Текст книги "Я ползу сквозь (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Пришли родители. Они говорят врачу, что со мной всегда все было в порядке. Рассказывают, какие у меня были хорошие оценки и кучка друзей. Они рассказывают, что мы много времени проводим вместе.

– Мы несколько раз в год вместе ездим куда-нибудь, – говорит папа. – Однажды в Шотландию ездили.

– Звучит неплохо, – говорит врач, глядя на меня.

– В прошлом году мы два раза ездили в Колорадо, – добавляет мама.

Врач смотрит на нее:

– Это хорошо. Но, мне кажется, здесь проблема не в недостатке семейного общения. А в чем-то глубже.

– Спросите ее, скучает ли она по кошке, – просит мама. – Она вырастила ее из маленького котенка.

Внутри телевизора звенит мой смех. Я хохочу так истерично, что, кажется, начинаю плеваться, а на носу вздувается пузырь соплей. Мама, папа и врач смотрят на меня, ожидая прорыва в выздоровлении. Как будто прорыв должна совершить я, а не они. Врач говорит родителям, что нужно «нажать на кнопку» у меня в мозгу. Мне хочется спросить: «Какую именно кнопку? Тут их больше, чем на приборной панели вертолета Густава».

– Я бы порекомендовал семейную терапию, – произносит врач. Уже в третий раз за сутки. Папа опускает голову. Мама тоже. Если бы я могла говорить, я сказала бы: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет».

Меня переводят в палату с пластиковым окном. Родители говорят мне, что это психиатрическое крыло. Вот я и в психушке. Мама, похоже, оскорбилась тем, что из всех нас именно ее дочь попала сюда первой. Она говорит прямо при мне, как будто я действительно внутри телевизора:

– А что ее друг с невидимым вертолетом? Он-то почему не здесь?

– Не его черед, – отвечает папа. – Сейчас черед _____.

– Это не игра, – отвечает мама.

– А я и не говорил, что игра.

Мама подходит к моему экрану и орет в него:

– Это не игра!

Они оба поглядывают на часы. Должно быть, им надо куда-то идти. Куда угодно, лишь бы уйти из психушки.

Когда они наконец уходят, я остаюсь одна в комнате.

– Ее звали Рут, – произношу я. – Я звала ее Рути. И иногда Рутиной, если она совсем заедала. Я учила ее плести фенечки. Я учила ее доставать из пальцев занозы. Я рассказала ей, что собачья слюна – природный антибиотик. Она научила меня всему. Она научила меня жить и по-настоящему веселиться.

========== Чайна Ноулз – утро воскресенья – мелкий говнюк ==========

Меня зовут Чайна, и мы с мамой сидим за кухонным столом. Наверху Шейн играет с моими сестрами в видеоигры. Перед мамой лежит лист бумаги и ручка. Она подталкивает их ко мне.

– Я лучше просто скажу.

– Ну так скажи. – Мне в голову приходят только стихи про синоптиков. – Или запиши, – предлагает мама. – Как тебе удобнее.

– У твоего синоптика самооценка выше, чем у меня, – произношу я.

– Ясно.

– Как понять, что твой снегопад настоящий?

– Ясно.

– Ты заметила, что я проглотила сама себя? – спрашиваю я.

Мама ерзает на стуле:

– Сложно было не заметить.

– Почему ты ни о чем меня не спрашивала?

– Потому что желудок не умеет разговаривать.

– Я не хочу сообщать в полицию, – признаюсь я. – И не хочу, чтобы кто-то знал.

– Не забывай, это твое дело.

Теперь она застыла в одной позе. Услышала про полицию. Увидела мое лицо.

– Если виноват тот хрен из куста, кто-то уже должен что-то сделать.

– Он хороший парень, – возражаю я.

– Кеннет? Блин, да он ненормальный!

– Он скульптор. И немного эксцентричен. Только и всего.

– У меня есть его буквы, – отвечает мама. – Я знаю, кто такой Кеннет.

– Кеннет тут ни при чем.

Мама двигает ко мне лист бумаги. Она знает, что пишу я лучше, чем рассказываю. Сверху раздаются громкие вопли и всех. Мои сестры играют и радуются жизни. Я тоже так хочу.

Я пишу и рассказываю одновременно.

«Прошлым летом я встречалась с Айриником Брауном», – пишу я.

