355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алан Берджесс » Моя жизнь » Текст книги (страница 25)
Моя жизнь
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 22:06

Текст книги "Моя жизнь"


Автор книги: Алан Берджесс


Соавторы: Ингрид Бергман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

На пресс-конференции в аэропорту я отвечала на вопросы прямо под открытым небом. Меня спросили, вернулась ли я в Соединенные Штаты окончательно. «Я – европейка, – отвечала я. – Мой муж тоже европеец. У меня в сумке итальянский паспорт. И мои дети европейцы. Как же я могу лишить их родной почвы?» Потом репортеры настойчиво стали требовать уточнения слухов, касающихся меня и Роберто: «Вы счастливы с Росселлини?» Я ответила: «Как только я слышу такой вопрос, то тут же отвечаю: мы живем раздельно». Выждав секунду, чтобы дать им возможность прийти в себя, я объяснила: «Он снимает фильм в Индии, а я работаю в Париже». Затем они перешли к Пиа: собираюсь ли я встретиться с нею? Но я уже и тогда знала, что это весьма маловероятно. Я уклонилась от прямого ответа. «Даже не знаю, – сказала я.

– Возможно, что и нет, так как эта поездка очень кратковременна. Я должна вернуться в Париж в понедельник к вечернему спектаклю. Мне хотелось бы встретиться с Пиа наедине, в тишине и покое. А увидеться с ней на несколько коротких минут после стольких лет разлуки – это пытка». Все это было верно, но, думаю, я тогда допустила одну из самых величайших ошибок в своей жизни.

Меня очень растрогал чудесный прием в аэропорту. Я ожидала коварных вопросов, возможно, даже злых насмешек толпы, а вместо этого встретила своих великолепных сторонников – группу «Элвин».

Из аэропорта я приехала в нью-йоркскую квартиру Айрин Селзник. Там впервые за все эти годы я прочитала американскую газету. И узнала из нее, что в автомобильной катастрофе погиб сын Сигне Хассо. «Боже мой! – подумала я. – Этого быть не может». Мы с Сигне учились вместе в Драматической школе. В Швеции она главным образом играла в театре. А в Голливуд приехала, заключив контракт с одной из больших студий.

В Голливуде мы часто общались. Она устраивала небольшие вечеринки, приходила к нам. С ней очень подружился Петер. Мы всегда были близки, всегда поддерживали связь друг с другом. Затем она переехала в Нью-Йорк и стала жить в Гарлеме, чтобы лучше узнать жизнь негров. Она была прекраснейшим, великодушнейшим человеком.

И всегда у нее были огромные трудности из-за здоровья сына. Она обращалась ко многим докторам, во многие клиники, она тратила на него массу денег, проявляя всю свою любовь, чтобы только помочь ему. Теперь она играла в Нью-Йорке. Я знала, что сын вылечился, стал очень красив, ему исполнился двадцать один год и он успел даже заключить свой первый контракт с киностудией. А теперь эта новость: он ехал в машине со своим лучшим другом, оба попали в катастрофу. Он погиб. Как может быть жизнь так жестока?

Я тут же сказала Айрин:

– Мне надо связаться с Сигне. Ты не знаешь, где ее можно найти?

– Она в городе, играет в спектакле. У меня нет номера ее телефона, но если ты позвонишь Вивеке Линдфорс, то узнаешь, как ее разыскать.

Вивека тоже была шведской актрисой, но ее я едва знала. Я позвонила, она сказала:

– Сигне здесь, передаю ей трубку.

Сигне подошла к телефону и без промедления затараторила:

– Ингрид, как хорошо, что я тебя слышу. Как хорошо, что ты приехала сюда получать премию нью-йоркской критики. Я так рада за тебя. Как замечательно, что ты вернулась в Америку. Сегодня вечером большой прием у Сарди. Я приглашена, но пока не знаю, пойду или нет. – И снова: – Как приятно слышать тебя...

