Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Алан Берджесс

Соавторы: Ингрид Бергман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– Нет, не понимаю. А вообще, когда пригласят, тогда и будем это обсуждать.

Я поинтересовалась у своих знакомых на студии, что за суматоха стоит вокруг этих приглашений на чаепития к доктору Геббельсу, и услышала: «Да, молодые актрисы действительно его слабость, и он не привык, чтобы ему отказывали».

Мне не пришлось принимать никаких решений. Я так и не получила приглашения. Я была не в его вкусе. Так что бедный Карл Фрёлих зря так нервничал.

Нацистское давление проявляло себя тогда в Германии во всем. Я вспоминаю свою симпатичную учительницу, преподававшую сценический диалог. Она была резко настроена против Гитлера. В один из дней, когда все должны были вывешивать в окнах нацистские флаги (это бывало в дни выездов Гитлера или нацистских праздников), она флаг не вывесила. Нацисты вломились в ее квартиру и спросили:

– Почему не вывешен флаг?

– У меня его нет, – отвечала она.

– Купите, – настаивали они.

– Я очень мало зарабатываю уроками немецкого, и у меня на руках маленький сын.

– Это не оправдание. В следующий раз чтобы флаг был.

Она не обратила на это никакого внимания. Наступил следующий их праздник. Флаг она не вывесила, и в тот же день все окна ее квартиры оказались разбитыми. Она вставила стекла, но флаг по-прежнему отсутствовал. Следующий праздник – снова разбитые стекла. Мало того, маленький сын стал возвращаться из школы избитым. Ей ничего не оставалось, как пойти и купить флаг, вставить стекла и теперь уже вывешивать его в каждый положенный день. Они победили.

Мой главный партнер, Ганс Сонкер, как-то отвел меня в сторону и сказал: «Ингрид, выслушай меня внимательно. Ты думаешь, нам это нравится больше, чем тебе? Но что мы можем сделать? Люди все время исчезают. Мы протестуем, но мы рискуем не только своей жизнью, но и жизнью своих родных, друзей. Мы знаем, что не только евреи находятся в жутком положении, но и каждый, кто осмеливается выступить против режима. Людей сажают в лагеря. И потом – никаких известий. Уже перешептываются: «Где это? Что это за лагеря?» Мы не осмеливаемся даже самих себя спросить, что происходит... Вся Германия напугана до смерти».

Я покидала Германию без всякого сожаления. Карл Фрёлих был доволен моим отъездом, поскольку знал, что из-за беременности я скоро не влезу ни в одно платье. Он поспешил снять последние сцены.

Петер увез Ингрид из Берлина в своем маленьком автомобиле. Они отправились в поездку по Европе. Это было последнее мирное лето. Скоро все будет охвачено войной. Те чудные летние дни надолго остались в памяти Ингрид. В Париже она зашла в магазин, где Шарлотта Корде купила за два франка нож, чтобы поразить им свою жертву. Потом был Монте-Карло. Молодые, веселые, счастливые Петер и Ингрид кружились в танцзале казино, жевали пирожки в перерыве между вальсами и фокстротами. Здесь же они повстречали своих соотечественников – симпатичных, среднего возраста шведов, которые все время восхищались: «Что за чудесная пара. И как им удается так танцевать и выглядеть такими стройными и красивыми...»

Это ей запомнилось больше всего. Она до сих пор улыбается, вспоминая те дни: «Стройные, это я-то, на восьмом месяце беременности».

Да, предстоящее событие было чревато многими хлопотами. Но ведь после родов, принимая во внимание ее прекрасное здоровье и выносливость, она сможет, пока будет кормить ребенка, репетировать следующую роль, ведь у нее еще было два контракта с «УФА».

Но по возвращении в Швецию Петер пришел в контору Хелмера Енвала, агента Ингрид, и сказал, что контракт с «УФА» нужно убрать в долгий ящик, а лучше бы и вообще аннулировать. В сложившихся обстоятельствах лучше не искать контактов с нацистской Германией. Не мог бы Хелмер найти что-нибудь подходящее в Англии или Америке – где угодно, только не в обреченной на гибель Центральной Европе?