– За день до того, как меня бросить, он меня изнасиловал, – говорю я вслух.

И пишу: «Я не знала, что делать, и не стала делать ничего». И говорю:

– Он сказал, что мне все равно никто не поверил.

Мама сидит и смотрит на меня. Я не плачу и вообще не проявляю эмоций. Я – как Станци, когда она перечисляет факты из биологии. Я – как Густав, который строит машины, чтобы летать в невидимые места.

– Айриник Браун? – наконец произносит мама.

– Мелкий говнюк.

– Да.

– Мелкий сраный говнюк!

– Да.

– Ах он мелкий сраный говнюк! – она плачет злыми слезами и меряет комнату шагами. – Он сказал, что никто тебе не поверит?

– Да.

– Я тебе верю.

– Это не все, – предупреждаю я.

– Ой.

Мама снова садится.

– Он похвастался этим на Фейсбуке. Выложил фотографии.

Мама разглядывает свои руки, стиснув зубы. Я вижу, что ей хочется спросить, сколько народу видело, сколько народу знает и скольких можно заставить дать свидетельские показания в суде.

– Вонючий мелкий сраный говнюк! – говорит она вместо этого.

– Да.

– О, Чайна, – произносит она. – Тебе нужна помощь. Одна ты не справишься. Я не знаю, как тебе помочь. Я ничего об этом не знаю. Даже не знаю, кому звонить.

– Я уже позвонила.

– Кому?

– Всем, кому могла. В основном на горячие линии.

Мама подвигает ко мне свой стул и берет меня за руку.

– Потом я нашла сайт для жертв, – продолжаю я. – Там мы с Шейном и познакомились.

– Вот как.

Я наблюдаю, как до нее доходит, что она оставила его одного в комнате со своими младшими дочками. А потом до нее доходит, что до нее не должно было такое доходить.

– Он пережил гораздо больше.

– У каждого своя боль, – отвечает мама. – Не больше и не меньше.

– Он пережил гораздо больше, – повторяю я. – Просто поверь мне.

– Я знаю, с кем ты можешь поговорить, – осеняет маму. – С Кэти. Из моей группы. У нее… у нее был похожий опыт.

– Из твоей группы?

– Из группы друзей. Ну ты поняла.

– Твоих друзей из подвала?

– Да.

– Не уверена, что это хорошая идея.

– Боюсь, что не очень.

– Ага.

– Я запишу тебя на терапию, – решает мама. – Спрошу у Кэти, какой специалист надежнее.

– Хорошо.

–Нужно сообщить в полицию.

– Не сейчас.

– Нужно сообщить. Это было только прошлым летом. Другие… – она запинается. – Знают. Другие знают.

– Не сейчас, – повторяю я.

– Шейн может жить у нас, – говорит мама.

– Спасибо.

– Мне очень жаль, что с тобой такое случилось. Я не хочу выпытывать подробности, дорогая. Правда не хочу. Но я твоя мать и кое-что мне нужно знать.

Мне хочется попросить ее записать вопросы на бумаге, но я не хочу на них отвечать. Все знают, что случилось со мной, – и никто не знает. Всех это заботит – и всем плевать. Это такое же обычное дело, как хлопья на завтрак. Это запрещено законами, но мало кого за это сажают.

– Мне нужно проведать Станци, – отвечаю я. – Прежде чем задавать вопросы, позвони на горячую линию. Там работают хорошие люди. Или позвони подруге, поговори с ней. Мне сначала нужно к Станци.

– Хорошо, – произносит мама. – Можно тебя обнять?

– Конечно.

– Ничего, если я поплачу? – спрашивает мама, уже плача.

Невероятно, я заставила рыдать главную доминаторшу нашего товарищества. Но, возможно, ей уже пора немного смотреть по сторонам.

========== Чайна Ноулз – ранний вечер воскресенья – железа вины ==========

Меня зовут Чайна, я в больнице, и охрана обыскивает мою сумочку. Утром мне пришлось умолять их разрешить принести Станци ее халат, и мне позволили только потому, что Лансдейл сказала, что он ей поможет. Я согласилась оставить сумочку на столе охраны. Она мне не нужна.

Я иду по коридору к палате Станци и надеюсь, что больше там никого не будет. Так и выходит. Ее глаза закрыты, и она, кажется спит, так что я сажусь на прибитый к полу стул у ее кровати.

