Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Афанасий Фет

 
Вспорхнул твой ветреник, уж нет его с тобою!
Уже, склонясь к тебе, дрожащею рукою
Он шейку белую твою не обовьет,
Извившись талией могучею и ловкой,
И розы пламенной над милою головкой
Дыханье сладкое в восторге не вопьет.
 
 
Он ветрен – ты верна изменнику душою;
Ты плачешь здесь, а он смеется над тобою;
Рассмейся, милая, как солнце поутру,
Забудь любовника твоей душистой розы,
Дай руку мне, – а я пленительные слезы
Устами жаркими с очей твоих сотру.
 

1840

 
В мире, где радостей нет, Эпикур говорит: наслаждайся!
Дай мне восторгов, а там можешь сказать: удержись!
 

1840

 
Не силен жар ланит твоих младых
Расшевелить певца уснувшей воли;
Не мне просить у прелестей твоих
Очаровательной неволи.
 
 
Не привлекай и глазки не взводи:
Я сердце жен изведал слишком рано;
Не разожжешь в измученной груди
Давно потухшего волкана.
 
 
Смотри, там ждет влюбленный круг мужчин,
А я стою желаний общих чуждый;
Но, женщины, у вас каприз один:
Вам нужны те, которым вы ненужны!
 
 
Вам надоел по розам мягкий путь
И тяжелы влюбленные беседы;
Вам радостно разжечь стальную грудь
И льстят одни тяжелые победы.
 
 
Но ты во мне не распалишь страстей
Ни плечками, ни шейкою атласной,
Ни благовонием рассыпанных кудрей,
Ни этой грудью сладострастной.
 
 
Зачем даришь ты этот мне букет?
Он будет мне причиною печали.
И я когда-то цвел, как этот цвет,
Но и меня, как этот цвет, сорвали.
 
 
Ужель страдать меня заставишь ты?
Брось эту мысль: уж я страдал довольно —
От ваших козней, вашей простоты
И вашей ласки своевольной.
 
 
Другим отрадно быть в плену твоем,
Я ж сердце жен изведал слишком рано;
Ни хитростью, ни истинным огнем
Не распалишь потухшего волкана.
 

1840

 
Вот груди – жаркий пух, вот взоры – звезды ночи,
Здесь цитры звон и сладостный шербет.
О юноша, прекрасный Аллы цвет,
Иди ко мне лобзать живые очи
И грудь отогревать под ризой тихой ночи!
 

1840

 
Я люблю посмотреть,
Когда ласточка
Вьется вверх иль стрелой
По рву стелется.
 
 
Точно молодость! Всё
В небо просится,
И земля хороша —
Не расстался б с ней!
 

1840

 
Пусть гений прошлого с улыбкой
Вам обо мне заговорит,
Когда ваш взор, хотя ошибкой,
По этим строчкам пробежит.
 
 
Так иногда певец унылый
Идет в стране своей родной,
В былые дни когда-то милой,
Теперь заглохшею тропой.
 

1840

 
Побольше влаги светлой мне,
И пену через край!
Ищи спокойствия на дне
И горе запивай!
 
 
Вино богами нам дано
В замену летских струй:
Разгонит горести оно,
Как смерти поцелуй,
 
 
И новый мир откроет нам,
Янтарных струй светлей,
И я за этот мир отдам
Всю нить грядущих дней.
 
 
Лишь кубок, чокнув, закипит, —
Воспламенится кровь,
И снова в сердце проблестит
И радость и любовь!
 
 
В душе отвага закипит,
Свобода оживет,
И сын толпы не уследит
Орлиный мой полет!
 

1840

 
В обширном саду, испещренном живыми цветами,
Где липа душистая солнца лучи преломила,
Природа-волшебница дивный цветок насадила —
Любимицу-розу в тени под густыми листами.
 
 
И дева могучая милым цветком любовалась,
Слезами чистейшими неба его поливала,
Дыханием груди родимой ее согревала, —
И роза с улыбкой младенца в тиши развивалась.
 
 
Ах, роза, зачем на тебя не падут мои слезы?
Еще над тобой не вздыхала в тиши Филомела
И бабочка легкой подругой к тебе не летела,
Природа не знала чела, достойного розы.
 
 
Восток загорелся, и мощная дева в печали
Стояла; цветы фимиам погребальный курили, —
В гирлянду небесную ангелы розу сломили
И этой гирляндою вечного трон увенчали.
 

