Текст книги "Искатель. 1984. Выпуск №6"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Александр Кулешов,Тимур Свиридов,Павел Панов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Внутри царил полумрак. Миновав маленькую прихожую, я попал в просторный зал со множеством больших удобных кресел. На возвышении стоял цветной телевизор, и на его экране мелькали изображения людей. Звук был выключен.

Незнакомец сидел ко мне спиной. У него был узкий, вытянутый череп с тонкими прижатыми ушами. Прическа короткая, почти ежик. Седина.

– Кеннет Квастму? – полуутверждающе спросил я.

– Садитесь, юноша, – как-то неприятно сказал он. – Зачем вы здесь?

– Вопрос некорректный для журналиста, не находите? После столь странной встречи, которую при всем желании нельзя назвать гостеприимной…

– Бэрни! – резко остановил он меня. – Недавно из местного лагеря бежали несколько заключенных. Мне приходится быть начеку.

– Простите, но мне об этом никто не говорил.

– Еще бы! Зачем пугать население, тем более что беглецов вот-вот схватят. Кто вас довёз?

– Азальберто, – изумленно ответил я. – А зачем вам это?

– Понятно. Значит, парень все еще не боится ездить по этим местам, – пробормотал себе под нос профессор Он побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Я обратил внимание на его кисти – они были тонкие и изящные, словно у пианиста. Пальцы белы, два из пяти с лентами лейкопластыря.

– Профессор, – спросил я, – а где же ваш научный персонал и работники заповедника? Я не видел по дороге никого.

– Сегодня выходной. Они, наверное, в городе. Все вместе уехали на машине.

– Выходной в среду?

– Да! – вдруг заорал Квастму, все еще не поворачиваясь ко мне. – В среду! Если в течение многих месяцев не можешь позволить себе никакого, даже ничтожного отдыха, то, закончив работу, даешь себе передышку в любой день – среду, пятницу, понедельник!

Пока он орал, я подумал, что следов от недавно проехавшей машины видно не было. Значит, кто-то лжет. Либо профессор, либо Азальберто, уверявший, что это единственный путь в «Спасатель». Азальберто я почему-то верил больше. Тем более что мне было хорошо известно: работники заповедников одновременно все никогда не отлучаются.

Поездка явно принимала детективную окраску, и я немного растерялся. В «Спасателе» наверняка что-то стряслось. Что-то очень серьезное. И скорее всего Квастму желал бы это скрыть от меня. Не выйдет! Я чувствовал, что нюх меня не подводит и впереди в тихой мутной заводи плещется крупная рыбина. Она будет у меня на крючке!

– Что вы молчите? – напряженно спросил ученый.

«Ну что ж, – подумал я, – попробуем ответить на хамство хамством. Тем более что собак тут нет».

– Я могу получить свое удостоверение обратно?

– Пожалуйста, оно в прихожей, на полке. Надеялся, что вы его заметите.

Мысленно чертыхнувшись, я поднялся и пошел за документами. Минут пять проискав там, я вернулся, горя справедливым негодованием за такой детский розыгрыш.

– Профессор, – издали крикнул я, – это не делает вам чести! Сейчас же верните мне…

В зале никого не было. Кресло, в котором еще несколько минут назад восседал Квастму, было пусто. Не веря себе, я крутил головой в разные стороны – никого. Через минуту я сообразил, что моя сумка исчезла вместе с профессором. Это открытие так ошеломило меня, что я присел на край кресла и замер.

«…Уголовники, проникшие на территорию экосада, пользуясь его удаленностью от населенных мест, зверски расправились с научным и рабочим персоналом заповедника. Устроенное на территории «Спасателя» логово послужило им пристанищем…» – полоскались гладкие фразы в мозгу. Казалось, что их сочиняет кто-то другой и проецирует в мое сознание.

«А ведь правда, – подумал я, – это никакой не Квастму, как я сразу не понял! Неспроста он держался в тени, когда стоял у раскрытой двери. И после, в кресле, нарочно отвернулся. И ежик этот короткий…»

Ситуация получалась неприятная. Если это уголовники, то их наверняка несколько. Видимо, и сейчас не выпускают меня из поля зрения, уже держат на мушке. Журналист им совсем некстати. Но зачем тогда весь этот маскарад?

