Текст книги "Я ползу сквозь (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Вы знаете что-нибудь о вертолете? – начинает опрос мужчина.

– О вертолете? – повторяет она. – Вы в нужном крыле, но физику ведут через несколько кабинетов.

Мужчина замечает плакат на стене: «40% беременностей – незапланированные». Розмари замечает, что он его читает:

– Все больше и больше моих учениц беременеет, и они ни хера не представляют, как это случилось.

– Хм, – подает голос мужчина, показывая в сторону работающей камеры.

– Что такое? А, я сказала «ни хера», да? Ой бля, точно, нельзя же.

– Политика ФКС, ничего личного. Хотите начать с начала?

– Можете просто запикать?

– Можем, но я просто подумал, может быть, вам захочется произвести впечатление более…

Он делает ей знак продолжать. Она снова смотрит на плакат:

– Есть один мужик в школьном совете… Детей нет. Но говорит, что об «этих современных детях» знает все. Требует, чтобы я учила только воздержанию. Взорвите его к черту. Меня осаждает стая родителей с гиперопекой, требуют, чтобы я не разрешала детям смотреть видео о родах. Взорвите их к чертям. Учительница математики говорит, что учить детей, как уберечься от заболеваний, передающихся половым путем, – не мое дело. А чье это тогда дело? Ее? Родители-то точно ни хрена их не учат. Взорвите их всех к черту! Знала ли я, – спрашивает она, – когда поступала в колледж, что мне понадобится пистолет, чтобы уберечь детей от герпеса? Поверьте, если бы я хотела убивать плохих парней, я пошла бы в копы!

Мужчина делает оператору знак продолжать снимать. Розмари продолжает:

– Мой папа был копом. Он был сделан из стекла. Все лучшие люди в мире сделаны из стекла. Сквозь него все видно. Ему можно верить.

Она замолкает, подходит к столу и хватает сумочку. Потом указывает на часы:

– Готовы к тревоге, парни? – Мужчина и оператор пожимают плечами. – Тогда готовьтесь.

Звучит сигнал тревоги. Студенты выходят на улицу. Следом идут учителя с учебными материалами в руках, готовые, если что, продолжать урок снаружи. Когда мужчина с оператором идут к выходу мимо кабинета директора, оператор разворачивается, идет спиной и снимает, как в здание заходит полиция с собаками. Последней выходит директор. Она капитан этого корабля.

– Что я тут вообще делаю? – спрашивает она.

Интервью второе. Лансдейл Круз

– Снова вы, – произносит она.

– Возможно, ты могла бы рассказать, что ты знаешь о вертолете, – отвечает мужчина.

– Я много чего знаю о вертолете.

– Прекрасно.

– Сколько вам лет? – спрашивает Лансдейл. Мужчина отвечает, что ему тридцать девять. – Это значит сорок пять или вам правда тридцать девять?

– Если хочешь, покажу документы, – отвечает мужчина. Оператор бурчит под нос: «Иисусе».

– А вы ничего, милашка, – замечает Лансдейл Круз. – Женаты?

– Не-а.

– В тридцать девять?

– Можно мы вернемся к вертолету? – просит оператор.

– Конечно, – кивает Лансдейл. – Что там с вертолетом?

– Он настоящий?

– Они же на нем улетели, так?

– А они правда улетели? Они точно не могли просто сесть на автобус или на поезд?

– Они улетели на вертолете. Его построил Густав. Он работал над ним много месяцев.

– А ты видела вертолет? – спрашивает мужчина.

– Да. Каждый день.

– То есть нет?

– Можно я скажу на камеру, что моя последняя приемная мама лживая сучка и я ее ненавижу? Это попадет в эфир?

– Вряд ли.

– Да, пожалуй, это небольшое отступление от темы.

– То есть ты не видела вертолет?

– Почему вас заботит этот чертов вертолет? – взрывается Лансдейл.

– Мы пытаемся понять, где могут быть пропавшие дети.

– С детьми все в порядке. Густав знает, что он делает. Вы уже брали интервью у мужчины из куста? Если кто-нибудь что-нибудь и знает, то это он.

– Правда? Я не думал, что он настоящий.

– Когда пойдете к нему, купите у него его особого лимонада, – предлагает Лансдейл. – Великолепный вкус, – и уходит.

Интервью третье. Какой-то случайный школьник на парковке

– Вы не знаете, где можно найти мужчину из куста? – спрашивает мужчина.