1840

 
Дева, не спрашивай
Ясными взорами,
Зачем так робко я
Гляжу на дивные
Твои формы?
Зачем любовь ко мне
Волной серебряной
Катится в грудь?
 
 
Ты – легкая, юная,
Как первая серна
У струй Евфрата, —
Одна достойна
Руками лилейными
Прижать к груди твоей
Широкую грудь,
Где кроется чудный дар
Бессмертных песен
Про жизнь и природу!
 
 
Лишь ты сохранишь ее
Святою и чистою;
Ты, перл земной,
Расскажешь небесному
Про чистые радости
Сына земли,
Когда он молча
Стоит пред изящным.
 
 
Лишь ты достойно
Венчаешь художника,
Когда венок свой
С кудрей шелковых
Рукою белою
С улыбкою снимаешь,
Чтобы украсить
Чело любовника.
 
 
Сними поскорее
Венок, златовласая!
Пускай твои кудри
Играют с зефиром.
 

1840

 
Зачем как газель
По лесистым утесам
Ты мчишься, вакханка?
Зачем из-под грубой,
Косматой одежды
так дерзко мне кажешь
Блестящую, стройную,
Воздушную ножку?
 
 
Зачем твои черные,
Мягкие кудри,
Взвеваясь, не кроют
Той страсти, той неги,
Что пышет зарею
На диком лице твоем?
 
 
Никто нас не видит, —
Далеко-далеко
Умчались подруги! —
Ты слышишь? – в горах там:
Эвое! Эвое!
 
 
Брось тирс и венок твой!
Скорее на грудь мне…
Не дай утешиться
Вакхической буре
В пахучих грудях твоих!
Сатир не подсмотрит,
С коварной улыбкой,
Проказ молодых.
 

1840

 
С каждым шагом тяжкие оковы
На руках и на ногах гремят,
С каждым шагом дальше в край суровый —
Не вернешься, бедный брат!
 
 
На лице спокойствие могилы,
Очи тихи; может быть, ты рад,
Что оставил край, тебе немилый?
Помолися, бедный брат!
 

1840

 
Опять в душе минувшая тревога,
Вновь сердце просится в неведомую даль,
Чего-то милого мне больно-больно жаль,
Но не дерзну его просить у бога.
 
 
И вновь маню высокий идеал,
И снова жизнь мне грезится иная:
Так грешник-праотец, проснувшися, искал
Знакомых благ утраченного рая!
 

1840

 
Друг, о чем ты всё тоскуешь?
Нет улыбки на устах,
Черны кудри в беспорядке,
Очи черные в слезах.
 
 
– Я тоскую, я горюю,
Ты ж не можешь пособить:
Ты любила, разлюбила
И не в силах полюбить.
 

1840

 
Быть может, всё оставило поэта, —
Душа, не плачь, не сетуй, не грусти!
Зачем любить и требовать ответа?
Ты изрекла мне вечное прости.
 
 
Но будет жизнь за жизнию земною,
Где буду вновь и светел и любим,
Где заблещу прославленной звездою,
Где я сольюсь с дыханием твоим!
 

1840

 
На мшистом старом пне, скрестив кривые ноги
И вещей наготой блистая меж древес,
Ты громче хохочи и смешивай дороги,
Когда красавица зайдет в твой темный лес,
 
 
Где я люблю следить за чуткими зверями, —
От страха робкая домой забудет путь,
И, кузов уронив с душистыми цветами,
Она пойдет ко мне на пламенную грудь.
 

1840

1

 
Когда на серый, мутный небосклон
Осенний ветер нагоняет тучи
И крупный дождь в стекло моих окон
Стучится глухо, в поле вихрь летучий
Гоняет желтый лист и разложен
Передо мной в камине огнь трескучий, —
Тогда я сам осенняя пора:
Меня томит несносная хандра.
 

2

 
Мне хочется идти таскаться в дождь;
Пусть шляпу вихрь покружит в чистом поле.
Сорвал… унес… и кружит. Ну так что ж?
Ведь голова осталась. – Поневоле
О голове прикованной вздохнешь, —
Не царь она, а узник – и не боле!
И думаешь: где взять разрыв-травы,
Чтоб с плеч свалить обузу головы?
 

3

 
Горят дрова в камине предо мной,
Кругом зола горячая сереет.
Светло – а холодно! Дай, обернусь спиной
И сяду ближе. Но халат чадеет.
Ну вот точь-в-точь искусств огонь святой:
Ты ближе – жжет, отдвинешься – не греет!
Эх, мудрецы! когда б мне кто помог
И сделал так, чтобы огонь не жег!
 