– Прости, что никогда с тобой об этом не заговаривала, – произносит Станци.

Я вздрагиваю:

– Ты очнулась?

– Ты слышала, что я сказала? Тебе было плохо. Тебя предали. Я должна была с тобой поговорить. Я должна была тебе помочь, друзья же помогают друг другу.

– Ты мне помогла.

– Я сделала вид, что все в порядке. А ты превратилась в желудок и все время писала стихи.

– Ты сделала, что могла, – отвечаю я.

– Прости.

– Не за что просить прощения.

– Мне нужно просить прощения за очень многое, – возражает она. – Вообще за все.

Она смотрит мне в лицо и больше не пускает слюни. Ее руки скрещены на груди, а халат застегнут.

– Мне утром едва разрешили его пронести, – рассказываю я. – Сказали, что ты можешь наглотаться пуговиц.

– Зачем мне их глотать?

– Ты лежишь в психиатрическом крыле. Видимо, они допускают, что ты способна на что угодно.

– На прошлой неделе я летела на невидимом вертолете в выдуманное место, – произносит она. – Как мне объяснить это людям? Как доказать, что проблема не во мне?

– Возможно, стоит опустить подробности про вертолет.

– Если мне придется их опускать, значит, Марвин прав и люди тупые.

– Если ты все расскажешь, тебя продержат тут гораздо дольше и будут считать ненормальной, – возражаю я. Понятия не имею, что еще за Марвин, и мне неважно.

– Я могу показать им вертолет!

– Станци.

– Я правда ненормальная.

– Нет, неправда.

– У меня посттравматическое стрессовое расстройство.

– Да.

– Я одержима биологией, потому что не умею веселиться. И потому что хочу вылечить то, что не лечится.

– И что же?

– Вину, – отвечает она. – Мне кажется, я почти нашла решение. Потрогай вот здесь, – говорит она и прикасается к основанию шеи. – Ниже. Да, вот тут. Чтобы вылечить вину, нужно потереть вот эту железу.

Меня зовут Чайна, и раньше я предсказывала погоду. Сейчас я сижу в больнице, и моя подруга Станци рассказывает мне, как излечить вину. Я массирую какую-то точку на шее, и мне становится легче. По-моему, Станци гений, хотя все остальные сочли бы ее чокнутой. Я не знаю, как ей это объяснить.

– Ничего, – произносит она, – я уже знаю.

– Что?

– Что все сочтут меня чокнутой. Не волнуйся, на самом деле, я не собираюсь никому рассказывать ни про вертолет, ни про лечение вины.

Я что, вслух говорила?

– Нет, – произносит Станци. – Не вслух.

Мама с Шейном о чем-то разговаривали. Когда я захожу, они сидят за кухонным столом, а сестры смотрят «Дисней» в другой комнате. Я выключаю телевизор, зову маму с Шейном к нам в комнату и сажусь на диван вверх ногами. Младшие сестры часто повторяют за старшими, поэтому они тоже садятся вверх ногами. На лице Шейна написано беспокойство за меня, но я улыбаюсь:

– Ну давай, садись так же.

Мама переворачивается вверх ногами последней и хихикает.

– Мир перевернут вверх дном, – замечаю я.

– Правда вверх дном, – соглашается Шейн.

– Кажется, у меня сейчас голова взорвется! – жалуется сестра.

– Не взорвется, – успокаиваю я. – Станци говорит, что головы не взрываются, а она гений биологии.

– А по-моему, все-таки взорвется, – не успокаивается сестра.

– Посмотри, как изменилось все вокруг, – замечаю я.

– У меня голова кружится, – говорит мама. – Сколько нам так сидеть?

– Не знаю, – признаюсь я.

Когда девочки ложатся спать, мы с мамой и Шейном садимся за кофейный столик и думаем, как будем налаживать свою жизнь.

– Я буду ходить в твою школу, – говорит Шейн.

– Я покажу тебе все лучшие убежища, где можно прятаться во время тревоги, – обещаю я.

– Шейн будет жить в подвале, – говорит мама. – Я поговорила с твоим отцом, и мы решили, что это лучший вариант.

– Шейн будет спать в комнате пыток? – переспрашиваю я.

Шейн начинает нервничать.

– Завтра обновлю интерьер, – обещает мама. – Ты не представляешь, сколько всего можно успеть за один учебный день.