– Вы вообще о чем? – перепрашивает школьник.

– А что вы думаете о вертолете?

– Вертолет – единственный способ вырваться отсюда, – отвечает ученик, садясь в машину.

Интервью четвертое. Чайна Ноулз

Чайна все еще вывернута наизнанку, но она больше не язык. Теперь она анус. Она не в лучшей форме. Анусы очень смущают людей, хотя они есть у каждого. Все сложно.

– Не знаешь, где можно найти мужчину из куста? – спрашивает мужчина.

Чайна-анус кивает.

– Можешь отвести нас?

Анус сжимается и убегает ногами Чайны. Мужчина и оператор пытаются за ней поспеть, но скоро понимают, что она не ведет их к мужчине из куста, а убегает.

Интервью пятое. Родители Станци

– Нам нужно к пяти кое-куда успеть, – говорит отец.

– Я долго вас не задержу. Можно мы войдем?

– Нет, – отвечает мать.

– Ладно.

– Вы переживаете за дочь?

Родители Станци смотрят на них во все глаза. У них неуравновешенный вид.

– За которую? – спрашивает мать.

– У вас есть еще одна дочь?

– Да.

– Мы не знали.

– Значит, вы очень ленивый репортер.

Отец Станци начинает плакать. Оператор делает крупный план.

– Мы кое-куда опаздываем, – произносит мать, отталкивает с пути камеру, и они рука об руку идут по асфальту.

Мужчина потеет. Оператор снимает, как на лбу мужчины взбухает капля пота и ползет по щеке, а потом по шее.

Интервью шестое. Чики-бар

Мужчина с оператором заходят в бар. Все посетители залезают под столы. Те, кто сидит на табуретах у стойки, перепрыгивают через стойку и прячутся там. Пока мужчины не выходят обратно, никто не шевелится.

Интервью седьмое. Отец Густава

– Я не знаю никакого мужчину из куста.

– Он готовит лимонад?

Отец Густава сначала задумывается, потом радостно улыбается:

– О, так вы про Кеннета!

– Его зовут Кеннет?

– Кеннет бывал там, где сейчас Густав и Станци.

– Станци? Мы слышали, что ее зовут _____.

– Мы называем ее Станци. Она сама называет себя Станци.

Мужчина кивает.

– Мы очень гордимся, – продолжает отец Густава.

– Гордитесь?

– А почему нам, собственно, не гордиться? – удивляется отец Густава. – Наш парень построил вертолет. Вертолет! У вас есть дети?

– Нет.

– Значит, вы не поймете.

– Можете показать, как пройти к этому Кеннету? – спрашивает мужчина.

– Он очень нелюдим.

– Думаю, он не будет против. Его покажут по национальному телевидению!

– Он ненавидит телевидение.

– Можете дать мне его фамилию?

– Сомневаюсь.

– Он живет неподалеку?

– Можете уйти? – просит отец Густава. – Вы занимаете слишком много места.

– Я занимаю слишком много места?

– Да. Уходите.

Отец Густава осторожно закрывает дверь у мужчины перед носом. Мужчина смотрит на оператора и одними губами произносит: «Вот мудак». Когда он отворачивается, оператор тоже произносит одними губами: «Вот мудак». Вслух он говорит:

– Может, позвоним в пару дверей и спросим, где живет Кеннет?

– Я больше этой хренью не занимаюсь, – возражает мужчина. – Я с национального телевидения. Сюжеты сами приходят ко мне, а не наоборот.

========== Чайна Ноулз – вечер четверга – кострище ==========

Меня зовут Чайна, я та девочка, которая проглотила себя, и я хотела бы снова вывернуться нужной стороной, прежде чем ехать навещать Шейна. Я хочу, чтобы он видел мою кожу. Мои глаза. Мои волосы. Не то чтобы у меня особенно красивая кожа, глаза или волосы, но ему может так показаться. А если он будет так думать, может, я тоже начну. Как в зеркале. Люди могут служить зеркалами других людей. Такое постоянно случается. Возможно, этому стоило бы случаться пореже.

Мне понравилось жечь дневник, и я осматриваю комнату: не сжечь ли что-нибудь еще перед побегом? Я перерываю ящики стола и шкаф. Нахожу только плюшевую мартышку, которую папа купил мне, когда мне было семь лет, а он ездил по делам в Сан-Диего. Он показал мне много фотографий тамошнего зоопарка. Но это все равно было не то же самое, что поехать с ним. Я решаю сжечь мартышку, хотя не испытываю к ней особо ярких эмоций.