4

 
Один, один! Ну, право, сущий ад!
Хотя бы черт явился мне в камине:
В нем много есть поэзии. Вот клад
Вы для меня в несносном карантине!..
Нет, съезжу к ней!.. Да нынче маскерад,
И некогда со мной болтать Алине.
Нет, лучше с чертом наболтаюсь я:
Он слез не знает – скучного дождя!
 

5

 
Не еду в город. «Смесь одежд и лиц»
Так бестолкова! Лучше у камина
Засну, и черт мне тучу небылиц
Представит. Пусть прекрасная Алина
Прекрасна. – Завтра поздней стаей птиц
Потянется по небу паутина,
И буду вновь глядеть на небеса:
Эх, тяжело! хоть бы одна слеза!
 

1840

 
Мила мне ночь, когда в неверной тьме
Ты на руке моей в восторге таешь,
Устами ищешь уст и нежно так ко мне
Горячей щечкой припадаешь!
 
 
И я, рукой коснувшись как-нибудь
Твоих грудей, их сладостно взволную;
Но днем ты ищешь скрыть, упав ко мне на грудь,
Пожар лица от поцелуя —
 
 
И мне милее день…
 

1840

 
Любил он песням дев задумчиво внимать,
Когда на звуки их березник отзовется,
Любил о них поплакать, помечтать,
Под этой липою лениво отдыхать;
Теперь он спит – и не проснется.
 

1840

 
Черную урчу с прахом поэта
Плющ обогнул;
К брошенной арфе девственный пояс
Крепко прильнул.
 
 
Факел угасший подле папира
Вечного спит;
Гарпия-зависть, крылья раскинув,
В прахе лежит.
 
 
Но за Коцитом ты улыбнешься,
Дивный певец;
К урне прижался дар Аполлона —
Свежий венец!
 

1840

 
Мечтанье было то иль сон?
Мне слышался вечерний звон;
А над рекою, под холмом,
Стоял забытый сельский дом,
И перелив тяжелых дум
Давил мне сердце, мучил ум.
 
 
Пустынный дом! где твой жилец?
Увы! вдали поэт-слепец
О родине не забывал
И сладкозвучно тосковал.
Он спит: его глубокий сон
Уж не прервет вечерний звон.
 
 
Но что ж, – певец земных скорбей,
Ты не умрешь в сердцах людей! —
Так я мечтал – и надо мной
Пронесся чрез эфир пустой
Какой-то грусти полный стон,
И я запел «Вечерний звон».
 

1840

 
Там, как сраженный
Титан, простерся
Между скалами
Обросший мохом
Седой гранит
И запер пропасть;
Но с дикой страстью
Стремится в бездну
Через препоны
Поток гремучий
И мечет жемчуг
Шипучей пены
На черный брег.
 
 
Смотри, как быстро
Несется ветка
К кипучей бездне,
Как струйка сильно
Ее кидает
С прозрачной мели
На острый камень. —
Мелькнула! – Полно!
Из черной бездны
Возврата нет.
 
 
Слежу глазами
За быстрым током.
Как присмирел он
Там, в отдаленьи;
Как будто небо
В нем хочет видеть
Свою красу.
 
 
Смотри: та ветка,
Что там исчезла
В пучине лютой,
Плывет так тихо,
Так безмятежно
По вечной влаге.
 
 
1840
 

Весна, весна, пора любви.

Пушкин

 
Солнце потухло, плавает запах
Юных берез
В воздухе сладком; лодка катится
Вниз по реке;
Небо прозрачно, плавает месяц
В ясной воде.
 
 
Там, за рекою, звездною цепью
Блещут огни,
Тени мелькают, вторится эхом
Песнь рыбака;
 
 
Здесь, над горою, к другу склонившись
Легкой главой,
Милая Мери с нежной улыбкой
Шепчет: «Люблю».
 
 
Мери, ты любишь! Скоро умолкнет
Ночи певец,
Лист потемнеет, – будешь ли так же,
Мери, любить?..
 

1840

Amantium irae amoris renovatio

Horatius

 
Ты мне простишь, мой друг, что каждый раз,
Как ссоришься ты с милою своею,
Кусаю губы в кровь, но лишь взгляну на вас,
Рассеять смеха не умею.
 
 
Как к ней пристал суровый этот взгляд,
Как на устах улыбка скрыта мило, —
А всё видна! недаром говорят:
«Как ни клади, в мешке не скроешь шила».
 
