Текст книги "Некоторые не уснут (ЛП)"

Автор книги: Адам Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

            –  Сбегаю до Питчфордов, – сказал Гектор.

            –  Но уже темно.

            –  Я знаю дорогу.

            –  Но...

            Они  переглянулись, и каждый из них сглотнул. Несмотря на то, что Джек не упоминал  "свинью", они подумали о ней одновременно.

            Гектор  поднялся на ноги, только он выглядел сейчас меньше, чем обычно.

            Джек  не поднимал лица, глядя себе между коленей, пока морщинки в уголках рта и  вокруг глаз не исчезли. Он не мог допустить, чтобы Лоззи видела, как он плачет.

            Джеку  захотелось обнять брата, прежде чем тот выйдет из дома, но он не мог сделать  это. И Гектору все равно это не понравилось бы, потому что уходить ему стало бы  еще тяжелее. Поэтому Джек просто таращился на свои растопыренные пальцы ног.

            –  Куда пошел Гектор? – спросила Лоззи, на ее блестящих губах лопнул пузырь.

            –  К Питчфордам.

            –  У них есть кошка, – сказала она.

            Джек  кивнул.

            –  Верно.

            Но  Джек знал, где Гектор должен был пройти, прежде чем он доберется до Питчфордов.  Гектор шел в лес с трескучими ветками и шумом океана, по тропинкам, через  скользкие корни деревьев, торчащие из земли, словно кости. Они вместе бегали по  тем местам и наносили их на карту. И Гектор перепрыгнет через тонкий ручей,  пахнущий весельной лодкой, пробежит по полю с высокой травой, более темной, чем  трава в Англии и всегда влажной на ощупь, где они нашли два овечьих скелета и  привезли их домой в ручной тележке, чтобы потом собрать на передней лужайке.  Гектору придется преодолеть долгий путь в темной ночи, пока он не доберется до  дома Питчфордов с высокой оградой и лошадиными подковами, прибитыми к воротам. "Чтобы  отгонять всякое", – однажды сказал им мистер Питчфорд тихим голосом, когда  Гектор спросил, зачем те прибиты к темным доскам.

            –  Нет. Не надо. Нет, – прошептал Джек, не сдержавшись, когда Гектор повернул  дверную ручку. В груди у Джека возник какой-то холодный ком. Поднялся к горлу и  выплеснулся в рот со вкусом дождя. В голове звучали настойчивые, отчаянные  звуки, которые были молитвами, пытавшимися обрести слова. И он крепко  зажмурился, пытаясь подавить эти мысли, будто силился натянуть крышку на банку  с краской. Он делал все, что мог, чтобы остановить рвущуюся из него истерику.

            –  Я должен, – сказал Гектор, с дикими глазами на каменном лице.

            Лоззи  встала и попыталась пойти за Гектором. Джек схватил ее за руку, но получилось,  что слишком сильно. Она поморщилась, вырвалась и топнула ногой.

            –  Джек, не открывай дверь, когда я уйду.

            Это  были последние слова Гектора, и дверь постирочной с щелчком закрылась за ним.

            Джек  услышал, как ноги брата застучали по половицам коридора, и как щелкнул  открывшийся замок на входной двери. Когда дверь закрылась, "китайские  колокольчики" на крыльце издали неуместный легкомысленный перезвон. Затем  скрипнула нижняя ступенька лестницы, и в постирочную вернулись всхлипы Лоззи.

            Утешив  ее вторым рожком мороженого, Джек выдернул морозильник из розетки. Быстро, но  осторожно, так чтобы не шуметь, вытащил шуршащие пакеты с замороженным  горошком, стейками, тушеными яблоками и "рыбными палочками". Сложил  еду в большую раковину для стирки, пахнущую, как бабушкин чулан в Англии. Затем  поставил возле раковины белые корзины из морозильника. По краю морозильника, на  некотором расстоянии друг от друга, закрепил пластиковые бельевые прищепки. Так  чтобы между крышкой и шкафом была щель, иначе они задохнутся, когда закроются  внутри.

