Текст книги "В жерле вулкана"

Автор книги: Адам Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

Через пять минут после возвращения в гостиницу Рейнер понял, что оказался в ловушке.

В холле майор спросил, в каком номере он живет, и назвал его портье; тот выдал ключ. Рейнер и его эскорт из трех человек поднялись на один лестничный марш. Но прежде, чем дверь отперли и вошли внутрь, к ним, не объясняя причин, присоединился управляющий гостиницей.

– Надеюсь, сеньор Рейнер, не возникнет никаких затруднений? – Это был стремительный крошечный человечек, постоянно высматривавший за углом что-нибудь неподобающее. Возможно, ему приходилось сопровождать слишком много молчаливых мужей в слишком многие номера, несмотря на то, что каждая сеньора успевала заранее щедро вознаградить его.

– Конечно, нет.

– Мы просто проверяем паспорта, – сказал команданте. Они вошли в комнату, управляющий следом. Под пристальным контролем четырех пар глаз Рейнер открыл меньший из чемоданов, предчувствуя, что паспорта в нем больше нет. В многозначительной тишине он осмотрел два других чемодана.

В третьем, прямо поверх вещей, лежал экземпляр «Ньюсуик». На обложке был большой портрет президента Хосе-Марии Икасы во время одного из его самых удачных выступлений на Пласа Гранде в Сан-Доминго, а вместо фона была напечатана прозрачная фотография Адольфа Гитлера. Все было настолько выразительно, что никакой подписи не требовалось.

– Вашего паспорта здесь нет, сеньор? – Это было скорее утверждение.

– Нет, – Рейнер выпрямился, – он украден. – Он посмотрел на управляющего, который выглядел воплощением невинности. Такое выражение лица можно было выработать лишь многолетним опытом общения с молчаливыми мужьями. Рейнер повернулся к майору: – Вы не будете любезны зарегистрировать случай кражи?

– Об этом нужно заявить в бюро на Калье Чарко.

Рейнеру было бы легче, если бы майор хотя бы попытался притвориться, как маленький управляющий, что все происходящее является случайностью. Но вкрадчивое и скучающее выражение лица делало очевидным, что полицейский выполнил запланированное действие и будет рад, когда вводная часть закончится, и он сможет перейти к чему-нибудь более интересному.

– Команданте, вы – офицер полиции при исполнении служебных обязанностей, и преступление было обнаружено в вашем присутствии. Вы должны составить протокол и написать рапорт.

Майор с полным безразличием пропустил эти слова мимо ушей, будто они нисколько не задели его. Он взял из чемодана «Ньюсуик» и положенное количество секунд изучал обложку, словно впервые увидел этот журнал.

– Это ваш журнал, сеньор?

– Нет.

– Тогда что он делает в ваших вещах?

– Его подложили туда.

– Когда?

– Когда крали паспорт.

– Сожалею, но нам теперь придется обыскать эти чемоданы.

– У вас есть ордер?

– Нет. Но будет. Это займет совсем немного времени. Всего несколько часов. – Майор почти с симпатией взглянул на англичанина. Терпит, хотя его обвели вокруг пальца. Те, кто готовил все это, позаботились о том, чтобы майору не понадобился ордер. Журнал «Ньюсуик» должен был попасться на глаза «случайно». Вообще-то майор мог без труда получить ордер в бюро за углом, на это потребовалось бы не более пятнадцати минут, но ночь была душной, а ему уже начало надоедать это дело.

Он отлично понимал, что англичанин не будет по-дурацки придираться к формальностям, чтобы провести несколько часов под охраной в маленьком гостиничном номере.

– Приступайте, команданте. – Он закурил сигарету, не предложив никому из присутствующих. У него здесь не было друзей.

Возможно, чтобы запоздало сделать вид, будто он не имеет отношения ни к какому заговору, команданте вынул из-под портупеи пару белых шелковых перчаток, надел их, немного пошарил в двух меньших чемоданах и лишь потом вынул из большего револьвер. Рейнер, когда искал паспорт, почувствовал его форму и оставил оружие на месте в надежде, что они не заметят его. Конечно, надежда была тщетной: как они могли не заметить того, что сами туда положили?

