Текст книги "Тайна вторжения (СИ)"

Автор книги: Абдурашид Саидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

«Задержание» ОМОНом

– Что мы будем делать? Может, уедем, или ты будешь настаивать на 8 августа? Спрашивает Сакинат.

– Только после 8 августа. День села не отменен. Со всех концов страны приедут сельчане, а я уеду?! Возможно, добираться нам придется тяжело, возможно дорогу на днях взорвут, чтобы блокировать здесь армейские силы. Будем добираться до Ботлиха пешком. Но мы останемся.

– А если повторится перестрелка? Если они займут район?

– День села состоится. В любом случае праздник не отменен. Праздник не идеологический, мы не будем праздновать оккупацию района мятежниками или несостоявшееся освобождение. 8 августа ДЕНЬ СЕЛА. Он не связан с режимом правления. Тлондода, как село было при коммунистах, есть при дерьмократах, точнее – казнокрадах, будет и при исламистах.

– Если, в самом деле, начнутся взрывы дорог, мостов, пойдет перестрелка – что мы будем делать?

– Успеем, – все вместе поднимемся в Тлондода, нет – вы в подвал, а я займусь гуманитарной деятельностью. Нейтральная гуманитарная деятельность, врачебная деятельность. Голодного покорми, раненому помоги, гонимого приюти. Аллаху Акбар!

– Да тебя тут же прикончат наши же!

– Кого ты имеешь в виду «наши»? Для меня и мятежники наши, и милиционеры наши, и солдаты наши. В этом и вся беда конфликта.

– Я имею в виду дагестанские силовые структуры, ФСБ, местную мафию.

– Но я стрелять не буду. Ни при каких обстоятельствах я оружие в руки не возьму. Если меня найдут мертвого с автоматом, – не верь, – подложили.

Вот так проходят последние дни отпуска. Отдохнули. Надо бы встретиться с военным комендантом. С тем, о котором сегодня говорил Саид-Хусен на молитве. Только – как? Не примет. Не станет дискутировать, не станет слушать. А то и посадит, как пособника. Наверняка знают, что я встречался с боевиками. Да и Шарип студент Университета Короля Саудовской Аравии. Для них все саудовцы – «ваххабиты». Короче, мы все ненормальные, нас будут сторониться. Нет. Примет он меня сам попросит немедленно явиться! У меня созрел план! Чтобы не тревожить домашних, – я ведь без разрешения мамы не могу выйти никуда, такой домашний арест, – я беру дочку, кинокамеру и направляюсь из дома.

– Куда это ты направился? – уставилась мама.

– Да я прогуляюсь с дочкой, пойду к речке.

Мы с Фатимкой прогулочным шагом движемся в сторону большой реки. На базарную площадь. К спортзалу. От этой площади поднимается ввысь тропа к краю Агвали, к единственной автодороге, пересекающей село от начала до конца, далее следующая к границе Грузии, заканчивающаяся в непроходимых ущельях, не доходя до Грузии. В 100–150 м от края села окнами на эту дорогу расположено РУВД, ныне штаб силовых структур. Поднимаясь по тропе к краю села, я включаю кинокамеру и снимаю расположение бронетехники на площади. Меня замечает российский офицер, но особого внимания не обращает. Продолжая снимать, поднимаюсь выше. Солдаты топят полевые печи, двое женщин в военной форме готовят еду. Несколько солдат поднялись на кузов КРАЗа и чистят ствол орудия. На краю дороги над нами несколько любопытных жителей Агвали наблюдают за техникой. Они сверху как на ладони видят и нас, и расположение армии.

– Доченька, когда мы поднимемся на ту дорогу, к нам могут подойти солдаты или милиционеры. Ты не бойся. Они просто хотят провести нас к одному моему знакомому. А он такой шутник, что хочет нас напугать. Будто нас арестуют, заберут в милицию, будут на нас кричать, ругаться. А в самом деле, – это шутка. Он давно меня не видел, соскучился по мне и хочет со мной поговорить, чайку попить.

– А зачем нас забирать в милицию? Он не может к нам позвонить и пригласить к себе, если он хочет тебя видеть?

