Текст книги "Я ползу сквозь (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Кеннету, – поправляет Густав.

– Да, Кеннету.

– Он выбрался. И рассказал мне, как выбраться. Только про горючее ничего не говорил.

– Ты же им про это не рассказывал?

– Нет.

– И вообще, что такого крутого в кучке людей с высоким ай-кью? – спрашиваю я. – Посмотри на Гэри. Может, он и умный, но очень мерзкий.

– У умных людей часто проблемы с социализацией. Это в нас заложено.

– В нас?

– У тебя проблемы с социализацией, у меня проблемы с социализацией, дальше что?

– Дальше то, что мы с тобой не мерзкие.

Густав берет минуту на размышление:

– Сложно привыкнуть, столько новой информации.

– Мы с самой первой минуты здесь начали врать, – напоминаю я. – Они нам не доверяют.

– Врать начала Патрисия.

– А потом и мы.

– Я просто решил подыграть.

– Может, мы не такие умные, как думали, может, нас легко свернуть с пути истинного, уж не знаю, но мне здесь не нравится. Я тут всего полдня, и мне уже не нравится.

Гэри свистит нам, как собакам. Пора допрашивать гениев.

– Расскажу им о тревогах, – решаю я.

– Я расскажу им, кто присылает предупреждения, – решает Густав.

Я глубоко вдыхаю:

– Густав, ты же не можешь знать наверняка. У тебя недостаточно научных фактов.

Мы идем к зданию столовой. На ходу Густав касается моей руки. Я отстраняюсь. Сегодня я какая-то дерганая. Я хотела прилететь сюда, но теперь не хочу здесь находиться. Густав хотел прилететь и вернуться, а теперь хочет остаться. Мы пара запутавшихся в себе новоприбывших.

– Это Чайна, – заявляет Густав. – Я ей не доверяю.

Хорошо, что мы не держимся за руки.

– Откуда ты берешь сведения? – ору я. – Ползаешь с насекомыми?

Густав ошеломлен. Кажется, я никогда еще на него не орала.

– Чайна твоя подруга! Мог бы и получше ее знать!

Густав останавливается у самого здания и опускает голову:

– Прошу прощения. Ты права.

– Она умнее, чем весь этот умный город! – продолжаю я.

– Иногда я завидую ее умению находить слова, – признается Густав.

– Неправда. С ее словами тебе передалось бы и ее невезение, и тебе бы никто не верил. Если бы ты научился находить слова своим собственным способом, тогда все могло быть иначе. А Чайна никогда не победит. Она может только глотать себя.

– Ты же знаешь, что произошло?

– Знаю.

– Как думаешь, она когда-нибудь оправится?

– Кто из нас когда-нибудь оправится?

– Не знаю, – отвечает Густав.

– Она рассказывала тебе про Фуэнтеовехуну?

– Нет.

– Когда вернемся, расскажет.

– Что значит, «когда вернемся»?

Внутри несколько комнат. Похоже на церковь без бога. В одной комнате с нами сидят еще шестнадцать человек. Среди них и Марвин, наконец отнявший руку от гипотетического местонахождения органа вины. Среди них Гэри в облаке самодовольства. Имен остальных я даже не слышу: они представляются названием своей науки и местом, где они ее учили. «Физика, MIT. Биология, UCLA. Музыка, Беркли. Нейробиология, Пенсильванский. Право, Гарвард. Поэзия, Нью-йоркский. Экономика, Йель. Абстрактная живопись, Королевский колледж искусств, Лондон. Архитектура, Корнелл. Шеф-повар, Culinary Institute Lenôtre. Математика, Стэнфорд. Психология, MIT. Философия, Гарвард. Ботаника, Тринити. Астрономия, Кембридж. Химия, Корнелл». Наверно, это все должно было нас впечатлить. Я не впечатлена. Густав, наверно, тоже.

Потом они спрашивают нас, как мы живем. Мы рассказываем, что не смотрим телевизор, хотя большинство смотрит и это не так уж плохо, хотя по большей части ужасно. Мы говорим, что нам плевать на моду и культуру, и в доказательство я показываю на свой халат. Мы рассказываем о войнах, в которых сражаемся, потом я рассказываю о войне в Конго, и им, кажется, неинтересно. Также их не интересуют мексиканские наркокартели и войны на востоке. Кто-то из них фыркает, когда Густав упоминает Сирию, и им совершенно плевать на цунами, ураганы и землетрясения. Даже на катастрофу с ядерным реактором плевать. Они расспрашивают нас про интернет. Густав отвечает, что там много информации и это вообще чудо. Я добавляю, что от него бывает больно и там куча порнографии. Комната смеется. Все просто животики надрывают.