 
А ты, – ты в этот миг оригинал большой;
С сигарою во рту, в халате, у окошка
Алеко, Мортимер, Отелло предо мной,
И даже Гамлет ты немножко.
 
 
А я, смотря на вас, смеюсь, – не утерплю!
Вот люди, думаю, не знают, как придраться, —
Напившись кофею, сто раз сказать «люблю»
И тысячу – поцеловаться.
 

1840

И девушка пленить умела их

Без помощи нарядов дорогих.

Пушкин. «Домик в Коломне»

 
Сними твою одежду дорогую,
С чела лилейного сбрось жемчуг и цветы, —
И страстней я милашку поцелую,
И простодушнее мне улыбнешься ты.
 
 
Когда ты легкую свою накинешь блузу
И локон твой скользит по щечке как-нибудь,
Я вижу простотой овеянную музу,
И не простой восторг мне сладко льется в грудь.
 

1840

 
Не плачь, моя душа: ведь сердцу не легко
Смотреть, как борешься ты с лютою тоскою!
Утешься, милая: хоть еду далеко,
Но скоро возвращусь нежданною порою
И снова под руку пойду гулять с тобою.
 
 
В твои глаза с улыбкой погляжу,
Вкруг стана обовью трепещущие руки
И всё, и всё тебе подробно расскажу
Про дни веселия, про дни несносной муки,
Про злую грусть томительной разлуки,
 
 
Про сны, что снились мне от милой далеко.
Прощай – и, укрепясь смеющейся мечтою,
Не плачь, моя душа: ведь сердцу не легко
Смотреть, как борешься ты с лютою тоскою,
Склонясь на локоток печальной головою!
 

1840

 
Доволен я на дне моей души,
Чуждаясь мысли дерзкой и преступной;
Пусть как звезда ты светишь мне в тиши,
Чиста, свята красою неприступной.
 

1840

Ich singe wie ein Vogel sight,

Der in den Zweigen wohuet

Goethe

 
Над морем спит косматый бор;
Там часто слушал я
Прибрежных волн мятежный спор
И песни соловья.
 
 
Бывало, там внизу шумят
Ветрила кораблей,
На ветре снасти шелестят
И гордый царь зыбей
 
 
Несется, – с палубы крутой
Далеко песнь звучит, —
А соловей во тьме лесной
Неслышимый грустит.
 

1840

 
На балконе золоченом
Ряд цветов кругом перил, —
Я любуюся балконом,
И цветник мне пестрый мил.
 
 
Но туда в дыханьи утра
Ходит друг моей мечты —
Дева с шейкой перламутра —
Поливать свои цветы.
 
 
Так стыдлива и свободна,
Так приветлива без слов,
Так нежна и благородна,
Так милей своих цветов!
 

1840

 
Посмотри, наш боец зашатался, упал,
Залило алой кровью всего.
Что, он ранен легко – иль убит наповал?
На плаще вы несите его.
 
 
Может быть, оживет, и к геройской груди
Он прижмет и жену и детей.
Осторожней, чтоб нам не толкнуть на пути
Храбреца! Ну, беритесь скорей!
 
 
А убит… ну, зато видел я, что за взор
Бросил он на врага своего!
Хоть убит – не стоять же над ним. Что за вздор!
На плаще вы несите его.
 

1840

 
Она легка, как тонкий пар
Вокруг луны златой,
Ее очей стыдливый дар
Вливает в сердце томный жар,
Беседует с душой.
 
 
Она стройна, как гибкий клен,
Она чиста, как свет,
Ее кудрей блестящий лен
Увил чело – и упоен
Стоит пред ней поэт.
 

1840

Nec sit ancillae tibi amor pudori

Horatius

 
Уж, серпы на плеча взложив, усталые жницы
Звонкою песнью своей оглашают прохладное поле;
Ландышем пахнет в лесу; там, над оврагом, березы
Рдеют багрянцем зари, а здесь, в кустарнике мелком,
Звонко запел соловей, довольный вечерней прохладой.
Верный конь подо мной выступает медленным шагом,
Шею сгибая кольцом и мошек хвостом отгоняя.
Скоро доеду. Да вот и тенистая старая ива,
Вот и пригорок, и ключ под кровом корнистого вяза.
Как он звучен и чист, как дышит подземной прохладой!
Чу, не она ль? Где-то ветвь шелестит… Но ей не заметить
Здесь, за вязом, меня. – Ах, вот она, роза селенья!
По локотки рукава засучила и быстро склонилась
К холоду светлой струи, – вот моет белые руки,
Вот в прозрачные персты воды зачерпнула, и блещет
В чистых каплях чело, покрытое легким румянцем.
Вот сарафан на груди расстегнулся, и плечи и груди
Робко бегут от руки, несущей холодную влагу.
Вот малютка-рука трет белую ножку-малютку,
И под нею в ключе такая ж качается ножка.
Дева, помедли! – но нет: вспорхнула резвая крошка, —
Только кустарник вдали ее сарафанчик целует.
 