– Это ваш револьвер?

– Нет. – (Как все это звучало несколько минут назад?)

– Тогда что он делает в ваших вещах? – (И впрямь, что?).

– Его подложили туда. – Чтобы сохранить атмосферу фарса, Рейнер добавил: – Когда крали паспорт.

Майор осматривал оружие. Барабан был пуст.

– У вас есть лицензия на это огнестрельное оружие, сеньор?

– Не прикидывайтесь проклятым глупцом… – начал было Рейнер по-английски.

– Сеньор?

– Поскольку это не мое оружие, – ответил он на изысканном испанском, – трудно ожидать, что у меня окажется лицензия на него.

Сейчас они действительно немного заволновались; ведь они делали вид, что ожидали от англичанина уловок – вроде того, что лицензию украли вместе с паспортом.

– Если там больше ничего нет, команданте, я теперь позвоню моему консулу. – Рейнер не ожидал, что там окажется что-нибудь еще: отсутствия паспорта и наличия антипрезидентского фотомонтажа и револьвера должно было вполне хватить для их целей.

– Я попрошу вас пойти со мной, сеньор.

Действия двоих лейтенантов стали более целеустремленными, и майор небрежным движением снял перчатки. Все они хотели уйти отсюда. Маленький управляющий всем своим видом старался показать, насколько его шокирует, что один из постояльцев оказался тайным агентом враждебных государству подрывных элементов и до сих пор оставался на свободе. Рейнеру хотелось поднять коротышку и посадить на платяной шкаф, но кто-нибудь из лугартеньентес обязательно снял бы его оттуда. А сейчас майор обратился к управляющему:

– Прошу подготовить сеньору счет. Он выезжает.

Они еще полчаса прождали в холле, так как в счете оказалось три пункта, против которых Рейнер решительно возражал: бутылка шампанского, коробка суматранских сигар и телефонный звонок в Нью-Йорк. Импортное французское вино было немыслимо дорогим, а агуадорское так называемое «шампанское» было изготовлено, скорее всего, из кошачьей мочи, суматранские сигары смердели как тлеющий конский навоз, а чтобы дозвониться из этой гостиницы в Нью-Йорк, потребовалось бы больше времени, чем Рейнер прожил в ней.

Он был разочарован: во время этой задержки Уиллис так и не появился. Рейнер высматривал его, пока управляющий посылал за служащим, виновным в «ошибке». Полицейский эскорт теперь, когда они заполучили нужного им человека, казался готовым сидеть здесь, под большими вентиляторами, и ждать, сколько потребуется: в холле было заметно прохладнее, чем на улице. Но Уиллис как в воду канул.

Если украли паспорт, подложили журнал и револьвер не сами полицейские, то это вполне мог сделать Уиллис, по собственной инициативе или по указаниям руководства T.O.A. в Лондоне. Уиллис был сотрудником службы безопасности и хорошо знал все уловки противоположной команды: торговцев наркотиками, контрабандистов оружия, похитителей драгоценностей и безбилетников, не имеющих гражданства. Хотя с нормальной точки зрения для избавления от нежелательного помощника (а может быть, противника) подобные действия могли показаться слишком решительными, такой человек, как Уиллис, стал бы колебаться не больше, чем если бы решил подложить кому-нибудь кнопку на стул.

Гейтс мог прислать телеграмму: «Немедленно верните П.Р. в Лондон». Из нее Уиллис понял, что приказ о возвращении, посланный прямо Полу Рейнеру, не подействовал, как ожидалось, и что нужно предпринять срочные действия на месте, не выбирая средств.

Рейнер ненавидел борьбу с тенями. Куда лучше драться, когда видишь врага. В его случае врагом могла быть полиция, или Уиллис, или кто угодно из остальных: Вентура, Пуйо, Эль Анджело, доктор ван Кеерлс, даже Жизель Видаль. Ловушку могло подготовить анонимное обращение в полицию любого из них: «Англичанин из двенадцатого номера гостиницы „Мирафлорес“, возможно, является политическим агентом, нужно обыскать багаж».