Надо было искать работу. Несколько предложений пришло из Голливуда. Но они исходили от студий «Фокс», «Парамаунт», «РКО», то есть тех голливудских компаний, которые имели во всей Европе агентов, хватавших каждого, кто хоть чем-нибудь выделялся. Они не предлагали ролей, не называли имен режиссеров, они говорили лишь об условиях контрактов, по которым актер или актриса были связаны с компанией в течение семи лет. В Голливуде они могли быть брошены в любой фильм, на любую роль, которые кинобоссы сочтут для них пригодными. Можно было потратить все семь лет, играя крошечные роли горничных или дворецких. Поэтому я сказала им всем «нет».

Между тем подходило время родов. Я считала, что замужняя женщина, конечно же, должна иметь ребенка. Мне никогда не приходило в голову, что это может помешать моей карьере. Позже, прибыв в Америку, я была удивлена тем, какую шоковую реакцию производит на окружающих известие о моем малыше. «Ребенок! Но вы могли испортить фигуру! Вы можете разрушить представление о вас как о прелестной молодой кинозвезде. И пожалуйста, не фотографируйтесь вместе с ребенком, не упоминайте в разговоре, что вы – мать». В те дни голливудские кинозвезды усыновляли детей, если хотели их иметь; собственного младенца они себе позволить не могли.

Когда я в первый раз ехала в Америку, меня не оставляла мысль, что Петеру, как ни странно, очень по душе мои разъезды. Он был необычайно великодушен в этом вопросе. Скажи он: «Я не хочу, чтобы ты уезжала», и я бы, конечно, никуда не отправилась, ведь в те дни я ничего не решала без его участия. У меня вообще не было своего мнения. Скажи он тогда: «Оставайся здесь, если разразится война, ты сможешь быть сиделкой, кем-то еще, в ком будет нужда», и я бы осталась. Он мог сказать и другое: «Мы женаты, нам нужно быть вместе, неужели ты действительно хочешь уехать в Голливуд?» Я бы никуда шагу не ступила. Но он сказал совершенно обратное. Он хотел, чтобы я поехала в Голливуд сниматься в «Интермеццо». Да, он вполне управится с Пиа; пока меня не будет, за ней присмотрит его мать.

Трудно воссоздать ту цепь событий, которые привели Ингрид впервые в Голливуд. Конечно, многие приложили к этому руку. И теперь уже неважно, сколько закулисных интриг затеял Хелмер Енвал. Несомненно, что основным трамплином к успеху стал для Ингрид фильм «Интермеццо».

«Интермеццо» был ее шестым шведским фильмом. Идея его постановки принадлежала Густаву Муландеру, бывшему соавтором сценария и режиссером. Фильм сняли в 1936 году. Именно этот фильм со временем превратил Ингрид из густой актрисы во всемирно известную кинозвезду. Она играла прелестную, одинокую, очень талантливую пианистку– учительницу музыки, которая влюбляется в знаменитого и счастливо женатого скрипача (Гёсту Экмана).

«Дорогая, милая «Книга». Сегодня 19 июня 1936 года. Мое восхищение Гёстой беспредельно. Густав временами его не выносит, и я могу понять это, но для меня он все еще высок как бог. «Интермеццо» уже закончено. Гёста говорит, что я настоящая звезда, а Густав уверяет, что я дарю ему счастье. Он послал мне цветы и записку, в которой сказано: «Ты возвышаешь, освежаешь и украшаешь мой фильм». Я получила огромный букет. Сорок гвоздик. Я сосчитала. Все говорят, что я все делала прекрасно. В последний вечер, после съемки, Гёста сказал, что будет очень скучать по мне. Он сказал, что счастлив, что мы не надоели друг другу, по крайней мере я ему. Мы попрощались. Я поцеловала его и обняла. Я так подробно все описываю, потому что до сих пор полна им. Я запомню все, что он говорил мне. Я не хочу ни с кем работать, кроме него. Я знаю, что он женат, что он на двадцать лет старше меня. Знаю, что у него сын – мой ровесник, что он тоже родился в августе. Как-то я подумала: вот было бы прекрасно выйти замуж за его сына.