Я поднялся с кресла с твердым намерением прорваться обратно через дверь. И тут все мои опасения развеялись словно дым.

Собаки! Не могут собаки признать преступников за своих хозяев.

Я снова сел и шумно выдохнул. Надо же, какая нелепица лезет в голову…

Но почему профессор стащил мою сумку? Кого он опасается, за кого меня принимает?

Послышались торопливые, немного пошаркивающие шаги.

– Бэрни! Ну где же вы? – Профессор наконец показался в дверях и уставился на меня.

– Где сумка, – тихо спросил я, – и удостоверение?

– Как, разве вы не нашли удостоверение? Пойдемте, я нам покажу. А багаж ваш я позволил себе отнести в комнату, которую решил предоставить вам на ночь. Я думал, вы сообразите пойти за мной.

Он протопал мимо меня в прихожую. Я последовал за ним. Удостоверение аккуратно лежало на полочке. На самом видном месте. Я мог поклясться, что несколько минут назад его там не было.

– Вот оно, пожалуйста!

Я взял его и, не глядя, сунул в карман.

– А теперь, если желаете, я могу показать вам комнату, где вы сможете переночевать. Сегодня я уделю вам некоторое время, а вот завтра… Извините, но завтра я абсолютно занят. Так что с утра в обратный путь. – Он резко повернулся и пошел через зал с креслами, не оборачиваясь, словно наверняка был уверен в моем согласии.

Мне ничего другого не оставалось, как последовать за ним. Надо было спасать ситуацию и налаживать контакт с этим странным человеком: репортаж предстоит писать в любом случае. Тем более что материал обещает быть сенсационным.

Пройдя еще через два темных коридора с рядами дверей но обеим сторонам, профессор повернул направо и вышел к лестнице. Поднялся на второй этаж. Остановился перед третьей от начала коридора дверью и толкнул ее.

– Здесь, – сказал Квастму и указал рукой, – располагайтесь! Я пока буду внизу. На ваши вопросы смогу ответить минут через двадцать, когда освобожусь… Ну и вы спуститесь.

– Где вас найти?

– В большом зале. Там, где мы сидели. – Профессор посмотрел мне твердо в глаза, и было в этом взгляде что-то требовательное и ищущее, что-то неприятное, прикидывающее.

– Хорошо, – сказал я, – значит, через двадцать минут.

В комнате был шкаф. Стояла односпальная низкая кровать, перед ней тумбочка. Рядом рабочий стол. Окна распахнуты, занавески слегка колыхались от свежего ветерка.

Убедившись, что дверь плотно закрыта, я швырнул сумку на стол. Щелкнув замками, распахнул ее.

Вещи лежали так же: белье, справа – фотоаппарат и фотопленки, потом бритва, туалетные принадлежности и прочее. Но в мой былой порядок вкралось нечто чужое. Значит, Квастму действительно рылся в сумке.

Происшедшее вырисовывалось достаточно ясно: профессор, разыграв шутку с удостоверением, пока я его искал, поднялся наверх с сумкой и осмотрел ее содержимое. Потом другим ходом спустился вниз, и, убедившись, что меня в прихожей нет, подложил документ. С одной стороны, к нему придраться было невозможно – я вроде не заметил удостоверение, а после не догадался последовать за ним наверх. Это, так сказать, официальная версия. Но была и – другая, альтернативная, и она гораздо более походила на истину. Профессор почему-то опасался меня, чего-то недоговаривал и шпионил.

Я выложил фотоаппарат с принадлежностями на тумбочку. По крайней мере, эта вещь мне сегодня пригодится – портрет психованного профессора отлично будет смотреться на фоне всех этих ботанических и зоологических чудес на обложке «Важнейших событий».