– Нет, доченька, я же тебе говорю – он – шутник. Он любит преподносить сюрпризы. Как в кино. Сначала пугают, чуть ли не в драку лезут, а потом обнимаются, смеются и садятся пить чай. Так что ты не бойся. Те, кто придут нас приглашать к моему приятелю могут и в самом деле ругаться, руки могут мне скрутить. Но это будет игра, шутка. Ты не бойся.

Дочь обещала не волноваться. Она готова к спектаклю. Мы уже поднимаемся к дороге, меня еще не «берут». Странно, неужели агентуры нет в селе, ведь нас видят десятки людей. Помимо любопытствующих на дороге, десятки окон выходят на эту площадь. Поднял трубку и позвонил в милицию или в ФСБ: «Тут один тип снимает военную технику, не шпион ли?». Поднявшись до дороги, мы сворачиваем в сторону Агвали. Встречаю бывшую работницу РК КП СС, вечно улыбающуюся, обаятельную и веселую Рашидат.

– Сними, пожалуйста, меня, направь камеру на меня, – говорит Рашидат, и я выполняю ее просьбу.

– Разве нам нужны были эти «ваххабиты»? Зачем они нарушили наш покой, кто их звал? Посмотрите, что делается, к чему все идет? – не переставая, глаголет она.

На заднем фоне окуляра за спиной Рашидат я вижу, как два здоровенных мужика в камуфляжной форме бегут к нам. Я выключаю камеру, вешаю на плечо и продолжаю идти на встречу к людям в форме. Не убавляя темп, будто я убегаю, они подбегают ко мне, один из них без всяких слов хватает камеру.

– Стоп, камеру не трогать, она слишком дорогая, в случае чего не расплатишься. В чем дело?

– Что ты снимал? Почему ты ходишь с кинокамерой? – спрашивает один из них.

– Все понял. Я законопослушный гражданин, видимо сам того не понимая, нарушил какой-то порядок, а именно – снимал расположение воинской части. Ну что ж, я готов нести ответственность, признаю свою халатность и невнимательность к соблюдению Российского закона, готов следовать с вами к Вашему начальству. Там мы или сотрем запись, или уничтожим пленку при вас.

Один из них опять протянул руку к камере и попытался забрать у меня камеру.

– Нет, камеру я Вам не доверю, она моя, я ее сам донесу туда, куда Вы прикажете.

– Ты откуда сам? Кто ты? – спрашивает меня человек в форме, и мы делаем первые шаги в сторону Агвали, точнее в РУВД.

– Я отсюда. Я когда-то имел несчастье родиться здесь. А живу и работаю в Москве. Вы откуда сами?

– Мы тоже цумадинские.

– Что же мы тогда говорим по-русски? – и я перешел на аварский.

Прошагав мимо бывшего кинотеатра, куда мы в детстве иногда позволяли даже убегать с уроков, мы прошагали в милицию. Вокруг милиции сотни работников ВД в бронежилетах, все здание окружено ДЗОТами, на чердаках близлежащих домов, на крыше даже курятника Хасбуллы, жившего рядом с милицией, мешки с песком, за ними с направленными на главную дорогу автоматами постоянно лежат милиционеры. При входе во двор милиции КПП, при входе в само здание РУВД – КПП, проходим в коридор. Темно, суета, беготня, каждый о чем-то говорит, бегают по кабинетам. Меня провели в кабинет в глубине коридора справа.

– Товарищ капитан! Вот гражданин, снимал военную технику, – докладывают мои спутники на русском языке.

– Проходи, садись, спокойно говорит хозяин кабинета.

– Да, имею такой грех, готов повиноваться. Или забирайте кассету, или давайте я включу камеру на стирание и при вас сотру все, что снимал. Пока запись не попала к врагам.

– А что ты снимал?

– Базарную площадь снимал. И в прошлом году я ее снимал. Ну, так получилось… Давайте при вас я включаю камеру, к черту стираем эту запись.

– Ну, включай, – говорит хозяин кабинета.

Я перематываю пленку на самое начало, включаю «Запись» и спокойно кладу камеру на стол с закрытым объективом. В этот момент заходят двое, начинают докладывать:

– В ту ночь (ночь со 2 августа на 3, когда в 1. 5 км от Агвали шел бой) в Кучали где-то около часа ночи в одном из домов периодически включался и выключался свет. Нам об этом доложил житель поселка Кучали. Не сигнальные ли были эти мигания света в доме в столь поздний час? Не плохо бы обыскать и проверить хозяев дома.

