Текст книги "Некоторые не уснут (ЛП)"

Автор книги: Адам Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Флорри

Фрэнк помнил, как мать когда-то говорила, что «дома источают флюиды», и что она может «чувствовать в них всякое». Тогда он был еще мальчишкой, и его семья ездила по выставленным на продажу домам вместе с агентом по недвижимости. Этот случай засел у него в памяти только потому, что его мать была встревожена одним домом, который они осматривали, и из которого в спешке вернулись к машине. Будучи взрослым, он помнил из этого конкретного дома лишь репродукцию с изображением синеликого Христа, в позолоченной раме, висевшую на стене грязной гостиной. Единственную картину в доме. А еще, что постели были неубраны, что тоже шокировало его мать. Его отец никогда не противоречил матери в отдельных вопросах парапсихического характера. Но и разглагольствований на эти темы он не поощрял. «Здесь произошло что-то ужасное» – сказала мать напоследок, как только захлопнулись двери машины. И больше никогда не упоминала про этот дом. Но Фрэнк был озадачен несоответствием синей кожи Христа и домом, принадлежавшим христианам, который так напугал его мать, хотя должен был произвести совершенно противоположный эффект.

            Фрэнк развлекался тем, что пытался предугадать, что ей подскажет интуиция насчет первого дома, во владение которым он вступил. А вот, что его отец скажет о 120-процентном кредите, который он оформил для покупки двуспального террасного дома, он уже знал. Но как только дом будет отремонтирован, он примет их в "своем гнезде". Последние десять лет он жил то с родителями, то по съемным квартирам, и теперь у него будет свой собственный дом.

            Узкий фасад обшарпанного кирпичного дома выходил на унылую узкую улочку, вдоль которой теснились похожие друг на друга дома, и на которой с трудом разминулись бы две машины. Но последний поворот йельского ключа перенес его из пасмурного дождливого дня в темную прихожую, где воздух был спертым и теплым. Запах старой обивки, переваренной цветной капусты и цветочных духов облаком опустился на него.

            Он заверил себя, что скоро его дом будет источать запахи его мира. Единственного профессионала, который немного разбирается в тайской кухне, любит развлечения и пользуется туалетными принадлежностями "Хьюго Босс". Как только он избавится от старых ковров и обоев, и вообще "вышвырнет все дерьмо", как с явным наслаждением заметил его лучший друг Маркус, дом быстро потеряет зловоние чужого времени, возраста и пола.

            Окутанный тусклым светом, проникающим сквозь окна цокольного этажа, грязных от пыли и серебристой паутины, он быстро осознал, что произошла ошибка и что дом не был освобожден от мебели прежнего владельца. Будто он перепутал даты переезда, и продавец еще не успел съехать. "Чисто семидесятые, Нэн", – с ухмылкой заметил Маркус в тот вечер, когда пришел помочь Фрэнку выбрать между этим домом и бывшей церковной собственностью в Уэоли Касл, которая больше нуждалась в авиаударе, чем в покупателе-новичке.

            Из бакелитовой панели на стене гостиной торчал массивный выключатель, такого же цвета, как и плинтуса, кухонные шкафы и фурнитура. До 50-ых годов бакелит использовался для производства протезов. Выключатель не поддавался, но когда Фрэнк с силой надавил, пластмассовый абажур, висящий на потолке и раскрашенный в цвета банки с фруктовым коктейлем, испустил лишь грязное свечение.

            Фрэнк уставился на захламленную комнату, и на него накатили такое отвращение и раздражение, что ему захотелось в ней все разгромить. Сервант из розового дерева. Газовый камин с пластмассовыми углями и спрятанными лампочками, которые горели в очаге. Древний телевизор в деревянном корпусе, маленький экран которого был выпуклым, как линзы дешевых очков. Стеганый диван, потертый и выцветший. Некогда элегантный, а теперь обвисший и напоминавший поношенную велюровую перчатку, спавшую с руки великана. Вся эта мебель и техника оскорбляли вкус Фрэнка, и вызывали у него уныние. Хотя он был рад, что родился в середине семидесятых, и ему осталось не долго ждать, когда стили кардинально изменятся, и в следующем десятилетии эти вещи будут выглядеть современно.