Но все же его задержали в «Ла-Ронде». Нет, это не была обычная проверка документов. Они знали, где найти его. Это был классический пример провокации.

Счет на этот раз оказался правильным, и Рейнер оплатил его.

– А как насчет моего багажа?

Полицейский майор сказал, что его имущество будет отправлено в первый полицейский участок, куда они сейчас доставят его самого. Пол отправился с полицейскими, размышляя о том, что, вероятно, убийцы должны испытывать то же ощущение, что и он: первая настороженная беседа с вежливыми полицейскими; вторая и более полезная беседа на следующий день, во время которой предъявляют недостающие вещественные доказательства – и внезапно вы оказываетесь в их черном автомобиле с запертыми дверями, зная, что они знают; поездка в этой передвижной клетке оказывается короткой, хотя здесь еще немного больше удобств, напоминающих о цивилизованной жизни, чем будет в том месте, куда они тебя везут, с каменным полом, маленьким высоким окном и особым запахом тюрьмы.

Ни журнал, ни револьвер не принадлежали ему, но это ничего не значило. Это было полицейское государство. Вернее, государство полицейских в форме: белые шелковые перчатки и кобура на заду.

В первом участке его поместили в кабинет, где находились двое молодых капитанов с красиво подстриженными усами и аккуратными прическами. Они допросили его с вызывающей отвращение любезностью, по очереди принимая друг у друга инициативу и немного поторапливая его. Рейнер подумал, что они похожи на двух школьниц, впервые в жизни играющих с золотистым хомячком – они и восхищаются им, и побаиваются. Затем вошел Эммерсон, британский консул. Должно быть, полицейские вызвали его сами.

– Рейнер? Жаль, что приходится встречаться в таком месте. Посмотрим, что мы сможем сделать. Закурите? Эти парни не совсем замучили вас? Когда-нибудь попадали в такую чертовскую жару? – Тут он безапелляционным тоном обратился по-испански к двум красивым капитанам: – Где у вас комната с вентилятором?

После недолгого ожидания Рейнера и консула проводили в большую комнату, где вдоль зеленых стен лежали подшивки газет, а от мебели пахло полировкой. Один из капитанов со слащавым извиняющимся выражением уселся внутри около самой двери. Эммерсон немедленно обратился к нему:

– Сейчас я буду вести частную беседу с подданным ее величества королевы Великобритании!

Капитан встал. «Какой грубый человек!» – можно было прочесть в каждом движении полицейского, прежде чем он после недолгого колебания закрыл за собой дверь.

Рейнер почувствовал себя немного веселее. Британский консул в Пуэрто-Фуэго, очевидно, знал свое дело. Лицо Эммерсона было совершенно неподвижным. Он определенно не имел времени на тонкости обращения. Единственной уступкой сентиментальности являлся изрядно потрепанный университетский галстук.

– Рейнер, вы хотите что-нибудь сказать мне по секрету? Если да, то валяйте сейчас. Они возвратятся через минуту. Я рискнул с этим цветочком, не знающим порядка.

Рейнер торопливо заговорил:

– Я расследую здесь одно дело, которое кое-кто хотел бы оставить нераскрытым. Полиции сообщили, что меня следует задержать и обыскать мои вещи. Мой паспорт пропал, зато появились кое-какие антиикасовские материалы и револьвер мелкого калибра. К тому же у меня сложилось впечатление, что все это является подготовленной акцией для того, чтобы пришпилить меня на булавку.

Дверь открылась, но Эммерсон даже не повернул головы. Это был один из лейтенантов, незадолго до этого входивших в состав эскорта. Он молча занял пост у двери.

Рейнер очень быстро проговорил на совершенно нечленораздельном английском с ужасным акцентом кокни:

– Кстати сказать, эт-пар-нь толкался в толпе, к-да мня схапали, так что если это была простая облава, то похоже, что я ее сорвал, не так ли?

– Не в бровь, а в глаз, – согласился консул. Он посмотрел в единственный лист желтой бумаги, который принес с собой, и, прищуривая глаза, принялся разбирать в тусклом свете неразборчивый почерк; затем Эммерсон повернул бумагу так, чтобы Рейнер мог читать ее вместе с ним.