Я в этот момент, проявив вежливость и культуру привстав, сказал:

– Я не буду мешать вашим разговорам, пойду перекурю на улице, пока камера стирает?

– Пожалуйста, идите.

Камера-то моя работает, значит записывает! Я покинул кабинет и у входа в РУВД под окнами курю. Тут я встречаюсь с торопливо выходящим из здания РУВД начальником Зикрулой. Он на ходу протягивает мне руку, говорит:

– Я в курсе о твоем задержании. Сейчас всеми управляет зам. министра. Неплохой он человек, только я тебя прошу, – не груби, объясни, все должно быть нормально.

Он помчался куда-то и через пару минут в таком же темпе зашел обратно. Я про себя думаю: «Может быть тот доносчик, который наблюдал за соседями в столь поздний час, САМ томился в ожидании «боевиков», сотрудничал с ними, в случае их успешного прорыва хотел присоединиться к ним? Зря органы его не арестовали до выяснения обстоятельств и причин его бессонницы». Тут я понял, что дальнейшие мои рассуждения пойдут по типу изложения Хармса или Войновича, и оборвал эту мысль.

Молодые, крепкие ребята из дагестанского ОМОНа, аварцы, даргинцы, кумыки, русские. Одни подходят к дежурному, другие выходят, суета. Некоторые останавливают взгляд на мне, тут подходит симпатичная девушка лет 20–25, разговаривает с капитаном:

– Я к Вам, вот мне передали, что лидер фундаменталистов Багаудин хочет со мной встретиться.

Тут я понял, что она и есть Эльмира Кожаева, корреспондент газеты «Молодежь Дагестана», которая встречалась и с Хаттабом, и с Н. Хачилаевым, и с Багаудином. В этот момент я слышу крики в коридоре:

– Выключай камеру, тебе говорю!

– Камера не моя, я не умею ее выключать!

– Выключайте кто ни-будь камеру! Кто велел включить камеру! Надо же было просмотреть, что там снято! Немедленно выключите камеру!

– Сам и выключай, что ты на нас кричишь!

– Ищите быстро хозяина, пусть выключит камеру!

Я быстро смотрю на часы. По времени почти все стерто. Но еще полминуты протяну. Я вхожу в тесный коридор. У кабинета, где я оставил камеру встречаю знакомого работника Малача. Спрашиваю его, мол, что за шум, что случилось? В это время подходит сам Магомед Омаров – зам. министра ВД РД.

– Сколько раз вам, болванам, я говорю заниматься своим делом! Ты что здесь делаешь?! – кричит он на Малача. – Идиоты! Ваша камера? – обращается он ко мне.

– Да, камера моя – отвечаю я, держа за руку дочку.

– Что вы снимали?

– Сейчас посмотрим, что я снимал. Да, то, что я снимал, наверное, уже стерто. Снимал природу, речку, людей.

– А зачем снимал?

– Я каждый год приезжаю сюда в отпуск, и каждый раз снимаю одни и те же места. Вот и в этом году решил снимать.

– Ты же снимал военную технику? Говоришь о природе.

– Так она на природе и стоит, – отвечаю я в тоне Жванецкого. – Надо же было ее в другое место, что ли ставить, чтобы никто не мог снимать. Тут же и природу, и технику какую-то перепутали. Не я же украсил природу БТРами и пушками – опускаю я голову, играя дурачка.

– Ты из Агвали? Иди немедленно отведи ребенка и возвращайся, мы разберемся для чего и для кого ты снимал расположение техники.

Мы кратчайшим путем идем домой. Я беру адаптер, ухожу из дома.

– Где твоя камера? – спрашивает Сакинат.

– У одного моего приятеля. Решили посмотреть съемки, пришлось вернуться за адаптером. Если хочешь – пойдем и ты, чайку попьем, познакомишься с моими друзьями?

– Нет, у меня сотни дел, мне некогда.

Удаляясь от калитки, слышу – мама спрашивает у Сакинат: «Куда он опять пошел?»

Я у РУВД. Дежурный мне говорит, что М. Омаров начал совещание в кабинете начальника. Жду минут 15. Ничего не меняется. Одному из проходящих офицеров говорю:

– Передайте, пожалуйста, Омарову, что хозяин кинокамеры явился, а то я боюсь, что меня за опоздание арестуют и дадут лет 15. А я давно здесь.