– Сегодня Станци заговорила. Она сказала, что еще неделю-две не будет ходить в школу. Ее скоро выпишут, но ей нужна групповая терапия или что-то в этом роде. Похоже, с ней все будет в порядке. Я рада, что она заговорила.

– Хорошие новости, – отвечает мама.

– Ага, – соглашается Шейн.

– Я считаю, что нам все-таки надо обратиться в полицию, – говорит мама.

Шейн молчит.

– Полиция мне не поверит. Они даже вертолет Густава не видят.

– У Айриника Брауна соответствующая репутация, – возражает мама.

– У меня тоже.

Мы сидим и смотрим друг на друга.

– Шейн показал мне ваш сайт, ну, где вы познакомились, – рассказывает мама. – Я все никак не пойму, чем я могу помочь. Я так виновата!

Я протягиваю руку, кладу мамину ладонь на нужную точку шеи и советую ее растереть:

– Должно помочь.

– Я звонила на горячую линию, – продолжает мама. – И хотела спросить Кэти насчет терапевта, но не могла заставить себя сказать ей. – У нее подавленный вид. – Ты моя дочь. Кошмар какой-то.

========== Станци – понедельник две недели спустя – проект «Улики» ==========

Густав построил вертолет в собственном гараже, и никто ему не верил. Но сегодня он прилетит на нем в школу и всем покажет. Я буду сидеть на скамейке перед главным входом с плакатом «Добро пожаловать!» Думаю, я сяду вверх ногами, как Чайна. На мне будет мой медицинский халат, потому что никто из ребят с групповой терапии не считает его странным. «Лишь бы помогало», – говорят они.

Раздается стрекот.

По дороге к дому Густава я замечаю, что мужчина из куста по имени Кеннет заставил весь свой участок скульптурами. Точнее, статуями голой Патрисии. Их не меньше сорока. Они с Патрисией пьют чай за кустом и машут мне руками, приглашая подойти.

– Мы уже благодарили Густава, но не смогли отблагодарить тебя, – говорят они.

– Не нужно меня благодарить.

– Нужно. Еще как нужно.

– Я ничего не знала. Не знала, куда мы летим. Не знала, что мы вернемся. Даже не знала, что вы не опасный, – говорю я, глядя на Кеннета. – И даже не подозревала о вашем существовании, – признаюсь я Патрисии.

– Ты спасла мне жизнь, – произносит она.

– Сомневаюсь.

Раздается стрекот.

Я не рассказывала группе про невидимый вертолет, потому что это слишком личное. Я не хотела об этом говорить. Когда мы обсуждали наше с Густавом «исчезновение», я сказала, что все разозлились из-за того, что я не исчезла окончательно. Я рассказала, что Густав любит меня, а я его. Маме с папой я тоже сказала, и мама ответила, что мы все закончим в психушке. Тогда я спросила, что в этом такого уж плохого.

– Не знаю, – ответила мама. – Разговоры пойдут.

– А ваш список как же? – удивилась я. – Это все равно что снова и снова ложиться в психушку. Какой в нем смысл?

– Для нас смысл есть, – сказала мама.

– Так мы чувствуем, что не одни, – добавил мама.

Я рассказала им, что доктор Сидни-из-M*A*S*H рекомендует нам семейную терапию. Они ответили, что с радостью на нее походят. Она начнется со следующей недели. Первым делом я скажу им, что все эти поездки усиливают мое одиночество, а не ослабляют. Скажу, что больше не хочу с ними ездить. Покажу психологу мою коллекцию шаров со снегом. Скорее всего, он посоветует их все выбросить. А потом я расскажу про Рут и про то, что она не знала, кто такой вомбат, а потом потру свою железу вины и может быть, может быть все наладится.

Когда Густав подлетает к школе и сажает вертолет на футбольное поле, несколько человек тыкают в него пальцами. Сегодня понедельник, и я его не вижу. А они видят. Одна из ходит со мной на биологию; интересно, не на ней ли Густав женится?

Чайна и Лансдейл замечают меня и садятся на скамейку по обе стороны от меня. Но, в отличие от меня, вверх головами. У Лансдейл очень короткая стрижка-пикси. Она совсем свежая и очень мило смотрится, и мы о ней не говорим.

– Я считаю, что Густав должен любить женщину, которая видит его вертолет каждый день, – говорю я. – Мне кажется, так будет честнее.