Я послала ему обезьянку – конечно, не настоящую, просто сувенир. Если бы он знал, как я люблю его. Надеюсь, что обезьянка скажет это за меня. Господи, милый, благодарю тебя за то, что ты дал мне возможность узнать этого замечательного человека».

Фильм рассказывает о том, как постепенно между героями возникает роман – страстный, но безнадежный. После мучительных переживаний героев он кончается тем, что скрипач – Гёста возвращается к своей жене и детям. Под мягкие звуки скрипки и величественные аккорды фортепиано любовники твердо переносят испытание и с оптимизмом смотрят в будущее.

Этот извечный треугольник нашел отклик у миллионов зрителей, каждый из которых то ли так же страдал, то ли жаждал этого.

Спустя много лет, в интервью, Густав Муландер согласился, что ему, конечно, было бы легко сказать, что именно он открыл Ингрид Бергман. Он действительно был первым, кто делал ее кинопробы. Да, он сделал все, чтобы она осталась в кино. Да, идея, сценарий и режиссура «Интермеццо» принадлежат ему.

«Она двигалась всегда с непередаваемой грацией и самообладанием. Она всегда превосходно произносила свой текст, а ее удивительная красота поразила меня с первого же взгляда. Ей нравились комплименты, которые она принимала застенчиво. Она никогда не изменяла трем правилам в своей работе; правде, естественности и творческой фантазии. Я делал «Интермеццо» для нее, но я не могу приписать себе успех фильма. Заслуга в этом целиком принадлежит Ингрид.

Истина заключается в том, что ее никто не открывал, никто не подталкивал. Она сама себя открыла».

«Дорогая «Книга». 12 января 1938 года Гёста Экман умер. Неужели я больше никогда не увижу и не услышу его? Человек, который так много значил для меня в моей работе, мой любимый Гёста... Он был болен с Нового года. Каждый день я читала газетные отчеты и надеялась и молилась, чтобы он выздоровел. Теперь он ушел. Сразу все опустело. Будто ушла моя любимая Талия. У меня нет слов, чтобы выразить мою печаль. Боже милостивый, пусть будет земля ему пухом и помоги нам, бедным, жить без него».

Глава 4

Когда шведская версия «Интермеццо», снабженная субтитрами, прибыла в Нью-Йорк и Голливуд, лос-анджелесская газета «Дейли ньюс» смело заявила, что это не только лучший фильм, привезенный из Швеции в США. Он, пожалуй, не хуже, если не лучше, тех лент, что выпускает на кинорынок Голливуд. «Мисс Бергман не только красива – в Голливуде достоинство достаточно распространенное, – она наделена силой огромного эмоционального воздействия, что встречается чрезвычайно редко. Это сочетание дает возможность сделать из нее великую актрису, даже звезду. Голливудским продюсерам нужно подумать, как переманить ее в Америку, хотя бы для того, чтобы держать ее подальше от шведского кино, которое становится все лучше и лучше».

Сейчас трудно установить, читал ли эту статью Дэвид Селзник. Однако приблизительно в то же время он дал указание Кэтрин Браун – сотруднице, в обязанности которой входил поиск новых звезд и одновременно управление его офисом в Нью-Йорке, – начать поиски хороших иностранных фильмов, которые компания «Селзник Интернешнл» могла бы переделать для показа на американском рынке.