            Напольный красный ковер с вьющимися зелеными листьями вызвал у него ассоциации с языками хамелеонов, лижущих огонь. Фрэнк посмотрел на узор, и этот рисунок захватил все его внимание. Ковер впитывал большую часть тусклого электрического света и вытягивал из Фрэнка остатки оптимизма.

            Из пыльного сумрака гостиной на него навалилось какое-то странное отрезвление, будто он только что сделал неуместное замечание в приличном обществе.

            Фрэнк протянул руку и потрогал стену, не совсем понимая, зачем ему это потребовалось. Бумага обоев была старой и ворсистой на ощупь, рисунок лозы был уже не сиреневым на кремовом фоне, а сепией на пергаменте. Теплота и запах комнаты словно усилились вокруг него, в купе со странным чувством вины.

            Его мысли тотчас же потяжелели от раскаяния, будто он был вынужден наблюдать дополнительные страдания, которые его злобные мысли насчет декора причинили кому-то уже напуганному и... обиженному. Он даже испытал желание вслух извиниться перед комнатой.

            Только звук грузовика перевозчиков, дающего задний ход и сигналящего, вырвал Фрэнка из необъяснимого чувства стыда. Неприятные ощущения прошли, и он снова окинул взглядом комнату.

            С чего же начать? Прежде чем отдирать прибитый к полу ковер, нужно убрать мебель. Всю.

            Он потянулся к телефону. Значит, что тот ужасный обеденный стол "Формика" с выдвижными досками по-прежнему загромождает вторую комнату первого этажа, вместе с жуткими стегаными креслами. Он проверил и убедился, что вся мебель продавца осталась на месте.

            – Твою ж мать! – прошептал он, и удивился, почему понизил голос.

            Фрэнк бегом поднялся по узкой лестнице, чтобы изгнать чувство усталости, предположительно, вызванное духотой или предвкушением ремонта.

            Главная спальня была по-прежнему перегорожена огромным, облицованным ореховым шпоном шкафом, который он видел во время двух просмотров дома. Рядом с вызывающим видом стоял тиковый комод. Кровать, которая, вероятно, пережила немецкие бомбардировки военных заводов на соседнем Гранд Юнион Канал, безжалостно заняла оставшееся пространство пола.

            Быстрый взгляд за дверь второй спальни показал, что она тоже использовалась предыдущим владельцем заочно, в качестве хранилища картонных коробок, старых рождественских украшений, вышитых «фитильками» покрывал, полосатого льняного белья и вязальных принадлежностей.

            Стоя на крошечной площадке, под белым чердачным люком, Фрэнк гадал, съехала ли вообще старуха, или может, она вернулась домой.

            "Думаю, она в доме престарелых. Не выдержала. Стала немного чудить. Деменция или типа того," – сказал тот кретин, Джастин, агент по недвижимости из "Уоткинс, Перч и Мэнли", когда Фрэнк спросил его про бывшую обитательницу. Так почему же родственники не забрали ее вещи?

            Может, у нее никого уже не осталось?

            Фрэнк был потрясен негативным представлением о старости, связанными с ней унижениями, неуклонным стирании твоего прежнего "я" и утилизацией твое прежнего крошечного места в этом мире. Однажды такой же трагический конец ждет и его самого. И тоже здесь.

            Он даже растерялся, внезапно почувствовав острое сочувствие одиночеству, которое могло быть абсолютным. Ему потребовались сознательные усилия, чтобы подавить это ужасное чувство. Вытирая глаза, он спустился на первый этаж.