Перед тем, как спуститься вниз и сжечь мартышку, я замечаю последнее напоминание о вечере, который изменил все. Свитер. Тот свитер, который он начал медленно расстегивать. Тогда я попросила его остановиться. Три нижних пуговицы свитера оторваны, нижнюю петлицу надо зашивать. Свитер сделал свое дело не хуже, чем мамины наручники. Когда-то он был моим любимым. В день выбрасывания мусора – в пятницу, три дня спустя – мама нашла его в моем помойном ведре и сказала, что он стоил им с отцом слишком много денег, чтобы просто так его выбрасывать.

– Он же тебе всегда нравился, – добавила она.

– Я больше не хочу его видеть, – объяснила я.

– Ну… нельзя же просто… то есть…

Я выудила его из ведра и смяла в руках, пока она не заметила нехватки пуговиц.

– Неважно. Ладно, возможно, все же хочу.

Спускаясь вниз со свитером в руках, я размышляю о том, как должен пахнуть горящий шелк. Под мышкой правой руки зажата мартышка, я смотрю на ее морду и представляю, какие странные вещества будут куриться над ней. С минуту мне хочется одеть мартышку в свитер, но потом я решаю, что мартышка заслужила достойную смерть. В конце концов, ей всегда можно прикрыть горящий свитер, если мама меня застукает.

В гостиной я решаю, что камин слишком маленький. За окном ясная ночь. Я могу различить не меньше сорока звезд, хотя в нашем районе хорошее уличное освещение.

В «Чики-баре» в соседнем квартале играет музыка. Так и вижу, как взрослые сидят там, жалуются на работу и говорят что-нибудь вроде «Четверг – это новая пятница».

Я кладу свитер и мартышку на медное кострище во дворике и слышу вопль. Так вопят, когда находят труп. Так вопят, когда выигрывают в лотерею. Этакий универсальный вопль. Он раздается из нашего подвала. Не обращая на него внимания, я подношу спичку к хвосту мартышки и смотрю, как она горит. Через несколько секунд я уже жалею, что подожгла ее. Отец же не хотел причинить мне боль, он просто показывал мне фотографии и рассказывал о зоопарке. Я чувствую себя испорченной идиоткой. Но, когда свитер загорается, я вспоминаю, как выглядит настоящий испорченный идиот.

Как выглядит испорченный идиот

Синоптик делает погоду,

Месит ее, как пекарь хлеб.

Когда она запечена, конечно,

Крикнет он: «Вот хлеб!»

Его погода не подходит

Для пикника и игры в мяч.

В его погоду лучше дома

Сидеть и в тряпочку молчать.

Карта погоды явит надпись:

«Ты слишком страшная». Еще:

«И твое тело просто ужас».

Еще: «Я не любил тебя

Ни дня, и, кстати, странно пахнешь.

Зачем ты плачешь?»

Я не плачу, когда свитер сгорает. Или плачу, но слезами облегчения. Шейн бы понял, что это за слезы. Сколько мы их вместе выплакали. Когда мы видимся, мы жмемся друг к другу, как птенцы-слетыши, и жалобно со всхлипами щебечем о том, что такое испорченные идиоты. Испорченный идиот Шейна по возрасту годится ему в отцы. Он сидит в тюрьме. А мой на свободе.

Недели четыре назад, когда я была прямой кишкой, мы с Айриником Брауном столкнулись в коридоре и он спросил меня, почему я еще не наложила на себя руки. У меня не было ответа и нет до сих пор.

Раздается новый вопль. На этот раз – прямо у меня за спиной, с террасы.

– Что ты творишь? – визжит мама.

– Кое-что сжигаю, – отвечаю я.

Она щурится, пытаясь разглядеть, что лежит на кострище:

– Это мартышка, что ли?

– Да.

У нее растерянный вид. На ней латексный костюм с цепями и крючьями. Будь я нормальной, я бы тоже растерялась.

– Нам нужно о чем-то поговорить? – спрашивает она.

– Нет.

– Красивая прическа.

– Спасибо.

– Ладно, – произносит мама, как будто только осознав, что стоит на крыльце на виду всего района в одном только латексном костюме, – пойду-ка я внутрь.