«Наверное, у меня что-то не в порядке с мозгами», – подумала я.

– Подожди минутку, – сказала я. – Я прочитала в газетах, что твой сын погиб в автомобильной катастрофе.

– Да, ужасно, правда? Он погиб. А мне так жаль юношу, который вел машину. Это был его лучший друг. И он остался жив. Я пригласила его приехать сюда. Он ужасно себя чувствует, я хочу позаботиться о нем.

– Но разве ты не собираешься в Калифорнию?

– А зачем? Мой сын мертв. Чем я теперь могу помочь ему? Единственное, что я теперь могу сделать, – это помочь тому парню, вытащить его из всего этого и забрать сюда.

– Ты собираешься оставаться в Нью-Йорке?

– Да, через несколько часов я иду в театр.

Я не могла поверить своим ушам.

– Ты в состоянии сегодня играть? Ты действительно собираешься играть?

И тогда она очень спокойно сказала:

– Да, я сегодня должна играть. Иначе я сойду с ума.

Она молчала, а я плакала. Тот разговор с Сигне долгие годы не уходил из моей памяти.

Я знала, что мне нужно позвонить Пиа. Ей было известно, что я приехала. Я писала ей, говорила по телефону, как было бы прекрасно увидеться после всех этих лет. Я попросила Айрин и Кей Браун побеседовать с ней.

А теперь я поняла, что не смогу встретиться с ней. После расспросов в аэропорту, встречи с группой «Элвин», разговора с Сигне Хассо, вручения премии критиков мне была нестерпима мысль о том, что вокруг меня соберется толпа фотографов, репортеров и будет наблюдать, как я заплачу при встрече с Пиа, как я буду расстроена и подавлена. Я была не готова к такому эмоциональному напряжению. И потом, мне необходимо было хотя бы час провести наедине со своей дочерью. Я позвонила Пиа и поведала ей обо всех моих проблемах. Я пыталась объяснить ей, что просто не знаю, как совместить все мои дела с самым важным в этой поездке – встречей с нею. Пыталась объяснить, что разрываюсь на части, но не могу успеть все. Хотя, может быть, именно это мне и следовало сделать. Я собрала всю свою храбрость, чтобы оказаться здесь. А теперь у меня не хватило ее, чтобы увидеться с дочерью.

Но бедняжка Пиа ничего не поняла. Она решила, что я просто не хочу ее видеть, что карьера для меня – самое важное и что я просто хочу успеть повидаться со своими друзьями и выступить по телевидению. Она распаковала свой чемодан и вернулась к занятиям. А когда ей позвонили репортеры, она сказала, что очень занята и не может уехать, иначе отстанет от остальных. Всем это показалось странным. А я поняла, что все, что произошло между нами, действительно было странным.

Рана не заживала в душе Пиа долго, многие годы. Даже позже, когда мы жили в Жуазели, во Франции, она вспомнила тот инцидент и сказала, что понимает, конечно, насколько карьера для меня важнее, чем она. И я опять попыталась объяснить ей страшное душевное напряжение, сопровождавшее мое первое возвращение в Нью-Йорк. Я не могла тогда предстать перед ней матерью, она увидела бы только плачущую женщину. Я должна была ждать, пока не смогу повидаться с ней наедине, без прессы. Ей трудно было постичь все это, да и по сей день она, боюсь, понимает мои объяснения умом, но сердцем все равно принять не может.

Столь долго ожидаемая встреча состоялась лишь через полгода, 8 июля 1957 года. Доктор Петер Линд-стром женился во второй раз и прибыл в Стокгольм со своей женой Агнес и их маленьким сыном Питегюм. Пиа, теперь уже восемнадцатилетняя девушка, была студенткой университета штата Колорадо. Она позвонила Ингрид, и они договорились увидеться в Париже.