– Это копия рапорта, который только что представил майор Парейра. Как у вас с испанским?

– Неплохо.

Рапорт представлял из себя изложение событий с того момента, когда майор обратился к «иностранному субъекту» в ресторане до прибытия во внутренний двор первого полицейского участка. Допрос, учиненный двумя молодыми капитанами, не упоминался: очевидно, им просто предоставили возможность попрактиковаться, пока посылали за консулом. О диалогах между майором и Рейнером тоже не говорилось ни слова; очевидно, полицейские понимали, что он мог оспаривать каждое слово, так как своевременно никаких записей сделано не было. Зато не было и ссылок на какие-нибудь обстоятельства, отягчающие вину «субъекта» типа «отказа сотрудничать с органами правопорядка», «попытки сопротивления» или еще чего-то подобного. Дело было и так вполне ясным: отсутствие паспорта, фотография, оскорбляющая Икасу, и револьвер.

– Ну? – обратился к нему Эммерсон.

– Что ж, вполне хватит и фотографии. Когда, вы считаете, мне следует начать защиту?

– Никакая защита здесь не поможет. – Эммерсон взял бумагу, сложил ее и убрал в портфель. Его умные мутно-карие глаза прищурясь глядели в лицо Рейнеру. – Теперь, Рейнер, слушайте внимательно. Я уже посмотрел ваше досье в консульстве. Это первое, что я сделал, когда мне позвонили. Раньше против вас ничего не было: хорошие отношения с местными властями во время всей вашей работы в столице. И это все. Как у вас с французским?

– Pas mauvais. Mais doucement, je vous en prie.

– Bon. coutez-moi.[5]5
  Неплохо. Но прошу говорить помедленнее. – Хорошо. Слушайте меня (фр.).


[Закрыть] – Он продолжал по-французски, неторопливо, как и просил Рейнер. – Вы можете вступить с ними в борьбу, но не можете рассчитывать на победу. Я не из тех людей, которым нравится говорить такие вещи. Но вы очень точно сравнили себя с букашкой из коллекции. Да, это подготовленное действие. Я могу сразу же направить вас к нашему послу в Сан-Доминго, но он скажет вам то же самое. Вам решать, встречаться с ним или нет. Конечно, согласно международному законодательству у вас есть определенные права. В соответствии с ними вы можете открыть сражение по всему фронту, но не сможете победить, потому что дело будет тянуться долгие месяцы, а вы все это время, конечно, останетесь под арестом. Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха, сравнительно небольшие ограничения – письма к вам, письма от вас, вволю сигарет и так далее. В конечном счете вы будете оправданы, так как они не могут доказать, что это ваш револьвер и ваш журнал, точно так же, как вы не можете доказать, что все это вам подбросили. Но к тому времени, когда вас оправдают, они победят, поскольку все это время вы будете лишены свободы. Ведь именно за нее вы будете с ними бороться, но день за днем она будет все дальше от вас. С этого самого момента. Не перебивайте меня и не сердитесь. Я знаю эти дела. Вы можете повторить мои слова послу: Я отвечаю за каждое свое слово. Моя обязанность состоит в том, чтобы помочь вам, используя все мои силы и знания. Поэтому я излагаю свое понимание вашей ситуации. А теперь скажите, что вы сами думаете, пока у вас не изменилось настроение. Но говорите по-французски.

Рейнер выдержал паузу, чтобы в запальчивости не сказать чего-нибудь, о чем пришлось бы потом пожалеть. Глядя на Эммерсона, легко было поверить, что он говорит правду: консул не казался человеком, легко отказывающимся от борьбы. Он без труда мог рассыпаться в учтивых заверениях, которых все ожидают от консула, и передать «субъекта» вместе с ответственностью на посольский уровень. Оказавшись среди коррумпированных чиновников, было во всех отношениях полезно поговорить с честным человеком.

– Вы предлагаете мне признать себя виновным? – спросил он.

– Да.