– А я пойду спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

У себя в комнате я достаю из рюкзака плойку и беру в руки телефон. Настраиваю его так, чтобы мой номер не высвечивался. И звоню Айринику Брауну.

========== Станци – вечер четверга – истеричка в Месте Прибытий ==========

Мы с Густавом продолжаем лицедействовать. Он играет роль мальчика, который завел нас не пойми куда и без посторонней помощи не выберется. Я изображаю злую и напуганную девушку, которой нужно позвонить домой, чтобы за нее не волновались. Спектакль начала Патрисия, мы просто разучиваем роли.

Нас кормят яичницей. Из утиных яиц. И черным хлебом. И домашними маринованными огурцами, которые стояли с прошлого лета. Весь вечер мы с Густавом делаем вид, что спим, потому что мы играем роли и уже сказали, что не спали три дня, а значит, должны были устать. Но Густав не спит, потому что не спит никогда, а я не сплю, потому что не спит он. Мы лежим на боку и смотрим друг на друга. Мы не говорим ни слова, но мысленно я безостановочно повторяю Густаву, что люблю его, и чувствую, что он занят тем же самым. Потом мы ложимся на спину и держимся за руки, смотря в потолок. Я вспоминаю, что Патрисия хочет отсюда уехать. Вспоминаю, как она сказала мне, что Густав меня любит. Пытаюсь вспомнить, сколько народу видела в столовой – как будто считаю овец, чтобы уснуть. У одной овцы какие-то бешеные очки. Другая лысая. Вот овца в выходном костюме. Вот баран без кусочка уха. Вот другой, в лабораторном халате, совсем как у меня. Похоже, у него проблемы с общением.

Перед ужином Густав будит меня.

– Ты спал? – спрашиваю я.

– Ага, – но я понимаю, что это значит «нет».

– Как ты вообще живешь без сна?

– Я сплю. Просто не так, как ты.

– Я не голодна, – замечаю я.

– Ты умираешь с голоду, – поправляет Густав. – И очень нервничаешь, что не можешь дозвониться домой и сказать, что с тобой все в порядке. – Я делаю глубокий вдох. – И сердишься, потому что никто до сих пор не сказал нам, куда идти.

– Значит, я устраиваю истерику, а ты тихо коришь себя.

– Нам нельзя привлекать внимание. А то они сломают вертолет.

Больше и больше учебных тревог.

Не успеваю я ответить, как Патрисия осторожно стучит в дверь:

– Пора на ужин.

Всего семнадцать человек. Мне становится интересно, все ли это, и Патрисия кивает. Я спрашиваю себя, не сошли ли они все с ума от изоляции; в голове звучит голос Патрисии: «Только некоторые из нас». Я стараюсь съесть побольше, чтобы не выбиваться из роли голодной потерявшейся туристки. Густав в ударе. Он ковыряет ложкой в тарелке и завоевывает расположение мужчин; когда я прошу его спросить, как пройти к телефону, все дружно качают головами.

– Нам не нужно никуда ходить, – объясняет Гэри. – Зачем нам может понадобиться куда-то уходить?

Я спрашиваю себя, может ли Гэри вести себя еще самодовольнее, чем сейчас. Голос Патрисии отвечает: «Еще как может».

«Тут что, все читают мысли?» – удивляюсь я. «Нет, только мы с Кеннетом».

Самодовольные губы Гэри изгибаются, произнося самодовольные слова. Слова вылетают самодовольными пузырьками и самодовольно вещают:

– Вы, дорогие мои, оказались в раю и даже сами того не поняли! Представьте себе, вы в Эдеме и не знаете об этом!

Я решаю до конца жизни держаться подальше от всех, кто начинает предложение с «Вы, дорогие мои».

– Прежде чем мы пойдем, – говорит Патрисия, – я хочу познакомить вас с Марвином.

– Хорошо, – говорю я.

В моей голове она добавляет: «Марвин – наш биолог. Думаю, тебе понравится его лаборатория».

Тут я подумываю снять свой халат, чтобы лучше соответствовать своей роли, но от одной мысли о том, чтобы снять его, у меня учащается сердцебиение и начинают трястись руки. Патрисия в моей голове успокаивает: «Марвин все равно считает всех тупыми, можно не переодеваться».