Я была уверена, что это будет очень волнующая встреча. Мы должны были увидеть друг друга впервые за шесть лет. Я знала, что расплачусь, и предполагала, что Пиа тоже не удержится от слез. Мне, конечно, вовсе не хотелось, чтобы в этот момент рядом находились теле– и кинооператоры, которые всегда ждут таких событий. Поэтому я договорилась со скандинавской авиакомпанией. Они все прекрасно поняли и пообещали: «Мы задержим ее на борту самолета, пока не выйдут все пассажиры, тогда вы сможете войти и побыть с ней наедине».

Итак, я вошла в самолет. Там была Пиа. Мы бросились друг к другу, и тут же нас ослепила вспышка.

Оказывается, журнал «Пари-матч» послал своего корреспондента сопровождать Пиа из самого Нью-Йорка, чтобы он не спускал с нее глаз и сделал снимок первого момента нашей встречи. Когда он понял, что ее специально задерживают на борту, то спрятался, опустившись на пол в хвосте самолета. Его вывели. Пиа с любопытством посмотрела на меня и сказала: «Как ты молодо выглядишь».

Они пробыли одни всего минут двенадцать, а потом ступили на трап. Внизу их уже поджидала толпа репортеров.

– Мы счастливы быть вместе после шести лет разлуки, но пока еще не знаем, как проведем время в Париже.

Ингрид ограничилась этим коротким заявлением.

Пиа прекрасно запомнила тот день.

«Встреча в Париже не стала для меня травмой. Подобные вещи травмируют, когда происходят с десятилетним ребенком. Припоминая нашу встречу, могу оказать, что она была очень волнующей. Все, кто находился в аэропорту, проявляли трогательное внимание. Туда пришли сотни и сотни людей, чтобы увидеть мою мать и меня. Я испытывала сложное чувство волнения, неловкости и смущения от того, что на меня смотрело так много глаз, что нас без конца фотографировали. Но сказать, что я боялась, было бы неправдой. Этого как раз не случилось. Я была уже достаточно взрослой».

Они выскользнули из отеля через заднюю дверь, чтобы насладиться единственным вечером, когда можно было бродить по городу без сопровождения толпы фоторепортеров. Все остальное время, пока Пиа оставалась в Париже, те следовали за ними по пятам. Пиа пробыла в Европе более двух месяцев. Ингрид хотелось показать дочери все, что было в ее силах. Они ездили на Сицилию. И наконец Пиа заняла свою комнату в «Санта Маринелле». Все дети Ингрид смогли собраться вместе.

Ингрид писала Айрин Селзник:

«Молодые люди танцуют на террасе, а я делаю вид, что уже стара и собираюсь лечь спать. Конечно, это не то, что я чувствую на самом деле, – просто разыгрываю небольшой спектакль. Тем не менее я счастлива, что нахожусь одна. Все получилось лучше, чем мы думали. Пиа здесь совершенно счастлива, очень открыта со всеми, все ей нравится. Она очень мила и ласкова с маленькими. В первый же день она сказала мне, что не сможет на следующее лето приехать в Европу. Но уже на второй спросила: «А зачем мне оставаться в Америке, когда здесь так замечательно?» Конечно, каждый из нас пытается любой день превратить в праздник. Мы все время придумываем что-то новое. Но замечательнее всего то, что если мы с ней остаемся дома одни, то и это ей тоже очень нравится. Она очень весела, чувствительна и умна. Она намного лучше, чем я смела мечтать. Не могу тебе передать, как я счастлива в эти дни. Порой это кажется нереальным, и я не могу в это поверить. Я веду себя очень естественно, будто так все и должно быть, чтобы лишний раз не спугнуть ее. Я надолго оставляю ее одну: она играет с младшими или читает где-нибудь в углу. А иногда мы подолгу разговариваем, но я стараюсь не давить на нее».

После возвращения Пиа в Америку жизнь в Париже стала идти совсем по-другому. Дети были со мной, Роберто давно находился в Индии. В общей сложности его не было с нами уже девять месяцев. Все вопросы нужно было решать самой.