– Разве у вас здесь нет интернета? – спрашивает Густав.

– Мы сами себе интернет, – отвечает Гэри.

Комната снова разражается хохотом. Смеются даже стены. Светильники позвякивают в такт.

– Ну… – Густав старается тщательно подбирать слова. – Вы же не можете знать столько, сколько знает интернет.

Нас с Густавом подбрасывает и начинает швырять в разные стороны, как шарики для пинг-понга в автомате. Мы в прыгающем доме гениев. Шестнадцать местных жителей остаются на стульях, но нас швыряет и подкидывает, впечатывая то в пол, то в стены, то в потолок, пока они не отсмеются. Летя от стены к стене, я ловлю себя на желании препарировать их всех. Найти у них печень. Высушить их. Жаль, что я не взяла с собой книгу «Как общаться с людьми, которых терпеть не можешь», которую мама с папой подарили мне на Рождество.

Когда мы приземляемся, по лицу Густава течет кровь. Он обмакивает в нее палец, чтобы проверить, кровь это или пот. Оказывается, и то, и другое. Я достаю из кармана халата салфетку, осторожно вытираю ему лоб от толстого слоя пота и прижимаю салфетку к маленькому порезу над его правой бровью.

Они расспрашивают нас про школу. Мы рассказываем о тревогах.

– Каждый день? – спрашивает один из них. – Тревога звучит каждый день?

– Да.

– И вы выходите наружу?

– Да, – отвечает Густав.

Я вспоминаю, как он стоял под черным орехом. Вспоминаю, что мы с ним – живучие сорняки. Я рассматриваю шестнадцать ученых и не знаю, кто они.

– Нам приходится выполнять тесты снаружи, – рассказываю я. – Даже когда идет дождь.

– Это же просто вода, – удивляется Марвин.

– Вы наверняка хорошо справляетесь, – говорит другой. – Вы оба достаточно умны.

– Но тесты нужны не нам, – замечает Густав. – А им.

– Для оценки, – добавляю я.

В моей голове звучат мысли Густав: «И сейчас нас тоже оценивают».

– Кто вас оценивает?

– Компания, – отвечает Густав.

Шестнадцать взрослых сверлят нас глазами. Мы отвечаем тем же. Потом один из них нажимает кнопку в кресле, и между нами и ими опускается стена.

Голос Густава в моей голове произносит: «Наверняка они по-прежнему нас видят. Сидим смирно».

– Хорошо, – отвечаю я.

«Ты слышишь мои мысли?» – спрашивает Густав у меня в голове.

«Да», – думаю я, но он не слышит, и я шепчу:

– Да.

Он, похоже, встревожен, так что я добавляю:

– Не волнуйся. Особо рыться не буду.

Мы спокойно сидим три минуты. Густав мысленно разговаривает со мной. Он думает: «В этих людях нет ничего исключительного, они просто трусы».

Я хочу спросить Густава про горючее, но сквозь загадочную гениальную стену нас наверняка услышат, так что я просто смотрю перед собой. Я складываю руки на коленях, как будто зашла сфотографироваться на документ. Мы ждем. В моей голове Густав рассказывает: «Кеннет сказал, что у моего полета будет миссия. Я не знал, какая именно, но любая миссия лучше экзаменационной недели. Я думал, тут все будет иначе. Может, тут правда все иначе. Может, здесь наше место. Может, нет. Я пока не понял».

Стена со щелчком поднимается. Гэри стоит, а остальные пятнадцать человек по-прежнему сидят.

– Где вертолет? – спрашивает Гэри.

Прежде чем я успеваю что-то сказать, Густав отвечает:

– Мы разбились.

– Где?

– В трех днях пути отсюда. Не знаю, в какую сторону. Помните, мы сказали, что три дня шли?

– У вас не осталось никаких ран от крушения.

– Это деревья, – отвечаю я, вспоминая слома мамы. – Деревья спасли нас. Хотя я подвернула ногу, пока слезала, а Густав слегка ударился головой.

Густав потирает висок. Гэри оценивающе наблюдает.

