной смазкой, огромная дверь разделилась. Медленно, с тяжеловесностью тяжелого груза, две половинки разошлись ровно настолько, чтобы краулер проехал со всеми удобствами. А затем остановились.

– Наверно, нас ждут?

– Автоматика, – прошептал загипнотизированный Трузензюзекс.

– Я тоже так думаю, философ. Заезжай, Вульф.

Молчаливый пилот послушно врубил двигатель, и мощная машина, громыхая, покатила вперед. Малайка осторожно осматривал стороны узкого отверстия. Металл не был разумно тонким листом. Даже умеренно тонким.

– Добрых девятнадцать-двадцать метров толщины, – прозаически заметил Цзе-Мэллори. – Интересно, чему ей предназначалось преграждать вход.

– Очевидно, не нам, – добавил Трузензюзекс. – Вы бы могли баловаться со своей игрушкой много дней, капитан, и сожгли бы ее прежде, чем оставили на двери хоть царапину. Я хотел бы попробовать на ней снаряд СККАМ, но, впрочем, я тоже никогда не видел улье-блок двадцатиметровой толщины из тар-айимского металла. Этот вопрос, несомненно, навек останется академическим.

Они прокатили несколько метров за дверь, когда та начала тяжело скользить, закрываясь за ними. Бесшумность закрытия производила жуткое впечатление. Вульф, держа руку на рычаге, вопросительно взглянул на Малайку. Однако коммерсант, по крайней мере внешне, не был озабочен этим.

– Она открылась, впуская нас, Вульф. Думаю, что она сделала то же самое, выпуская нас.

Двери закрылись.

– В любом случае, ква нини беспокоиться? Теперь это не имеет значения.

Их ждал еще один сюрприз. Если стены из псевдо-керамического материала не были полыми, что казалось едва ли вероятным при такой двери, то достигали толщины добрых ста пятидесяти метров. Намного больше, чем требовалось всего лишь для поддержки веса здания, как бы ни было оно велико. Это намного больше показывало стремление к неприступности. Такое и раньше находили в развалинах тар-айимских крепостей, но никогда ничего, приближающегося по масштабам к этому.

Флинкс не знал, чего он ожидал внутри. С тех пор, как открылись огромные двери, он последовательно просканировал все, но не смог засечь ничего думающего. И он сетовал на свой чисто боковой обзор из краулера. Он полагал, что интерьер может удивить его больше, чем этот несравненный экстерьер.

Но он был неправ.

Что бы там ни предвкушал он увидеть, оно не имело ничего общего с реальностью. Сверху до него донесся голос Малайки. Он был странно приглушенным.

– Катика, все там. Ата, открой шлюз. Здесь есть воздух, и он пригоден для дыхания, а также есть свет и нет ветра, и сам не знаю, верить этому или нет, хотя мой маджичо говорит мне… Но чем раньше вы это увидите…

Дальнейших побуждений им не требовалось. Даже Сиссиф пришла в волнение. Ата забралась к небольшому пассажирскому шлюзу, и они смотрели, как она разрезает потолок жидкости в трех предписанных точках. Тяжелая дверца сама распахнулась наружу. Металлический трап выдвинулся до соприкосновения с полом, пожужжал, когда установил твердый контакт, и отключился.

Флинкс вышел первым, а следом за ним Ата, двое ученых, Малайка, Сиссиф и, наконец, Вульф. Все стояли совершенно молча, наблюдая раскинувшуюся перед ними панораму.

Интерьер здания, по крайней мере, был полным. Описать его можно было только так. Где-то наверху, знал Флинкс, эти стены соединялись с потолком, но как он ни напрягал зрение, все равно не мог разглядеть его. Здание было таким огромным, что, несмотря на превосходную циркуляцию, внутри образовались облака. Четыре гигантских плиты тяжело давили ему на мозг, если не на тело. Но в открытом пространстве такой величины клаустофобия невозможна. По сравнению с вечным кружением воздуха и пыли снаружи предельная тишина внутри здания наводила на мысль о соборе.

Свет, будучи предназначенным не для челанксийских глаз, являлся целиком искусственным. Он был слегка окрашен голубовато-зеленым. Он был также более тусклым, чем они предпочли бы. Синий от природы хитин философа выглядел в нем хорошо, но остальных он делал на вид рыбообразными. Тусклое освещение не столько препятствовало обзору, сколько заставляло вещи казаться такими, словно их рассматривали сквозь не совсем прозрачное стекло. Температура тут стояла умеренная, чуть ближе в теплую сторону.