1840

Amis! un dernier mot!

V. Hugo

 
Стократ блажен, когда я мог стяжать
Стихом хотя одну слезу участья,
Когда я мог хотя мгновенье счастья
Страдальцу-брату в горе даровать!
 
 
Умру, – мой холм исчезнет под пятой
Могучего, младого поколенья, —
Но, может быть, оно мои волненья
Поймет, почтив меня своей слезой.
 
 
За смертью смерть, за веком век пройдет,
Оплачет каждый жизненное горе, —
И, может быть, мне каждый в слезном море
Слезинку ясную, святую принесет.
 
 
Раздастся звук – и с ангельской трубой
Могучим вновь из праха я воспряну
И с перлами пред господом предстану:
Слеза ведь перл в обители иной.
 

1840

Лирические стихотворения 1840–1892

 
Тише – полночный час скоро пробьет.
Чинно наполним широкие чаши.
Пусть новый год, прозвучав, перервет
Сам о минувшем мечтания наши.
 
 
Браво, браво, друзья!
Звонкие чокнем края!
Год проводили, а мало ль что было!
Всё миновалось, да грудь не остыла.
Всё, что отжило, прочь
В эту заветную ночь!
 
 
Радость – надежда над всем, что любила,
Ясный светильник навек потушила.
Спи же во мраке, отжитый год,
Мирно сомкнув отягченные вежды,
Нового ждем мы – новый идет!
Братья! из вас у кого нет надежды?
 
 
Ручками, косами, лентами, газами,
Русыми кудрями, русскими фразами
Переплетись, новый год!
Грудами золота, почестей знаками,
Новыми модами, новыми фраками
Сыпься на тот же народ!
 
 
Если ж заметишь, что брат твой покойный
Всё у страдальца унес,
Кроме души, сожаленья достойной,
Кроме стенаний и слез, —
Будь сострадателен – что пред судьбою,
Пусть перед злобной судьбой;
Но ты скорей ему тихой рукою
Влажные очи закрой.
 
 
Чу! двенадцатый бьет!
Новая жизнь настает!
Браво, браво, друзья!
Чаши полны до края!
Виват! пейте заздравие смело,
Мало ль что будет, – да нам что за дело!
 

Ноябрь 1840

 
Щечки рдеют алым жаром,
Соболь инеем покрыт,
И дыханье легким паром
Из ноздрей твоих летит.
 
 
Дерзкий локон в наказанье
Поседел в шестнадцать лет…
Не пора ли нам с катанья? —
Дома ждет тепло и свет —
 
 
И пуститься в разговоры
До рассвета про любовь?..
А мороз свои узоры
На стекле напишет вновь.
 

1842

 
Стихом моим незвучным и упорным
Напрасно я высказывать хочу
Порыв души, но, звуком непокорным
Обманутый, душой к тебе лечу.
 
 
Мне верится, что пламенную веру
В душе твоей возбудит тайный стих,
Что грустию невольною размеру
Она должна сочувствовать на миг.
 
 
Да, ты поймешь, поймешь – я это знаю —
Всё, чем душа родная прожила, —
Ведь я ж всегда по чувству угадаю
Твой след везде, где ты хоть раз была.
 

1842

 
Как майский голубоокий
Зефир – ты, мой друг, хороша,
Моя ж – что эолова арфа,
Чутка и послушна душа!
 
 
И струн у той арфы немного,
Но вечно под чувством живым
Найдет она новые звуки
За новым дыханьем твоим.
 

1842

 
Сосна так темна, хоть и месяц
Глядит между длинных ветвей.
То клонит ко сну, то очнешься,
То мельница, то соловей,
 
 
То ветра немое лобзанье,
То запах фиалки ночной,
То блеск замороженной дали
И вихря полночного вой.
 
 
И сладко дремать мне – и грустно,
Что сном я надежду гублю.
Мой ангел, мой ангел далекий,
Зачем я так сильно люблю?
 

1842

 
Отчего все звезды стали
Неподвижною чредой
И, любуясь друг на друга,
Не летят одна к другой?
 