Марвин решает показать мне свою лабораторию. Он обходит ее и тыкает повсюду пальцем. Патрисия садится в уголке и делает какие-то заметки. Марвин подводит меня к своему столу и показывает мне свои рисунки. Он говорит, что нашел два новых органа человеческого тела.

– Как?

– Что как?

– Как вы нашли новые органы? У вас есть трупы?

– Люди умирают. Слушай, такова биология.

– Вы разрезали собственных друзей?

– Я лучший биолог в мире, я имею право разрезать всех, кого захочу.

Мне хочется сказать, что я никогда о нем не слышала, но я молчу. Он показывает мне схемы новых органов. Первый – маленькая штука вроде железы, не больше горохового зернышка. Он изобразил ее между третьим и четвертым пальцем правой руки, у самых костяшек.

– В левой руке оно тоже есть? – спрашиваю я.

– Нет.

– В вашей выборке были только правши?

– Да.

– А левши здесь есть?

Он смотрит на Патрисию. Она произносит внутри моей головы: «Не напоминай ему», а вслух отвечает:

– Марвин, не собираюсь я в ближайшее время помирать. Даже не рассчитывай.

– Неважно, на какой оно руке, – отмахивается Марвин. – Важно, что оно делает.

Я выжидающе смотрю на него.

– Попробуешь угадать?

– Нет.

– Зачем ты в этом халате притворяешься дурочкой? – спрашивает он. – Ты же не думаешь, что мы поверили, что вы пришли пешком?

Я смотрю на него во все глаза и спрашиваю:

– Что оно делает?

– Если эту горошину долго растирать в нужном направлении и с нужной силой, она может усилить сексуальную мощь на тысячу процентов.

– Сексуальную мощь?

– Да, – гордо заявляет Мартин. – Миллионы людей тратят миллиарды долларов в год на дурацкие маленькие таблеточки и не знают, что у каждого из них есть своя собственная таблетка. Прямо под рукой, – он поднимает правую ладонь. – Буквально.

Я безучастно смотрю на него.

– Ладно, может, тебе плевать на секс, но у меня есть лекарства!

Я продолжаю безучастно смотреть. Патрисия продолжает писать что-то в книжечке левой рукой.

– Я изобрел лекарство от двух видов рака! – хвастается Марвин. – Не смотри на меня так.

– От какого именно рака?

– Разумеется, от лейкемии. И, возможно, от пары лимфом.

При слове «лейкемия» я вспоминаю Лансдейл Круз. Она говорит, что болеет ей, но она лжет. Лекарство от вранья уже придумано.

– Если бы я остался в реальном мире, – продолжает Марвин, – я сидел бы в какой-нибудь вшивой лаборатории, слушал бы какого-нибудь кретина из ассоциации фармацевтов и никогда ничего не открыть. Слишком много можно заработать на болезнях.

– Но вы не возвращаетесь?

Марвин смеется. Смеются даже его волосы. Так и слышу тихое старческое хихиканье.

– Значит, лекарство вечно будет валяться тут, хотя больные там?

– Я бы не сказал, что оно будет валяться.

Патрисия бормочет что-то себе под нос и продолжает писать. Мы оба оглядываемся на нее, и она замолкает.

– Вы сказали, что открыли два органа, – начинаю я. – А какой второй?

Марвин серьезно меня рассматривает.

– Вы мне не доверяете? – спрашиваю я.

– Ты постоянно повторяешь, что тебе надо домой или хотя бы позвонить сестре. Ты постоянно врешь. Ты не заслужила моего доверия.

– Я скучаю по сестре, – отвечаю я. Это не ложь.

– Со временем она про тебя забудет. Все забывают. Никто не помнит меня. Никто не помнит Патрисию.

Я думаю: «Мужчина из куста помнит Патрисию». В голове звучит голос Патрисии: «Мужчина из куста?»

– Станци, ты гений, ты в курсе? – спрашивает Марвин.

– Да.

– Иначе ты бы сюда не попала.

– Ясно.

– Тогда скажи, что такого важного ты делаешь в своей лаборатории?

– Я препарирую животных. В основном лягушек.

– Как необычно.

– В лягушках нет ничего необычного. Они просто мертвые.

– Ты просто обязана делать хоть что-то еще, а не просто препарировать лягушек, как тупая девятиклассница.

