Текст книги "В жерле вулкана"

Автор книги: Адам Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

По проезжей части все еще проносились машины, и он держался поближе к домам и созвездиям ярких витрин, предпочитая жар, который отдавали нагревшиеся за день камни, волнам выхлопных газов.

В конце Авениды-дель-Мар находилось бюро Западного телеграфа, и он совершенно сознательно шел в том направлении: там круглосуточно принимали зарубежные телеграммы.

Он пошлет простой текст:

«Никаких успехов. Прошу разрешения вернуться».

У обочины стоял спортивный «мерседес» цвета слоновой кости. К нему направлялась женщина, только что вышедшая из ближнего дома. Она торопливо прошла под деревьями, которые почти не затеняли яркого света высоких фонарей. Рейнер, отступивший в сторону, пропуская женщину, увидел ее лицо так же ясно, как будто перед ним внезапно возникла одна из сорока двух фотографий, и понял, что так и не отправит телеграмму.

Глава 3

Мозес Гайавата сидел возле лодки и смотрел, как над вулканическим хребтом восходит солнце. При виде этого зрелища он забыл обо всем на свете; их теперь осталось только двое – он и солнце. Это было даже красивее, чем алтарь собора Сан-Доминго, который он помнил до сих пор. Мать взяла его туда давным-давно, когда он был еще слишком мал для того, чтобы понять, что это церковь; он увидел алтарь в потоке солнечных лучей и закричал при виде этой красоты, хотя по малолетству еще не знал, что такое красота.

Его восхищало множество вещей: святыни, восходы и заходы солнца, алые вспышки на вершине Катачунги, его священник и Эль Анджело.

Он сидел голышом на песке, глядя на большой солнечный шар, пока глаза не заполнились слезами и взгляд пришлось отвести. По песку шел человек с пальмовой веткой в руке, чтобы отгонять мух. Раздался гулкий голос Эль Анджело:

– Гайамо! Одевайся! Будь готов!

– Капитан! – Он принялся торопливо натягивать джинсы. День начался.

Никто в Пуэрто-Фуэго никогда не заплывал на своей лодке так далеко в океан, как Эль Анджело, когда у того было подходящее настроение. В этом не было никакой необходимости: вы могли найти акулу длиной в двадцать футов в пяти милях от берега, не уменьшая свой заработок расходом дизельного топлива. В пяти милях от берега можно рассчитывать на помощь других судов, если придется встретиться с морским дьяволом – гигантским скатом мантой – или получить пробоину в обшивке, или, допустим, если пойманная рыба тяжело ранит неосторожного рыбака.

Но Эль Анджело изредка уходил и на пятьдесят и на сто миль; бывало, что его считали погибшим. Однажды его подхватил шторм, унес за горизонт, и он потерял из виду землю. Вернувшись, он был весел как пират, прибывший домой с богатым призом.

– Он идет в море, потому что должен; он идет, чтобы быть наедине с морем и небом. Так он исцеляется, – сказал Пуйо.

Только дважды Мозес Гайавата был с капитаном далеко в океане, и сегодня он был неспокоен; он не стремился остаться наедине с морем и небом, хотя те были прекрасны. Он слышал много рассказов о меч-рыбах, которые собираются в стаи, нападают на лодки и пробивают обшивку, о глубоководном осьминоге, который иногда поднимается на поверхность из своей пещеры, расположенной на глубине в пятьсот фатомов, и хватает как раз такие небольшие лодки, о манте, чьи черные как ночь крылья достигают в размахе тридцати футов; эти были страшнее всех.

Но Эль Анджело – самый мудрый и самый сильный из мужчин в Пуэрто; с этим капитаном можно ничего не бояться даже здесь, посреди пустынных вод под пустынным небом.

«С Эль Анджело я в безопасности», – повторил про себе Гайамо и наконец немного успокоился. Они четыре часа шли под парусами прочь от земли и теперь дрейфовали, волоча за собой приманки и опустив за борт бычью ногу; кровь от нее расплывалась в прозрачной, как стекло, воде.

Они съели небольшую зеленую рыбку, которую поймали во время перехода. Теперь Эль Анджело пошел в рубку, поспать часок; Гайамо остался на вахте и сидел под тентом. Время от времени он заглядывал в люк и видел капитана. Его скрытое в тени лицо с белой бородой напомнило Гайамо лицо Бога, которое он видел на потолках церквей.