Я посмотрел на часы – до назначенного времени оставалась еще пара минут – и выглянул в окно. Прямо передо мной высился могучей кроной кедр. На вид ему было много лет. Вырасти за короткий срок существования заповедника «Спасатель» он никак не мог. Значит, здесь еще до появления Квастму и его бригады было налажено выращивание необычных деревьев? Или же его привезли сюда уже довольно взрослым деревом?

Пора!

Диктофон я спрятал в нагрудном кармане куртки, фотоаппарат повесил на шею и вышел из комнаты.

Хотелось есть. Почти с самого утра у меня во рту не. было ни крошки – сначала торопился к Азальберто. потом в пути не хотелось лезть в сумку за сандвичами. По дороге же до «Спасателя» и особенно после встречи с собаками мне было как-то не до еды. Интересно, предложит Квастму что-нибудь? Или благородные порывы гостеприимства ему совершенно чужды?

Профессор сидел в том же кресле. Перед ним так же горел красками экран телевизора с выключенным звуком. Несмотря на то, что я вошел тихо, как мышь, он почувствовал мое приближение.

– Садитесь, журналист, – бесстрастно сказал он.

Я сел почти рядом с ним, положив на соседнее кресло фотоаппарат. Мне не хотелось первым завязывать разговор. Я бы с удовольствием послушал, с чего начнет Квастму.

– Юноша, – произнес он, – вы позволите мне вас так называть, ведь я гожусь вам в отцы? – И, не дожидаясь моего согласия, продолжил: – Разрешите пригласить вас посмотреть со мной телевизор. Живешь в такой глуши, и это, можно сказать, одна из тонких ниточек, которая связывает тебя с цивилизацией…

Я, слава богу, успел включить диктофон, и, кажется, сделал это в достаточной мере незаметно. Теперь я мучительно прикидывал, как бы повкуснее обыграть в будущем репортаже приверженность старикана смотреть «немой» телевизор.

На экране, чуть тронутые зеленым, голубым и розовым, толпились люди. Почему-то все их одежды и лица казались серыми. Камера наплывала на толпы, лавины машин, стремительно стартовавших от каждого светофора, на громады геометрических стальных зданий. Без звука все выглядело какой-то бессмыслицей. Иногда выплывали крупно чьи-то лица, и губы их влажно шевелились. Но глаза были пусты и безжизненны, и потому невозможно было понять, о чем они говорят. Люди, люди, люди.

– Профессор, – начал я осторожно, – но почему же без звука?

– Звук все портит, молодой человек. Без звука изображение на экране – это песня. Цельная, острая, жгучая. Звук дезинформирует сознание, сублимирует человеческое внимание с очевидного на возможное или желаемое.

– Погодите, – вставил я, – но без звука все как-то бессмысленно.

– Вот именно. – Квастму оживился и повернулся ко мне. – Хотя вы и правы и не правы одновременно.

Я впервые увидел его лицо так близко перед собой, и у меня тут же сложился портрет, ибо я знал, как верно и точно бывает первое впечатление о человеке.

«Лицо профессора Кеннета Квастму выдает в нем человека жестких внутренних принципов. Один взгляд на чеканные черты, резные складки высокого лба, прямые, вразлет, брови и сжатые, словно тиски, губы, и вы признаете в нем человека немалых волевых качеств, конечно, сплавленных с недюжинным талантом и великим трудолюбием. Однако белые виски добавят, что движение к цели профессора Квастму не было усеяно розами и лаврами. Но глаза – эти бесноватые, блекло-голубые глаза – яснее ясного скажут: все впереди, цель намечена, и нет ничего, что помешало бы ее достичь!..»

– Слово «бессмысленность» применимо к нашей цивилизации сразу в двух значениях, – пояснил профессор, – для меня, например, все то, что вы видите на экране, давно уже стало пустотой. Но ваша «бессмысленность» – это обратная сторона смысла, это нехватка какой-то информации. В данном случае – нехватка звука. Вы меня понимаете?

Квастму говорил теперь более мягко, чем раньше, и я поразился, каким разнообразием оттенков голоса он владеет. У меня даже закралось сомнение: не был ли он прежде певцом или профессиональным оратором?