Помню, как я получила свое первое жалованье за «Чай и сострадание». Я не держала в руках деньги с тех пор, как в шестнадцать лет заработала десять крон! И я совершенно не знала, что с ними делать. Кто-то из артистов порекомендовал мне адвоката, и тот открыл в банке счет на мое имя. Деньги должны были переделяться каждую неделю или каждый месяц. Потом я узнала, что деньги, заработанные во Франции, облагаются налогом. Я понятия не имела о налогах. В Италии Роберто придумывал все что угодно, чтобы не платить большие налоги. А тут мне сказали, что сразу же открывать счет во французском банке я, как иностранка, не имею права, так как все, что я получаю, должно облагаться налогом. И кроме того, мне необходимо объявлять о своих доходах в декларации. Я перезвонила своему адвокату и спросила:

– Почему вы меня не предупредили обо всех этих правилах? Что же мне теперь делать?

– А много вы уже потратили? – спросил он.

– Я заплатила за отель, выдала жалованье гувернантке, а теперь приходят налоговые чиновники и требуют массу денег. Что же мне сказать им?

– Ну, это так просто. Скажите, что вам надо содержать любовника и что у вас на него ушли все деньги.

– Как это: иметь любовника и платить за него?

– Совершенно верно. Он взял все ваши деньги. Это совершенно естественно. Они все поймут и отстанут.

– Мне не очень нравится эта идея.

– Не волнуйтесь. Когда они придут в следующий раз, мы что-нибудь придумаем.

Я ничего не предпринимала и дожидалась визита инспекторов. Но все было спокойно, и я снова позвонила:

– Пока ничего не случилось.

– Ну и замечательно. Если вас не поймают в течение десяти лет, все обойдется.

– Мне не очень-то это нравится...

– Не беспокойтесь, предоставьте все мне.

А на девятом году они меня все-таки поймали. К тому времени я снова была замужем. Мне предъявили к оплате огромный счет. И все из-за прекрасных советов моего адвоката. С тех пор я стараюсь с ними больше не связываться.

Во времена моей работы в парижском театре я была очень наивна. Все еще страшно краснела. Обычно в антракте режиссер приходил ко мне в уборную, за ним тянулись остальные актеры, все рассаживались и начинали рассказывать сальные анекдоты. Они говорили, что упражнялись в этом специально, чтобы научить меня не краснеть. Пусть, мол, посмотрит, как далеко мы можем зайти, и закалится, тогда уж она разучится краснеть. Первое время я просто не понимала их шуток, и им приходилось разъяснять их смысл. Но я и тогда не могла понять, в чем смысл этих шуток. Но смеялась вместе со всеми. А потом я должна была идти на сцену и играть жену директора школы. Это действительно выглядело забавно. Театр был всегда переполнен, публика принимала спектакль с восторгом, а пресса не переставала писать о нашей постановке. Это было так радостно – иметь успех в Париже.

Кей Браун позвонила мне и рассказала историю Роберта Андерсона, драматурга, написавшего «Чай и сострадание . У него только что умерла жена от какой-то страшной формы рака. Она болела долго, тяжело. Он день за днем наблюдал, как она угасала. Его это чуть не убило. «Не уверена, что он захочет сохранить после этого свою жизнь, – сказала Кей. – Помоги ему. Я уговорю его полететь в Париж на премьер. Может быть, он опять вернется и к жизни, и к работе».

У него был ужасно тяжелый перелет через Атлантику: самолету пришлось возвращаться. Прибыл он как раз к премьере.

Мы стали большими друзьями. Я очень скоро поняла, что он не тот человек, который в состоянии сам справиться со своими бедами, и делала все, чтобы помочь ему. Он стал очень близок мне в те дни. Может быть, и я в этом нуждалась. Во всяком случае, я знала, что наша дружба важна для нас обоих. Приблизительно в то же время я впервые встретилась с Ларсом Шмидтом, шведом, как и я, который был продюсером многих спектаклей. Теперь в Париже шла его постановка пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше».