Кей Браун работала на Парк-авеню, 230. Среди служащих в этом здании был мальчик-лифтер, родители которого, шведские эмигранты, весь вечер восторженно обсуждали фильм «Интермеццо» с новой молодой актрисой Ингрид Бергман. Зная профессиональный интерес мисс Браун к этому вопросу, он подробнейшим образом пересказал родительский разговор, когда утром Кей вошла в лифт. Та весьма заинтересовалась его информацией, посмотрела фильм и сразу же написала Дэвиду Селзнику.

«Я представила Дэвиду «Интермеццо» как сюжетный материал, – рассказывала она. – Не могу сказать, что была от него в восторге. Но вот девушка меня просто свела с ума. Мне казалось, что в ней сосредоточено все, что имеет отношение к прекрасному. Я отослала ролик Дэвиду. В те далекие дни мы были маленькой и дружной организацией, наш телетайп нередко передавал с одного побережья на другое приятельские перебранки. Дэвид говорил своим друзьям в Голливуде: «Вы знаете эту ненормальную даму, которую я держу в Нью-Йорке? Я послал ее туда, чтобы она искала подходящие сюжеты в иностранных фильмах, а она сошла с ума от какой-то девчонки-актрисы и проворонила один из лучших киносюжетов в мире».

Я никогда не считала, что это один из лучших киносюжетов в мире, но меня послали в Лондон, чтобы приобрести в тамошнем агентстве права на экранизацию, но не на Ингрид. Я купила права без особых хлопот, и поскольку со мной находился Джек Уитни – председатель совета «Селзник Интернешнл», – который тоже видел «Интермеццо» и который, естественно, тоже был влюблен в Ингрид, то мы оба Решили, что надо попытаться связаться с нею. И вот, набрав полные карманы мелочи, мы пытаемся дозвониться из отеля «Кларидж» до Швеции. Наконец нас соединяют с Петером Линдстромом, который очень вежливо говорит: «Мисс Бергман сейчас занята и не может разговаривать с вами», что было вполне резонно, поскольку – мы, правда, в то время не могли знать этого – Ингрид рожала. Джек и я вернулись в Нью-Йорк. Тогда не было таких скоростных рейсов, как нынче. Мы добирались пять дней. Но когда я вошла в свою квартиру, то обнаружила телеграмму от Дэвида: «Возвращайся в Швецию и доставай Ингрид Бергман». Дэвид изменил свое решение.

Кроме того, он добавлял: «Что касается условий договора с нею, то должен заметить, что в титрах «Интермеццо» как звезды значатся только Гёста Стивенс и Густав Муландер. Меня бросает в холодную дрожь при мысли, что, быть может, мы ищем не ту актрису. Вдруг та девушка, которая нам нужна, – Гёста Стивенс. Необходимо все проверить...»

Я проверила и выяснила, что девушка Гёста Стивенс является в действительности мужчиной. Он работал вместе с режиссером Густавом Муландером над сценарием. И ни тот, ни другой не выступали в главной роли. Итак, я вернулась в Лондон, наняла адвоката, и мы сквозь ужасную снежную бурю полетели в Стокгольм. В этих маленьких самолетах герметизация, естественно, была плохая, в салоне было очень и очень холодно. Добравшись до Стокгольма и отогреваясь в своем номере, я почувствовала, что близка к смерти. Мне было очень плохо. Через некоторое время раздался стук в дверь, я пошла открывать и увидела на пороге двух чудесных людей – Петера и Ингрид. На Ингрид была темная бобровая шуба, шляпа, щеки покрывал дивный румянец – выглядела она божественно. Она держала в руках маленький букетик из желтых и голубых цветов – цвета шведского флага. Мило и застенчиво произнесла: «Добро пожаловать в Швецию». Ингрид сказала, что они не могут отобедать со мной, поскольку должны идти к родственникам. Через два дня, когда мы лучше узнали друг друга, Петер и Ингрид сознались, что никуда идти не собирались, просто их до смерти пугала встреча со мной. Вспомнив свой тогдашний вид и самочувствие, я не удивилась.