– Понимаю, – кивнул я. – но это заставляет меня тут нее задать вам контрвопрос: что же вы имеете в виду под своей «бессмысленностью»? И не с этим ли связан ваш уход от мира, это почти затворничество, на которое вы себя сознательно обрекли в затерянном заповеднике?

На экране вновь возникло немо двигающее губами лицо. Оно было похоже на рыбу, вытащенную из воды. Это была женщина лет тридцати пяти. Миловидная, не без кокетства играющая глазами.

Я посмотрел на профессора, который замолчал, обдумывая ответ. Он напряженно вглядывался в экран, в эту женщину, и я вдруг понял, что он отказался не только от того мира, в котором жил, но и от чего-то большего.

– Иными словами, вы спрашиваете: не ушел ли я в этот скит оттого, что счел наш мир безумным?

– Да.

Квастму бросил на меня сверлящий взгляд и свел брови в одну линию, хмурясь.

– Что ж, мы, пожалуй, подошли к этому! – Он поднялся. – Послушайте, журналист, а где ваш блокнот и авторучка?

– У меня отменная память, – сказал я, заинтригованный его словами, – и я привык на нее полагаться больше, чем на перо и бумагу.

– Тем лучше. Итак, если вы разрешите, я начну за вас задавать себе вопросы. Ну а если я ошибусь, вы потом скажете. Идет?

– Идет.

Квастму шаркающе протопал передо мной к стене, и я только теперь заметил на ней изящные мелкие гравюрки, что-то про животных, издалека не разглядеть. Видно, я здорово был обескуражен в прошлый раз, если даже не оглядел помещение, в котором нахожусь.

– Сначала об экосаде. Он наверняка заинтриговал вас сверх всякой меры. Сразу скажу – это не было основной задачей, которую я перед собой ставил. Лес, если можно так выразиться, – побочный эффект моего открытия… Вы знакомы с ботаникой?

Я кивнул.

– Тогда вы меня легче поймете. Это было очень заманчиво – попытаться создать такое сообщество растений, где были бы представлены почти все известные виды.

– Почти все? – ошарашенно пробормотал я. – Но этого не может быть, ведь для каждого…

– Может, – кисло улыбнулся Квастму, – может. На свете все может быть. Я не буду вдаваться в философскую полемику по поводу моего открытия. Но чтобы вам были наиболее ясны истоки всего происходящего в «Спасателе», постараюсь ввести вас по возможности в курс дела. Итак, молодой человек, вы, наверное, знаете, что такое вирус?

Я согласно кивнул.

– На всякий случай напомню вам, что вирус в современном понимании – это мельчайшее кодированное целое информации, предназначенное природой для того, чтобы передавать живым существам, то бишь животным и растениям, сведения об адаптации.

– Постойте, – скептически удивился я, – а разве вирус не крохотное болезнетворное существо?

– Ни в коем случае. Вирус – не существо и не болезнетворное. Страшнейшие из вызываемых вирусом болезней – полиомиелиты и энцефалиты – поражают, причем, заметьте, только калечат, а не убивают, одного человека из ста тысяч. Это статистика. Так что все вирусные заболевания можно смело отнести к расстройству иммунной системы. Вирусы – это не чужеродный для живой природы элемент. Они – органическая и необходимая составная часть среды обитания, без которой невозможны ни адаптация, ни иммунная система, ни вообще эволюция.

– Эволюция?

Да, но об этом позже. А сейчас вам достаточно будет понять, что вирусы в природе – это многообразие генетических кодов, которые могут использоваться личностью или частично любым организмом в любых комбинациях и для любых целей.

– Короче, – перебит я его, подыгрывая, – вирус можно назвать дополнительной информацией, разлитой в среде? Да, информацией, которую может использовать все живое без исключения.

– Но тогда возникает вопрос откуда они берутся?

– Как откуда? – опешил Квастму. – Мы же сами их выращиваем. Вы должны знать, что любой вирус в состоянии перестроить живую клетку таким образом, что она начинает производить, подобно маленькому живому заводику, тысячи аналогичных вирусов.

– Да, но изначально-то? Вирусы разные, значит, они подвержены мутациям?