            Позвонив в агентство недвижимости, он прослушал автоответчик и оставил короткое сообщение для Джастина. Затем окинул гостиную взглядом и попытался изменить ход мыслей. Представил себе трансформацию дома, которую они с Маркусом произведут. Деревянные полы, белые стены, деревянные жалюзи, минималистичные светильники, светорегуляторы, настенный телевизор, черно-белые кинокадры в стальных рамках, кожаная мебель, кухня из нержавеющей стали, мощеный дворик для обедов на улице, свободная комната для его аппаратуры и гостей, встроенный стенной шкаф. В главной спальне ничего, кроме его новой кровати и торшера. Четкие линии, простые цвета. Пространство, свет, покой, современность, защита.

            Ему придется хорошенько поработать.

***

            В первую пятницу нахождения Фрэнка в доме, мебель прежней обитательницы все еще оставалась на своих местах. И стояла она так довольно долго, поскольку ковер под диваном и одиноким креслом в гостиной был темным. Это мешало обдирать обои. Пока мебель не вывезена, кухня была единственной частью дома, которую он мог разбирать, хотя и полюбил готовить на ней яичницу с картошкой, которую не ел со школы. Также ему нравилось слушать в той комнате радиоприемник, особенно канал «БиБиСи Рейдио Ту», который он не слушал с детства. В результате он отсрочил вынос старых деревянных шкафов с дверцами из матового стекла. Было что-то уютное и обнадеживающее в этих шкафах и маленькой белой плите. В любом случае, раз Маркус должен был приехать с инструментами на следующее утро, в субботу, Фрэнк мог отложить разрушение до того времени.

            Также ему требовались продукты на выходные, а он еще был не готов к тому, чтобы делать покупки в супермаркете, поэтому бегал за едой в местную лавку. Магазинчик назывался "Хэппи Шоп", и был удачно расположен в конце дороги. Продавцом там работал улыбчивый индус. За неделю это будет уже его четвертый поход в магазинчик. Или пятый? Неважно. Он хотел побаловать себя "Арктик роллом", который присмотрел себе вчера. Или это было в среду? Все дни его первой недели в доме словно размылись. Тянулись медленно и приятно.

            На неделе Фрэнк редко выходил из дома, и испытывал потребность в человеческом общении. Эти дни он не отваживался ходить дальше местных магазинчиков, поскольку дом был очень теплым и уютным, в отличие от внешнего мира.

            В своем первом за полгода отпуске он быстро привык сидеть по утрам на диване и смотреть телевизор с зеленоватым экраном. Впервые за долгое время у него появилась возможность расслабиться, что, похоже, объяснялось апатией. Но дом расслаблял чудесным образом. После ланча Фрэнк спал как убитый целый час, пока не начинались его передачи. Раньше, из-за работы он почти не смотрел телевизор, но быстро обнаружил предпочтения на пяти доступных ему эфирных каналах.

            В шкафу под лестницей Фрэнк нашел клетчатую хозяйственную сумку на колесиках. Она стояла рядом с ковровым пылесосом, который он непременно потом впарит через "Ибэй" какому-нибудь чокнутому фанату ретро. Поскольку всю неделю приходилось таскать из "Хэппи Шопа" большое количество консервов, идея использовать сумку на колесиках постепенно стала казаться не такой уж и смешной. А перед тем, как покинуть дом в пятницу, он даже задержался возле шкафа и задумался, не будет ли кто-нибудь из молодежи смеяться над ним на улице, если он выйдет с этой сумкой. Но если и будет, он сомневался, что его это как-то заденет.

            Внутри "Хэппи Шопа" прежние вкусы покидали его. Мысль о суши, обжаренных овощах, или блюдах с рисом и кокосовым молоком, о чем-нибудь замороченном, вроде карри и чили, которые он часто ел, густо поливая соусом... выворачивала ему желудок наизнанку. Вызывало настоящее отвращение. В магазине хранились забытые сокровища из 70-ых, и он провел первую неделю, поедая консервированную горбушу с белым хлебом. Он и не знал, что такой еще выпекают. Еще в его новой диете было множество консервированного рисового пудинга, бисквит "Виктория", мороженное в картонной коробке, и кексы "Мистер Киплинг". Он вновь открыл в себе страсть к сгущенному молоку и замороженным куриным пирогам. И он купил, первый раз в своей жизни, круглый английский салат.