Он прекрасно помнит, как они встретились.

«В 1956 году мне удалось уговорить Питера Брука руководить постановкой «Кошки на раскаленной крыше». У меня была замечательная труппа, и мы завоевали большой успех. Тогда же, как раз перед рождеством, я услышал, что Ингрид Бергман, игравшая у Роберта Андерсона в его «Чае и сострадании», пришла посмотреть наш спектакль. Исполняя роль хозяина, я подошел к ней перед представлением.

– Мисс Бергман, вы бы не хотели вместе с Робертом выпить в антракте бокал шампанского?

– О, это было бы прекрасно. Большое спасибо.

Она восхитительно улыбнулась и вернулась на свое место.

Во время антракта с нами был мой старый друг – высокий, стройный, красивый швед по имени Густав, который был знаком с Ингрид раньше. Я бегал вокруг, наливая шампанское, наблюдая, чтобы всех хорошо обслужили. Вот так и узнал я мисс Бергман. Она была очень красива и очень снисходительна.

Через несколько недель в Париж прибыла Кей Браун. Она была агентом Ингрид и в то же время моим американским агентом.

– Смешно, – сказала она. – Два шведа живут в Париже и не знают друг друга! Вы даже остановились в одном отеле. Я займусь этим.

Итак, нас представили друг другу, и я пригласил Ингрид пообедать в маленьком ресторанчике «Кок д’Ор».

– Странно, что мы не виделись раньше, – сказала Ингрид, глядя на меня, когда мы сели.

– Но мы виделись раньше.

– Да? Где же?

– Вы приходили на мою постановку «Кошки на раскаленной крыше».

– Так это ваша постановка? Но, по-моему, я не встречалась с вами.

– Ну почему же, встречались. В антракте вы пили шампанское, а наливал вам его я.

– Вы? О боже! А я решила, что это был официант!

В тот вечер мы говорили о Швеции, говорили обо всем на свете. Но спустя несколько недель меня, как всегда, закрутила работа. Мы все еще жили в одном отеле, но она была занята, я был занят, и мы больше не встречались.

Однажды, вернувшись в очередной раз в Париж, я позвонил ей и сказал:

– Не хотите ли пойти со мной на ленч?

– Извините, ради бога. Но мне нужно побыть с детьми.

Я понял ее и решил взять с собой на ленч друга. Мы приехали в милый маленький ресторанчик в Булонском лесу, и первой, кого я увидел, была мисс Бергман. Она сидела за столиком, который расположился поближе к пруду, – романтическое местечко. Закончив ленч, я подошел к ней и сказал по-шведски – она была с Бобом Андерсоном:

– Так-то вы, мисс Бергман, сидите с детьми?

Она взглянула на меня и покраснела. Никогда раньше я не видел, чтобы кто-то так краснел. А потом она одарила меня своей божественной улыбкой. Вечером того же дня я позвонил ей снова. Лед был растоплен окончательно.

В моей жизни начиналась новая драма – с Роберто. Мне в голову никогда не приходило, что я могу развестись с ним. Я могла пройти через ад и все равно остаться с ним, потому что я уже побывала в аду перед нашей женитьбой.

Кроме того, я не могла оставить его, потому что стала бы причиной еще одной разрушенной жизни. В конце концов, кто сделал первый шаг? Я. Ведь это я написала ему, что хочу у него сниматься. С этого все и началось. Кроме того, я чувствовала, что, когда Роберто вернется из Индии, мы разберемся в нашей ситуации и будем жить по-старому, во всяком случае, попытаемся, перешагнув через мое возвращение в американское кино, столь для него неприятное.