– Честнее по отношению к кому? – спрашивает Чайна.

– К Густаву.

– Я много читала о таких вещах, – вмешивается Лансдейл. – Нигде не написано, что жена должна видеть вертолет мужа каждый день.

– Ты правда в теме, – признаю я.

– А еще любовь не можешь просто так появляться и исчезать. Если она настоящая, – добавляет Лансдейл. – Я повидала достаточно миссис Круз, чтобы понять, что некоторые люди влезают в это безо всякой любви. На одних только инстинктах.

– Айриник Браун, – произносит Чайна.

– Ага, – соглашаюсь я.

– Нет, в смысле, Айриник Браун… Вон он идет.

Я не двигаюсь с места. Мои волосы касаются травы под скамейкой. Чайна напрягается. Лансдейл проводит рукой по волосам:

– Я с ним разберусь.

Айриник останавливается и смотрит на Станци:

– Рад, что ты вернулась, Станци, – произносит он. – Мы за тебя переживали.

– Ты дерьма кусок, ты в курсе? – спрашивает Лансдейл.

Чайна молчит. Снизу мне не кажется, что она сейчас себя проглотит. Лансдейл продолжает:

– Ты кусок дерьма и ничего не понимаешь. Думаешь, у тебя в руках вся власть? Знаешь, мы умеем говорить.

– И скриншоты делать, – добавляю я, сидя вверх ногами. .«хин ялд акпап яаньледто ьтсе сан У .йокчовед йондеречо с лаледс отч ,ясьшеатсавх ыт адгок ,зар йыджак ытошниркс меалед ыМ»

– Почему ты такая злая? – спрашивает он.

– Вина сожрет тебя заживо, – произносит Чайна.

– Ты будешь страдать до самой смерти, – вставляю я.

– Если тебя раньше не убьет чей-нибудь отец, – заключает Лансдейл.

Айриник Браун разворачивается и уходит. Быть может, до сих пор он не осознавал, что чувствует себя виноватым. Или не знал, что должен чувствовать.

Звенит первый звонок, и никто не объявляет тревогу. Снаружи не стоит полицейская машина. Парковочное место мужчины с пистолетом пустует.

Мне разрешают целый день помогать мистеру Биологу. Мне, конечно, следует работать над моей одержимостью биологией, но я просто не могу дойти до подсобки, не поразглядывав животных в банках с формальдегидом. Мистер Биолог застает меня за этим занятием и отводит в другую подсобку. Там он дает мне коробку:

– У меня для тебя проект. Если, конечно, тебе интересно.

– Интересно.

Он открывает коробку. Она набита пакетиками на молнии. В каждом что-то лежит, а снаружи приклеены розовые бумажки с подписями.

– Что это? – спрашиваю я.

– Улики.

– Улики чего?

– В этом и вопрос, понимаешь?

Он вручает мне коробку с латексными перчатками и планшет с чистой бумагой. Я продолжаю рассматривать содержимое коробки. Вот мешочек с чем-то знакомым. Там лягушачья печень, гайка от вертолета и прядь светлых волос.

========== Станци – ранний вечер понедельника – каталог ==========

За обедом Густав прислал мне открытку. Там стояло: «Мы не просто химические вещества на восемьдесят девять центов, одиноко бродящие по миру. С любовью, Густав».

Чайна и Шейн сидели рядом за одним столом со мной, Лансдейл и Густавом. Сегодня пока не было ни одной тревоги.

Я исписала каталогом пакетиков на молнии уже четыре страницы. Мистер Биолог говорит, что уже подошли автобусы. Мне не хочется уезжать. Я ищу ответ. Я усердно тружусь.

– У тебя еще целая неделя впереди, – говорит он. – Это только твой проект.

Я смотрю на него, взглядом спрашивая: «Почему?»

– Директор считает, что это нужно делать тебе.

– Она считает, что это я все сделала!

– Она считает, что это загадка, – поправляет мистер Биолог. – И думает, что именно тебе будет под силу разгадать ее.

– Но тревоги-то сегодня не было!

– Их уже неделю не было, – отвечает мистер Биолог. – Или даже две. – Он почесывает подбородок. – Память – забавная штука.

– А как же повторные экзамены? Мне же надо их сдавать!

– Их у нас тоже уже неделю или две не было.

– Как нас тогда оценят, если экзаменов не будет?