– Первым делом надо найти вертолет, – говорит он. – Завтра же начнем поиски.

Я слышу, как Густав пытается подобрать слова, чтобы спросить, уничтожат ли его, но прежде, чем он произносит хоть что-то, кто-то из ученых нажимает на кнопку и снова опускается стена.

Мы с Густавом сидим и смотрим прямо перед собой.

– Они его сломают, – шепчу я. – Точно сломают. Надо отсюда выбираться.

Густав кивает, как будто размышляет, верить мне или нет.

Когда стена снова отъезжает к потолку, шестнадцати гениев уже нет. Комната пуста. Густав смотрит на меня и протягивает руку. Взявшись за руки, мы выходим через главную дверь, открывшуюся перед нашим носом и закрывшуюся за спиной.

Снаружи на двери тщательно выписано от руки послание. Красной краской выведено: «Обратных рейсов нет».

========== Чайна Ноулз – рано утром в пятницу – обновление ==========

Для Станци. Стереть, стереть, стереть-2

Есть дырочка: ты скрепку разогни и внутрь просунь,

И мир сотрет всю память.

Дорогой к остановке станет он

В ночи, когда спит даже мужчина

Наш опасный из куста.

Надежным местом станет для тебя

И для таких, как ты, ведь даже монстры

Хотят перед экзаменом поспать.

Я стараюсь не срываться на бег. Пытаюсь контролировать ситуацию: кишки внутри, я снаружи. Я новенькая.

Я никому не оставила записки, даже сестрам. Я буду скучать, зато им достанется больше маминого внимания и еще одна комната. Я пишу Шейну, он отвечает, что ночует дома у друга, тоже в Нью-Йорке, и просит написать, когда доберусь. Первый автобус выходит в 3:45 утра и прибывает в шесть. Я отвечаю, что буду к шести. И добавляю: «Если хочешь, встречай у портового управления». Но он, видимо, уже отключил телефон и не отвечает.

У света фонарей странный оттенок. Кажется, я никогда раньше особо не приглядывалась. Он какой-то янтарно-розовый, и мне кажется, что я иду по полю будущего. Возможно, наше стандартное пригородное товарищество это и ждет. Может быть, оно регенерирует, как печень. Может быть, оно проглотит нас заживо, и мы будем чувствовать жжение кислоты, распадаясь на молекулы. Станци бы сказала, может такое быть или нет. Я жалею, что не оставила ей записку. Если она когда-нибудь вернется, я хочу, чтобы она знала, что со мной все хорошо. Она умная и наверняка поймет, куда я исчезла.

Я слежу за тем, чтобы не вывернуться обратно. С каждым шагом становится легче. Мне уже хочется попробовать разговаривать вслух, и я предвкушаю, как дойду до остановки, пойду покупать билет и скажу кассиру «Доброе утро», а потом поздороваюсь с соседями по автобусу.

Когда я дохожу до остановки, меня практически подрезает какой-то бизнесмен – хотя меня отчетливо видно. Я думаю, что он, наверно, хочет придержать мне дверь, но он заходит, и дверь захлопывается за ним. Я трогаю пальцем свое предплечье, чтобы убедиться, что не исчезла. Надоело быть невидимой. Бизнесмен как раз оплачивает билет, когда я встаю следом.

– Доброе утро! – здороваюсь я, и они с кассиром окидывают меня такими взглядами, как будто я сказала что-то непристойное. Вместо того чтобы проглотить себя, я здороваюсь более нейтрально: – Привет.

Кассир смотрит на меня и улыбается той улыбкой, которой и должен улыбаться кассир в 3:35 утра. Возможно, мне удалось капельку улучшить ему настроение. Я беру на заметку то, что чувствую при этом. Мне приятно, что можно капельку улучшить человеку настроение одной простой фразой. Я собираюсь было написать в автобусе стихотворение под названием «Вещи, от которых мне приятно», а потом решаю, что стремиться сделать себе приятно – эгоизм. Покупая билет, я гадаю, стыдится ли кассир, когда ему приятно. Я иду в туалет на задворках крошечного автовокзала и гадаю, стыдно ли маме, когда в нашем подвале вопят от боли, и стыдно ли моим младшим сестрам лакомиться мороженым и печеньем или что они там еще делают, чтобы радоваться жизни.

Подходит автобус, я протягиваю водителю билет.

– Тебе точно не надо сегодня в школу? – спрашивает он.