            Через несколько минут в его корзине уже лежали упаковка рыбных палочек "Бердс Ай" и пакетик зеленого горошка. Перед лавкой стояли четыре корзины, пахнущие газетами и табаком. Банка мандариновых долек, земляничный десерт "Энжел Делайт" – его все еще продавали в пакетах! – коробка чая «ПиДжи Типс» и банка кофе «Меллоу Берд» отправились в соседнюю корзину. Он избегал изделий с луком, поскольку недавно отказался от него.

            К своему растущему улову, он добавил мебельный полироль "Пледж", по аромату которого он скучал. Он помнил, что такой же хранился под раковиной в родительском доме. Как только он возьмется за тряпку с полиролью, отделанный шпоном шкаф превратится в конфетку, как и сервант из розового дерева и тиковый комод.

            Фрэнк полюбил использовать шкаф над плитой для хранения лакомств, и частенько заглядывал в него перед тем, как смотреть днем телевизор. Необъяснимым образом ему пришло в голову истинное предназначение шкафа. Поэтому в "Хэппи Шопе" он купил пакет мятных леденцов "Мюррэй" и турецких сладостей "Фрай".

            Вроде бы все. Что еще ему нужно? Жидкость для мытья посуды. Он схватил одну из бело-зеленых пластиковых бутылок "Фэйри Ликвид". Он не видел эту упаковку уже несколько лет. Когда он понюхал красный носик, летний аромат из детства буквально вскружил ему голову. В памяти возникли образы, похожие на переэкспонированные снимки. Он бегает в плавках, в детском бассейне с синим дном плавают травинки. Вода теплая. Задыхаясь от смеха, он убегает от своего брата, который брызгает в него водой из бутылки "Фэйри Ликвид". Пытается плавать в бассейне – хотя там всегда мелко, и коленями он бьется о дно. Потом лежит лицом вниз в теплой воде пять секунд, после чего вскакивает посмотреть, не испугалась ли мама, что он утонул. А еще он увидел перед глазами шезлонги, в которых сидят его мать и бабуся, смотрят на него и улыбаются. Он был настолько накручен, что ему даже показалось, что он разглядел след от креозота на садовой ограде, и почувствовал резкий запах горелого масла и древесины.

            Фрэнк возвращался домой, словно в тумане, опустив голову и нерешительно семеня, будто опасался препятствий под ногами. Но потом стряхнул с себя новую привычку и пошел нормально.

***

            Когда в субботу в десять утра в дверь постучал Маркус, Фрэнк подскочил на кухонном стуле, хотя не мог понять причину своей нервозности. Это было глупо с его стороны, но идти к входной двери ему помешало внезапно возникшее чувство тревоги. Поэтому он застыл, едва дыша, в коридоре рядом с термостатом, походившим на прибор с панели первых космических кораблей. Когда Маркус заглянул в щель для писем, Фрэнк вынужден был открыть дверь.

            – Какого хрена? – спросил Маркус, когда увидел кухню. – Я привез плитку и инструменты. Это дерьмо должно было быть давно убрано. Твои вещи не могут вечно храниться у меня в гараже, дружище.

            Но, несмотря на разочарование друга, Фрэнк жаждал отсрочки казни для кухни. И надеялся, что сможет каким-то образом задержать Маркуса или убедить его не ломать дерево и не отрывать монтировкой кухонные шкафы от стен. Им было, наверное, несколько десятилетий, и они сохранили приличный вид. На самом деле, в них не было ничего плохого, поэтому Фрэнку казалось, что это будет зря. И он не хотел трогать их еще по одной причине. Этот мотив стал грызть его с наступлением субботы. Потрошить кухню было неправильно. Плохо, все равно, что совершать насилие. Или подвергать издевательствам.

            Смущеный собственной сентиментальностью, и с тяжелым сердцем, Фрэнк помог Маркусу оторвать шкафы от стен. Он едва не плакал, пока они орудовали монтировками.