Голос Патрисии в моей голове сообщает, что Марвину можно доверять. И я рассказываю:

– Мне кажется, что в человеческом теле есть орган, способный избавить человека от чувства вины. – Волосы Марвина привстают, подаются ко мне и слушают секущимися кончиками. – Думаю, его, как и вашу железу для сексуальной мощи, скрывают от нас, потому что…

– Потому что вина – движущая сила реального мира, моя дорогая. Очень точно. Как и секс. Ты в курсе, что даже врачей в университетах до сих пор не учат, как выглядит клитор целиком? Мы рисуем на схемах лишь крошечный кусок огромного, потрясающего органа. Это все равно что рисовать руку как культяпку без пальцев. Как ты думаешь, почему так происходит?

Я молча смотрю на него, не зная, что ответить. Мне не хочется обсуждать такие вещи с Марвином.

– Это просто еще один способ управлять нами, дорогая. Особенно вами, женщинами. О боже, давайте контролировать этих истеричек!

Его волосы вопят, как те самые истерички: «О боже! О боже!! О боже!!!»

========== Лансдейл Круз – вечер четверга – новая миссис Круз ==========

Никого больше не осталось. Мои друзья Станци и Густав разбились на вертолете. Моя другая подруга Чайна внезапно самовозгорелась у себя во дворе. Мужчина с телевидения после второго интервью попросил моей руки, но я отказала.

На самом деле со всеми все в порядке, Станци и Густав не разбивались, а Чайна не могла самовозгореться, потому что это бред и выдумки. А мужчина из новостей не просил моей руки, но я сказала «да». Только он вряд ли услышал.

Мистер Круз отправился на поиски новой миссис Круз. Я слышала, потому что она некоторое время назад позвонила по домашнему телефону и очень извинялась, что опаздывает на свидание. Она просила меня сказать ему. Я этого не сделала.

Чайна не отвечает на звонки, а Густав и Станци улетели туда, где их настоящий дом. У меня есть визитка тридцатидевятилетнего мужчины с телевидения. Там лос-анджелесский номер телефона. Я нашла в интернете код его мобильного, и он зарегистрирован в Огайо. Я-то думала, почему он ведет себя как калифорниец? Оказывается, он из Огайо.

У него такой вид, как будто он очень давно неправильно питается. И ему, наверно, много лет никто не делал массажа. У него глупая улыбка и слишком много геля для волос. У него такой вид, как будто ему не хватает любви. Мы просто созданы друг для друга.

Всю ночь я оставляю на себе порезы и прижигаю их сигаретами, а потом принимаю ванну из соленой воды. На самом деле я иду в «Хилтон».

========== Чайна Ноулз – вечер четверга – Fuenteovejuna ==========

– Алло, – речь Айриника Брауна течет плавно, как прогноз погоды в солнечный денек. – Алло, – повторяет он.

Я чувствую, как по кругу выворачиваюсь: рот, язык, зубы, надгортанник, пищевод, желудок, двенадцатиперстная кишка, тощая кишка, подвздошная кишка, слепая кишка, толстая кишка, прямая кишка, анус. Я пренебрегаю выделительной системой, она мне не нужна. У меня есть желчный пузырь, полный желчи. Где-то там должна быть моя печень, но сейчас она мне не пригодится. Мне не нужно ничего фильтровать.

– Эй-Джей, это ты? – спрашивает он. – Ты что, в туалете? Звучит отвратительно.

Я изменяю голос, думая о Лансдейл и о том, как легко она врет. Я включаю ее в свою пищеварительную систему, вывожу орган Лансдейл наружу и говорю:

– Хочешь мясца? Тут у меня девчонка хочет.

– Хватит врать, Эй-Джей, у тебя не будет девчонки, даже если ты ей заплатишь.

– Она в отключке, братан.

– Кто говорит? – спрашивает он.

– Когда они в отключке, с ними легче. А то вырываться начинают.

– Вы не туда попали, – произносит он и вешает трубку.

Я осматриваюсь и включаю плойку в розетку. Как только она достаточно нагревается, в комнату стучит мама и велит мне выходить. Мне хочется ответить: «Откуда выйти, мам? Из кишечника? Из собственного рта?» Но я выключаю плойку и спускаюсь.

Мама надела поверх черного латексного костюма халат и попросила подвальных гостей уйти. Папа уже в кровати, потому что завтра ему надо куда-то лететь по работе. Мама усаживает меня за кухонный стол и говорит, что ей сегодня звонили из полиции по поводу предупреждений о бомбах.

– Они думают, что это ты.