            –  Давай, Лоззи, – сказал он, услышав в своем голосе мамины нотки, и почувствовав  чуточку лучше от того, что что-то делает, а не просто сидит и ждет, сложа руки.  Он поднял Лоззи и опустил ее в морозильник. Вместе они расстелили старое одеяло  Шнаппса на влажном дне шкафа, чтобы было теплее ногам.

            –  Оно воняет. И на нем шерсть. Смотри.

            Лоззи  подняла пучок бурого меха, который обычно застревал у пса между когтей, когда  он чесал лапой себе за ухом. Мама и папа не смогли выбросить одеяло пса, на тот  случай, если Шнаппс вернется, поэтому оно оставалось в постирочной, где Шнаппс  спал по ночам. Папина идея насчет того, что собаки должны спать на улице не  прижилась, после того как Шнаппс начал лаять, скулить и, наконец, царапать  входную дверь каждую ночь. "Он слишком изнеженный", – сказал папа. Но  сегодня причина страданий Шнаппса стала более понятной.

            Протянув  Лоззи банку с мороженым и коробку с рожками, Джек забрался в морозильник и сел  рядом с сестрой. Она взяла его за руку своими липкими пальчиками.

            Когда  Джек опускал над ними крышку, он тайно надеялся, что холодный мокрый  морозильник помешает "свинье" учуять их. А еще он гадал, если она  встанет на те черные волосатые ноги, как делала на веранде, не сможет ли  поднять крышку своими свиными копытцами. Хотя он взял с собой в темноту одно  маленькое утешение: "Свинья" никогда не заходила к ним в дом. Пока,  во всяком случае.

            Миссис  Питчфорд вошла в бунгало через пустую алюминиевую раму раздвижной двери.  Разбитое стекло лежало грудой на сорванных в момент вторжения занавесках.  Миссис Питчфорд предпочитала вешать на окна своего дома тюлевые занавески. Ей  не нравилось ощущение «обнаженности», которое большие окна придавали  новым домам. Правительство стало доставлять такие дома на платформах грузовиков  переселенцам, облюбовавшим местность. Ей было тяжело смотреть на красную землю,  обнажившуюся под вырубленными деревьями. Появление этих длинных прямоугольных  бунгало с жестяной обшивкой стен, неизменно душило ее гневом и тоской, что  плохо сказывалось на сердце. И кто знает, чьи взгляды притягивали эти огромные  стеклянные двери, если на них не было тюля. Нельзя было винить тех, кто жил  здесь изначально.

            Все  светильники в бунгало по-прежнему горели. Она посмотрела на коричневые ковры и  оранжевую ткань на мебели, и снова поразилась тому, что сделали англичане со  своими домами. Вся эта огнеупорная пластмасса, белый пластик, узорные ковры, и  большие аляповатые завитки на обоях цвета кофе. Блестящее, новое, хрупкое, и  ничто из этого ей не нравилось. Еще там был телевизор и новый радиоприемник,  серебристо-черного цвета, оба сделаны в Японии. Они заворожили ее, вещи,  которые те бледнокожие англичане привезли издалека и которыми окружили себя. Но  все видели, что англичане и их вещи сразу не понравились старому лесу. Лес имел  обычаи, которые не нравились даже маори (коренное население Новой Зеландии –  прим. пер.), поскольку до них здесь обитали другие существа.

            Стекло  хрустело под ее туфлями, когда миссис Питчфорд пробиралась вглубь дома.

            Кухня  и столовая не имели внутренних перегородок, и были отделены от гостиной лишь  диваном. Не в силах устоять перед соблазном кухни, она прошла на нее и  коснулась вытяжки над плитой. Та походила на большой травосборник на бензиновой  газонокосилке, и миссис Питчфорд снова удивилась тому, что молодые матери  считали необходимыми для ведения домашнего хозяйства. А еще здесь был миксер,  который Джэн однажды показывала ей. Из бело-оранжевого пластика с надписью  сбоку "Кенвуд Чеветт". Серебристый кофейник с деревянной  ручкой, который Джэн называла "перколятором", рядом с формами для  запекания с оранжевым цветочным рисунком.