– Точно.

Он смеется, как будто спрашивал не всерьез. Я тоже смеюсь, и мой рот с трудом открывается для смеха. Кажется, я не смеялась уже много лет. Я спрашиваю себя, почему Тамака де ла Кортез все еще умеет смеяться. Я думаю обо всех бывших спутницах синоптика. Если бы рядом со мной был Густав, он бы нанес данные на графики. Если бы рядом была Станци, она бы рассказала о физиологических обоснованиях смеха и неспособности смеяться. Если бы рядом была Лансдейл, она бы напекла потрясающего печенья.

– Ты заходишь или нет? – спрашивает стоящий за спиной бизнесмен. Он даже слегка подталкивает меня, как будто автобус может уйти без него, хотя водитель все еще ходит снаружи и закрывает дверцы багажного отсека.

Я застываю и оборачиваюсь:

– Вы что, меня толкнули?

Мы зацепляемся взглядами, и ему, похоже, искренне жаль. Когда я была изнанкой девушки, я заслуживала такого отношения. Теперь я – это я, и, наверно, заслуживаю звания человека. Бизнесмен почти извиняется. Я вижу это в глубине его глаз. Как плакат на самолете, пролетающем летом над пляжем: «Прости… прости… прости». Но он не произносит этого вслух, а только машет рукой: мол, шевелись.

Хотя автобус совершенно пуст, я вжимаюсь в подлокотник кресла и пропускаю его. Потом, когда он садится и в автобус заходит водитель, я оглядываю шестьдесят пустых кресел, подхожу к бизнесмену и показываю на кресло рядом с ним:

– Можно я здесь сяду?

Теперь я точно вывернулась на нужную сторону. Какое прекрасное чувство.

– Чего?

– Можно я здесь сяду?

– Может, сядешь где-нибудь еще? Автобус пустой!

Я сажусь через проход от него, поднимаю подлокотник между креслами, прислоняюсь спиной к прохладному оконному стеклу, вытягиваю ноги и внимательно смотрю на него. Через десять минут он собирает вещи и пересаживается. Я выжидаю пять минут, снова сажусь напротив и продолжаю пялиться. Эта игра продолжается до самого Нью-Йорка. Бизнесмен все сильнее и сильнее раздражается. Я прерываюсь только для того, чтобы написать стих:

Вещи, от которых мне приятно

Смотреть на незнакомцев и видеть их насквозь,

Ведь их читать мне легче инструкции от пиццы.

И знать, что, их разрезав на ровные кусочки,

Найду внутри плакат: «Прости… прости… прости».

Я поднимаю взгляд: оказывается, настала очередь бизнесмена на меня пялиться.

– Думаю, прекрасный будет денек! – замечаю я.

– После обеда обещали дождь, – отвечает он.

– После обеда всегда дождь.

========== Станци – раннее утро пятницы – горючее в Месте Прибытий ==========

Посреди ночи кто-то будит меня от глубокого сна со сновидениями. Это Патрисия. Она стоит у моей кровати и смотрит, как я сплю.

– Я не смотрю, как ты спишь! – шепчет она. – Ты мне нужна. Вставай.

Я встаю и натягиваю одежду.

– Халат оставь, – говорит она, когда я начинаю натягивать поверх одежды согретый теплом тела халат, в котором спала. – Он белый. Нас заметят.

Я точно знаю, что не могу остаться без халата. Она, должно быть, понимает меня, потому что терпеливо ждет, пока я сниму одежду, надену под низ халат и прикрою его чем-нибудь более темным.

Выходя из дома на дереве, она сообщает:

– Мы собирали горючее.

Я еще просыпаюсь после фазы быстрого сна. «Мы?» – думаю я.

– Мы ждали этого дня.

– Вы ждали пятницы?

– Мы ждали дня, когда у нас появится вертолет. Сегодня моя очередь. Мы вчера решили.

– Вы улетаете по очереди?

– Вертолет не выдержит всех одновременно. Приходится по одному.

– Я вижу его по вторникам.

– Я помню.

– А вы видите его каждый день, да?

– Да.

– А другие?

– Тоже каждый день. Но ваш вертолет они не нашли. Пока что.

– Как вы собираете оружие? – спрашиваю я, но, взглянув на Патрисию, вижу, что она плачет, и прошу прощения.