Тот тут же возвращается и рукой зазывает меня. Прохожу в кабинет начальника РУВД. Кабинет переполнен, негде сесть, М. Омаров сидит под огромным портретом Ф. Дзержинского на месте начальника. В кабинете полутьма – электричества видимо нет.

– Это я. Принес адаптер, чтобы просмот…

– Проходи, садись, Абдурашид. – прерывает меня Омаров и освобождает место справа от себя у окна.

– Спасибо, – я прохожу к свободному стулу и до того как сесть говорю – я не помешаю?

– Садись. Помню я тебя. Как ты мне тогда надоел со своими митингами в Махачкале!

– Я вас понимаю. У вас работа такая. Ничего не поделаешь.

– Я был тогда начальником Советского РУВД. Г. Махачкалы. Забери свою камеру, – протянул он камеру в мою сторону и положил на стол.

– Ваш подчиненный, шеф угрозыска, нынешний министр ВД Дагестана ведь приезжал за мной в Москву. Так что Вы сделали все, чтобы меня упрятать, а я сделал все, чтобы не попасть в ваши руки. Вы и судили меня в августе 1988 или 1989 года. Помешали «Московские новости».

– Ладно, не будем об этом. Что же получилось-то? Вот она, хваленная тобой демократия! Во что превратили республику, страну? Кругом бардак!

– Да, согласен. Но демократы тут причем? Власть у Вас. Правите балом Вы, коммунисты. Разве в руководстве Дагестана произошли какие-то изменения? Я то при чем тут? Все это из-за отсутствия покаяния за содеянное, да чего нам долго говорить. Вы можете оглянуться и посмотреть на портрет за вашей спиной – вот в чем причина. Для Вас и сегодня Дзержинский символ правопорядка, а фактически с него и начала работу мельница режима, которая перемолотила миллионы граждан.

– Давай о твоем районе говорить. Как вы допустили такое? Район на грани войны, бардак такой творится?

– Оружие распространяли начиная с 1990–91 года вы, работники МВД, КГБ. Вы вооружали, по крайней мере, закрывали глаза на то, как до зубов вооружались полукриминальные силы в республике, создавая бандформирования по национальным признакам. О том, что рано или поздно это оружие будет направлено против вас, я предупреждал вашего бывшего министра Полунина. Можете поднять газету «Дагестан» за март или апрель 1992 г. Антироссийские митинги в начале 1990-х годов в Махачкале проходили с попустительства МВД и КГБ республики. На одном из таких митингов участники абхазской войны во главе с Ю. Шанибовым, открыто призывали дагестанцев готовиться к войне с Россией. В это время руководители МВД и КГБ с руководством Ставропольского края, с которым был в те дни подписан Договор о дружбе, «отмечали» подписание этого «эпохального» документа. Я в те дни встречался и с зам. Министра ВД РД гном Беевым, с министром ВД М. Абдуразаковым, с начальником ГУВД г. Махачкалы Г. Гаджимагомедовым и говорил о недопустимости пропаганды войны на территории Дагестана. Вот когда вам надо было действовать, вот на что вам надо было обращать внимание. Что же касается нашего района – это не ко мне, – наклонившись, я посмотрел направо и нашел начальника Цумадинского РУВД и указал на него – это к нему вопрос. Я не имею к этому району никакого отношения, кроме пребывания во время летнего отпуска.

– Я о «ваххабитах», которые заполонили район. У нас в Мекеги, откуда я родом, лет 8–10 тому назад появились два бородача. Так мы с Гамидом (бывший министр финансов Дагестана, взорванный террористами) поехали в свое село, собрали джамаат у мечети, взяли этих двух бородачей и перед всем селом предупредили: «Если вы будете продолжать эту идеологию, даем слово перед всем селом – мы вас спустим с верхушки в-о-о-он того минарета!» С тех пор у нас в Мекеги нет ни одного «ваххабита». Почему вы так не поступили? Правильно поступает руководство Карачаево-Черкесии, которое выдворяет всех носителей этого бреда.