Мозес закрыл глаза, поскольку полуденное солнце светило ослепительно, и – как он понял, открыв их – заснул в тени, ибо яркий свет солнца больше не заливал море. Небо стало серым, как лист металла, а огромное пятно крови от бычьей ноги окрасило поверхность воды в бледно-розовый цвет. Он вскочил.

Судя по тени от мачты, время еще не перевалило далеко за полдень. Над океаном навис туман, как это бывает перед штормом, и Гайамо было страшно, но еще больше он боялся пробуждения Эль Анджело, на которого Бог наслал сон. Он сел и уставился в воду. Несмотря на приманку, которая волочилась за лодкой, и бычью ногу, чья кровь теперь растеклась на пол-океана, поблизости не было и намека на акул, даже здесь, где он видел на несколько фатомов вглубь.

Он никогда не видел более прозрачной воды. Она стала такой из-за изменений, происшедших в небе: яркий свет солнца, покрывавший поверхность воды горячим серебряным блеском, потускнел, и можно было открыть глаза, не опасаясь ослепнуть.

Ничто нигде не двигалось. Небо было прикреплено к морю медной полосой, которая окружала мир воды. Даже летучая рыба не волновала воду, и поверхность океана была похожа на огромный лист стекла. И тут Гайамо увидел чудо.

Он попытался вскрикнуть, но не сумел. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на лицо Бога через люк рубки, так как не мог оторвать глаз от чуда – креста, находившегося глубоко, глубоко в море. Он смотрел, и его тело тряслось, как в лихорадке. Море было бледным и чистым, цвета опала, и в бледной прозрачной воде темнел крест. Он смотрел, пока из его глаз не побежали слезы, а сердце не заколотилось.

– Капитан! Капитан! – послышался голос между морем и небом.

Это был собственный голос Гайамо, и когда капитан услышал его, то вышел из надстройки; его глаза были ясными, будто он вовсе не спал.

– Капитан… Смотри. Смотри…

Эль Анджело встал, расставив ноги, уперся руками в колени, выставил свою окладистую бороду и принялся вглядываться в воду. Гайамо тоже вновь разглядывал знамение. Если капитан увидит то же, что и он сам, то станет причастным к чуду, а значит освободит его от части опасений. Невидимое движение воды размывало грани темного видения, но его форма оставалась неизменной.

– Я ничего не вижу, – сказал Эль Анджело.

– Там, капитан… Там. Это крест!

– Ничего не вижу, – повторил Эль Анджело и отвернулся. – Это игра освещения. – Его лицо было спокойно, и он, казалось, совсем не сердился из-за того, что Гайамо пытался показать ему что-то, чего на самом деле там не было. Вид у него был совсем не заинтересованный.

Мальчик посмотрел на капитана – тот включил эхолот и измерял глубину, как он делал во время каждого их выхода в море, чтобы потом нанести несколько цифр на большую карту, висевшую на стене его лачуги. Затем он поднял глаза к бледной капле солнца, просвечивавшей сквозь туманную пелену, проверил компас и сказал:

– Пора двигаться.

Он приказал Гайамо запустить двигатель и установить его обороты ровно на три четверти. Они пойдут курсом десять градусов к северу от чистого востока, сказал он, держа прямо на Пуэрто-Фуэго. После этого они отрезали от борта обескровленную бычью ногу, и суденышко легло на курс. Эль Анджело посмотрел на установленный в рубке небольшой медный хронометр и сделал на листе бумаги приписку около показателей эхолота. О том, что видел Мозес Гайавата, он заговорил только однажды.

– Не говори об этом никому. Никому. Этой истории никто не поверит, а над тобой начнут смеяться.

Гайамо сказал, что никому не расскажет. Он сидел в носу, проникнутый благоговейным воспоминанием об увиденном чуде. Но все же видел он его или нет? Эль Анджело сказал, что там ничего не было. Эль Анджело был почти Богом. Следовательно, Гайамо ничего не видел. Это был сон, и он никому не скажет о нем.

Глава 4

Гнев, охвативший Рейнера, заставил его отбросить предосторожности и отказаться от первоначального тщательно продуманного плана. Впервые он ощутил это чувство наутро после того, как ночью увидел женщину в светлом «мерседесе», и сам удивился своей ярости. Когда он брился, его рука дрожала.