Когда они обнаружили за первым шкафом надпись – «Лен и Флорри, 1964» – Фрэнк ушел в ванную с влажными глазами и уткнулся лицом в одно из больших лимонно-желтых полотенец, которые он нашел в сушилке.

            Три стенки и ряд шкафов вскоре были свалены во дворе, словно мусор после землетрясения. Вид белой, некрашеной стенки шкафа, которой он был обращен к кухонной стене с 1964-ого года, поразил Фрэнка так же сильно, как когда-то вид мертвого домашнего питомца. Кролик, окостеневший от жуткого постоянства и несправедливости своего последнего сна, по-прежнему оставался любимым.

            Равнодушный к надписям, оставленным Леном и Флорри – они нашли четыре таких – Маркус открыл банки с белой эмульсией и принялся красить голые стены. Пока тот работал, Фрэнк почувствовал, что ненавидит своего лучшего друга.

            В этот уикенд они не успели разрушить еще одну комнату. И это было к лучшему, потому что в течение ночи после осквернения маленькой кухни связь Фрэнка с домом изменилась.

***

            На следующее утро, пока Фрэнк скорбно сидел над тостом и кружкой чая в свежеокрашенной наготе кухни, рядом со сваленными посреди нее инструментами, он размышлял над снами прошлой ночи. Ему казалось, будто ему снились сны другого человека.

            Всю ночь он шел сквозь темную путаницу образов, большая часть из которых утром была для него утрачена. Но у него сохранились частичные впечатления о комнате, наполненной дымом сигарет "Силк Кат", стуке косточек для игры в "Скраббл", и песне Мэтта Монро, льющейся непрерывным циклом из черного магнитофона, с забрызганными белой краской динамиками. "Рожденный свободным". Так называлась песня. Он не слышал ее уже много лет. А еще он был гостем на «Цене удачи» (американская телеигра – прим. пер.). Каким-то образом находился на шоу и одновременно смотрел на себя с дивана. Целью было выиграть маленький автофургон. Состязание было захватывающим. Перед пробуждением он стоял на желтом линолеумном полу кухни и считал листы с марками «Грин шилд» (торговые обменные марки в целях привлечения покупателей – прим. пер.). Или ему показалось, что это было пробуждение, потому что в спальне с ним находился еще кто-то. Разговаривал с ним между резкими вдохами. А еще у подножия кровати стояла маленькая размытая фигура.

            Во втором, более ярком сне – потому что это должен был быть сон – фигура быстро покинула комнату, зажав руками лицо. Затем вновь появилась в дверях в виде сгорбленного силуэта, подсвеченного рассеянным светом, идущим с лестницы. Фигура корчилась, словно от боли. И когда она повернулась к нему, лицо у нее оставалось в тени. Фрэнк был уверен, что это – женщина. И он испытывал прилив нежности, привязанности и раскаяния, несмотря на то, что она напугала его своим появлением у подножия кровати. Когда он встретил ее во сне, то испытал то же чувство заброшенности, которое запомнил по своему первому дню в школе.

            Сон продолжился, и он оказался за спиной у маленькой фигуры в комнате для гостей. В этой части сна она, согнувшись, перебирала коллекцию полиэтиленовых пакетов. "Тебе нужно подготовиться. Ты не сможешь пойти без этого," – сказала она Фрэнку, не поворачиваясь к нему лицом.

            В семь утра он проснулся и почувствовал на лице соль от высохших слез. Он спустился вниз на запах жареной колбасы, соперничающий со смрадом свежей краски, хотя в этом доме он ни разу не готовил себе колбасу.

***

            В ночь воскресенья и понедельника сны испортились, из-за того, что кухонные шкафы были оставлены на улице под дождем. Как мать, которая чувствовала ауру чужих домов, Фрэнк инстинктивно понял, что причиной беспокойного сна стал разгром кухни.