– И что тогда? – По словам какого-то журналиста, после того как Икаса устроил переворот, расстрелы во дворе Каса-Роха, казарм в Сан-Доминго, продолжались в течение нескольких месяцев. Президент удерживал власть уже более двух лет только с помощью непрерывного террора, а Рейнер был сейчас арестован по обвинению в антигосударственной деятельности. – Меня расстреляют?

На лице Эммерсона проглянуло нетерпение.

– Если бы они хотели покончить с вами, то могли бы или поставить стрелка за деревом, или же подбросить вам револьвер плюс дюжину патронов, плюс экземпляр-другой подпольных политических брошюр, а может быть, даже и карту страны, на которой были бы такие детали, как армейские лагеря и склады вооружения. Вы для этого недостаточно важная фигура. Все, что им нужно, это вывести вас из игры, какой бы она ни была: вы ведь сами сказали, что «расследуете» одно дело. А вывести вас из игры они могут двумя способами, не считая, конечно, убийства: посадить в тюрьму или выставить из страны.

– Если я признаю себя виновным, они быстренько вышлют меня?

– Это назовут репатриацией. Эти парни любят двусмысленности.

– Как сформулировано обвинение?

– Пребывание в стране без паспорта или визы, хранение незарегистрированного огнестрельного оружия и литературы, содержащей антигосударственную информацию. Это все.

– Что, по их мнению, я должен буду предпринять?

– Они не беспокоятся на сей счет, Рейнер. Это маленькое сражение уже закончилось без единого выстрела. Вы затеваете большой процесс в свою защиту, и они спокойненько упрятывают вас куда-нибудь подальше на то время, пока идет шоу. Вы признаете себя виновным, и вас сажают в самолет, следующий в Лондон. В Лондон, заметьте, а не куда угодно, лишь бы подальше. Это называется репатриацией, а не депортацией. – Он внезапно поднялся и продолжил уже по-английски: – Вот так, в двух словах, обстоят дела. Не забудьте передать мое почтение Биллу Косфорду, когда увидитесь с ним.

– Кто это? – Рейнер тоже поднялся.

– Посол ее величества в Агуадоре. – Он по-испански обратился к лейтенанту, сидевшему у двери: – Между нами, лугартеньенте, что вы теперь собираетесь делать с сеньором Рейнером?

– Я не могу вам ничего сообщить, сеньор консул, но сопровождающие получили приказ готовиться к рейсу в Сан-Доминго.

– Ладно, не можете, значит не можете. – Эммерсон с неподвижным лицом повернулся к Рейнеру. – Всегда помните о том, что люди это люди. Коротышки в маскарадных костюмах и ботфортах не по росту грозят нам своими стиснутыми жирными кулачками со страниц газет, пытаясь внушить, что мы должны их бояться. – Его мутно-карие глаза обратились к портрету на стене; затем он вновь взглянул на Рейнера, будто удивляясь собственным словам. Но Рейнер чувствовал, что этот человек может сказать то же самое на прекрасном английском языке в лицо любому – лейтенанту агуадорской полиции, римскому папе, отставному немецкому генералу или избранному президенту Соединенных Штатов, поскольку это было выражением его философии и выводов, сделанных из многолетнего опыта политика на государственной службе и просто человека. – Потому что они опасны. Мы помещаем их туда, чтобы удовлетворить собственную потребность в насилии. Они – наши игрушки, и ничто не может помешать нам сдуть их с тронов. – Он застегнул молнию своего портфеля и направился к двери. – Но не будем углубляться во все это.

Лейтенант распахнул перед ним дверь, но Эммерсон остановился и обернулся. Его глаза вспыхнули. Рейнеру передалось его настроение.

– Вы знаете одну существенную особенность игрушки? Она маленькая. И мы используем самые маленькие из своих игрушек для наиболее захватывающих игр. Не было еще ни одной первоклассной войны без маленького человечка, который устраивал ее для нас. Кайзер, Ллойд Джордж, Гитлер, Муссолини, Черчилль – каждый из них является предметом обожания в своем кукольном доме, а большие неловкие дети в это время, спотыкаясь, добираются до детской и сдувают их прочь, прежде, чем огонь не охватит весь этот чертов дом. Для детей нашего поколения есть только одна надежда, Рейнер: в этом году и в Лондоне, и в Париже, и в Вашингтоне игрушки покрупнее. Прибавить еще несколько дюймов московской кукле, и у всего человечества может появиться шанс подрасти.