Профессор расхаживал по залу и к этому времени оказался у меня за спиной.

– Юноша, – сказал он новым, более спокойным, чем раньше, голосом, – вы случайно не голодны? – И в этой его интонации могла бы послышаться участливость и радушие, но мне. настороженному, она показалась подозрительной.

– Вообще то я не завтракал…

– Ну вот, а время для ужина. Может быть, перекусим?

Я нашел странной эту его манеру переключаться на другое в самом разгаре беседы, но пришлось подчиниться воле профессора. Возможно, это был хороший шанс хоть как-то расположить его к себе.

– У меня тут по-холостяцки, – улыбаясь, сообщил Квастму, – соки и сандвичи. Если хотите супу, то ради бога, но варите его сами. Пакетов у меня много.

– Я привык.

– Тогда пошли! – Профессор первым вышел из комнаты, и я заметил, что теперь он пришаркивает гораздо меньше, чем раньше. Неужели наш разговор поднял у него тонус? Еще бы, конечно! Какой ученый не возбуждается, когда тема беседы то, чему он отдал свои лучшие годы, если не всю жизнь.

Странно, но сказанное о вирусах у меня почему-то не вызывало особого удивления. Ну вирусы так вирусы. При моей работе мне постоянно приходилось сталкиваться с разнообразнейшими идеями и людьми, так что способность к удивлению постепенно уменьшилась, если не увяла окончательно.

Через большую широкую дверь попали в столовую, хотя это название не могло совершенно охарактеризовать комнату. Здесь, кроме таких ритуально кухонных принадлежностей, как холодильник и электроплита, стоял рабочий химический стол со штативами, подставками для маленьких и больших пробирок, колб и прочей стеклянной посуды. Повсюду валялись высохшие объедки.

Квастму деловито распахнул белоснежную дверцу холодильника и достал оттуда прозаическую колбасу и кусок сыра. Потом выложил это на стол и поставил рядом по бутылке «пепси». Залез в шкафчик и вынул оттуда початый батон хлеба. Пощупал его и сокрушенно покачал головой – хлеб, видимо, был черствый.

– Ничего, – словно оправдываясь, сказал он, – сейчас мы приготовим тосты.

Профессор побрызгал на куски хлеба водой и сунул их в тостер. Я в это время уже вовсю резал колбасу и сыр – и то и другое были не первой свежести, сыр тверд как камень, нож постоянно соскальзывал, а колбаса засохла и приобрела сероватый оттенок, но пахла вполне нормально и была, без сомнений, съедобной. В общем эта импровизированная кухня произвела на меня впечатление: если они все действительно тут питаются, да еще так, как теперь мы, то условия работы в «Спасателе» никак нельзя назвать приличными. Впрочем, молодой научный энтузиазм…

– Как пахнет! – сладким голосом сказал профессор. – Запах жареного хлеба – одно из лучших изобретений человека! – Он шумно вдыхал воздух и при этом шевелил ноздрями, словно процесс обоняния у него был связан с мышечном работой носа.

«Нет, – думал я, – у них наверняка должна быть приличная столовка и кухня, а здесь так, перекусить во время работы, чтобы далеко не бегать».

Квастму театрально откупорил обе бутылочки «пепси» и наконец вынул подрумянившиеся хлебцы. Я ловко оснастил каждый из них сыром и колбасой одновременно, и мы, обжигая пальцы, взяли по одному. Щурясь и понимающе улыбаясь друг другу, дуя на дымящиеся тосты, принялись их есть. Хватило каждому по три штуки. Не сказать, чтобы мы здорово насытились, но желудок отяжелел и приумолк.

– Вообще-то, – невнятно пробубнил с набитым ртом Квастму. – Мы питаемся в столовой, в жилкорпусе. А это так… – Он неопределенно махнул рукой.

Я в ответ издал горловой звук, ибо горячие куски во рту мешали говорить.

Когда мы кончили есть, профессор уверенно отставил в сторону бутылочку и поднялся, давая понять, что обеденный перерыв кончен и мыть посуду необязательно. Я поднялся вслед за ним.