– Не знаю. Возможно, твой экзамен перед тобой, – он указывает на коробку с уликами.

Я пробегаю глазами по списку найденных вещей: лягушачья печень, гайки, красный пищевой краситель, презерватив, бейсбольный мячик, губная помада, язычок от кларнета, крошечные кукольные туфельки, засушенный цветок, медаль ветерана войны, купон на собачий корм, кораблик в крошечной бутылочке, носок, рукоятка от велосипедного насоса, мокрица, пробник теней для век, транспортир, вилка, лезвие бритвы, сигарета, карманный латинско-английский словарик, кассета с песнями Led Zeppelin, зубная паста, наконечник стрелы, ожерелье с кулоном в виде панды, пустышка, гель для рук, клочок бумаги со значком анархистов, кусачки для ногтей, мостик для виолончели, высохший бычий глаз, жвачка для рук… Я снова залезаю в огромную коробку, надеваю перчатки и роюсь в пакетиках. Где-то посреди коробки что-то блестит. Это маленькая буква С в серебряных блестках.

Я сажусь в автобус к Чайне и Лансдейл. Густав еще на футбольном поле с учителем физики, которая поставит ему оценку за вертолет, если только его увидит.

Когда автобус отъезжает, я вижу, что Густав сидит в кресле пилота. Сегодня понедельник, и я не вижу сам вертолет, для меня Густав просто парит в сидячей позе. Если это зрелище не убедит мисс Физичку, то ее ничто не убедит.

========== Чайна Ноулз – вечер понедельника – все они ==========

Меня зовут Чайна, и я пятистопный ямб на ножках, потому что после школы целый час читала сонеты. В автобусе Шейн садится с новым другом, с которым познакомился на уроке права. У него радостный вид. Никто не знает, что внутри он ящерица. И никто не знает, что он мой. Мы решили не разглашать это.

Вчера вечером мама зашла на наш сайт переживших травмы и спросила сообщество, как она может мне помочь. Я не смотрела, что ей ответили, но сегодня она дважды писала мне сообщения, что любит меня, и это не кажется мне слишком навязчивым. Мы никак не можем решить, стоит ли рассказывать папе, когда он вернется. Я сказала, что не хочу, чтобы он после этого как-то иначе на меня смотрел.

– Он не будет!.. – возмутилась мама.

– Все они…

Мы решили потом обсудить это еще раз.

Мы с Лансдейл и Чайной сидим у меня в подвале; теперь половина подвала – это комната Шейна, а другая – все остальное. Я говорю, что сегодня у меня нет новых стихов.

– Но у тебя всегда есть новые стихи! – удивляется Лансдейл.

– А у тебя всегда длинные волосы.

– Это все моя вина! – подает голос Станци.

– Ладно, хорошо, – сдаюсь я. – У меня есть один стих.

Я по привычке отдаю его Станци, но вспоминаю, что сейчас ей хуже, чем мне, забираю листок и читаю сама.

Как понять, настоящая ли твоя жизнь

Если ты просыпаешься,

И в комнате нет ни мартышки набитой,

Ни свитера, что хранит память позора,

И ты ничего не боишься,

Потому что тебе кто-то верит,

Возможно, она настоящая.

Если ты идешь спать

И уже не боишься проснуться,

И уже не боишься того, кто тебя опозорил,

И уже не боишься признаться,

Потому что тебя кто-то любит,

Значит, точно она настоящая.

Я дочитываю стих, и мы решаем навестить мужчину из куста – Кеннета. Подходя к его дому, мы слышим музыку. Но не успеваем мы разглядеть, кто играет, как он хватает меня и затаскивает в куст. Там он дает мне три стиха. Моих стиха. Не знаю, откуда они у него.

– Они хороши, – произносит он. – В них ответы.

========== Станци – утро вторника – я ползу сквозь ==========

Сегодня вторник, и я вижу стоящий на футбольном поле вертолет Густава. Я решаю не ходить на классный час и иду к нему. Вчера мы ходили в куст навещать Кеннета и Патрисию. Мы рассказали им, что чувствуем друг к другу.

– Мы решили любить друг друга, – сказал Густав.

– Мой врач не рекомендует таких шагов, – добавила я, – но иногда врачи ошибаются.

Густав стоит на футбольном поле с учительницей, и она по-прежнему не видит вертолета.

– Он совсем как новенький, – замечаю я.