Потому что в том самолете летели девяносто три пассажира, и то, что все они могли бы выжить после какого-либо несчастного случая, находилось за пределами вероятности. Он не мог вообразить никаких обстоятельств, при которых столько людей осталось бы в живых и об этом не узнал никто во внешнем мире.

Рейнер отметил про себя, что инстинктивно употребил слово «внешний». Что бы ни случилось два года назад с лайнером № 10 над Тихим океаном, это происшествие осталось никому неведомым, попало в черную дыру, область скрытого от людских умов. Предположим, думал он, глядя в зеркало на свои сердитые глаза и застывающую на лице пену, предположим, что у каждого из нас есть по крайней мере десять близких людей: родители, дети, друзья; десять человек, которых хотя бы на какое-то время потрясет известие о нашей смерти.

Девяносто три пассажира да шесть членов экипажа; считай, сотня. Значит, после того происшествия над океаном тысяча человек погрузилась в печаль. Он сам видел некоторых из них в аэропорту Сан-Доминго, когда объявили, что самолет опаздывает.

Несчастный случай пережили двое. Поскольку Рейнер был уверен, что женщина фигурировала на его фотографиях, он тут же перестал сомневаться в истинности свидетельства стюарда Марша. Женщина и пилот выжили. Как они смели держать подробности происшествия в тайне?

Рейнер снова взялся за бритье и с трудом закончил его: от волнения стянуло кожу на лице. Он с отвращением проводил взглядом уходившую в слив розовую от крови пену. Тем временем его гнев сменился глубоким и целеустремленным раздумьем. Но несущееся во весь опор воображение затуманивало разум.

Большинство пассажиров было незнакомо друг с другом. Они никогда не встречались прежде… или встречались, хотя бы мимоходом? На обороте сорока двух фотографий были написаны имена. Скотт, Уоринг, Браун, Фуайе, Ибарра, Делано… Случалось ли мистеру Дж. Г. Скотту когда-нибудь завтракать в том же самом ресторане на Оксфорд-стрит, где завтракала и мисс Алиса Уоринг; встречались ли, хоть раз, случайно, их взгляды над столиками, чтобы без всякого интереса разойтись со следующим взмахом ресниц? Приходилось ли мистеру Клайву Брауну останавливать проезжающее такси на Белгрэйв-сквер или на Плас де ла Конкорд, оставляя мсье Жоржа Фуайе ожидать на тротуаре следующего? Насколько часто перекрещивались жизненные пути этих людей, так, что они сами и не знали об этом, до того, как однажды им пришлось занять места в удобных поролоновых креслах авиалайнера № 10 и отправиться в рассчитанный по минутам рейс в точку Тихого океана, известную по координатам 1°4' южной широты и 82°9' западной долготы? Чтобы наблюдать там друг друга, ввергнутых в состояние нарастающей тревоги и ужаса, чтобы видеть, как незнакомые люди, охваченные муками боли и смерти, сбрасывают с себя скорлупу цивилизации, превращаются в животных и, забыв об условностях, сражаются за жизнь; а, возможно, в противовес этому, жертвенно прийти на помощь незнакомцу, чей взгляд когда-то, единожды в жизни, он всего лишь случайно перехватил над рядом накрытых столиков забытого ресторана в городе, оставшемся в пяти тысячах миль от места нынешней встречи?

Если у этих событий был какой-то единый шаблон, подумал Рейнер, то можно сказать, что почти сотня людей собралась вместе, чтобы объединить главный момент истины в своей жизни: смерть.

И если некоторым из них, как женщине и пилоту, удалось избежать ее – значит, в этом городе на Тихоокеанском побережье оказался самый необычный клуб в мире. Он был закрытым, новых членов туда не принимали, а единственным правилом было соблюдение молчания.

Рейнер оделся и вышел из гостиницы. К удивлению обслуживающего персонала, Рейнер перебрался сюда из пансиона поздней ночью. Отсюда лучше был виден город, порт и полуостров, протянувшийся на две мили в залив. На полуострове находились самые роскошные дома во всем Пуэрто, построенные много лет назад еще руководителями испанских колониальных властей вдоль специально проложенного шоссе на затененной полоске земли. Именно по этому шоссе умчался «мерседес» цвета слоновой кости, бледное пятнышко над темной водой гавани. Он провожал его взглядом, пока машина не скрылась за темным пологом банановых листьев.