Квастму чуть нахмурился и смотрел вниз, себе под ноги, возвращаясь в зал. Ежик его волос просвечивал розовой кожей, руки он засунул в глубокие карманы черных брюк. Чувство неуверенности и несвойскости неожиданно вернулось ко мне. и я чуть поежился.

– О чем вы пишете? – негромко спросил Квастму.

– Я?..

– Нет. не вы. Журнал.

– Обо всем. В том числе и об экологии, охране природы. Вы не читали?

– Нет. – Он как-то резко поднял на меня взгляд, и маленькие твердые зрачки его глаз впились в мое лицо. – Мне было некогда. Значит, – он пожевал губами, – охрана природы?

– Ага.

– Скажите, а как вы оцениваете настоящую ситуацию с охраной природы?

– По-моему, – сказал я, – при желании кое-что можно сделать для сбережения…

– Только не надо этого бесшабашного оптимизма! Честнее! Смелее и честнее!

Я чуть задумался.

– Дикой природе предстоит сосредоточиться в заповедниках и зоопарках.

– Оставьте зоопарки, это не природа! – почти запальчиво крикнул профессор. – А дальше, дальше что?!

– Природе, на мой взгляд, это мое личное мнение, предстоит глубоко измениться…

– Ну-ка! Ну-ка!

– Очеловечиться…

– Смелее! – В голосе Квастму слышались одобрительные нотки.

– Выживут лишь те виды, которые будут полезны нам прямо или косвенно, или те, что сумеют приспособиться.

– Отлично. – изрек профессор и скупо улыбнулся. – А теперь дальше – как скоро все это может случиться?

– По-моему, – польщенно начал я, – полтора—два века в запасе еще есть. Я не разделяю…

– Вот! – бросил он. – Обычнейшая ошибка. Обычнейшая! Нет, молодой человек, если вас интересует, сколько еще осталось времени дикой, то бишь настоящей, природе, я могу вам достаточно четко сказать. – Он замолчал и вопросительно уставился на меня, словно ждал моего вопроса.

– Сколько? – податливо спросил я.

– Максимум – пятьдесят лет.

Я поднял удивленно брови и про себя усмехнулся – старикан явно переборщил.

– А минимум?

– А это уж как прикажете! – язвительно сказал Квастму.

– То есть?..

– А как угодно. Как изволят кнопочку нажать.

– Какую?

– Уж и не знаю какую. Красненькую, а может быть, черненькую. Такую чисто человеческую кнопочку. Раз – и готово! Вот вам и природа… – Он заметно погрустнел и снова опустил глаза.

«Старик рехнулся, – мелькнуло у меня в голове, – всерьез поверил, что ядерная война возможна».

– Вы, наверное, считаете меня большим чудаком, – елейно спросил Квастму, – однако мне отсюда, из глуши, все как-то яснее видать.

Я сочувственно кивнул.

– Есть только один выход, – горячо прошептал он, – только один.

Если бы у меня сохранилась способность удивляться, я заинтересовался бы словами профессора. Но за этот день так много было загадочного! Теперь я думал только о том, как бы поудачнее скроить мой репортаж. Внезапно на ум пришел недавний разговор о вирусах.

– Профессор, – вежливо спросил я, – мне не совсем понятно, как связаны вирусы с тем, что я увидел в вашем экосаде?

Профессор прошел вперед и остановился у стены, ко мне спиной. Он уже не в первый раз, начиная разговор, проходил вперед и поворачивался спиной, и в этом, наверное, была определенная черта его характера.

– Оставим в стороне болезни, – устало начал он. – и вспомним вирусную персистенцию.

– Что? – не понял я.

– Персистенция – факт длительного нахождения вируса в организме. Доказано, что присутствие того или другого вируса в организме вызывает иммунитет к данному заболеванию. Но это не точно – вирус не может вызвать заболевания, точнее, заболевания вирусом не болезнь, а если так можно выразиться, адаптация к изменившимся условиям среды. Вирусы служат своего рода тонкими «настройщиками» организма. Объединяясь с генетическим аппаратом клетки, геном вируса, выступает как своеобразный фонд генетической информации для всех биологических систем. – Профессор умолк и устало провел рукой по лицу. К этому времени он уже опять начал расхаживать по комнате, и теперь у меня перед глазами был его профиль.