            Миссис  Питчфорд провела жесткими кончиками пальцев по гладким стенкам пластиковых  контейнеров, которые Джэн выстроила в ряд на кухонной стойке. Они были  наполнены хлопьями, рисом, какими-то там "спагетти", отрубями и  сахаром. Сквозь стенки можно было видеть смутные очертания содержимого. В ее  доме все было деревянным, керамическим, стальным или железным. И она помнила,  что видела такую же утварь, когда была еще маленькой девочкой и помогала матери  готовить еду. Твердая древесина и металл более долговечны. Сегодня от пластика,  ковровых покрытий и "стереосистем" для этой семьи было мало пользы,  не так ли?

            Донесшийся  с улицы звук работающего на холостом ходу двигателя вырвал ее из задумчивости.  Гарольд сказал ей не отвлекаться. Она повернулась и поковыляла с кухни, хотя  взгляд ее был прикован к буфету рядом с обеденным столом. Ко всем этим  серебряным и керамическим безделушкам за раздвижными стеклянными дверцами. Крошечные  лафитники. Маленькие кружки с румяными лицами спереди. Фарфоровые наперстки.  Чайные ложки с узорами на ручках.

            В  небольшой постирочной возле "обеденной зоны" стояла стиральная  машина, а еще морозильник. Джэн была в ужасе, когда узнала, что миссис Питчфорд  по-прежнему стирает белье в жестяной ванне, использует кладовую для хранения  продуктов и продолжает консервировать фрукты в банках. Какое оскорбительное  высокомерие.

            В  постирочной пахло вином, стиральным порошком и мочой. Все продукты из  морозильника растаяли и размякли в раковине. Крышка морозильника была поднята,  и на дне белого металлического шкафа, издававшего тихое гудение, лежало старое  одеяло. В морозильнике было все еще холодно, когда она наклонилась и заглянула  внутрь, недоумевая, почему продукты сложены в раковину. Она не видела у них ни  баранины, ни оленины, ни сладкой картошки. Посмотрев себе под ноги, она  заметила, что стоит на желтой бельевой прищепке.

            В  неосвещенном коридоре, ведущем к четырем спальням, она ненадолго остановилась,  чтобы привыкнуть к темноте. Для нее было облегчением, оказаться вне яркой жилой  зоны, но ей требовалось больше света, чтобы обыскать спальни должным образом.  Обычно она могла найти при тусклом лунном свете швейную иглу на полу, поскольку  в этих местах многие видели по ночам лучше других. Но сегодня, не было ни луны,  ни света звезд, и шторы в спальнях были задернуты. Будет очень плохо, если она  упустит что-нибудь важное. Она нашла в коридоре выключатель.

            У  этой семьи не было ковриков. Пол в коридоре, и даже в спальнях, был застелен  ковролином. И как же Джэн избавлялась от пыли? Или проветривала его по весне, как  она свои коврики? Неодобрительно качая головой, она вошла в первую комнату. Спальня  Джэн и Билла. На кровати лежали два открытых и заполненных одеждой чемодана.  Изголовье было обшито мягким белым пластиком. Мисси Питчфорд протянула руку и  потрогала.

Следующая  комната принадлежала девочке с красивыми густыми волосами. Дорогая маленькая  Шарлотта. Свет из коридора выхватил из темноты очертания ее кукол и игрушек,  книги на полках, узор из медвежат на обоях.

            –  Детка, – тихо позвала она, обращаясь в темноту.

            Никто  не ответил.

            Несколько  плюшевых медвежат и тряпичных кроликов лежало на полу. Они были вытащены с  полок. Миссис Питчфорд догадывалась, что некоторые из игрушек отсутствовали.

            Она  двинулась дальше по коридору, к двум торцевым спальням. Комнатам Джека и  Гектора. Гектор находился в безопасности, у них дома. Как он сумел добежать в  темноте до их фермы, осталось для них с мужем загадкой. Но маленький Гектор  пришел и стал стучать в дверь, затем, задыхаясь, ввалился в дом, белый, как  мел. Не теряя ни минуты, они с Гарольдом подхватили его на руки и унесли через  двор к Гарольду в мастерскую.