На следующий день я пришла к ней домой и встретила там ее агента Хелмера Енвала и адвоката. Мы начали обсуждать контракт. Ингрид не произнесла ни слова. Она сидела в кресле и улыбалась, продолжая вязать что-то для новорожденного. Я отстаивала некоторые пункты контракта, а адвокат просто сидел и ждал, что же мы с Хелмером наконец решим. Мы спорили и на третий день, но нравились друг другу все больше. Наконец мы подписали контракт на один фильм с правом выбора следующего, если с первым все пройдет нормально.

Селзник хотел заключить с Ингрид обычный семилетний контракт, но он никогда не встречался с Петером Линдстромом, а с тем такие вещи не проходили. Он хотел сначала посмотреть, как пойдут дела.

К концу визита я осмотрелась и мне пришла в голову мысль: «Господи, я хочу заорать отсюда эту прелестную невинную девочку. Она оставит мужа, ребенка, а вдруг там ничего не получится?» Вы не представляете, какой ореол детскости, невинности окружал ее. Я помню то ужасное чувство вины, которое испытала, глядя на эту чудесную молодую пару. Ведь если в тебе есть хоть капля порядочности, то нельзя не почувствовать бремя личной ответственности, когда вершишь подобные дела».

Я помню, как Кей сказала мне, что продюсером будет Дэвид Селзник, за плечами которого фильмы «Пленник Зенды», «Звезда родилась», «Повесть о двух городах». В режиссеры они надеялись заполучить Уилли Уайлера – одного из самых выдающихся постановщиков. Моим партнером она назвала Лесли Хоуарда. Когда мы остались с Кей вдвоем, она мне сказала: «У вас такой чудесный дом, чудесный ребенок. Вы так счастливы здесь. На вашем месте я бы все тщательно продумала». Это было очень мило с ее стороны – дать мне подобный совет. «Если все люди в Америке и Голливуде так же симпатичны, как вы, я уверена, что мне все понравится, поэтому я рискну и поеду».

Если бы Дэвид Селзник знал, какого рода советы дает Кей Браун его потенциальной клиентке, он бы, вероятнее всего, сбросил ее с крыши «Эмпаэр стейт билдинг».

Небольшого роста, стройная, с проницательным умом, острым чувством юмора и добрым сердцем, Кей Браун стала лучшим другом Ингрид. И когда мисс Бергман 6 мая 1939 года прибыла на «Куин Мэри» в Нью-Йорк, ее встречала Кей Браун.

Обо мне заботилась Кей. Она поселила меня в отеле «Чэтэм», показала город и предложила остаться в Нью-Йорке на пару недель, чтобы поработать над моим английским, или, точнее, американским. Приехав в Штаты, я сразу же поняла, что совершила одну ужасную ошибку. В Стокгольме я занималась с учителем из Англии. И теперь явилась сюда шведкой с английским акцентом. Я чуть не умерла, когда, прибыв в Нью-Йорк, не поняла ни слова из того, что говорили вокруг меня. «Нужно срочно что-то делать, – сказала я Кей. – Каждый вечер я буду ходить в театр и вслушиваться в каждое слово, чтобы быстрее усвоить произношение». «Прекрасная идея», – ответила Кей. Итак, я спускаюсь вниз, в вестибюль гостиницы, и расспрашиваю служащих о том, что бы мне посмотреть. Мне отвечают, что очень давно с огромным успехом идет пьеса под названием «Табачная дорога». Никто, правда, не добавил, что действие в ней происходит на глубоком Юге, в глуши. И вот я сижу в театре, не понимая ни слова из того диалекта, на котором говорят персонажи.

Я глубоко вздыхаю и на следующее утро опять спускаюсь в холл. Объясняю, что «Табачная дорога» мне не очень подходит, и прошу порекомендовать что-нибудь более американское. Ну конечно же, пожалуйста. Надо посмотреть Раймонда Мэсси в пьесе под названием «Авраам Линкольн». Американец с головы до ног. Я предпринимаю вторую попытку и еле-еле высиживаю до конца спектакля, поскольку снова не понимаю ни слова. Герои говорят на языке середины XIX столетия, ничего общего не имеющем с языком, который я слышу в кино. Если так пойдет дальше, по приезде в Голливуд мне придется объясняться знаками.