Солнце висело низко над горизонтом, и лучи его уже не проникали в комнату через решетчатые переплеты рам. Но снаружи было все еще достаточно светло, и в комнате царил светлый полумрак. Обращенная ко мне половина лица Кеннета Квастму затушевалась тенью, черными пятнами запали глазницы и щеки.

– Теперь, если я вам скажу, что это я помог всем этим растениям адаптироваться и местным условиям, вы меньше удивитесь?

– С помощью вирусов?

– Именно.

– Профессор, – мягко начал я, – может быть, я еще молод. Однако мне и то известно, что наше время – это не эпоха изобретателей-одиночек. Неужели ваше открытие лежало на самой поверхности и было упущено тысячами других исследователей?

Квастму повернулся ко мне, и глаза его дико блеснули. Но лицо было в тени, и выражения его я не понял.

– Почему же на поверхности? – почти ласково сказал он. – Вы отказываете мне в сообразительности. А ведь я гениален!

Я так и замер с открытым ртом. Мне не впервые встречался ученый, заносчиво уверенный в собственной исключительности. Но гениальность – это свято! Не должен человек сам себя награждать таким титулом…

– Вы, кажется, удивлены?

Я молчал.

– Не удивляйтесь. Я действительно гениален. Всерьез и по-настоящему!

«Пожалуй, он не совсем в себе, – думал я, – и это объясняет во многом историю с документами и сумкой. Да как же я это сразу не заметил! Может, его одного держат специально в этом доме с решетками на окнах, а из ближайшей клиники уже спешит карета «Скорой помощи» с дюжими санитарами наготове?»

Квастму глядел на меня и ждал, что я скажу.

– Вы молчите?

– Я думаю, – сказал я, чтобы оттянуть время и сосредоточиться.

– О чем?

– Ну-у, может ли человек-одиночка, даже, допустим, гениальных способностей, сделать такое открытие?

– А я не в одиночку, – как-то развязно, почти нахально бросил Квастму.

– Ах да, ведь вы же всего десять лет в «Спасателе».

– Именно. А до того я был одним из ведущих исследователей института… Впрочем, что за разница, какого именно института. Гениальность не в этом, она в другом.

– Так вы, работая с большим коллективом, используя труд десятков, если не сотен людей, делаете открытие и уезжаете в глушь, чтобы, вырастив этот экосад, сделать себе имя?

– Чушь. Мне наплевать на славу!

– Но почему же тогда…

– Потому. – резко перебил он меня, – что самое гениальное было впереди. Это гениальное заключалось не в открытии, а в использовании, – с нажимом повторил он.

– Погодите, я уже не понимаю. Давайте закончим с экосадом. Что же удалось вам придумать?

– Вы давеча перед нашим импровизированным ужином заметили, – сказал Квастму каким-то полупрезрительным тоном, – что вирусы, возможно, должны быть подвержены мутациям. Так вот: вы были совершенно правы. Теперь слушайте. До последнего времени считалось, что мутации вирусов – явление случайное. Но мне удалось показать, что они способны носить закономерный характер и подчиняются тем же законам, которые определяют ход всепланетной эволюции. Ухватываете мою мысль? Ну давайте! Из этого следует, что сам ход эволюции на нашей планете всегда был в долгу у вирусов. Да, у этих крохотных полуживых частичек. Это благодаря им все на свете постепенно отращивало лапы вместо плавников, адаптируясь к новым условиям на суше, это они помогли появиться племени пресмыкающихся, а потом истребили их, освободив жизненную трассу для млекопитающих. Это они варьировали внешними и внутренними признаками всего живого, пока наконец не довели его до того состояния, которое мы привыкли понимать как «разумное» или «самосознающее».

Он замолчал, а перед моими глазами проплывали словно бы картины мультфильма, где микроскопические существа исподволь вершили судьбы целых поколений гигантских тварей земных.