            "Этот  малец скользкий, как угорь и быстрый, как лиса", – сказал Гарольд,  улыбаясь глазами, когда вернулся из мастерской на кухню и снял рукавицы для  стрижки овец и кожаный фартук. Затем сдернул с колышков их пальто. "Давай,  мать, нам лучше поторопиться".

            Когда  Гектор прибежал к ним на ферму, он очень переживал за своих младших брата и  сестру. Поэтому они с Гарольдом поспешили к бунгало на старом черном  "Ровере", привезенном кем-то из Англии. Гарольд тоже научился водить  машину, вскоре после того, как приобрел ее у пожилой пары, которая говорила с  английским акцентом, и пропускала букву "Эйч" в каждом слове.

            Гарольд  приготовит Гектора, когда они вернутся с другими двумя детьми, если те все еще там,  хотя миссис Питчфорд это казалось маловероятным.

            Семейное  бунгало выглядело совершенно пустым, как и все те бунгало на Рангейшера-роуд,  которые ждали английские семьи, или тихоокеанских островитян, или даже тех  чертовых голландцев. Поляки тоже должны были приехать. И что дальше?

            Две  торцевые спальни были пустыми, хотя она чувствовала, что жизнь еще теплилась в  них, а затем обнаружила след на полу одной из комнат, с деревом акации за  окном. Он был красного цвета и сильно пах. Свежий кал, кал очень жадной  девочки, переевшей свежей крови.

            Присев,  миссис Питчфорд попыталась собрать кал в свой носовой платок, но его было  слишком много. Она сорвала с кровати наволочку.

            –  Ты была здесь, моя маленькая проказница, – сказала миссис Питчфорд с печальной  улыбкой. Ее заблудшая дочь, похоже, охотилась прямо в доме, пока не обнаружила  двух других прячущихся детишек. Возможно, под кроватями, или в том шкафу с  раздвижными дверцами.

            –  Ну и заварушку ты устроила, девочка моя.

            В  таком доме семья не могла чувствовать себя в безопасности. Он походил на  картонную коробку, покрытую жестью. Но у ее дочери, наверное, хватило ума  сперва вынести из дома Джека и маленькую Шарлотту, как Гарольд научил ее делать  с другими англичанами. Иначе, чтобы скрыть объедки, им пришлось бы сжечь еще  один бунгало, а это всегда закачивалось сильным пожаром.

            –  Еще один, и это вызовет подозрения, – предупредил Гарольд того, как они  подожгли последний бунгало.

            Миссис  Питчфорд вернулась в постирочную и нашла щетку, моющее средство и ведро.  Наполнила ведро горячей водой из крана, затем вернулась в комнату мальчика и  оттерла с ковра остатки кала. Пока она делала это, Гарольд потерял терпение и  просигналил.    – Попридержи коней, – крикнула она, но Гарольд не слышал ее.

            Наконец,  миссис Питчфорд вернулась в машину и села рядом с мужем. На коленях она держала  наволочку, с влажным и тяжелым содержимым, а в руке сжимала коричневый бумажный  пакет с тремя пластиковыми контейнерами.

            –  Ручей не хочешь проверить? – спросила она Гарольда.

            –  Не, мать. С ней все будет в порядке. Она давно уже в пещерах.

            –  Дорогой, она снова увлеклась.

            Улыбаясь  с отцовской гордостью, Гарольд сказал:

            –  Она уже большая девочка. Тебе нужно позволить ей жить самостоятельно. Но иногда  мы должны делать для нее то, что в наших силах. Теперь у нее есть своя семья.  Она просто обеспечивает ее, как умеет.

            –  Нам очень повезло с ней, Гарольд. Вспомни, сколько овец потеряли Лен и Одри в  прошлом году из-за их девочки.

            –  Ты права, мать. Но когда позволяешь ребенку расти на свободе... – Гарольд  закатил глаза за толстыми линзами очков в черепашьей оправе, которые взял у  старика Маори, которого они обнаружили рыбачившим слишком далеко вниз по течению  прошлым летом.