Гостиница «Мирафлорес» была расположена выше, чем маленький пансион. С ее веранды лучше было наблюдать. Но сейчас Рейнер, преодолевая усиливающуюся с каждой минутой жару, карабкался вверх по лестницам, направляясь к бару Вентуры. Гнев и потребность в действии заставили отказаться от прежней осторожной тактики окольных расспросов и незаметного наблюдения. Насколько возможно, он будет действовать в открытую. Несмотря на обжигающий зной и ослепительно белые камни, он почувствовал облегчение от этого решения, как будто оно остудило ему голову.

Был еще один первостепенный вопрос, возникший уже из его раздумий о «закрытом клубе». Знают ли женщина и пилот о существовании друг друга? Или клуб действительно настолько закрыт, что даже его члены незнакомы между собой?

На оборотах ее фотографий (а их было три, все из разных источников) было написано «м-ль Жизель Видаль». Больше он о ней не знал ничего.

Вентура пытался починить вазу – одну из тех дешевых пестрых индейских поделок, которые продаются на всех местных рынках. Она, по его словам, упала от толчков неделю назад. Бар был открыт, но единственным посетителем был торговец резными фигурками из дерева слоновой пальмы, да и тот сидел на земле в углу, прикрыв лицо широкополой соломенной шляпой. Рейнер не мог угадать, что его сломило – виски или марихуана, да и не задавался этим вопросом. Он следил за Вентурой, который просматривал фотографии. Из гавани отчетливо доносился скрежет землечерпалки.

Вентура возмущенно отмахнулся от мух сплетенной из экзотической (для европейца) травы мухобойкой.

– Я не знаю этого человека, – сказал он по-английски и беспомощно поглядел на Рейнера. – Она упала вот так, – он звучно шлепнул мухобойкой по стойке, – как бомба. – Жидкий от жары клей сочился из-под крышки тюбика. – Теперь это просто мозаика-головоломка. – Он безнадежно пошевелил ручищей груду осколков.

– А этого? – спросил Рейнер, вытаскивая фотографию из середины пачки. Вчера вечером он потратил десять минут на то, чтобы подрисовать шариковой ручкой бороду к этому лицу. – Этого, с бородой? – Он говорил по-испански, чтобы Вентура не мог потом сказать, что неправильно понял его.

– Я не видеть этот человек никогда, сеньор. Вы хотите выпить? Есть перно. Я помню – перно и холод. – Он достал бутылку и направился к большому холодильнику за льдом.

– Вентура, – сказал Рейнер, отхлебнув перно, – я должен найти этого человека, потому что он должен мне деньги. Так много, что я дам вам пятьсот песо, если вы поможете мне найти его. Пятьсот.

Вентура не мог оторвать глаза от головоломки, в которую превратилась его ваза. Хотя, может быть, он просто не мог смотреть в лицо Рейнеру.

– Мне очень нужны пятьсот песо, сеньор, но я не знаю этого человека.

– Вы знаете человека с бородой…

– Много людей! Здесь бывает мно…

– Англичанин с бородой…

– Но вы показываете мне картинки без бороды…

– Он мог сбрить ее. Месяц назад здесь был человек с такой бородой; англичанин, с похожим лицом. Он был одет в белые хлопчатобумажные брюки и темно-синюю футболку; волосы и борода золотые. Рыжие. Ну?

Он вынул пять банкнот по сотне песо и увидел, что Вентура уставился на них, как медведь на бочку меду.

– Я очень хотел бы взять их, сеньор, но я не знаю этого человека и не могу взять деньги.

– Все, что мне нужно, это адрес.

Вентура молчал, но уже не притворялся занятым исключительно осколками вазы.

– Назовите мне кого-нибудь, кто знает его адрес, или, по крайней мере, мог бы его знать.

Он отвернулся и отступил на пару шагов, оставив деньги на стойке. Вентура весь вспотел, хотя стоял совершенно неподвижно; его большие руки застыли среди осколков, а лицо перекосилось как у ребенка, сломавшего игрушку. Тогда Рейнер сказал:

– Тогда скажите мне его имя. Только имя. – Линдстром должен был побеспокоиться о том, чтобы сменить имя, как побеспокоился о бороде, изменившей внешность. – За пятьсот песо.

Вентура задумался; его черные глаза были полузакрыты, он все так же не отрывал взгляда от осколков вазы. Мухи нервно ползали по стойке, но бармен даже не протянул руку за своей травяной мухобойкой.

– Скажите, почему вы не хотите говорить о нем?