Она достает из кармана ветровки крошечную баночку, открывает, подносит к щеке и ждет, пока туда скатится слеза. Потом завинчивает крышку и ведет меня к лесу далеко за деревней гениев. Интересно, она знает, что вертолет может поднять только нас с Густавом?

– Он выдержит еще ровно шестьдесят три с половиной килограмма, – сообщает Патрисия.

А как же вещи?

– Значит, вещи оставим.

А мы не разобьемся?

– Мы не разобьемся. Я понимаю, что ты волнуешься.

Интересно, как она поняла?

– У тебя на лице все видно.

Я представляю себя человеком-водоворотом, непрерывно выворачивающимся с одной стороны на другую и обратно, как Чайна, так что даже мое сердце постепенно выворачивается.

– Странные у тебя мысли. Не знаю, как бы это выглядело.

Я отвечаю вслух:

– Как автокатастрофа. Или бомба. Или стрельба в школе. Как записка: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет».

Тут Патрисия снова останавливается и достает баночка. Она собирает туда слезы и предлагает мне тоже поплакать; я отвечаю, что никогда не плачу. Потом рассказываю ей сон, от которого она меня оторвала. В этот раз было всего два гроба – маленький и совсем маленький.

– Что это значит? – спрашивает Патрисия.

Я мысленно отвечаю: «Это значит, что могло быть хуже».

В Месте Прибытия есть волшебное место. Я не верю в магию, значит, она объясняется какой-то геологической или химической причиной. Утром спрошу Густава. А пока я сижу и смотрю, как Патрисия и еще двое, эксперт по праву и гениальный математик, собирают в баночки слезы. Никто не говорил гадостей, от которых они бы могли расплакаться. Никто их не бил. Никто не подал заявление о расторжении брака с ними. Никто не заставил их проходить стандартное тестирование. Никто не прислал предупреждение о бомбе. Они просто пришли сюда, встали в волшебное место и начали плакать. Я предполагаю очевидное – что слезы и будут топливом вертолета.

– Не совсем, – отвечают Патрисия.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, как вы сюда прилетели? И почему сбежали из дома? Зачем вы прилетели в место, о существовании которого даже не подозревали?

Они проливают сотню слез, а я думаю над ответом. У меня их множество: «Скука, свобода, тревоги, ответы, мужчина из-за куста, Густав…»

В моей голове раздается голос Патрисии: «Это все как-то связано с твоим сном про два гроба, так?»

– На каникулах родители ездят со мной в жутковатые места, – начинаю я. – Иногда в отелях есть бассейн, но мы не купаемся в знак уважения к мертвым.

Я вспоминаю два гроба из сна – маленький и совсем маленький. В грудной клетке появляется такое ощущение, как будто там что-то сверлят. Трое гениев плачут много часов. После того, как набирается три полных баночки слез, их тщательно завинчивают и закапывают и мы вчетвером выходим из места плача. Я чувствую облегчение. Там я все время чувствовала сильную боль, хотя и не плакала.

Математик и эксперт по праву расходятся в разные стороны. Патрисия просит меня подождать снаружи, пока она не залезет в домик, и досчитать до сотни. Не успеваю я добраться до пятидесяти, как дверь открывается и выходит Густав.

– Сегодня улетим, – говорит он. – Возьмем с собой Патрисию, – говорит он. – И надо будет все-таки написать экзамены. Наверно, в понедельник.

========== Интервью, выпуск третий – пятница ==========

В пятницу мужчина с первым лучом рассвета скатывается с гигантской кровати в номере отеля, идет в ванную и мочится так громко, что будит лежащую под одеялом женщину.

Интервью первое. Лансдейл Круз

– Ты что, не любишь рано вставать? – спрашивает мужчина.

– Нет, – она зажмуривается и снова залезает с головой под одеяло.

– Хочешь, закажем завтрак в номер?

– Нет.

– Здесь великолепные яйца Бенедикта, – замечает мужчина. – Взять тебе тарелку?

Она что-то отвечает, но из-под одеяла не слышно. Мужчина заказывает в номер две порции яиц Бенедикта и кофейник, а потом прыгает на кровати, пока девушка наконец не высовывает голову наружу.

– Пошел в жопу! – кричит она.

– Ой, да ладно тебе.

Она смотрит на него во все глаза. «Ой, да ладно тебе»?

– Не будь маленькой лентяйкой!

– Маленькой лентяйкой? – переспрашивает она. – Тебе что, девяносто? Так больше не говорят.