            –  Главное не частить. Мы показали нашей девочке, как распределять свои силы. Пара  куриц. Собака. Кошка. А если чудаки, вроде этих англичан, после этого все еще не  уехали, что ж, тогда за дело берутся те, кто жил здесь изначально. А кто жил  здесь изначально, мать?

            –  Мы, дорогой. Мы.

Какой же Бог сотворил это?

1848 год. Шт. Юта.

            И наткнулся  солдат в темноте на старика. Еще за пять миль драгун увидел в пустыне красную  точку костра, будто последний уголек в аду, еще не погасший и не оставивший  вокруг себя одну лишь бездну. Черную пустоту, которая была до появления всего  сущего и до появления самого ада.

            И напал солдат на  того старика столь же бесшумно, как воин Команчи на своем пони нападает на  вражеский лагерь, оставляя несметное количество вдов. Появился из неоткуда, не  выдав себя не звяком шпор, ни бряком сабли о седло. Прямо как его учили  лазутчики Апачи в Рио-Гранде, когда он сражался на стороне "Старого  сорвиголовы" генерала Закари Тейлора против Мексиканской армии Севера.

            Когда  старик увидел драгуна, возникшего из ночного воздуха, тот, наверное, показался  ему неким ангелом-мстителем с песочными часами и косой в руках. Он даже не  успел схватить мушкет, лежавший на одеяле.

            Возле  костра солдат заметил мула, кирку, лопату и несколько чашек. Пахло кофе, в  сковороде тушилась фасоль. Это был золотоискатель, направлявшийся на Варварский  берег Сан-Франциско. Еще один глупец.

            С  тех пор, как в Нью-Йорке появились новости о золотоносном Западе, солдат  постоянно встречал на своем пути в Айове, Небраске, Вайоминге этих людей с их  отчаянными мечтами. Люди страдали от своей жадности больше, чем от чего-либо еще.  Невзирая на снег, грабителей, индейцев, голод и болезни, от которых  закатывались глаза, на все адские лишения, они продолжали страдать и заставляли  страдать других из-за одного лишь слуха о золоте.

            –  Тихо, – сказал он старику, который так и остался сидеть на заднице, выпучив  глаза и разинув рот перед своей сковородой. А его мычащий пестрый мул,  казалось, передавал безумный ужас своему владельцу. Старик мог бы схватиться за  мушкет или за длинный охотничий нож, торчащий из песка, правда, тут же закончил  бы жизнь с пулей в груди.

            Сидя  в своем высоком драгунском седле, солдат сунул пистолет в кобуру. Его сорока  четырех дюймовая сабля сверкнула всей своей длиной в красном свете костра,  прежде чем исчезнуть в ножнах.

            –  Ты не тот, кто мне нужен, – спешившись, сказал он.

            –  Что ж, очень рад слышать это, сэр, – сказал старик. – Ну и страху же я  натерпелся.

            –  Не прочь поделиться костерком?

            Из-за  инстинкта самосохранения и облегчения, что он проживет чуть дольше, и,  возможно, даже успеет увидеть то золото, которое по слухам есть возле  Сан-Франциско, старик ответил:

            –  Конечно. Могу еще поделиться тушеной фасолью и лепешкой.

            Старик  ни в чем не отказал бы ему. Солдат знал это. Было время, когда ему стало бы  стыдно, за то, что он напугал ночью старика, но то время безвозвратно ушло.

            –  Я предпочел бы кофе. Еще пара слов, а потом я уеду.

            Старик  кивнул. Борода у него была выпачкана в табачном соке. Лицо было морщинистым,  как сухофрукты в лавке, а кожа бурой, как патока. От него пахло мулом, застарелым  потом, медвежьим жиром, трубочным табаком и дерьмом.

            Солдат  покормил свою лошадь, разговаривая с ней тихим голосом и трогая за уши. Та  прижалась к нему головой, словно послушная дочь. Затем он поправил на шее  накидку из темно-синей шерсти и присел на корточки напротив золотоискателя.