– Это не я.

– Но ты знаешь, кто это? – спрашивает мама.

– Это никто.

Мама вздыхает и затягивается электронной сигаретой. Она похожа на робота в халате: черный блестящий корпус, красный огонек зарядного устройства.

– Но кто-то же их посылает. Не может же школа слать предупреждения сама себе.

– Может и шлет, – замечаю я. – Хотя бы метафорически.

Мама смотрит на меня с натянутой обеспокоенной улыбкой.

– Может, это как «Fuenteovejuna», – продолжаю я.

– Фуэнте-что?

– «Fuenteovejuna». Ну, пьеса про испанский город. Пятнадцатого века.

– Как пьеса может быть связана с тем, что мне звонит полиция? С тем, что ты сожгла замечательную мартышку? Твой отец привез ее из поездки. Он никогда не желал тебе зла.

– Да, я жалею, что сожгла ее.

– Так при чем тут пьеса?

– «Fuenteovejuna» основана на реальных событиях, произошедших в Испании веке в пятнадцатом. В городе жил один офицер, и он был ненормальный. Он постоянно нападал на невинных людей, насиловал женщин и все дела. Он творил столько беспорядков, что в конце концов весь город сговорился убить его и закопать.

– Чайна, я не понимаю связи.

– Потому что ты не дала мне рассказать до конца. – Она машет мне рукой, чтобы я продолжала. – Кто-то рассказал о его убийстве Изабелле и Фердинанду, и те послали полицию опросить жителей города. Кого бы они ни спросили – мужчин, женщин и даже детей, – на вопрос, кто убил офицера, все отвечали одинаково.

– И? – мама снова затягивается кибер-сигаретой.

– Все говорили одно и то же: «Его убила Фуэнтеовехуна».

– Это же было название города?

– Да.

– То есть его убил город?

– Да.

Мама пялится на мойку; на сушилке сохнут две секс-игрушки. Мои младшие сестры считают, что это кухонные принадлежности, потому что однажды они пролежали так до утра и нам пришлось соврать.

– Но его ведь убил не город? – говорит мама. – Жители просто покрывали настоящих убийц, так?

– В зависимости от того, как смотреть на ситуацию.

– И что мне тогда завтра говорить детективу?

– Скажи ему, что это все Фуэнтеовехуна. Наверняка он не читал Лопе де Вега и будет искать какого-нибудь латиноса с ирландскими корнями по имени Фуэнте О’Вехуна.

– Не смешно.

– Но это правда.

С тех пор, как я услышала голос Айриника Брауна, я просто пульсирующий орган на ножках. Я потею. Мне кажется, я сейчас сгорю на месте.

– В последнее время ты сама на себя не похожа, – замечает мама.

– Ты только поняла? – спрашиваю я.

– Я решила, что ты сама скажешь, когда сочтешь нужным.

– Наверно, скажу.

Я встаю, а мама снова затягивается мигающей сигаретой.

– Родители… мы должны что-то предпринять.

– По поводу?

– По поводу бомб. – Она косо смотрит на меня. – А что, нужно еще с чем-то что-то делать?

– Ты думаешь, я узнала про «Фуэнтеовехуну» в школе?

– Наверно.

– Ты думаешь, разработчики тестов ее читали?

– Какие разработчики тестов?

– Те, которые посылают предупреждения, какие же еще.

– Значит, ты все-таки знаешь, кто их посылает.

Я останавливаюсь в дверном проеме и вздыхаю:

– Ну да.

– Это разработчики тестов?

– Ага.

– Как ты думаешь, у них есть автоответчик? Я бы позвонила и сказала им пару ласковых.

– Не знаю. Но я устала, а завтра мне в школу. Пойду посплю.

Вернувшись в комнату, я не включаю обратно плойку. Я включаю антиопределитель номера и снова звоню Айринику Брауну. Когда он берет трубку, я начинаю изображать полицейскую сирену и не замолкаю, пока он не сбрасывает звонок.

========== Станци – вечер четверга – допрос гениев в Месте Прибытий ==========

Марвин спрашивает меня, где я думаю искать орган вины. Я показываю ему точку у самого основания шеи, рядом с ключицей, но ближе к плечу. Он нажимает на нее и зажмуривается. Я жду, когда он выскажет свое мнение, но он так и стоит, зажимая место, где может находиться нужный орган. Голос Патрисии в моей голове произносит: «Пусть он думает в одиночку».