– А я говорю.

– Ну и пошел в жопу! – повторяет она.

– Ой, да ладно тебе, – повторяет он.

Лансдейл с трудом садится. Ее волосы оплели подушку и, как виноградная лоза, вскарабкались по спинке кровати. Она разматывает локоны, намотавшиеся на прикроватную лампу и спрашивает:

– Все вы говорите только «ой, да ладно тебе». – Мужчина растерян. – Других способов добиться своего у вас, видимо, нет.

– Вчера вечером ты сказала мне, что хочешь чего-то серьезного, – спрашивает мужчина. – Помнишь?

– И с тех пор мои волосы выросли на три метра, ага.

Лансдейл берет свой телефон и фотографирует мужчину в одних трусах. Потом улыбается.

Через полчаса приносят завтрак, и Лансдейл задумывается, что, возможно, не хочет выходить за этого мужчину.

«Он сморкается в душе, а еще лысеет. Думаю, я достойна лучшего».

Интервью второе. Школьный секретарь

На всех дверях школы висит табличка: «Не входить. Идет тестирование». Секретарь не пускает мужчину в здание. Когда он звонит в домофон третий раз, она встает из-за стола и одними губами произносит: «Уходите». Он помахивает удостоверением журналиста.

– Что вам нужно? – спрашивает она по домофону.

– Я приходил вчера и позавчера. Я делаю сюжет о пропавших детях.

– Их уже нашли. Уходите.

– Их нашли? – переспрашивает он. – Мне нужны подробности.

– Идите купите чертову газету, – советует секретарь.

Интервью третье. Старик в магазинчике

– У вас есть газета со статьей о том, что пропавшие дети нашлись? – спрашивает мужчина. – Я загуглил по дороге, но там ничего нет.

– Я не читаю газет, – отвечает старик. – И уж точно не сижу в этом вашем интернете.

Мужчина берет местную газету и начинает ее листать.

– Тут вам не библиотека! Либо покупайте газету, либо не покупайте. И только потом читайте.

Мужчина вздыхает. Оператор спрашивает, не переставая снимать:

– Вы знаете что-нибудь про Густава и его вертолет?

– Возможно, – отвечает старик.

– Вы знаете Густава? – продолжает оператор.

– Я всех знаю. Я знаю все товарищество.

Мужчина кладет газету на стойку и добавляет к ней доллар.

– Доллар тридцать пять, – отвечает всезнающий старик.

Мужчина кидает сверху два четвертака и уходит к себе в машину. Оператор остается и продолжает снимать.

– Вы верите, что Густав действительно построил вертолет? – спрашивает он.

– Этот парень мог построить что угодно. Он гений.

– Это мы уже слышали. Еще мы слышали, что во вторник Густав и _____ улетели на вертолете. Некоторые добавляют, что он был невидимый.

– Невидимый? Не. Я своими глазами видел, как Густав летел мимо. Девочка в докторском халате была с ним.

– Значит, вертолет настоящий?

– Но вы его не увидите, – отвечает всезнающий старик. – Если вам не нужно.

У машины мужчины очень громкий клаксон. Оператор подпрыгивает. Он перестает снимать и берет камеру под мышку.

– Спасибо, – произносит он, – что побеседовали с нами.

– С ним я не беседовал, – поправляет старик. – Только с тобой.

Снова звучит клаксон.

– Прошу прощения, что он такой нетерпеливый. Он просто из Лос-Анджелеса.

– А я слышал, что из Огайо, – отвечает всезнающий старик.

Когда оператор наконец садится в машину, мужчина жалуется:

– Я планировал к этому времени уже вернуться в Лос-Анджелес.

– Может, ну его, этот сюжет? – предлагает оператор. – Мы так толком и не продвинулись.

– Нужно найти этого Кеннета, – говорит мужчина. – Мне думается, он нам все расскажет.

Интервью с четвертого по седьмое. Соседи Кеннета

– Вы знаете, где живет Кеннет? – спрашивает мужчина.

– Да.

– Можете показать?

– Нет.

– Вы знаете, где живет Кеннет? – спрашивает мужчина.

– Да.

– Можете показать?

– Нет.

– Вы знаете, где живет Кеннет? – спрашивает мужчина.

– Да.

– Можете показать?

– Нет.

– Вы знаете, где живет Кеннет? – спрашивает мужчина.