            Огонь  горящего между ними костра потрескивал, отвлекая от царящей вокруг бескрайней темноты.

            –  Куда направляешься, дружище? – спросил старик, наливая дрожащими руками гостю  черный, как нефть, кофе в жестяную банку из стоящего среди углей кувшина.

            Солдат  не ответил и не отвел взгляда своих бледно-голубых глаз от красной золы костра.

            –  У тебя фасоль подгорает. Давай уже, ешь, – наконец, сказал он.

            Старик  подчинился. Черпая длинной ложкой прямо с шипящей сковородки, он принялся  засовывать фасоль в темную дыру в грязной бороде. Все это время он боялся  оторвать свои большие, с прожилками глаза от солдата, который, сняв кожаные  перчатки, обеими руками держал металлическую кружку.

            Какое-то  время они сидели молча, пока солдат не отвел взгляд от костра и не посмотрел на  скудную провизию старика. Несколько мешков, перевязанных веревкой, две большие  фляги, вероятно, опустевшие уже в первый же день после спуска с гор. Он видел  других, со стертыми ногами и полуобезумевших от жажды, но несущих вдвое больше  запасов.

            –  Тебе предстоит проехать еще пятьсот миль по пустыне. Думаешь, ты справишься?

            Старик  отложил сковородку в сторону. Достал из кармана рубахи трубку, такую же темную  и маслянистую, как и те комки, которыми он принялся набивать ее глиняную  чашечку толстыми, как кукурузные початки пальцами, с ногтями такими грязными,  будто только что чистил ваксой башмаки.

            –  Собираюсь пополнить запасы у Праведников.

            Лицо  солдата напряглось. Он прищурился, взгляд у него посуровел настолько, что  старик отвел в сторону глаза.

            –  Не называй их так. Праведниками. Они таковыми не являются.

            Старик  кивнул.

            –  Слышал, эти сукины сыны со своим Бригамом Янгом (американский  религиозный деятель, второй президент Церкви Иисуса Христа Святых последних дней,  организатор переселения мормонов в район Большого Солёного озера и  строительства Солт-Лейк-Сити – прим. пер.) трясут всех, кто  проезжает через эти места, – сказал он, снова настороженно, но намеренно  заговорщицки. – Только больше негде получить пищу. И припасы. В такой-то глуши.

            Солдат  молчал. Потом он вспомнил про чашку у себя в руке, отхлебнул и поморщился.

            –  Встречал кого-нибудь из них сегодня?

            Старик  опустил глаза.

            –  Не совсем уверен.

            –  Либо ты встречал их, либо нет. Так как же?

            –  Успокойся, дружище. Я всякое видел. Не лезу в чужие дела. Не с кем не ссорюсь.  Со святыми Мормонами тоже. – Он посмотрел на эмблему на кружке солдата и  сглотнул. – Вы – один из ополченцев Грея, из Миссури? Если это так, то я не  мормон. Господом клянусь, сэр. Просто хотел купить у них кое-какую провизию,  чтобы добраться до океана. Я...

            –  Я не ополченец.

            Золотоискатель  снова расслабился и стал посасывать свою незажженную трубку.

            –  Мормоны живут возле стоячей воды. У горы Тимпаногос. Слышал, обитают там с  47-ого года. Новое поселение. Называют его "Царство Божье". Сион  Праведников. Если вы имеете на них зуб, то ищите их там.

            Драгун  сплюнул.

             –  Не все они под предводительством Бригама Янга. Есть другие, с похожим  вероисповеданием. Держатся особняком. Неподалеку.

            Старик  присосался слишком сильно к черенку трубки. Плечи у него содрогнулись. Солдат  пристально посмотрел на него.

            –  Ты не спросил моего имени.

            Руки  у золотоискателя снова затряслись. Он прочистил горло и еле слышно произнес:

            –  Я давно научился не лезть в чужие дела.

            –  Ты не спросил, потому что догадываешься, кто я. Верно?

            –  Я слышал кое-что про вас.

            –  И как меня сейчас называют?