Весной 1956 года в моей спальне отеля «Рафаэль» среди ночи раздался телефонный звонок. «Роберто? Откуда ты звонишь?.. Из Индии?» Этот разговор стоил ему, наверное, целое состояние. «Как у тебя дела?» – «О, все прекрасно, только вот газеты полны всяких небылиц об этой женщине. Если тебя будут спрашивать о моем романе, все отрицай. Ни слова, что это правда. Ни слова!» – «Хорошо, если ты так хочешь».

Мы поболтали еще немного и повесили трубки.

Описывая мою жизнь с Роберто, кто-то заметил, что, несмотря на то что меня постоянно мучила моя пуританская совесть, я обрела с ним тот мир, что был для меня лучшим из всех возможных. И это правда. С Роберто я испытывала столь же бесконечное счастье, сколь и глубокие мучения. Но любые беды – неотъемлемая часть нашего существования. Если вы никогда не страдали, никогда не плакали, не были по-настоящему несчастны, если вас никогда не посещала мысль, что нет больше сил жить дальше, как сможете вы понять людей, попавших в беду? У вас просто не хватит для них терпения. Надо знать, что при этом чувствуешь. Такова жизнь: взлеты, падения... Нельзя быть счастливым все время.

Постоянно счастливый человек, наверное, невыносимо скучен. А с Роберто никогда не было скучно.

Я пыталась строить наши отношения по-разному. Помню, когда у нас были трудности с деньгами, я однажды сказала ему: «Послушай, давай объявим о банкротстве? Многие же приходят к банкротству. Нас ведь не посадят в тюрьму, правда? Давай проживать только то, что у нас есть. Пусть заберут дом, пусть заберут все-все. Начнем с нуля. У нас есть небольшая квартирка. Я буду мыть, готовить, убираться. У нас не будет никакой прислуги». Роберто смотрел на меня как на сумасшедшую. «Ради такой жизни и жить не стоит», – сказал он. Для меня это прозвучало как пощечина. Я-то думала, что приношу себя в жертву, а ему это и в голову не пришло. «Ради такой жизни и жить не стоит!» Конечно, жить стоило только на широкую ногу.

После разговора с Роберто я положила трубку, села на кровать и стала размышлять. Что же мне делать? Я уже поняла, что меняется все и навсегда. Я знала, что, если он позвонил мне, чтобы сказать то, что сказал, это означает только одно: у него появилась другая женщина, он снова влюблен. Конечно же, она тоже влюблена в него, и, значит, теперь она будет заботиться о нем, думать о его счастье.

Роберто оставил меня. Я почувствовала, как у меня рот расплывается до ушей. Я была счастлива. За него, за себя. Клубок распутан!

Спустя несколько дней среди ночи опять зазвонил телефон. Снова Роберто! Муж той женщины, очень известный продюсер, был так разъярен, что нажал на все кнопки. Ему удалось не просто приостановить работу над фильмом – он добился его конфискации, и теперь Роберто не мог вывезти картину из Индии. «Так все глупо, все зря... И эта женщина, в которую я решил, что влюблен... Ни слова не понимаю, о чем говорят вокруг... Единственный человек, который может помочь мне с фильмом, – это премьер-министр Индии Неру. Он сейчас в Лондоне. Ты знаешь там массу людей. Не могла бы ты попасть к нему и поговорить насчет того, чтобы мне разрешили вывезти фильм из Индии?» «Попробую, – сказала я. – Попробую».

«Чай и сострадание» на время летних отпусков, как это принято во Франции, сняли с репертуара. И на следующее же утро я позвонила в Лондон своей хорошей подруге Энн Тодд:

– Энн, ты вращаешься в этих кругах. Как мне встретиться с Неру и попросить его, чтобы Роберто разрешили вывезти фильм?

– Я хорошо знаю сестру Неру, – ответила Энн. – Она сейчас в Лондоне, я с ней поговорю.

Вскоре Энн сообщила мне:

– Ленч назначен на завтра. Вылетай из Парижа и приходи ко мне.