– Запрет это наиболее легкий для исполнения, не требующий ума метод, но последствия любого запрета, особенно запрета на мысль, идеологию, всегда плачевные. Была возможность не допустить этого в начале 1990 г., когда только начиналась травля «ваххабитов». Для этого нужно было прекратить разделение мусульман на «хороших» и «плохих», дать всем равные права и свободы, исключая призывы к насилию, на антиконституционную деятельность. Однако призывов к насилию со стороны традиционалистов вы не слышали, малейшее отклонение от норм «ваххабитов» преподносилось как ЧП.

– По-твоему, надо было им дать зеленый свет, соглашаться с ними?

– Государство у нас светское. Соглашаться с ними или не соглашаться, не меняет государственной линии. Не давать и тем, и другим выходить за правовые нормы. Всего лишь. Получилось так, что одним давали целые страницы государственных изданий, в которых они критиковали других, давали теле-и радиоэфир, других затыкали, не давая возможность высказаться, хотя бы опровергнуть клевету, опубликованную в подконтрольной не духовенству, а правительству Дагестана прессе. Вы, руководство республики сделали их изгоями, преследования и угрозы заставили Багаудина и его сторонников перебраться в Чечню. Что же Вы хотели получить, подарки и письма благодарности? Их экстремизм был ответной мерой на полное отвержение их властью, на клевету и дискредитацию, наконец, преследования.

– Багаудина никто не преследовал, ему никто не угрожал, он тоже имел возможность публиковаться в прессе и публиковался. Он имел возможность выступать по телевидению и не раз пользовался этой возможностью. Не надо говорить, что мы их ограничивали в чем-то!

– На счет свободы Вы сами себе противоречите, точнее Вы правду уже сказали. Угроза быть скинутым с высоты минарета – это не ограничение свобод, это не угроза жизни? Давайте поднимем подшивку любой республиканской газеты за любой месяц, к примеру, за 1993 или 1994 год и проанализируем статистику, – сколько антиваххабистских статей за месяц и сколько статей, авторами которых являлись бы представители Партии Исламского возрождения?

– Причем тут статистика, газеты? Вам давно надо было так поступить со своим Багаудином и с его несколькими сторонниками, а не сейчас! Тогда слово «ваххабизм» ни о чем и не говорило. Не было бы никакой надобности копаться ни в статистике, ни в газетах.

– Нет человека – нет проблем? Извините, здесь столько серьезных и занятых людей, я, наверное, вас задерживаю, я пойду, с вашего позволения?

– Нет, посиди. Ну, ты скажи, что сейчас, по-твоему, нужно делать? Убили нескольких работников ВД республики, мусульман, пролилась кровь. Мы это так оставим?!

– Я вижу только путь переговоров. (На слово «переговоры» у многих сидевших в зале лишь усмешка на лице). Переговоров с самим Багаудином. Он никого не убивал. Он ученый. Только переговоры и поиск компромисса может удержать нас от гражданской войны. Переговоры даже с дьяволом предпочтительны, чем бросать в пожар войны молодых, здоровых ребят.

– Да мы их всех до единого прикончим! Какие переговоры?!

– Вот у вас здесь я вижу сотни молодых крепких ребят, которые прикомандированы в Цумада. Среди них хоть один есть такой, что не жалко было бы его потерять? Хоть один есть, у кого не было бы матери, жены, детей? Ведь все они нам всем и их семьям нужны. Уничтожение тех не обойдется без жертв для вас. Ради сохранения жизни вашим работникам, нашим дагестанцам надо бы думать о бескровном урегулировании этого конфликта.

– Мы знаем где, по каким селениям они расположились, знаем, кто и где сейчас выжидательно осели, мы не оставим ни одного «ваххабита» в Дагестане! Что же ты не пойдешь, не поговоришь со своим другом Багаудином, может, ты его убедишь?

– Для этого нужны какие-то полномочия, с чем я пойду к нему, кто я такой?

– Какие полномочия тебе нужны? Езжай и все. Он же тебя знает?

– Чем я могу ему ответить на какие-то социальные требования, политические требования?

– Требований у него не может быть, он – никто! (Еще одна правда из уст высокопоставленного чиновника. Вот она, политика власти к религиозным инакомыслящим! Вот где корни конфликта! И это не сегодняшняя позиция, это начиная с 1990–91 гг.)

– Вот и начнется 1929 год. Точнее 1918 год. Вредными и ненужными Дагестану окажутся сотни и тысячи людей. Только по признаку бороды. По инакомыслию.