В ночь воскресенья маленькая фигура вернулась в нему в спальню. Но ее возбуждение и огорчение усилились, и он, проснувшись, обнаружил ее склонившейся над ним и зажавшей себе рот руками. Ему показалось, что он заметил блеск одного глаза, но других черт на лице этой женщины из его снов он не разглядел. Сквозь пальцы она издавала жуткое приглушенное рычание.

            Фрэнк сел в кровати, сердце у него бешено колотилось, Он был убежден, что в комнату проник посторонний, но потом увидел, что фигура маленькой женщины растворилась в темных недрах платяного шкафа.

            Он быстро включил свет и осмотрел весь дом, но никого не обнаружил.

            В ночь понедельника с ним в комнате снова было нечто, похожее на фигуру старой женщины, только на этот раз оно перемещалось на четвереньках. Возможно, ему приснилось какое-то раненное животное, потому что, проснувшись, он услышал под шторами чье-то мяуканье и возню. И на человека оно не походило. Существо кружило на четвереньках, в течение нескольких секунд, в отчаянии ударяясь о стены. Фрэнк никогда не видел ничего подобного и просто сидел в кровати, оцепенев от ужаса.

            В конце концов, незваный гость покинул спальню и выскочил на площадку. Фрэнк увидел его лишь мельком, и решил, что это собака, потому что человек не способен перемещаться на четвереньках так быстро. Напуганный, но вынужденный последовать за ним, Фрэнк заглянул в комнату для гостей и увидел фигуру старухи в грязном халате, стоявшую к нему спиной. Она рылась в коробках с фотоальбомами в виниловых обложках, пока не нашла то, что искала. Она поднесла предмет к лицу, и Фрэнку показалось, что она либо пытается читать при плохом освещении либо кладет что-то в рот. Он не знал точно, но слышал тяжелое дыхание женщины, перемежающееся с животным рычанием.

            Когда Фрэнк заговорил с ней, фигура быстро повернулась и показала ему пару молочно-белых глаз, вроде тех, что он однажды видел у дохлой овцы, и оскаленные зубы, которые не могли принадлежать человеку.

            Фрэнк проснулся у себя в комнате под одеялом, с пальцами, засунутыми себе в рот.

***

            Во вторник утром он перенес сломанную кухонную мебель обратно в дом и протер обломки посудным полотенцем. Сам акт возвращения казался столь же необходимым, как спасение тонущей кошки из канала.

            В среду утром пришла почта от "Макмиллан Нерсес" (Благотворительная организация, готовящая сиделок – прим. пер.) и от службы транспортных перевозок, адресованная миссис Флорри Уайт. Фрэнк сложил письма в аккуратную стопку на кухонную стойку, возле маленького тостера. Он починил стойку, как мог, и прислонил к стене, поставив под наклоном. Проку от нее было мало, но он бы не выдержал еще одну ночь, если б оставил сломанную мебель на улице. Стальные секции новой кухни были вынесены во двор. Конечно, такая расстановка будет не постоянной, но иначе успокоить свои нервы он не мог.

            Дни со вторника по четверг он провел на диване, в апатии и меланхолии, дрейфуя по дневным телешоу ради той толики комфорта, которую они ему приносили. Также он подолгу дремал перед включенным газовым камином. Его свечение и легкое потрескивание успокаивало его больше всего. Но он часто просыпался от этой дремы, потому что маленькая фигура из его снов что-то бормотала себе под нос, стоя на вершине лестницы. Проснувшись, Фрэнк не помнил, что она говорила, и на площадке никого не было.

            Еще Фрэнк проводил много времени, глядя на рисунок на кухонном столе и думая о комнатах, которые он снимал в студенчестве. В свои двадцать с небольшим он сожительствовал с двумя подружками, с которыми давно расстался. Делил дома с незнакомцами, с которыми сейчас не контактировал. Во все более расплывчатых толпах его воспоминаний был алкоголик, который питался лишь особо крепким сидром и супом из пакетиков, и жирная девушка, которая ела, как ребенок на вечеринке в честь десятилетия, и часами просиживала, запершись, в ванной. Он уже не помнил ни их имен, ни лиц подружек. Какое-то время он пытался, но потом перебрался в гостиную и заснул за просмотром "Обратного отсчета" (Британская телеигра – прим. пер.).