Итак, мы встретились за ленчем: Энн, сестра Неру, я и сам премьер-министр Неру. Он был необыкновенно красивым мужчиной. Мы сидели за ленчем, и я думала, что он, наверное, поинтересуется, почему я здесь. Но только когда мы вышли в сад, я поняла, что ему уже все известно.

– Мой муж Роберто Росселлини попал в вашей стране в затруднительное положение, – сказала я.

– Да, я слышал, – ответил он очень спокойно. Мы прошли еще немного, и он сказал:

– Уверен, что рано или поздно он получит разрешение.

– Но он не может уехать из Индии без своего фильма. Для него в этом заключен весь смысл существования.

Мы прошли еще немного.

– Как я понимаю, с фильмом связано много каких-то историй, скандалов, денежных проблем. Я слышал, там вообще масса проблем.

– Разумеется, – отвечала я. – У него постоянно проблемы. Но он прекрасный человек и великий художник. У таких людей всегда проблемы. Думаю, что было бы очень великодушно, если бы вы разрешили ему вывезти картину из Индии.

– Надеюсь, что так и будет.

Но я не могла поставить на этом точку. Шведы говорят: «Пока травка подрастет, коровушка помрет».

– Вы не должны очень долго держать его в Индии, как беглого каторжника. Он слишком хорош, чтобы дать ему скатиться в канаву. Как бы то ни было, картину-то сделал он. Вы разрешите ему взять фильм?

Мы продолжали прогулку, все это время Неру только улыбался и кивал головой. Но ничего не обещал.

Однако на следующий день Роберто получил разрешение вывезти свой фильм из Индии [18] 18
  Имеется в виду документальный фильм Р. Росселлини «Индия, 1958». – Прим. перев.


[Закрыть]
и он сразу же уехал.

Многие называли мое поведение странным. Газеты только и обсуждали то, как Роберто преследовал жену индийского продюсера, как начался их роман, как он в конце концов уехал с ней из Индии.

Но люди ведь совершают массу странных поступков. Наверное, нужно уметь анализировать их действия, класть на чашу весов все «за» и «против». «Это хорошо, это плохо, но что же важнее всего?» – рассуждала я. Конечно, то, что этот человек вернулся, сделав новый фильм, в котором, видимо, заключено нечто важное. А может, фильм не получился? Этот вариант тоже надо обдумать. А если любовное приключение? Ну и что! Это как раз не имеет значения. Главное, что он бесконечно талантлив, даже гениален. И никто у него этого не отнимет. А талант – это самое важное.

Когда Роберто возвращался в Париж, я поехала встречать его. Это озадачило репортеров, толпившихся около меня.

– Мисс Бергман, это правда, что ваш муж сбежал с индианкой? Разве он не отбил жену у индийского продюсера, мисс Бергман?

– Неужели? – удивилась я. – Понятия не имею. Я приехала сюда, чтобы встретить его.

Роберто вошел в здание аэропорта, и я бросилась ему на шею. Он крепко обнял меня, мы расцеловались. Этот снимок обошел всю мировую печать, и подпись под ним подчеркивала, что слухам верить глупо. «Пожалуйста, смотрите: Ингрид Бергман встречает Роберто Росселлини – они обнимаются».

Хорошо, что репортерам не дозволено было следовать за нами в отель «Рафаэль». Мы вошли в мой номер. Роберто расположился в кресле, теребя прядь волос. Мы не видели друг друга долгие девять месяцев.

– Ты все еще играешь в этой дурацкой пьесе? – спросил он.

– Да, и представь себе, она пользуется большим успехом. Ни одного свободного места на всех спектаклях. Я, конечно, смогу устроить тебе билет, если захочешь пойти.

– Пожалуй, нет.

Итак, я пошла на спектакль, а потом вернулась в отель.

Выходил ли Роберто куда-то – обедать или просто так, – не знаю, но, когда я вошла, он все еще сидел в кресле, задумчиво теребя волосы. И я подумала: время пришло.