            Кожа  золотоискателя будто покрылась песчаной коркой. Он опустил глаза и пробормотал:

            –  Послушайте, сэр. Я хочу поделиться с вами трубкой и лечь спать...

            –  Я не трону тебя. Пока будешь честен со мной.

            –  Да, сэр. – Старик осмелился снова поднять на драгуна глаза. – Поговаривают об  одном человеке. О Всаднике. Называют его правой рукой Дьявола. Слышал, он  собирается загнать Бригама Янга и его грешников-многоженцев прямиком в ад.  Другие называют его Ангел-Разрушитель, будто он делает свою работу во имя Бога.

            Золотоискатель  перестал поглаживать грязной рукой свою мерзкую бороду.

            Солдат  улыбнулся.

            –  С ними должно быть покончено. А вот во имя Дьявола или Бога, кто знает? Но,  похоже, для этой работы выбран я. И я здесь не ради Бригама Янга и его паствы.  Сюда пришли еще и другие, вслед за своим проповедником.

            В  этот момент костер, словно сжался, втянув в себя обратно свет и тепло, словно  одного упоминания о конкретном человеке было достаточно, чтобы потушить звезды.  Казалось, будто из старика внезапно вытекла вся кровь, отчего загорелое лицо  стало бледным, как у манекена.

            –  Ты видел черную лошадь? Видел черный экипаж? – спросил солдат.

            Старика  снова затрясло, будто ночной холод резко усилился от упоминания черного экипажа  с черной лошадью. Он натянул одеяло себе на плечи. Некогда серое, теперь оно  было неопределенного грязного цвета. Старик кивнул.

            –  И я стараюсь забыть про это.

            Солдат  наклонился ближе к костру.

            –  Удивительно, что ты видел это и все еще дышишь.

            –  Близко я не подходил. Нет, сэр. Это его вы ищите?

            Солдат  ничего не ответил.

            Старик  протянул вперед руку и указал пальцем на драгуна.

            –  Говорят, ангел наложил на них проклятье, и только ангел может его снять. Вы –  ангел, солдат?

            –  Тот, кем я был раньше и тот, кто я есть сейчас – уже совершенно разные люди.  Когда-то я был сержантом Эфраимом Лайлом. Драгуном. Кавалерия Соединенных  Штатов. А теперь, можно сказать, я истинно инструмент мести. Но я – не ангел.

            –  Он забрал вашу жену? – спросил старик. Голос у него звучал неуверенно, но  любопытство взяло верх над страхом.

            Солдат  подумал, что история их встречи будет рассказана снова, другими стариками у  подножия гор, более старых, чем они сами, чем само время. И с каждым рассказом  история будет меняться, пока никто уже не будет понимать, кем был солдат.  Поэтому сказанное им не имело большого значения. Единственной в мире правдой  является то, что ты видел собственными глазами. И эта правда никогда не  прозвучит из уст другого глупца. Но, возможно, некоторые из его смертоносных намерений,  должны быть озвучены. Сегодня ночью. Здесь. Он был уже близко. И возможно, это  – последняя ночь в его жизни. Должно быть, последняя, учитывая, что утром его  шансы будут ничтожно малы. Возможно, сегодня требовалось сделать последнее  завещание.

            –  Сестру. – И едва он произнес это слово, как в груди у него защемило, и ему  пришлось опустить голову, чтобы старик не увидел блестящие от слез глаза. Глаза,  которые были открыты двадцать пять лет, но видели такое, что ни один человек не  должен был видеть за все десять тысяч лет.

            Поэтому  драгун начал рассказывать не сколько для старого бородатого дурня, сколько для  себя. Так чтобы, когда будет выпущена вся черная кровь, люди знали, что, она  была пролита в целях чистых и праведных. И драгун, Эфраим Лайл, принялся  рассказывать старому золотоискателю, что существо, скачущее на черной лошади  впереди черного экипажа, больше не человек.