Краулер остановился, потому что дальше ехать он не мог. Оттуда, где они стояли, тянулись ряды за рядами какие-то сиденья или кресла. Здание было колоссальным амфитеатром. Ряды простирались вперед непрерывно до противоположной стены строения. Там они кончались у подножия… чего-то.

Он бросил еще один взгляд и рискнул коротко прозондировать других. Малайка оценивающе оглядел пределы аудитории. Вульф с вернувшимся на лицо отсутствием выражения брал пробу воздуха прибором на поясе. Сиссиф крепко прижалась к Малайке, с тревогой оглядываясь в беспокойном безмолвии. Лицо Аты носило то же выражение осторожного наблюдения, что и у рослого торговца.

Двое ученых находились в состоянии, настолько близком к нирване, насколько это вообще возможно для ученых. Мысли их двигались так быстро, что Флинксу оказалось трудно даже коснуться их. Они глядели только на противоположный конец огромного помещения. Для них поиск оправдал себя, даже если они не знали, что именно нашли. Цзе-Мэллори выбрал этот миг, чтобы шагнуть вперед, а за ним и Трузензюзекс. Остальные тронулись гуськом за учеными по центральному проходу, к штуке на противоположной стороне.

Прогулка оказалась не утомительной, но Флинкс был благодарен за возможность отдохнуть в конце ее. Он сел на край возвышенного помоста. Он мог бы занять одно из сидений внизу, но они никак не подходили по очертаниям к особенностям человеческого тела и были, несомненно, такими же неудобными, какими выглядели.

На помост, где он сидел, вела большая лестница. На противоположном конце его безупречный купол из стекла или пластика накрывал единственную безыскусную кушетку. Со стороны зрительного зала в купол вел большой овальный дверной проем. Он возвышался на добрый метр над самым рослым членом экспедиции и был намного шире, чем потребовалось бы даже дородному Малайке. Само ложе имело легкий наклон в сторону амфитеатра. Его возвышающийся конец частично накрывал купол поменьше, походивший по виду на стакан для бренди. От него и из-под кушетки шли к машине толстые кабели и провода.

Сама машина возвышалась над ними на сотню метров и шла вдоль всей стены зрительного зала. В то время, как экстерьер строения отличался беспощадной остротой, интерьер демонстрировал существенную закругленность. Многое в машине оставалось скрытым, но Флинкс видел циферблаты и кнопки, отражавшие свет, сочившийся из-за полуоткрытых пластин. Те, что он смог различить, были спроектированы явно без мысли о челенксийских манипулятивных конечностях.

С верха тусклого металлического покрытия машины тянулось к отдаленному потолку бесчисленное множество разноцветных труб: лазурных, голубых, потрясающе розовых, белых, пурпурных, зеленых, оранжевых, в общем всех вообразимых и невообразимых оттенков и тонов. Некоторые не превышали по размерам детской игрушки и были малы, чтобы налезть на его мизинец, другие выглядели достаточно большими, чтобы с легкостью поглотить челнок. На углах они вливались в ткань строения.

Он медленно повернулся и увидел, где выпуклости в стенах, протянувшиеся даже над входом, указывали на присутствие других колоссальных труб. Он напомнил сам себе, что никак не может быть уверенным в том, что они полые, но почему-то оставалось впечатление, что это трубы.

Иногда его таланты действовали независимо от мыслей.

– Ну! – произнес Малайка. И снова повторил: – Ну, ну!

Он казался неуверенным в себе – редкое для него состояние. Флинкс улыбнулся мыслям коммерсанта. Великан не был уверен, радоваться ему или нет. Что и говорить, он определенно что-то нашел. Но он не знал, что это такое, не говоря уж о том, как его сбыть. Он стоял, в то время как все остальные сидели.

– Я предлагаю доставить все, что понадобится для наших исследований.

Трузензюзекс и Цзе-Мэллори подробно изучали все и едва ли расслышали его.

– Это дело мне не по зубам, и поэтому я слагаю его со своих плеч. Надеюсь, вы, господа, выясните, что делает эта штука.

Он взмахнул широкой ладонью, охватывая все, что они могли видеть от машины.