– Да.

– Можете показать?

– Нет.

Интервью восьмое. Мать Чайны Ноулз

Мать Чайны одета в костюм для бега из лавандового велюра.

– Она сбежала. Сегодня утром.

Мужчина делает обеспокоенное лицо:

– Она уехала искать своих друзей?

– Каких друзей? – удивляется мать.

– Густава? _____?

– А, я сомневаюсь. Полиция заявила, что она посреди ночи села в автобус до Нью-Йорка.

– Как вы думаете, Густав и _____ тоже там?

– Чайна искала место, где можно слиться с толпой. А эти двое искали место, где можно выделиться, – отвечает она. – Вы что, снимаете?

– Да, – отвечает оператор.

– Вообще-то, сначала вы обязаны спросить разрешения!

Мужчина начинает объясняться, но она хлопает дверью.

Интервью девятое. Родители Станци

Мать Станци открывает дверь вся в крови. За ее спиной стоит отец Станци и держит в руках маленького плюшевого кролика.

– Что случилось? – спрашивает мужчина.

– Вы о чем? – в голос спрашивают родители Станци.

– Произошел несчастный случай?

– Да. Да! – в голос отвечают родители.

Оператор берет в руку телефон:

– Вызову 911.

– Уже слишком поздно, – отвечают родители.

– Но вам явно нужна помощь! – возражает оператор.

– Да. Да, нужна, – отвечают они. – Но она не приходит.

Мужчина рассматривает их и не может понять, настоящая кровь или нет.

– Это настоящая кровь? – спрашивает он.

– Любая кровь ненастоящая, если всем плевать, – отвечают они.

Интервью десятое. Директор школы

Мужчина с оператором ставят машину на парковке для персонала. Они надеются подкараулить какого-нибудь разговорчивого учителя, идущего обедать. Кусок макадама приподнимается и начинает елозить, а потом в нем открывается идеально круглый люк. Из лаза вылезает директор, встает во весь рост, отряхивает со спортивного костюма грязь и идет к машине, стоящей в трех парковочных местах от лаза.

– Можно еще раз обсудить с вами пропавших детей? – спрашивает мужчина.

– Кто вы такие?

– Мы приходили в ваш кабинет в среду, помните? А еще взяли интервью у нескольких учителей.

– Мне нужно пообедать, – говорит директор. – Сегодня экзамен.

– Хотя бы две минуты! – просит мужчина.

– Ладно, – соглашается директор.

– Есть какие-нибудь вести о них?

– О ком?

– О Густаве и _____.

– Нет.

– А что с вертолетом? Ваши учителя физики вообще в курсе, что он его строил?

– Кто? – переспрашивает директор.

– Густав. Он построил вертолет.

– Это вы так думаете.

– Все так говорят.

– Все, но не я.

Мужчина перелистывает свои заметки:

– И правда. В прошлый раз мы с вами обсуждали предупреждения о бомбе.

– Их уже два дня не было. Просто чудо.

– Но мы вчера тут были, и тревога прозвучала, как раз когда мы говорили с вашим учителем здоровья.

– С Розмари?

– Да, – отвечает мужчина, сверяясь с заметками.

– Эта женщина зарабатывает на жизнь, надевая презервативы на бананы. Чтоб мне так жить!

– Значит, сегодня тревог не было?

– Насколько мне известно. Я была у себя в кабинете. Мой телефон унесли, чтобы на стол влезало больше бумаг.

– У вас нет телефона?

Она смотрит на него как на идиота:

– Кому нужен телефон, если он только и делает, что трезвонит?

Интервью одиннадцатое. Мать, приехавшая забрать сына из школы

Женщина в костюме для фитнеса сидит в машине на родительской парковке.

– Я только что из спортзала. Ужасно выгляжу, – предупреждает она.

– Мы вас сильно не задержим, – обещает мужчина. – Просто пара вопросов о школе и…

Женщина открывает рот, и оттуда вылезает одна длинная лента истории. Женщине даже губами шевелить не нужно. Она просто раскрывает рот пошире, и он вещает, как радио:

– Вчера кто-то послал школьному совету предупреждение о бомбе. Оно было выложено на блюде с кусочками дыни. Одно слово: «Завтра». Совет сорок пять минут обсуждал. Что бы это значило. Кто-то решил, что это угроза. Другие думали, что это послание от их богов – каждый думал про своего, – призванное напомнить, какой силой они владеют. Кто-то решил, что кубики дыни просто перемешались при перевозке. Кто-то спросил, американская это дыня или импортная. Встречу перенесли домой к одному из членов совета и приступили к обсуждению предстоящей охоты на индеек с луками и стрелами, – женщина закрывает рот.