– Тут включился седоволосый молодой человек (лет под сорок) и задал мне вопрос:

– А что, до 1929 года все хорошо было у нас, да?

– Да, была разграбленная большевиками, разрушенная гражданской войной нищая, голодная страна. Готовились эшелоны раскулаченных. Готовились процессы против врагов народа. Все было прекрасно!

– А до 1917 года все было нормально?

– Возьмите не большевистскую статистику 1913 года. Потребительская корзина рабочего Путиловского завода была неподъемной, по сравнению с корзиной советского рабочего в годы процветания социализма. С начала века Россия шла семимильными шагами в передовые страны мира, по темпам развития не было ей равных в мире. Не хочу я ликбезом заниматься, читайте достоверную историю, а не легенды с мифами ВКП(б) с ЦК.

– По-твоему, революция испортила все, да?

– Вы до сих пор сомневаетесь? Вот потому то мы топчемся на месте, вот потому-то и одни беды наши сменяют другие. Вот где корень зла!

– Абдурашид, ты поедешь завтра к Багаудину? – включился опять Омаров М.

– Определенно ответить на этот вопрос я не могу. Я подумаю.

– Если решишь поехать, ты нам сообщи.

– Исход любой войны, любого конфликта, каким бы ожесточенным он не был, какие бы обиды не были в основе этого конфликта во все времена и на всех континентах, это – неизбежный мир. Сегодня есть жертвы. Но они не катастрофические, хотя, для матери не вернешь сына, для детей не вернешь отца. Эта трагедия родных и близких погибших, это горе для всех. Однако лучше мир после десятка жертв, чем после сотен. Если и после сотен жертв мы не придем к миру, мы к нему придем после тысяч жертв, после катастрофических для целого социума разрушений, бед и лишений. В масштабе истории мы все окажемся глупыми пешками, слепыми исполнителями чьего-то политического заказа, замысла и козней. Мне бы не хотелось, чтобы так было. Нельзя допускать гражданскую войну в республике, нельзя допускать крупномасштабные военные действия на Кавказе, переговоры и компромисс сегодня, это выигрыш в историческом масштабе. Все же мне хочется мудрых действий, а не решительных. Это мое мнение и моя позиция. А я всего лишь один из…. Решать вам. Мы не настолько богаты, чтобы допустить на нашу землю войну. С вашего позволения я покину вас.

– Завтра свяжись тогда с нами, – сказал Магомед Омаров, пожал руку и я вышел из кабинета начальника РУВД. Со мной из кабинета вышел и сопровождал меня почти до моста тот самый седоволосый молодой человек. После многочисленных его вопросов, в том числе и на счет даты моего отъезда из района и вылета в Москву. Я спросил его, откуда он родом и кем он работает в районе?

– Я с Гергебильского района. Работаю в Цумадинском ФСБ.

– На счет даты своего отъезда я его дезориентировал. Мы попрощались на неожиданном для меня тоне:

– Встретимся тогда 15 августа в Махачкале, – многозначительно сказал он мне.

А 15 августа, иншаллах, я буду уже в Москве. Хотя, задержать меня в Махачкале для них ничего не стоит. Держать в поле зрения меня – не надо даже особо стараться.

На следующий день я встретился с имамом Агвалинской мечети Саид-Хусеном, который мне посоветовал не ехать на переговоры. Объяснил он это так:

– Вчера я был у Багаудина. Он готов на переговоры, но с условием, что М. Омаров гарантирует ему эфир на республиканском телевидении в виде дискуссии или обращения к дагестанцам. Он хочет объяснить свою позицию дагестанцам, готов на любые дебаты с участием любого государственного или религиозного деятеля республики. После этого – переговоры с представителями власти. Он тебе то же самое и скажет. Это первое. Второе, что я тебе особо хочу подчеркнуть, – после переговоров с Багаудином на обратном пути нашу машину обстрелял милицейский пост. Я ведь поехал туда по поручению М. Омарова! Еле вышли из этой ситуации. Тебя на обратном пути или там же, у мятежников, могут прикончить и вину свалить на них. Объективное мнение, правдивый взгляд на эту проблему им (власти – авт.) не нужен. Твой подход к любой такой проблеме нестандартный и исключительно всегда неприемлемый для власти. Потому я категорически против твоей поездки к Багаудину.