Вентура вскинул свою львиную голову и посмотрел куда-то ему за спину. Рейнер видел в зеркале, что у него за спиной не было ничего, кроме висевшего на стене портрета президента Икасы. Черные глаза прищурились.

– Возьмите, – сказал хозяин, вновь опустив глаза и отодвинув купюры к краю стойки. – Вы не можете дать мне пять сотен песо просто так, ни за что. Ни за что.

Рейнер допил свой коктейль и поставил стакан около денег.

– Я остановился в гостинице «Мирафлорес», на улице 30-го августа. Вот мое имя. – Он написал его на белом краю одной из банкнот. – Пошлите туда кого-нибудь – я даже не смогу его увидеть. Пусть оставит там записку для меня. Тогда я не смогу сказать, что узнал что-то от вас.

Рейнер вышел из длинного зала и начал спускаться по залитой горячей медью солнечного света лестнице, где лишь ящерицы разбегались у него из-под ног, но не успел отойти далеко – шаркая ногами и поминутно спотыкаясь, его вприпрыжку догнал Вентура.

– Я не знаю этого человека. – Он сунул деньги в кулак Рейнеру. Тот нашел монету в один песо и дал Вентуре.

– Ну, хотя бы за выпивку я заплачу.

Он продолжил спуск. Показания Марша подтвердились. Вентура знал Линдстрома. Если бы толстяк был негодяем, то мог бы легко послать записку – любую записку с любым адресом, по которому Рейнер мог искать англичанина и выяснить, что он, должно быть, перебрался куда-то. Если он был честным человеком, то мог бы заработать, по крайней мере, одну из этих бумажек, дав полезный совет, типа: «Попробуйте обратиться к портовым властям на тот случай, если у этого человека есть лодка – бородатый англичанин может быть моряком, так часто бывает. Спросите Луиса или негра Н'Гами, или Tycapa, продавца лотерейных билетов, потому что они ходят сюда каждый вечер и могли бы видеть этого человека, если он, как вы говорите, бывает здесь. Ну, а я сам расспрошу других».

Вместо этого последовало упорное отрицание и поспешный возврат денег – возможно, чтобы соблазн не успел стать чрезмерно сильным. Это была большая сумма; значит, цена его верности Линдстрому должна была быть выше.

Рейнер неуверенной рысцой спускался к Авениде. Когда он наконец добрался до тени, глаза готовы были вылезти из орбит, а габардиновый костюм промок от пота. Он нашел бар и выпил два стакана фруктового сока, сказав бармену:

– Progreso!

– Viva! – Бармен, благонамеренно улыбаясь, поглядел на портрет эль президенте на стене. Правда, Рейнер думал не о прогрессе, достигнутом эль президенте, а о своем собственном прогрессе. Выйдя из бара, он направился в бюро Западного телеграфа. Рано утром на его имя пришла телеграмма из Лондона:

«Если не везет, пожалуйста, возвращайтесь».

Он отправил ответ:

«Прогресс. Остаюсь».

Посреди набережной был магазин, в котором торговали оптическими приборами. Он отправился туда и вскоре вышел, унося с собой десятикратный полевой бинокль 10x50, с просветленными линзами и противосолнечными блендами. В гостинице он расположился на веранде под тентом. Все окна были закрыты ставнями, из комнат не доносилось ни одного голоса, почти все автомобильное движение в городе прекратилось; никто не шел по тротуарам под деревьями, лодки в гавани были неподвижны. Тень была лишь под горизонтальными поверхностями – такими, как кроны деревьев и навесы. Дома же вовсе не отбрасывали тени. На экваторе был полдень.

Он методично обводил биноклем город, улицы и гавань, пропуская приземистую окружность арены для боя быков рядом с церковью. К северу от города, в устье реки, где, сверкая как литое серебро, вяло текла вода несколько женщин разложили утреннюю стирку для просушки, украсив кустарник цветными пятнами. С такого расстояния они казались мельче, чем осколки разбитой вазы Вентуры. Выше по течению Ксапури парили в вышине кондоры; чуть пошевеливая черными крыльями на поворотах, они описывали нескончаемые круги в надежде поживиться падалью.

За устьем реки в залив, на юг, уходил длинный полуостров – бело-зеленая лента, где дорога на протяжении двух миль бежала среди деревьев и ярких лиственных фонтанов банановых пальм. Многие здания были очень красивыми, с белыми стенами и балконами, украшенными тонкими, как рыбацкая сеть, решетками.