– Я натер его воском, – отвечает Густав.

– Очень красиво.

Мисс Физичка, кажется, заинтересована. Думаю, она допускает существование вертолета. И правда хочет его увидеть.

– Покажи, где хвост, – просит она меня.

Я показываю.

– Покажи альтиметр, – просит она.

Я поднимаюсь в кабину и смотрю на приборную панель. Я помню, что под альтиметром написано «ALT», но на всякий случай уточняю:

– Он ведь подписан «ALT», да?

– Да.

Я показываю, где он.

– А где рычаг тангажа? – спрашивает мисс Физичка. Я пожимаю плечами:

– Я же не пилот.

Густав залезает в пассажирское кресло и показывает:

– Вот рычаг тангажа, вот датчик масла, а часть горизонтального стабилизатора пришлось снять во время последнего полета, чтобы не было перевеса.

Перед учительницей физики парят в воздухе два выпускника, и она все равно никак не может поверить.

Я иду по коридору с запиской об опоздании в руках и прохожу мимо открытых дверей классов. В одном классе изображают суд. В другом наполняют пробирки подозрительными жидкостями. В третьем во что-то режутся на доске. В четвертом пишут пьесу для средней школы. Пьеса о том, как быть хорошим парнем.

Когда я наконец дохожу до класса биологии и пробираюсь мимо мертвых заспиртованных лягушек, передо мной оказывается моя коробка улик. Ее перемотали толстой упаковочной лентой. Моего планшета не видать. Я оглядываюсь в поисках мистера Биолога, но его нигде нет. У стола не стоит его портфель. Его халат висит на крюке у дверей. Я остаюсь наедине с лягушками.

Я делаю вид, что одна из них – мама, а другая – папа. Мы разговариваем о Рути, моей мертвой сестре. Говорим о том, что она так и не узнала, кто такой вомбат. Я говорю, что была плохой старшей сестрой. Мама по большей части рыдает. Папа уверяет, что я была отличной сестрой:

– Помнишь, как ты учила ее заплетать маме косы?

Я открываю шкафчик и ищу салфетку для мамы-лягушки, а то ее слезы скоро перельются через край банки с формальдегидом. Но в шкафчике лежат тесты. Только бланки с ответами. Тысячи крошечных точек. Десятки тысяч букв. Я встаю перед шкафчиком на колени, выкладываю бесконечные стопки бланков и кладу на пол. Шкафчик глубиной метра три. Шириной тоже. Я выкладываю все его содержимое. Меня бросает то в жар, то в холод. В его задней стенке есть дыра. Я ползу сквозь нее. И падаю в какую-то шахту.

– Вот вас и оценили! – говорит директор, когда я приземляюсь в ее кабинет, в ее кресло, ей на колени. Вокруг высятся горы документов. Она жует крекеры с арахисовым маслом и просит: – Не говори никому, ладно? Мне нельзя арахис.

– Ладно, – я ерзаю у нее на коленях, чтобы нам обеим было не так неудобно.

– Как ты сюда попала? – спрашивает она. – С парковки?

Я показываю наверх:

– Из кабинета биологии. Там есть шкафчик…

– А, там.

– Я должна была каталогизировать улики.

– Расследование закончено, – отвечает директор. – Этот опасный мужчина понесет наказание.

– Мужчина? Опасный?

– Да, – она слюнявит палец и собирает им крошки от крекеров. – Он выставлен на газоне на всеобщее обозрение.

На главном газоне школы стоят кружком сто учеников. Это очень напоминает тревоги, но они закончились. В центре круга стоит Кеннет, опасный мужчина из куста. Ученики бросают в него что попало: страны и столицы, исторические факты, даты, имена, треугольники, круги, прямоугольники, инфинитивы, придаточные, уравнения, куплеты, лимерики, гипотезы, тезисы… Кто-то кидает водород. Радий. Ксенон.

Я замечаю в толпе Лансдейл Круз.

– Зачем мы это делаем? – спрашиваю я.

– Ему не повредит.

– Но мы же все виноваты!

– И все это знают.

Подходит Чайна. У нее в руках клочок бумаги с надписью «Айриник Браун». Она кидает бумажку в мужчину. Толпа прекращает кидаться формами, знаками транскрипции, иксами и игреками. Кеннет, опасный мужчина из куста, говорит, что знает, что делать с Айриником Брауном.