            –  На человека он уж точно не был похож, – пробубнил старик себе под нос. Теперь  он, казалось, растерял свою любовь к подобным историям в столь тоскливом краю.  – Не уверен, что кто-то может причинить им больше вреда, чем они уже получили.  Слышал, у них у всех черная чума, и они пришли сюда умирать. Этим утром очень  было на то похоже.

            –  А ты слышал о Втором Великом Пробуждении? – спросил солдат. – И о жулике,  известном под именем Джозеф Смит (американский  религиозный деятель, основатель и первый президент Церкви Иисуса Христа Святых последних  дней, основатель движения Святых последних дней, кандидат в президенты США –  прим. пер.)?

            –  О мученике?

            –  Он не был мучеником. Он был бродягой. Мошенником, который выдавал себя за  провидца и пророка перед всякими глупцами в Миссури, а затем в Иллинойсе, когда  в Миссури опомнились. Дилетантом, занимавшимся гаданием на камнях и магическом  кристалле, а также колдовством. Когда появлялся Джозеф Смит, много глупцов  вскоре рассталось со своими деньгами, старик. А также со своими женами,  дочерьми и... сестрами.

            Золотоискатель  кивнул.

            –  Говорят, он получил золотые пластины от Господа через ангела Морония, и те были  сокрыты в пещере под холмом Кумора.

            –  Чушь.

            –  Не сомневаюсь.

            –  Но в старой индейской пещере под холмом Кумора Смит, и, правда, нашел то, чего  не ожидал найти. Он и его друг в черном, которого ты видел на лошади. Парня,  который зашел в ту пещеру с Джозефом, звали Лемуэль Хокинс. Такой же мошенник,  как и Смит. Было время, когда старый Лемуэль Хокинс и Джозеф Смит утверждали,  что могут отыскивать с помощью черной магии и камней сокровища. Но не с ангелом  Господним связались они в пещере в Кумора.

            –  Откуда вы это знаете?

            –  Вернувшись с мексиканской войны, я обнаружил, что моя сестра пропала из дома, а  заодно и глупые тетушка и дядюшка, с которыми я ее оставил. А также в моем  родном городе исчезли почти все женщины и девочки. Поскольку все они были  выданы замуж за Пророка и начали великий Исход, искать Царство Божье в пустыне.  Последовали за человеком, некогда известным, как Лемуэль Хокинс. Тот утверждал,  что в некой пещере ему, как Моисею, ангелом Моронием были переданы инструкции.

            Но  прежде чем броситься на поиски сестры, я отправился в ту пещеру, чтобы найти  божественное послание. И увидел лишь рисунки на стенах. Нанесенные индейцами и  теми, кто был до них. Предостережения. Любой глупец догадался бы. Не было в том  месте ангела Господнего, ни до, и не после. Думаю, эта пещера вела до самого  ада. Пахло там именно так. Я видел много тюрем, на кораблях и на суше. И именно  ею и была эта пещера. Темницей без решеток. И долгое время удерживала внутри себя  нечто, с помощью чего-то более крепкого, чем решетки, старик. Думаю, те глупцы  обнаружили в пещере вовсе не то, что ожидали найти. Но они выпустили это на  волю.

            Солдат  помнил то место, поскольку что никогда не сможет забыть тот жуткий черный  страх, который заморозил ему разум, будто он ступал по следам самого Дьявола.  Те знаки на бурой стене длинной, низкой пещеры в холме Кумора мог нарисовать  ребенок. Но из-за своей грубой природы рисунки в сырой темноте выглядели еще  страшнее. И то, что неопытная рука нацарапала на камне, при свете лампы,  разуму, пытающемуся постичь, будет нелегко забыть.

            Солдат  догадался, что это была та тварь, которая действовала под именем ангела  Морония. Очень высокая, худая, с взлохмаченной головой. Нацарапанная в огромном  количестве на стенах и потолке. Шагающая по маленьким фигуркам индейских воинов,  направивших копья остриями вверх. В своих когтях она держала человеческие тела.  А еще в шипастом рту, и те торчали из него, словно сплетенные из кукурузных  листьев куколки из собачьей пасти. На некоторых рисунках существо также умело  летать, и все животные и люди на земле разбегались от него в разные стороны.