Он тщательно, по несколько минут изучал каждый дом; затем положил бинокль на небольшой металлический столик, опустил шезлонг и начал свою бессменную вахту. Мир превратился в круг, ограниченный объективом и рассеченный полосой дороги, на которой он в последний раз видел светлый «мерседес». В линзах она представлялась жидкой лентой, текущей и пульсирующей на волнах зноя, заполнявших воздух. Уже на первой минуте вахты пот потек по его лицу и принялся щипать глаза.

Он наблюдал в течение трех дней, и каждый вечер с наступлением сумерек спускался на полуостров и прохаживался по дороге, надеясь увидеть, как автомобиль отъезжает от одного из домов. Только уверенность, что женщина, которую он увидел ночью, была женщиной с фотографии, давала ему силы, позволявшие час за часом напрягать утомленные глаза и каждый вечер проходить по шесть миль, не имея даже намека на информацию.

Из Лондона пришла телеграмма:

«Прибывает Уиллис. Просим оказать всю возможную помощь».

Значит, компания решила, что теперь стоит оторвать сотрудника службы безопасности от сингапурских перевозчиков наркотиков. У Рейнера было двоякое отношение к этой телеграмме. В своей обычной сфере деятельности – аэропорту – он предпочитал разбираться с происходящим самостоятельно; с другой стороны, теперь, когда события начали довольно быстро развиваться, ему могла бы пригодиться помощь. Даже его свидетельства об опознании одной из пассажирок лайнера вместе с показаниями Марша было бы достаточно для того, чтобы возобновить официальное расследование и привлечь к делу Инспекцию по несчастным случаям Министерства авиации.

На третий день, за час до наступления вечерних сумерек, солнце окутала туманная дымка; океанский горизонт стал медно-красным. Воздух стал вязким, малейшее усилие вызывало одышку. Линзы бинокля постоянно запотевали, и глаза Рейнера налились кровью от напряжения бессменной вахты.

К пяти часам небо приобрело красно-бурый цвет кровоподтека, а из более низких районов города налетели насекомые. Теперь, когда солнечный свет оказался приглушенным, можно было дольше не отрываться от бинокля. Но по опыту жизни в Сан-Доминго Рейнер понимал, что сможет пробыть здесь, на террасе, вряд ли больше шестидесяти секунд. Первая капля дождя со звуком пули поразила металлический столик и забрызгала ему лицо; следом за ней начали падать другие. И в это время в поле зрения бинокля по ленте дороги вползло светлое пятно.

За последние несколько дней он видел еще два автомобиля такого же цвета: большой американский седан и «форд» – микроавтобус. Осторожно настроив окуляры, он совершенно точно убедился в том, что на этот раз по полуострову ехала открытая спортивная машина.

Стукнул ставень, открылась одна из дверей террасы, и оттуда рысцой выскочил служащий гостиницы.

– Сеньор! Дождь, сеньор – дождь начинается!

– Да.

Белое пятно равномерно перемещалось. Вот оно на несколько секунд скрылось за кучкой бананов и вновь появилось на дороге. Человек позади Рейнера все еще кричал насчет дождя, а крупные капли начали барабанить по камням и оставлять круглые темные отметки в пыли. Человек отчаянно снимал тент, торопясь свернуть холст прежде, чем дождь разойдется в полную силу и оторвет его от каркаса.

– Вы должны уйти внутрь, сеньор! Дождь!

– Да.

Его голова теперь была ничем не защищена, и капля сразу же тяжело ударила сзади по шее. Белое пятно ехало все медленнее, а потом и вовсе остановилось там, где дорога полуострова встречалась с изгибом Авениды-дель-Мар. Отвлеченный ударами дождевых капель и просьбами служащего, он все же смог заметить в автомобиле движение. Вот над ним появилась черное пятно: поднялась крыша, и автомобиль двинулся дальше.

При выборе гостиницы «Мирафлорес» он руководствовался тем, что с веранды открывался хороший вид на расположенную ниже часть города, на всю Авениду, в том числе и на тот ее участок, где четыре дня тому назад стоял светлый «мерседес». Остальное зависело только от удачи.

– Вас изобьет как камнями, сеньор! – Служащий побежал в конец веранды, чтобы сложить навес над откидным креслом. Теперь дождь лупил их обоих по головам; пол веранды сразу потемнел.