 
Искра к искре бороздою
Пронесется иногда,
Но уж знай, ей жить недолго:
То – падучая звезда.
 

1842

 
Днем ли, или вечером,
Ранней ли зарей —
Только бы невидимо
Пел ты надо мной.
 
 
Надолго заслушаюсь
Звуком с высоты,
Будто эту песенку
Мне поешь не ты.
 

1842

 
Прозрачную канву цветами убирая,
На мягких клавишах, иль с веером резным,
В перчатке крошечной, иль по локоть нагая, —
Понятной грацией, движением родным
Ты говоришь со мной, мой бедный ум волнуя
Невольной страстию и жаждой поцелуя.
 

1842

 
Уснули метели
С печальной зимой,
Грачи прилетели,
Пахнуло весной.
 
 
Широкая карта
Полночной земли
Чернеет, и марта
Ручьи потекли.
 
 
Дождемся ль апреля
Лугов молодых,
Крылатого Леля
Ковров дорогих?
 
 
И светлого мая
Красы голубой,
Подруга живая,
Дождемся ль с тобой?
 
 
Лилета! Лилета!
С дыханьем весны
Сбылися поэта
Блаженные сны.
 
 
Для песни полночной
Отныне живи,
Душой непорочной
Предайся любви.
 

1842

 
Она резва,
Как рыбка;
Ее слова
Так гибко
Шутить в речи
Готовы,
И, что ключи,
Всё новы…
Она светлей
Фонтана,
Она скрытней
Тумана;
Немного зла,
Ревнива…
Зато мила
На диво.
 

1842

 
Перчатку эту
Я подстерег:
Она поэту
Немой залог
Душистой ночи,
Где при свечах
Гляделись очи
В моих очах;
Где вихрь кружений
Качал цветы;
Где легче тени
Носилась ты;
Где я, как школьник
За мотыльком,
Иль как невольник,
Нуждой влеком,
Следил твой сладкой,
Душистый круг —
И вот украдкой,
Мой нежный друг,
Перчатку эту
Я подстерег:
Она поэту
Немой залог.
 

1842

 
На склоне у лона морской глубины
Стояла стена вековая,
И мох зеленел по уступам стены,
Трава колыхалась сухая.
 
 
И верхние плиты разбиты грозой
В часы громовой непогоды,
Но стену ту любят за камень сырой
Зеленые ветви природы:
 
 
Лоза подается с кудрявым плющом
Туда, где слышнее прохлада,
И в полдень сверкает, играя с лучом,
Прозрачный жемчуг винограда.
 
 
И всякому звуку внимает стена:
Шумящий ли ворон несется —
И ворону в сторону явно сполна
Двоякий полет отдается.
 
 
На море ли синем поют рыбари
Иль нимфы серебряным смехом
Тревожат пугливое ухо зари, —
Стена им ответствует эхом.
 

1842

 
Не бойся вечернего сада,
На дом оглянися назад, —
Смотри-ка: все окна фасада
Зарею вечерней горят.
 
 
Мне жаль и фонтана ночного,
Мне жаль и жуков заревых,
Мне жаль соловья заревого
И ночи цветов распускных.
 
 
Поверь мне: туман не коснется
Головки-малютки твоей,
Поверь, – ни одна не сомнется
Из этих упругих кудрей.
 
 
Поверь, что природа так гибко
Твоим покорится очам,
Поверь мне, что эта улыбка
Царица и дням и ночам.
 
 
Сопутники вечера – что ж вы?
Ответствуйте милой моей! —
Поверь мне, что узкой подошвы
Роса не коснется твоей.
 

1842

 
Перлы восточные – зубы у ней,
Шелк шемаханский – коса;
Мягко и ярко, что утро весной,
Светят большие глаза.
 
 
Перси при каждом вдыханьи у ней
Так выдаются вперед,
Будто две полные чаши на грудь
Ей опрокинул Эрот.
 
 
Если же с чувством скажет: «Люблю» —
Чувство и слово лови:
К этому слову – ты слов не найдешь,
Чувства – для этой любви!
 

1842

 
Как ум к ней идет, как к ней чувство идет,
Как чувство с умом в ней умеет сродниться,
Умеет родное найти – и на нем
Так ярко и тонко всегда отразиться.
 
 
Сквозь ставень окна серебристым лучом
Так в спальню прекрасной луна проникает,
На стол упадет – и, нашедши на нем
Алмаз позабытый, с алмазом играет.
 

1842