Я запаниковала и кинулась к Кей Браун. Она расхохоталась, но потом подумала и выбрала для меня несколько пьес. Я наконец начала понимать смысл услышанных слов. Но даже Кей была обеспокоена моим произношением и вообще моими познаниями в английском.

В течение двух нью-йоркских недель каждый день неутомимой Ингрид Бергман был заполнен просмотром фильмов и пьес. А однажды утром автобус подвез ее ко Всемирной выставке, где, начав в девять часов осмотр экспонатов, она закончила свою экскурсию только к одиннадцати вечера.

К тому времени Кей Браун получила от Дэвида Селзника распоряжение о том, какой линии поведения следует придерживаться с Ингрид Бергман: «У меня сегодня состоялась беседа с Джеком Уитни по поводу нового имени мисс Бергман, и я попросил его обсудить это с тобой. После разговора с ним мне пришло в голову еще несколько мыслей.

Я подумал, что тебе нужно узнать у сведущих людей, насколько популярна ее фамилия за границей. Ничего страшного, если там она будет известна под своим настоящим именем, а здесь мы дадим ей новое. Думаю, ничего особенного в этом не будет, но все равно проверь этот момент.

Если мы изменим ее имя лишь для одной части света, то придется отказаться от идеи какого-либо изменения в его написании, поскольку я не думаю, что Ингрид Бергман достойная замена. Ингрид Берримэн намного лучше, хотя это тоже не то имя, которое может принадлежать звезде.

Ингрид Линдстром, пожалуй, слишком трудно для запоминания. Наверное, самое лучшее – дождаться, когда она приедет сюда, как ты сообщаешь в первом абзаце своего письма. Скорее всего, нам не стоит задолго до ее прибытия устраивать большую рекламу, на это есть несколько причин, включая и ту, что мы можем вызвать негодование контрактом с еще одной иностранной актрисой, особенно после ажиотажа с Вивьен Ли. Кроме того, импорт актеров достиг такой степени, что американская публика просто возмущается, когда они появляются на экране. Попробуем дать ей возможность предстать перед публикой в духе Хеди Ламмар, ставшей открытием после появления в «Алжирцах». Это лучше, чем разрекламировать ее до съемок.

А лучше всего будет, если мы ее тихо привезем на студию, включим в работу над картиной, представив ее в рекламе так, как бывает с любой неизвестной актрисой, играющей главную роль, а потом, когда картина будет снята, организуем восторженный прием.

Если руководствоваться такими соображениями, то, думаю, лучше избежать интервью с ней на корабле. Пусть она приедет в Лос-Анджелес незаметно, что даст нам возможность обговорить, как только она прибудет на студию, вопрос о замене ее имени».

Кей и я сели в поезд на Лос-Анджелес. Он шел через всю Америку. Приехав, мы не обнаружили на платформе встречающего нас Дэвида Селзника. Я по глупости думала, что он кинется нам навстречу с распростертыми объятиями. Мне казалось, что я могла рассчитывать на это, проделав такой долгий путь из Швеции и такое длительное путешествие через всю Америку. Но мистера Селзника на платформе не оказалось. Там стоял лишь представитель рекламы, который усадил нас в автомобиль и доставил в Голливуд, прямо в дом Селзника. Здесь я должна была пробыть день-два. Вообще-то чета Селзников не имела привычки оставлять у себя приезжего актера или актрису. Видимо, Айрин просто пожалела бедную беззащитную, наивную девушку из Швеции, которая была совершенно беспомощна, плохо говорила по-английски и способна была просто потеряться в отеле «Беверли-Хиллз».