– Да.

Когда автомобиль проделал полпути по изгибу Авениды, Рейнеру пришлось встать и, чтобы тяжелый бинокль не дрожал, опереться на стену. Теперь уже можно было точно сказать, что автомобиль – «мерседес». Черный тент блестел от дождя и брызг, поднятых из-под колес. Водитель, похоже, спешил.

Улица 30-го августа, на которой стояла гостиница, упиралась прямо в Авениду; по садовой лестнице до нее можно было добежать за полминуты. Примерно на таком расстоянии – по времени движения – «мерседес» находился от перекрестка улицы и Авениды.

Если он останется здесь, то сможет увидеть, куда поехал автомобиль; конечно, при том условии, что «мерседес» не остановится на том же месте, где стоял четыре дня назад. Но если побежать, то можно будет первым успеть к перекрестку и остановить машину.

Дождь молотил по камням, сгибал и тряс ветки, покрытые пышными темно-красными соцветиями. Небо на глазах чернело. Это был трудный выбор с равными шансами.

– Сеньор! Уходите внутрь! Дождь будет…

Рейнер сорвался с места, сунул бинокль в руки служащего, а сам бросился к лестнице и побежал по ней вниз, хватаясь за каменные стены, чтобы удержаться на ступеньках, ставших от воды скользкими, как лед. По улицам уже бежали ручьи; какой-то человек, боясь наводнения, хлестал мула, понуждая его скорее подниматься в гору.

Он остановился, упершись руками в ствол дерева на тротуаре Авениды, где струи воды несли по камням лепестки сорванных цветов. Под широкими листьями все еще было сухо, и рев воды, обрушивавшейся на листья, звучал даже громче, чем двигатель несущегося автомобиля. Рейнер выскочил на шоссе, но «мерседес» уже поравнялся с ним. Впрочем, даже если бы мужчина оказался у него на пути, автомобиль при попытке остановиться неминуемо сбил бы его или же сам от заноса врезался бы в дерево. Серая грязь, смесь дождя и вулканической пыли, выброшенная из-под колес, с силой ударили Рейнера по ногам.

Он побежал вдоль шоссе, упорно стараясь как можно дольше удержать автомобиль в поле зрения, на сей раз ограниченном росшими на тротуарах могучими деревьями. На бегу он в такт шагам повторял номер:

– 14-PF-60… 14-PF-60…

Огромные листья сгибались под тяжестью воды и каскадами устремляли ее на землю. Пока он бежал от одного сухого пятна до следующего все шоссе покрылось водой; желоба переполнились, и вода хлынула на тротуары. Номер уже нельзя было разобрать; потом и сам автомобиль удалился, его формы стали менее четкими, но Рейнер все бежал, хотя наполовину ослеп от заливавшей глаза воды и промок до костей.

Несколько секунд он бежал с закрытыми глазами, а когда открыл их, оказалось, что автомобиль, окутанный тучкой разбрызганной воды, похож на бесшумный белый взрыв. Бежать стало заметно труднее, но тут бледное пятно свернуло в сторону, пересекло широкий тротуар и подъехало вплотную к домам, в окнах которых уже зажигались лампы. Неоновые рекламы расцвечивали мостовую, превращая ее в радугу. В отдалении хлопнула дверца машины. Это было то самое место, где он впервые увидел ее той ночью: бар-ресторан «Ла-Ронда». Подойдя к дверям, Рейнер перешел на шаг и немного выждал, пока дыхание успокоится. Вряд ли женщина видела, как он бежит за автомобилем. Он был просто незнакомцем, случайно попавшим в поисках укрытия туда же, где была она.

Два официанта, похожие на моль в своих белых куртках, выдвинулись в пятно мягкого, но сильного света ламп. Кроме них в зале была лишь одна фигура. Она оперлась спиной о стойку бара, стряхивая воду со светлых волос, и что-то говорила одному из официантов, пытаясь перекрыть тяжелый рев ливня за открытыми дверями.

Место походило на большую пещеру; ее мрак рассеивали бра, изливавшие желтый свет. Один светильник освещал длинные светлые волосы женщины. Когда она обернулась, чтобы рассмотреть вошедшего, глаза в свете лампы оказались ярко-голубыми, цвета зимородка.

Он подошел поближе и второй раз в жизни взглянул на холодную красоту лица, которое не давало ему покоя несколько дней.