Он вышел из комнаты. Лейтенант жестом велел Рейнеру следовать за ним. В коридоре Эммерсон еще раз обернулся к Рейнеру. Его лицо опять стало неподвижным, словно он надел маску.

– Вероятно, Рейнер, об этом можно было бы и не напоминать, но вам следует помнить: для столь отдаленной страны, как эта, коммуникации жизненно важны, и такие авиакомпании, как Трансокеанские линии, пользуются большим авторитетом. Так что, если вы решите все же вступить в бой, то за вашей спиной будет вся мощь T.O.A.

Они пожали друг другу руки, и консул зашагал по коридору. Охранник в дверях приветствовал его салютом.

– Прошу подождать здесь. – Рейнера привели в маленькую комнатку с решеткой на окне и засовом на внешней стороне двери и оставили одного. Из-за двери донесся голос, приказывавший что-то насчет сопровождающих и дежурного водителя.

Одну-две минуты он думал об Эммерсоне. Этот человек был слишком честным и слишком много говорил о своих убеждениях. Вероятно, именно из-за этого он в свои без малого пятьдесят оставался всего-навсего консулом в отдаленной республике. Почти шести футов росту, с широкими плечами, он был слишком велик, чтобы сдунуть его прочь.

Затем Рейнер услышал, как выкрикнули другой приказ (на сей раз он уловил слово «заключенный») и вернулся к раздумьям о своем положении. Эммерсон был прав: слова о том, что он ни в коем случае не сможет победить, остудили его стремление к борьбе, а перемена настроения сразу же отразилась в его глазах, пока он слушал консула. Подсознание уже по-другому оценивало неизбежное путешествие в столицу: он собирался встретиться там с британским послом, а майор Парейра обеспечивал его транспортом.

Теперь он знал, что этот номер не пройдет. Эммерсон в неведении указал на важную вещь. Даже если он решит бороться с ними – и несколько месяцев прохлаждаться в тюрьме, пока расследование исчезновения самолета будет продолжаться без него – он не получит никакой поддержки со стороны Т.О.А. Скорей всего, они, узнав о положении дел, прислали сюда телеграмму: «Просим обеспечить депортацию нашего представителя».

Все окружающие были его врагами.

«Никакая защита здесь не поможет».

По коридору протопали ноги.

И никакого выбора. Сражение закончилось скрипом засова вместо свиста пуль. Они победили.

На улице заработал мотор автомобиля. Слышно было, как в машину что-то бросают. Его багаж. «Они – наши игрушки». А мы – игрушки игрушек.

Так что он должен был уехать, ничего не закончив. Тень на глубине в шестьдесят пять фатомов, отмеченная крестом на карте. Лицо на фотографии и красивое имя.

За Рейнером пришли и вывели его во двор, ярко освещенный фонарями и пропитанный смрадом выхлопных газов. Где-то среди фонарей должно было теряться пламя на большой темной вершине. Теперь он знал, что это красиво.

Это, конечно, было случайностью, ведь полицейские не знали о его больной руке, но один из них, помогая забраться в кузов высоченного военного фургона, сильно стиснул ему плечо, и Рейнер тяжело шлепнулся на сидение. По всему телу от боли выступил пот, голова закружилась, а перед глазами замелькали призрачные яркие пятна.

Он сидел, пытаясь подавить подступившие от боли тошноту и отчаяние. Во всем теле резко отдавались толчки тронувшейся машины. Он закрыл глаза, чтобы не видеть мундиров цвета хаки, блестящих кобур красной кожи и фуражек с козырьками, под которыми лица теряли человеческий облик и становились похожи на головы хищных птиц со странными клювами. Он повторял про себя странное непонятное слово – название единственной вещи, которая сейчас имела хоть какое-то значение.

«Катачунга… Катачунга…»