– Я знаю, что надо делать, – говорит он. – Только мне никто не позволит.

У Чайны такой вид, как будто она понимает, о чем он.

Я слушаю мысли толпы и вижу, что они тоже понимают. Я спрашиваю себя: «А я знаю, о чем он говорил?» Думаю, о том, что надо стать более чуткими. Это крайне маловероятно.

========== Станци – ранний вечер понедельника – лягушки в банках ==========

На столе записка: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет». На часах всего четыре, так что я иду в «Чики-бар» и нахожу их за столиком в углу. Увидев меня, они прячутся под столом. Залезают в банки формальдегида и становятся лягушками. Я беру банки и несу домой.

Приезжает наш семейный терапевт. Он все еще похож на Сидни из «M*A*S*H», и я знаю, что он способен спасти лягушек, сидящих на стойке для завтрака.

Мы садимся в кружок: я, мама-в-банке, доктор M*A*S*H и папа-в-банке.

– Они просто мертвые лягушки в формальдегиде! – начинаю я.

– Вообще-то, я сижу прямо перед тобой, – возмущается мама. – И я точно не мертвая лягушка!

Папа молчит.

– Почему ты так говоришь _____? – спрашивает врач.

– Станци, – поправляю я. – Меня зовут Станци.

– Хорошо, Станци, так почему ты назвала родителей мертвыми лягушками? Они же сидят рядом с тобой и все слышат.

– Они отказываются разговаривать о Рути, – начинаю я. – Таскают меня по школам, где случалась массовая стрельба, и называют это семейным отдыхом.

Доктор M*A*S*H смотрит на родителей, ожидая подтверждения. Они кивают, но, кажется, не понимают, как их способ отдыхать может показаться жутким.

– Я постоянно говорю о Рути! – возражает мама. – Никогда ни о чем другом не говорю!

– Ни разу не слышала, чтобы ты о ней говорила.

– Потому что ты не слушаешь, – подключается папа. – Мы постоянно о ней говорим!

– Это правда? – спрашивает доктор M*A*S*H.

– Нет.

Он смотрит на меня, как будто я насекомое и сама ищу проблемы на свою голову.

– Они весь день пьют в «Чики-баре». А потом всю ночь. Они оставляют мне записки: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет».

– Это правда? – спрашивает он родителей.

– Мы никогда в жизни не оставляли таких записок! – отвечают они.

Я подхожу к шкафчику, открываю среднее отделение и достаю сотни и сотни записок. На всех написано: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет». Одни написаны на чистой бумаге, другие – на обороте писем из рассылок, третьи – на стикерах. Я достаю записки и раскладываю их на кухонном столе.

– Это ваш почерк? – спрашивает доктор.

– Да, – отвечает мама.

– Как вы думаете, Станци могла написать их все сама?

– Нет, – отвечает папа.

– Вы правда все время разговариваете о Рут, как сказали минуту назад?

– Нет, – признается мама. – Если бы мне пришлось о ней говорить, я бы кончила в психушке.

– Пожалуй, да, – соглашается папа.

Я по-прежнему стою на коленях и достаю из шкафчика записки. В его заднем стенке дыра. Я ползу сквозь нее.

Я оказываюсь в кусте опасного мужчины. Он сидит голышом и пьет чай с Патрисией.

– Зачем мы столько летели, а потом все равно вернулись? – спрашиваю я.

– Ты сама знаешь, почему, – отвечает Патрисия.

– Потому что вы влюблены и вас нужно было спасать?

– Меня не нужно было спасать. – Я бы все равно сюда вернулась. Рано или поздно.

– Я мог бы взять вертолет Густава и слетать сам, – вставляет мужчина из куста.

– Но не взяли.

– Не взял.

– Вы заставили лететь туда нас.

– Я никого не заставлял, – возражает он и предлагает мне овсяное печенье.

– Любовь – забавная штука, правда? – замечает Патрисия.

Раздается стрекот.

Я сижу, жую печенье и думаю, могу ли я стать Констанцей Моцарт, может ли Густав стать Вольфгангом и будем ли мы однажды сидеть в кусте голышом и пить чай. Сегодня утром мы целовались на траве у него во дворе. За прудиком растут чудесные вечнозеленые растения.

– Думаю, вполне возможно, – произносит Патрисия.

– Все возможно, – добавляет мужчина из куста.