            В четверг вечером он не стал отвечать на звонок Маркуса. С прошлого уикенда их были четыре. Все остались неотвеченными. По какой-то причине Маркус и его звонки стали раздражать Фрэнка до такой степени, что он положил свой айфон в шкаф под лестницей, вглубь коробки с бельевыми прищепками. У него не хватало времени обдумывать изменения, которые он когда-то планировал сделать по дому. А спешку он терпеть не мог.

            К концу недели сон у него стал спокойным, и он заметил, что смотрит с семи до девяти "АйТиВи", после чего идет спать. "Хэппи Шоп" продолжал снабжать его неисчерпаемым разнообразием воспоминаний и вкусов. И когда в субботу утром приехал Маркус, Фрэнк даже не стал открывать ему дверь. Вместо этого, он лежал на полу гостиной, с зашторенными окнами.

            К концу второй недели своего отпуска он позвонил в офис с таксофона возле "Хэппи Шопа" и сказал, что не вернется на работу.

***

            В понедельник своей четвертой недели в доме Фрэнк, наконец, отправился за инструментами. Не для того, чтобы обновить дом, а для того, чтобы попытаться восстановить кухню. Эту задачу нельзя было больше откладывать.

            Сам акт выхода из дома был мучительным.

            Дважды за предыдущую неделю, когда Фрэнк готовил на разрушенной кухне себе еду, он поднимал глаза, уверенный, что кто-то наблюдает за ним из двери. У него было чувство, будто его застигли за чем-то неправильным или за поеданием того, что ему запрещено было есть. Воображаемое присутствие кипело угрюмым разочарованием и источало темную враждебность. Это помещение стало эпицентром этого беспокойного присутствия, интенсивность которого нарастала с субботы, когда они с Маркусом подвергли нападению шкафы. Кухня была сердцем этого дома, а он разбил его.

            С ним в доме никого не было, и быть не могло. Но повторяющийся топот маленьких ног по линолеуму, пока он дремал днем в гостиной, говорил – обращаясь к области воображения, которую он мало использовал – о том, что некое обездоленное присутствие снова и снова изучает кухню. В первый раз, когда он услышал шарканье, он встревожился, что прежняя хозяйка сбежала из интерната для престарелых. И что еще хуже, решила вернуться в дом, которой по-прежнему считает своим.

            Фрэнк быстро оправился от внезапных опасений. И в пределах уютного чрева этого дома он, наконец, счел это контролирующее присутствие приемлемым, и даже желанным. Он не мог придумать ни одной причины, чтобы усомнится в своем порыве возместить ущерб. Это было вполне осуществимо.

            Но мысль о том, что придется выйти за пределами дома, в мир, который уже не казался ему знакомым, угнетала его. Когда Фрэнк отправился за инструментами, прежде чем достичь автобусной остановки перед кегельбаном, он был буквально изнурен своим походом по Першор Роуд.

            Непредсказуемые приливы энергии и пристальные взгляды пешеходов и автомобилистов, казалось, разрывали его мысли на части, а его самого превращали в бормочущую неподвижную статую. Он думал о слишком многих вещах одновременно, и постоянно терял ход мысли.

            Он ощущал на себе давление города. Неуютное, как хлесткий ветер на вершине холма. У него было чувство, будто он зацепился карманом пальто за дверную ручку. Нигде за пределами дома или "Хэппи Шопа", он не мог приспособиться, и у всех путался под ногами. Поэтому его новая жизнь свелась к коротким вылазкам. Он уже не справлялся с чем-то другим, и нигде и никогда не был нужен. Дом раскрыл ему глаза. А теперь еще с ногой был что-то не то. Начало болеть бедро. Поэтому приходилось воздерживаться от прогулок.