Мы с Кей пересекли лужайку, где сидела Айрин Селзник. Она слушала радио. На своем лучшем английском я произнесла: «3дравствуйте», но в ответ услышала громкое «тшш», она слушала свою передачу. Я села и подумала: «Неужели я проехала полсвета только для того, чтобы послушать радио и удостоиться шиканья, стоило мне раскрыть рот?»

Мы сидели очень тихо, пока Айрин не дослушала программу. Потом она повернулась к нам и сказала:

«Здравствуйте». И тут же: «Вы хотите что-нибудь перекусить?» Тут я вижу, что она очень мила.

Затем Кей уходит, а я начинаю свое заунывное:

– Где же мистер Селзник?

– Он на студии. Пойдемте, я покажу вам комнату для гостей.

Я поднимаюсь по лестнице вместе со своим чемоданом, и Айрин вдруг спрашивает:

– А остальная ваша кладь придет позже?

Как я уже говорила, я тогда была еще слаба в английском и все время носила с собой словарь. «Кладь» Что это такое? Открываю словарь и нахожу «клад», но нет, наверное, это не имеет никакого отношения к багажу. Ищу дальше и нахожу: «Кладь, поклажа – вид багажа».

– У меня больше нет никакой клади, весь мой багаж – этот чемодан, – отвечаю я.

– Но вы собираетесь пробыть здесь три месяца?

– Совершенно верно.

– И вы уверены, что у вас достаточно с собой одежды?

– Но зачем мне одежда? Я же собираюсь работать и буду находиться в студии весь день. У меня есть костюмы для фильма, а мы работаем шесть дней в неделю. Для воскресений я захватила купальник и пару брюк.

– Дело в том, что я собираюсь завтра устроить для вас прием, где хочу представить вас всем нашим друзьям в Голливуде. У вас есть вечернее платье?

– Да, есть. В последнем фильме у меня было очень красивое вечернее платье, и после съемок я купила его у компании со скидкой. Оно в чемодане.

– Ну хорошо, а есть ли у вас гримерная шкатулка?

– Гримерная шкатулка? Это еще что такое?

Я снова схватилась за словарь, но не смогла найти этих слов. Наконец поняла.

– Я не беру с собой гримерную шкатулку, потому что совсем не пользуюсь гримом.

– Вы хотите сказать, что у вас на лице нет никакой косметики.

– Нет.

– О, в таком случае добро пожаловать в Голливуд, – сказала Айрин Селзник.

– Благодарю вас. Когда же приедет мистер Селзник?

–Мистер Селзник часто задерживается на студии. В данный момент он очень занят на съемках фильма «Унесенные ветром». Так что будет позже.

Затем Айрин сообщает:

– У меня сегодня обед в «Бичкоумбер» с Грейс Мур, Мириам Хопкинс и Ричардом Бартелмесом. Думаю, вам нужно пойти со мною.

Это прозвучало очень волнующе: знаменитые имена, настоящие кинозвезды. Хотя где-то в глубине души я продолжала переживать, отчего же мистер Селзник не пришел домой обедать.

Мы прибыли в «Бичкоумбер». Никогда раньше я не бывала в такого рода местах: там было совсем темно, а коктейли мы пили из ананасов и кокосовых орехов. Когда глаза привыкли к темноте, я смогла различить окружающих. Боже, с нами рядом сидела Грейс Мур. Затем прибыл Ричард Бартелмес. Айрин представила меня как новую актрису из Швеции. Я села рядом с Айрин, чтобы она могла помочь мне с английским. Мы завели разговор об актерской игре, и тут вдруг выяснилось, что у меня высокий рост.

– Да, я очень высокая, – сказала я, на что Ричард Бартелмес заметил:

– Мне вы не кажетесь слишком высокой.

– Это потому, что я сижу. У меня очень длинные ноги.

Когда мы собрались уходить, Ричард Бартелмес поднялся первым, и, когда я приготовилась встать, он повторил:

– Да нет, не такая уж вы высокая.

– Я еще не встала, подождите, пока выпрямлюсь.