Когда мы выходим на дорогу, я возмущаюсь:

– Но я хотела сама до всего додуматься! Я хотела сделать открытие сама!

– Его открытия навсегда останутся здесь, как и он.

– Но это мое открытие!

– И ты принесешь его людям, когда вернешься.

– Вернусь? – переспрашиваю я. – Почему вы все время повторяете, что мы вернемся? Обратных рейсов же нет. – Мы некоторое время идем молча. – Значит, никто не верит, что мы пришли пешком?

– Никто.

– Должны же быть и другие способы сюда попасть, не только на вертолете.

Патрисия улыбается:

– Дело не только в вертолете. Ты и сама знаешь.

– Густав сказал, что здесь должно быть месторождение гениев.

– Скорее черная дыра для гениев.

Я смотрю на нее, пытаясь понять, шутит ли она, но она абсолютно серьезно.

– Густав сказал, что мы летим в невидимое место, – продолжаю я. – Здесь как-то не очень невидимо.

– Я с каждым днем чувствую себя все более невидимой. Ты тоже скоро начнешь.

Я вспоминаю о тревогах. Голос Патрисии в моей голове отвечает: «Да. Как на тревогах».

– Так мужчина из куста поэтому вернулся?

Она смеется:

– Почему вы так его называете?

– Сложно объяснить… Он хороший человек, но все его боятся.

– Всех нас боятся…

Я представляю себе опасного мужчину из-за куста: голое тело, плащ буквы. Интересно, она это видит?

– Да, вижу.

Я вспоминаю куст, столик с лимонадом и поцелуи.

– Что вообще такое нормальность? – спрашивает Патрисия.

– Это точно не тут.

Минуту мы идет молча. Холм довольно крутой. Вот бы деревья правда помогали дышать, как обещала мама.

– Сегодня вам с Густавом устроят допрос, – предупреждает Патрисия.

– Ясно.

– Вас будут спрашивать о реальном мире.

– Ясно.

– Они спросят, знаете ли вы Кеннета. Нельзя говорить им правду.

– Ясно.

– Я совру, что у меня месячные, и отсижусь дома.

– Почему?

– Не люблю допросы.

Я спрашиваю себя, допрашивали ли когда-нибудь опасного мужчину из-за куста.

– Да, допрашивали. Но он соврал насчет нашей любви.

– Вы любите мужчину из куста? – удивляюсь я.

– Безумно.

– Я думала, вы замужем за Гэри.

– Ха!

Я спрашиваю себя, был ли влюбленный мужчина из-за куста похож на Густава.

– Точь-в-точь. Никогда не знал, куда деть руки.

– Он очень хорошо целуется.

– Да.

– И у него есть ответы…

Густав забрался на дерево. Я машу ему, он машет в ответ. Патрисия пораньше ушла спать, потому что ее мучают боли в стиле Лансдейл Круз.

Слезая, Густав рассказывает:

– Мне сказали, что никто нам не поверил из-за твоего халата. Мол, кто вообще пойдет в поход в лабораторном халате.

Он что-то бормочет себе под нос, спускаясь по двум нижним веткам, и спрыгивает на землю прямо у меня под носом.

– Очень умный ход, – замечаю я. – Пытаются настроить тебя против меня.

– Ты знаешь, где мы? – спрашивает Густав. – Ты знаешь, что это за место?

Теперь он разговаривает как Гэри. По колено в самодовольстве.

– У меня есть догадки, но я не верю в то, что они говорят тебе.

– Мы в самом умном городе Америки. Здесь у всех ай-кью выше ста семидесяти.

– Мы не в товариществе, Густав, и не факт, что в Америке. Сюда даже почта не придет.

– Кому нужна почта? Я дома-то ей не пользовался, а здесь она зачем?

– Ну, ты сказал, что мы в городе, а в городах есть почта. А еще они сразу поняли, что мы не туристы. Мой халат тут ни при чем.

Густав какой-то подозрительно оживленный. Возможно, дело в том, что он много месяцев подряд только и делал, что строил вертолет, а теперь ему нечем заняться.

– Они сказали, что поверили бы, если бы не ты, – настаивает он.

– Они умеют врать лучше, чем Лансдейл Круз. Марвин рассказал мне. И Патрисия тоже. Сюда можно добраться только на вертолете. А выбраться нельзя никак, но мужчине из куста удалось.