            В тот день, когда Фрэнк отправился покупать инструменты, он почувствовал, что чем дальше он удаляется от дома, тем сильнее становится его физический и моральный дискомфорт. Фрэнк бесконечно курил сигареты "Силк Кат", ради того слабого утешения, которое они обещали. Он вновь закурил в прошлый уикенд, после того как во время просмотра "Национальной лотереи" испытал непреодолимую тягу к сигаретам. На автобусной остановке жирные голуби сновали под ногами и смотрели на него янтарными глазами.

            Сев в автобус, он поднялся на второй этаж. С больным бедром это было все равно, что стоять прямо в гребной лодке. Сидя у окна, пока автобус катил к Селли Ок, где находился магазин стройматериалов, Фрэнк смотрел на прогуливающихся по улицам женщин в узких юбках и кожаных ботинках. Такое зрелище обычно вызывало у него головокружительное желание. Теперь и женщины и их одежды казались чем-то обыденным, он был равнодушен к ранее возбуждающим образам. Ему даже не верилось, что раньше было как-то иначе.

            У сидящей перед ним девушки в сумочке зазвонил мобильный телефон. Звук отвлек Фрэнка от мыслей, которые казались ему важными и полными смысла, и которые через некоторое время  он вряд ли будет помнить. Девушка разговаривала слишком громко.

            – О, господи, – простонал он. Ему хотелось выхватить телефон у нее из руки и выбросить в окно. Хотелось услышать, как тот шлепнется на асфальт.

            Тихо бормоча, чтобы не дать себе разругаться в слух, Фрэнк был вынужден слушать разговор незнакомки. Он больше походил на подготовленную речь, произносимую поставленным голосом, чем на естественную беседу. Не было ни пауз, ни повторений, ни молчания. Только непрерывный словесный поток, адресованный всем в автобусе. Будто она держала не телефон, а микрофон. Наверное, самое досадное в старении, – подумал Фрэнк, что по-прежнему приходится сталкиваться с ребяческими выходками и поведением. Этим завышенным самомнением и тщеславием, которое он наблюдал всякий раз, когда выходил из дома.

            К тому времени, когда он добрался до Бристол Роуд, его уже тошнило от всего, что его окружало. К пылкому отвращению примешивались повышенное внимание и горькое отчаяние. В одно милосердно краткое мгновение ему также захотелось сгореть дотла, и чтобы были стерты все свидетельства его существования. Он был отребьем. Никому не был нужен. Фрэнк промокнул уголок глаза платком, и ему захотелось поехать домой. Вернуться домой.

            Когда автобус проезжал Селли Ок, он спал. И проснувшись, обнаружил, что едет по незнакомым ему улицам. Он проспал свою остановку и оказался в унылой части Бирмингема, в которой никогда не был. Может, он где-то за Лонгбридж? В панике он сбежал вниз по лестнице. Вышел и встал возле закрытой фабрики и оптовой фирмы по продаже сари.

            Все здесь было негостеприимным. Самоотвращение душило его. Неужели я не могу выходить из дома без карты? Он прожил в городе десять лет, но не узнавал этот район. Будто, пока он спал в автобусе, улицы и здание переместились, чтобы сбить его с толку.

Он двинулся по главной дороге в ту сторону, откуда приехал автобус. Однако устал и, в конечном счете, повернулся лицом к деревянному забору, окружавшему стройплощадку. Там на него накатил приступ такой ярости, что она обернулась для него сломанным зубом и порезами на ладонях. Стиснув челюсти и скрипя зубами, он почувствовал, как на зубе сбоку хрустнула эмаль. Рот наполнился мелкой крошкой. Но когда зуб сломался, напряжение ушло из его тела. Сконфузившись, Фрэнк ждал, когда накатят волны боли. Но этого не случилось, и он решил не ходить к дантисту. Он не знал, где в городе есть дантисты. Затем он заметил маленькие кровавые полумесяцы на ладонях, нанесенные его собственными ногтями. Он уже давно их не обкусывал. Его ногти были неприятно длинными, и походили на женские. Как они так сильно отрасли, и он этого не заметил?