– Вы член школьного совета? – спрашивает мужчина.

– О, смотрите, а вот и Генри! Кажется, совет ошибся. Первый день без тревоги с самого сентября!

Парень садится на пассажирское сиденье и спрашивает маму:

– Ты реально попадешь в телевизор в грязных шмотках из спортзала?

Мужчина и оператор возвращаются в отель, мужчина прямым ходом направляется в бар и берет двойную порцию. Оператор берет газировку. В уголке бара сидят начальник полиции и четверо членов школьного совета. Они обсуждают охоту на индеек. Мужчина подслушивает беседу и начинает закипать. Он говорит оператору, что пойдет в номер. Там он обнаруживает наводящую безупречную чистоту Лансдейл Круз.

– Ты все еще здесь?

– Сегодня был экзамен. Ты же не думал, что я туда пойду?

– Я сейчас занят, тебе нужно уйти.

– Меня бьет отец, – рассказывает Лансдейл.

– Сомневаюсь, что это правда, – отвечает мужчина.

– Это я посылаю предупреждения о бомбах!

– И тут сомневаюсь.

Лансдейл заправляет за ухо упавший на лицо свежеотросший локон:

– У меня есть сверхспособности, вот увидишь!

– В постели ты не очень, – отвечает мужчина и открывает дверь.

Лансдейл собирает вещи и говорит, выходя:

– Да ты тоже не гигант. А еще ты начинаешь лысеть, а твои яйца пахнут собачьим дерьмом.

========== Чайна Ноулз – пятница – цунами ==========

Меня зовут Чайна, и сегодня я на правой стороне. Я в Нью-Йорке. Шейн не берет трубку и не встретил меня с автобуса. Прежняя я – желудок, кишечник, анус – могла бы расстроиться и опустить руки, но я знаю, что найду его, если как следует поищу.

Три раза звонила мама, но я не брала трубку. Потом звонки прекратились, и она написала, что полиция в курсе, где я. Но я не делала ничего противозаконного, поэтому бесстрашно сажусь в пригородный поезд. Бесстрашно выхожу на нужной станции и иду по Бродвею. Бесстрашно нажимаю кнопку старого звонка на двери Шейна. Мне не страшно, даже когда на звонок никто не отвечает.

Я иду в сок-бар и заказываю:

– Дайте мне что-нибудь совсем отвратительное.

Мне наливают свежевыжатого свекольно-морковного сока с морской капустой. Просто мерзость. Я иду в Центральный парк и сажусь на скамейку. Рядом с ней стоит мусорка, и из нее раздается тиканье. Я пересаживаюсь поближе и прикладываю к ней ухо. От смеси моркови, свеклы и морской капусты крутит живот. Я чувствую, как мои слюнные железы трудятся изо всех сил, пытаясь сохранить спокойствие.

«Тик-тик-тик-тик-тик-тик».

Идеальное место, чтобы умереть.

У твоей тикающей бомбы самооценка выше, чем у меня

Во-первых,

Она не видит себя в зеркале.

Не знает щетки и расчески.

А может, знает и, чистя зубы,

Еще сильнее тикает,

Ведь ее тоже от себя тошнит.

Быть может,

Все разрушать легко.

Быть может,

Легко вредить себе.

Быть может, твоя бомба

Пытается привлечь внимание,

Кому-нибудь довериться.

Я залпом выпиваю свекольно-морковный сок с морской капустой; организм требует, чтобы я не прекратила, но я не прекращаю, а подношу стакан ко рту и сосу сквозь соломинку, не задумываясь, зачем я пихаю внутрь то, что мне внутри не нужно. Просто история моей жизни: Чайна, девочка, у которой внутри куча того, чего там быть не должно.

Я встаю, Центральный парк обматывается вокруг моей талии, я опираюсь обеими руками на мусорку – на девять часов и на три, – просовываю голову так глубоко внутрь, что до тикающей бомбы, наверно, остается несколько сантиметров, и меня выворачивает темно-розовой жижей. Она расплескивается вокруг, и капельки попадают мне на очки. Из меня выливается океан сока.