– Не знаю, – сказал Трузензюзекс. – Так вот, экспромтом я бы сказал, что наши знакомые браннеры имели правильную идею, когда говорили, что эта штука – музыкальный инструмент. С виду она, разумеется, похожа на него, а аранжировка здесь, – он показал на амфитеатр, – склонна поддерживать это предложение. Однако я, хоть крылья оторви, не могу пока понять, как он действует.

– С виду похож на конечный продукт худших кошмаров безумного мастера – изготовителя органов, – добавил Цзе-Мэллори. – Наверняка я не скажу, если мы не вычислим, как управлять этой штуковиной.

– А вы вычислите? – спросил Малайка.

– Ну, она, кажется, все еще хотя бы частично под током, и что-то двигает двери. Вульф записал источник энергии, что-то включает свет… и, надеюсь, поддерживает циркуляцию воздуха. Спроектировали ее не по законам наших концепций, но эта штука, – он показал на купол с накрытым им ложем, – выглядит очень похожей на сиденье оператора. Верно, она также может быть местом успокоения для их почитаемых покойников. Мы не знаем, пока не копнем глубже. Я предлагаю перевезти сюда все из челнока, что нам понадобиться.

– Мапатанр! Согласен. Вульф, мы с тобой начнем перевозить вещи из челнока. Это дело пойдет достаточно быстро, коль скоро мы выгрузим кое-что из того барахла, что я навалил в краулер. Похоже, мы немного побудем здесь, хата кидогобайя!

XVII

Постоянное пребывание внутри здания вызывало странное чувство. Не заточенности, так как дверь работала идеально даже для одного лица – при условии, что оно несло с собой хотя бы один предмет узнаваемой металлической искусственной конструкции. Особенное удовольствие доставляло приближаться к огромным порталам, вытянув перед собой рацию или пистолет, и заставлять миллионы тонн непробиваемого металла бесшумно раздвигаться, открывая персональный проход в метр шириной и тридцать метров высотой.

Ночью снаружи было лучше, но не немного. Несмотря на очки, назойливая пыль в конечном итоге добиралась-таки до глаз. Да и продрогнешь там.

Цзе-Мэллори и Трузензюзекс возился с громадной аппаратурой, заглядывая за те панели в серо-голубой стене, что открывались, и игнорируя те, что не открывались. Не было смысла проникать силой, рискуя поломать сложное устройство. Зачем, когда они могли провести долгие годы, исследуя части, не оказавшие сопротивления? Поэтому они продолжали копаться в открытых внутренностях Кранга, не сдвигая с положенного места ни единого провода, действуя с предельной осторожностью, чтобы не сбить ненароком какую-то важную схему. Покуда ученые и Малайка бились над загадкой машины, Ата и Флинкс иногда отправлялись на краулере в огромный город. Вульф оставался помогать Малайке, а Сиссиф – быть рядом с ним. Поэтому Флинкс заполучил наблюдательный купол краулера практически в свое личное распоряжение.

Ему с трудом верилось, что строения, сумевшие сохранить красоту даже в руинах и под многовековым слоем пыли, были воздвигнуты в качестве самой вольнолюбивой расы, какую знала галактика. Эта мысль набрасывала на спокойные развалины непоколебимый покров. В смысле украшений на изъеденных песком экстертьерах зданий мало что можно было найти. Все несущественное для опоры строений давным-давно искрошилось.

Они выезжали далеко над тем, что некогда служило главным бульваром.

Сама улица находилась где-то далеко внизу, погребенная под тысячелетними перемещениями песка и почвы. Они признали в ней улицу только из-за отсутствия зданий. Вероятно, этот город погребало и разгребало по меньшей мере сотню раз, и каждый новый цикл стесывал какую-то часть его первоначального состояния. Они вскоре открыли, что каждый вечер возникало слабое электростатическое поле и удаляло дневные наносы пыли и мусора у подножия Кранга на всю ширину желто-бурого круга. Но в городе никаких следов такой заботы на глаза не попадалось. По вечерам, когда заходило солнце, пески превращались в кроваво-красные, а основы пустых зданий искрились, словно топазы и рубины в оправе из сердолика. Постоянный непрекращающийся ветер портил иллюзию красоты, а его поднимающиеся и падающие стенания казались эхом проклятий всех исчезнувших рас, когда-либо покоренных тар-айимами.