Когда я встала в полный рост, оказалось, что я на целую голову выше его, кроме того, я обнаружила, что все остальные были коротышки. Я тут же поняла, что мой рост будет многих шокировать.

После обеда мы поехали в дом Мириам Хопкинс. Там было полно людей, пришедших посмотреть фильм в ее собственном просмотровом зале. Мне раньше не приходилось слышать о таких вещах. С потолка спускался экран. Мы сели на подушки, разложенные на полу, и стали смотреть фильм. Я не отставала от Айрин: «Где же мистер Селзник? Неужели он так и не придет обедать?» На что Айрин неизменно отвечала: «Он должен скоро быть. Не волнуйтесь». Постепенно фильм так захватил меня, что я совсем забыла о мистере Селзнике, пока не почувствовала руку на своем плече и не услышала мужской голос: «Мистер Селзник прибыл, он сейчас ужинает на кухне и хотел бы вас видеть».

я вскочила. Наконец-то я увижу своего шефа. Было что-то около часа ночи, я прошла на кухню и увидела там человека, разлегшегося на столе и засовывающего в рот еду. Когда я вошла, он взглянул на меня и сказал:

– Господи, снимите-ка туфли.

Я, конечно, сразу поняла, что к чему, и ответила:

– Это не поможет. Я ношу обувь почти без каблуков.

Он издал звук, похожий на стон, а я подумала: «Ну вот, все начинается снова. Опять меня принимают за какого-то урода».

– Вы не будете возражать, если я сяду? – спросила я.

– Конечно, нет, – ответил он. – Как доехали?

И затем после паузы:

– Вы, конечно, понимаете, что ваше имя для нас не годится.

– Да? Почему же?

– Начнем с того, что мы его просто не сможем выговорить. Ингрид. Вас будут называть Айнгрид. Бергман тоже не годится. Это слишком по-немецки. В отношениях с Германией наступают тяжелые времена, и мы не хотим, чтобы кто-то подумал, что мы взяли немецкую актрису. Правда, фамилия вашего мужа Линдстром, а это очень близко к Линдбергу, Чарлзу Линдбергу – известному летчику. Он сейчас любимец страны, его прозвали «Линди». Может, вам взять его имя?

Я отнеслась к этому очень прохладно.

– Я не хочу присваивать ничьи прозвища. И вообще я не хочу менять свое имя. Меня зовут Ингрид Бергман, это имя, с которым я родилась, и я хочу, чтобы именно так меня называли в Америке. Зрителям придется научиться произносить его. Если я изменю свое имя и не добьюсь в Америке успеха, то до чего же нелепо я буду выглядеть, вернувшись домой с новым именем.

Мистер Селзник подумал, съел еще что-то и сказал:

– Ну хорошо, мы это обсудим завтра. А теперь о гриме. Что-то надо сделать с вашими бровями, они очень густые. Да и зубы никуда не годятся. И еще много чего... Я отведу вас завтра утром к гримеру, и там посмотрим, что можно с вами сделать.

Теперь пришла моя очередь задуматься. Я сказала:

– Мне кажется, вы сделали большую ошибку, мистер Селзник. Вам не нужно было покупать кота в мешке. Я считала, что вы меня увидели в «Интермеццо», я вам понравилась и поэтому вы послали за мной Кей Браун. Но теперь, увидев меня вблизи, вы хотите все во мне изменить. Я предпочла бы вообще не сниматься у вас. И не будем больше говорить на эту тему. Забудем все планы, и не будет больше никаких волнений. Следующим поездом я возвращаюсь домой.

Теперь я даже не знаю, что вызвало мою суровость. В конце концов, мне было только двадцать три года, и я до того момента всегда делала то, что мне говорили. Не знаю, откуда у меня взялась смелость сказать «нет» на все, что он предлагал.

Когда он завел речь о рекламе, я опять повторила: «Нет, я не хочу всего этого. Мне это не подходит. Это не в моем стиле».

Мы сидели, уставившись друг на друга.

Правда, он прекратил жевать.