Снаружи начало темнеть.

– А с экосадом все просто. Когда растение чувствовало, что в этих условиях ему конец и уже готовилось к переходу в лучший мир, я подсовывал ему вирус, способный перестроить некоторые из его органов специфическим образом, позволяющим ему выжить. Как правило, растения этими вирусами пользовались, – закончил он усталым тоном. – Давайте, что ли, телевизор посмотрим?

Я закусил губу, укладывая в голове услышанное и пытаясь на слух определить, не остановился ли диктофон. Подобные записи, как правило, восстановить невозможно

Квастму опять уселся в кресло чуть впереди. Он бессознательно стремился создать некоторую дистанцию до себя Телевизор светился немо.

– Если вас угнетает тишина, я включу музыку.

Профессор поднялся и прошел вперед. Потом вернулся, и, когда он садился в кресло, зазвучала музыка.

– Это Бах, – сказал Квастму новым, задумчивым тоном. – Вы знаете этого композитора?

– Да.

– Любопытный факт. Бах был уверен, что у него есть, определенная миссия и он должен ее осуществить.

– Какая же? – заинтригованно спросил я.

– Он считал, что пришел на землю, чтобы языком музыки рассказать людям о природе, в которой они живут, о ее сложных и тонких взаимосвязях, о всеобщем резонансе и гармонии. Именно поэтому его полифония до наших дней остается во многом загадкой. А натворил он немало: не давая себе отдыха, трудился до последних дней жизни и умер в шестьдесят пять лет.

– Да?

– При жизни прославился только искусством исполнения. Его же собственные произведения считались чересчур заумными и математичными… Время все поставило на свои места.

Первые строгие звуки утихли, и медленное вступление сорвалось быстрыми пассажами, немыслимыми переплетениями мелодических линии.

«Квастму прав, – подумал я, отвлекаясь. – Бах вполне созвучен современному мышлению».

– И все же, – начал я новую атаку, – говоря о гениальности, вы подразумевали нечто другое, чем простая адаптация растений, пусть даже такая удивительная?

– Конечно, – медленно ответил профессор, – гениальность в том, что мне предстоит преобразить наш мир. И я уже начал хвою великую гармоническую миссию!

В его словах послышался необыкновенно торжественный тон, и я тут же вспомнил о мании величия. В этом странном профессоре все – и, наверное, психическое расстройство, и высокий талант, и внутренняя сила – сплеталось в удивительный узел, и я с любопытством разглядывал его лицо, повернутое ко мне и освещенное скудным светом экрана.

– Мой экосад – лишь робкое начало, – продолжал Квастму, воодушевляясь, – сама идея была гораздо глубже. Глобальнее, я бы сказал. Недаром я назвал свой заповедник «Спасатель». Поначалу, очень давно, я, как и вы, молодой человек, думал о том, что все живое на планете может сохраниться только тогда, когда оно научится приспосабливаться к человеку. Но потом я понял, насколько ошибся в последнем. Человек – это пока средоточие зла. По крайней мере такой, каков он есть на сегодняшний день. Он ничего не в состоянии сделать, и – может лишь разрушать, приспосабливая, подминая под себя все.

– Постойте, – не выдержал я, – но ведь человек – величайший создатель…

– Величайший создатель – природа, – резко сказал Квастму, – а не человек. Что он создал? Для своих муравейников он крушит все подряд – жжет леса, уголь, нефть Величайшее его изобретение – использование ядерной энергии. А что он делает для этого? Расщепляет! Даже здесь разрушение! Да а, прошли те времена, когда человек в состоянии был жить в согласии с природой, когда ему хватало солнечного тепла, энергии ветра. Нет! Теперь ему дан сжечь, взорвать, раскурочить весь мир на потребу сиюминутной выгоде. А дальше – гори все синим пламенем! – Квастму распалился и, полуобернувшись ко мне, жестикулировал одной рукой.

Он говорил, наверное, свое самое сокровенное и теперь явился передо мной таким, каким был на самом деле – открытым и яростным.