Я не сказала ему, что уже встречалась с Сонали – индианкой, уехавшей с ним. Она прибыла в Париж на несколько дней раньше. Я не намеревалась знакомиться с ней, но наш общий друг позвонил мне и сказал: «Она приехала из Индии и хочет повидаться с тобой». – «Хорошо, я приеду».

Она показалась мне хорошенькой, очень милой и очень серьезной. На руках у нее был ребенок, я подумала: «Боже, этого быть не может! Сколько времени не было Роберто? Девять месяцев! Нет, конечно, это невозможно – ребенку уже несколько месяцев».

Мы с Сонали разговорились. Ребенок был ее младшим сыном от мужа-индийца. Другого сына, старшего, она оставила в Индии, с мужем. «Пресса вела себя ужасно, – жаловалась она, – столько было вымыслов, лжи».

Я сказала, что у меня большой опыт по части газетных небылиц. Сонали говорила о том, что больше всего ей нужна была встреча со мной. А я думала: «Бедная женщина! Разве не странно: она оставила своего ребенка, повторив точно то же, что в свое время сделала я».

И вот теперь, сидя рядом с Роберто в отеле «Рафаэль», я как можно мягче спросила:

– Послушай, Роберто, хочешь получить развод?

Помню, как он откинулся в кресле, продолжая теребить прядь волос, и долго смотрел на люстру, не говоря ни слова. Может быть, он меня просто не слышал. Я повторила еще раз, очень спокойно:

– Роберто, как ты думаешь, будет лучше, если мы подадим на развод?

Снова ни звука, только взгляд на лампу. «В третий раз повторять не буду, – решила я. – Подожду». Я ждала и ждала. Казалось, прошла вечность. Он продолжал теребить свои волосы, и лицо его было очень грустным. Наконец очень медленно он произнес:

– Да, я устал быть мистером Бергманом.

Мне странно было услышать такие слова: он всегда имел собственное, и очень большое, имя, он всегда оставался Роберто Росселлини и никогда не превращался в «мистера Бергмана».

– Да, у меня было именно такое ощущение, и я устал от этого.

– Ну что ж, – сказала я. – Я понимаю. Давай начнем развод.

Мы пережили вместе наши трудные годы. Мы были счастливы. Мы поцеловались. Потом я сказала ему, что виделась с Сонали и желаю ему удачи.

– Дети должны остаться с тобой, – говорил он. – Они принадлежат своей матери. Но есть два условия, о выполнении которых я должен попросить тебя.

– Какие же?

– Дети никогда не должны бывать в Америке.

Соединенные Штаты и Говарда Хьюза он ненавидел безоговорочно.

– Никогда не бывать в Америке?! Но как я смогу предотвратить это, когда дети вырастут и захотят туда поехать? Мы дали им возможность узнать Европу: Швейцарию, Францию, Италию, Англию, но, как только им исполнится по восемнадцать лет, мы должны будем предоставить им свободу в выборе места, которое им захочется посетить. Может быть, это будет и Америка.

– Хорошо, хорошо. Но только после восемнадцати.

– Какое же второе условие?

– Ты никогда больше не выйдешь замуж.

– Никогда не выйду замуж?

– Да, ты уже не в том возрасте.

– Мой возраст! Ты же почти на десять лет старше меня! И сбегаешь с очаровательной молодой индианкой! Ты нашел себе кого-то, кто молод и красив, а мне нельзя сделать то же самое, нельзя тоже найти молодого и красивого. Я не собираюсь опять выходить замуж. Но препятствовать мне ты не имеешь права.

– Ты должна заботиться о детях. У тебя их трое, а с Пиа – четверо. Что тебе еще нужно?

– Я тебе ничего не обещаю, – сказала я и рассмеялась. Это было ужасно забавно. Я просто не могла не рассмеяться. Роберто оставался Роберто.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю