Текст книги "Я ползу сквозь (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Я скучаю по дому, – признаюсь я. – Глупо, да?

– Смотря что ты называешь домом, – отвечает Густав.

– Я скучаю по Чайне. Даже по Лансдейл и ее вечному вранью.

– Но ты только вчера улетела.

– Я нужна Чайне.

Повисает тишина.

– Что случилось с Чайной? – спрашивает Густав. – Почему она проглотила саму себя?

– По-моему, это как-то связано с парнем.

– С Айриником Брауном.

– Ага.

– Слушай, это же не секрет. Фотографии же висят в свободном доступе.

Я не смотрела их. Я знаю, что они есть. Я слышала разговоры, но мои уши не желали слушать. Я пыталась делать вид, что все в порядке, точно так же, как родители каждый вечер делают вид, что рано уходят спать.

– Мне снятся гробы, – рассказываю я Густаву. – И иногда Адольф Гитлер.

Он кивает:

– Почему Адольф Гитлер?

– А почему нет? Мне еще сыр снится иногда. Это же не зависит от меня.

– Это да.

– В одном из снов Адольф Гитлер – огромный жук, пожирающий всех остальных жуков. Даже своего вида. А в другом сне вся школа знает, как танцевать вальс, кроме нас.

– Адольф Гитлер наверняка умел вальсировать, – замечает Густав.

– Нет, кроме нас с тобой. Только мы вдвоем не умеем танцевать вальс.

– Ого, так я тебе снюсь?

– Постоянно?

– С гробами?

– Да.

– Мы мертвы?

– Да. И нет. Смотря какой сон. Ты всегда лежишь в красном гробу.

– У Гитлера тоже есть гроб?

– Да, черный.

– Ему подходит, – замечает Густав и спрашивает: – С ним кто-нибудь танцует?

– Нет, вряд ли. Он всегда жук, поедающий других жуков. Хотя однажды он был одет в ледерхозен и шевелил лапками.

– Тебе снятся тревоги? – спрашивает Густав.

– Иногда даже бомбы. Или опасный мужчина из-за куста.

– Он хороший сосед, – замечает Густав.

– Это правда.

– И ты целовала его в обмен на буквы, – продолжает он. – А меня впервые поцеловала только вчера.

Я некоторое время думаю над ответом:

– Не думала, что ты захочешь со мной целоваться.

– Я был занят.

Я хочу потрогать вертолет, показывая, что понимаю, как он был занят и какой он гений, но вертолета нет. Ни корпуса, ни ветрового стекла, ни даже моего кресла. Если думать об этом слишком долго, мне станет страшно, и я сосредотачиваюсь на подоле лабораторного халата. Я верчу в руках толстый край, где сходятся все швы. Засовываю палец в маленькое отверстие, оставленное швейной машиной.

– А еще что-нибудь тебе снится? – спрашивает Густав. – Ну, без гробов?

– Да.

– Хочешь рассказать мне о них?

– Нет.

– Я там есть?

– Там есть Моцарт, – признаюсь я. – А я Станци. И мы счастливы. И все разваливается на части.

– У Моцарта ведь нет гроба? – спрашивает Густав.

Я не объясняю, что фильм «Амадей» – выдумка. Пусть верит, что талант часто остается непризнанным. В этом весь смысл фильма, и Густав имеет право обманываться.

– Откуда у опасного мужчины из-за куста карта? – спрашиваю я.

– Он явно был там раньше.

– Мне кажется, он безобидный. Непохоже, что он правда кладет в лимонад рогипнол. Думаю, он так шутит.

– Он очень веселый, – говорит Густав.

– Никогда за ним не замечала, – отвечаю я.

========== Интервью – среда ==========

Интервью первое. Лансдейл Круз

Мужчина подходит к дому Лансдейл Круз. Семья Круз делает ремонт – вырезает миссис Круз-четвертую из своих жизней, как будто ее там никогда не было. Грузят в фургоны белые диваны. Обеденный стол со стеклянной столешницей. Кошмарного вида лестничный тренажер, который никуда не вел, сколько по нему ни шагай.

– Как ты думаешь, где могут быть пропавшие дети? – спрашивает мужчина у Лансдейл Круз.

Она накручивает волосы на палец:

– Уплыли на лодке. С большим запасом крючков. – Потом улыбается: – Шучу. Они уехали охотиться. С ружьем.

– Они вооружены?

– Нет. Я снова пошутила.

– Так где они?

– Не знаю.

– Нам кажется, что ты знаешь больше, чем говоришь.

– Все мы знаем больше… У меня есть ответы.

– Ну?

– Я составила из них предложения и запомнила.

– И что дальше?

– Дальше голодные ежи едят влажных бобров, а важные бобрихи гадко делают детей в Африке, еж ежихе говорит бежать делать детей быстро.

Мужчина начинает раздражаться.

– Это ответы, – продолжает Лансдейл. – На двадцать один вопрос. Мне продолжать?

Мужчина оборачивается к оператору:

– Это вырежем.

– Что-то не так? – спрашивает Лансдейл. – У меня неправильные ответы?

– Мы спросим у твоих подруг. Кто-то должен знать, что произошло.

– Но ответы верные! – возмущается девочка. – Я точно знаю! Д-Г-Е-Е-В-Б-А-В-Б-Г-Д-Д-В-А-Е-Е-Г-Б-Д-Д-Б! Там точно так!

– Мистер Круз! Можно задать вам несколько вопросов?

Мистер Круз командует грузчиками, снимающими со стены картину. Это не настоящая картина, а просто холст, на который наклеены всякие блестки и куски сверкающей ткани. Мистер Круз не отвечает. Мужчина переспрашивает:

– Вы что-то знаете о двух пропавших детях?

– Что я могу знать о детях? – удивляется мистер Круз. – Я что, похож на человека, который что-нибудь знает о детях?

– Это правда, – вклинивается Лансдейл. – Он здесь почти не бывает. Он с ними незнаком.

– Они же были твоими друзьями? – спрашивает мужчина.

– Да, – с грустным видом отвечает Лансдейл.

– Ты знала, что это они посылали предупреждения о бомбах?

– Нет, это не они.

– Почему?

– Потому что я знаю, кто их посылал.

– И кто?

– И это не они, – заключает Лансдейл. – Теперь уходите.

Мужчина с оператором выходят с участка и идут по тротуару.

– Клянусь, – говорит мужчина, – пока я с ней разговаривал, ее волосы еще отросли. Ты видел?

– Ты не смотрел на ее волосы, – отвечает оператор.

– Ага, конечно.

Услышав их, Лансдейл удивляется:

– И таких идиотов, как вы двое, посылают опрашивать очевидцев? Вы слышали столько ответов, но так ничего и не поняли.

Интервью второе. Отец Густава

– Они улетели на вертолете во вторник утром.

– Кто улетел?

– Мой парень и его подруга. Девочка в белом халате.

– Где вертолет?

– Раньше стоял в моем гараже. Теперь его там нет.

– Почему вы так спокойно говорите?

– Потому что Густав знает, что делает, – отвечает его отец. – Этот парень умнее нас всех вместе взятых. У него IQ сто семьдесят шесть.

– Полиция говорит, что не было никакого вертолета, – замечает мужчина.

– Полиция не верит.

Мужчина хмыкает:

– Значит, чтобы увидеть вертолет, нужно верить?

– Да.

– Вы видели, как они улетают?

– Я был на работе. С семи утра.

– То есть на самом деле вы ничего особо не знаете. Я правильно понял?

– Вчера вертолет стоял здесь, теперь его нет. Мой парень и девочка, которая сидела и смотрела, как он его строит, пропали. Каждый, у кого есть мозг, может восстановить события. Понятия не имею, зачем вы тут раздуваете шумиху. Они уже большие ребята. И очень умные. У них все будет хорошо.

– Он построил вертолет?

– Да.

– Вертолет, которого никто не видел?

– Я видел.

– Можете предоставить какое-нибудь доказательство?

Отец Густава указывает в сторону пустого гаража:

– Вот вам прекрасное доказательство. Видите там вертолет?

– Нет.

– Ну вот.

– Но до этого вертолета тоже никто не видел, – замечает мужчина.

– Может, найдете уже нормальную работу? – спрашивает отец Густава. – А то у вас руки небось мягкие, как груди.

– Какое интересное сравнение…

– Женские груди – самая мягкая вещь на свете, – произносит отец Густава.

Интервью третье. Родители Айриника Брауна

– Мы ничего об этом не знаем! – хором произносят они. У них один голос на двоих. И одно тело на двоих. Они – одно большое «оно». И они повторяются: – Мы ничего об этом не знаем!

– Насколько нам известно, ваш сын учится с ними в одной школе.

– Правда?

– Он ведь встречался с ее лучшей подругой? Нам так сказали.

– С чьей подругой?

– Пропавшей девочки. Той, которая ходила в медицинском халате. Ее звали _____.

Оно переглядывается и произносит:

– Он много с кем встречался.

Мужчина переглядывается с оператором.

– У вашего сына необычное имя.

– Мы назвали его так, когда подобрали. Он принес нам мир. Поэтому его зовут Айриник – ну, «миротворец», вы понимаете.

– Да, я понял.

– При чем тут вообще его имя? Зачем вы к нам пришли? – спрашивает оно.

– Мы просто задаем вопросы детям, которые их знали. Мы хотим выяснить, что на самом деле случилось.

Оно озадачено и приготовилось оправдываться. Озадаченная машина оправданий.

– Значит, Айриник приемный? – спрашивает мужчина.

– Не то чтобы это вас касается, – отрезает оно.

– Вы усыновили его в детском возрасте?

– Не то чтобы это вас касается, – повторяет оно.

– Как мы слышали, у него определенная репутация.

– Это правда. Мы очень гордимся.

Мужчина хмурится:

– Похоже, вы не знаете, о какого рода репутации мы говорим.

– Не верьте сплетням, – советует оно. – Наш мальчик никогда никого не обидит. Даже муху.

– Он не обижает мух? – переспрашивает мужчина.

– Ни одно живое существо, – отвечает оно.

– Значит, слухи – ложь?

– Я не знаю, о чем вы говорите, – отрезает оно.

– Ну, слухи. О девочках.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

Интервью четвертое. Родители Станци

Они оставили на кухонном столе записку: «Ушли спать. Разогрей ужин из морозилки. Не забудь выключить свет».

Интервью пятое. Чайна Ноулз

Сегодня Чайна – алый светящийся язык. Когда мужчина подходит к ней, она приветственно машет и случайно облизывает ему руку. Он задает несколько вопросов. В ответ Чайна протягивает ему стих:

Не переживайте за Густава и Станци

Будь мы сделаны из бумаги,

Мы бы гибли с каждым дождем.

Все в порядке.

Мужчина читает стих и показывает его оператору. Они смотрят на язык по имени Чайна. Они не видят, как хорошо она питается. Не видят, что она пила на завтрак яблочно-шпинатный сок. Они отводят глаза.

– Ты видела вертолет? – спрашивает мужчина. Чайна не отвечает. – Ты что-нибудь знаешь о том, куда они улетели?

Чайна пишет хайку:

«Они теперь там,

Где им будет хорошо

Без тестов и бомб».

– Бомбы – это правда их рук дело? Ты это хочешь сказать? – спрашивает мужчина.

Чайна пишет второе хайку:

«Мы не тупые.

Попробуй извлечь корень,

Рассечь лягушку».

Оператор читает хайку:

– Я умею извлекать корни!

– Всегда ненавидел математику, – замечает мужчина.

Чайна вручает им еще один стих и уходит в дом.

Как понять, настоящий ли твой опасный мужчина из-за куста-2

Если он гол и покрылся весь буквами,

Если он распахнул плащ,

Может, он настоящий.

Если хранит он ответы и все

Куст обходят его стороной,

Хоть и жаждут ответы узнать,

Значит, он существует.

Если гниют под кустом обертка буррито,

Вывеска лимонада и баночка слез –

Небольшой океан – остановись у куста

И спроси у мужчины, в порядке ли он.

Мужчина пытается расспросить одну из младших сестер Чайны, не знает ли она, где Густав и Станци. На шум выходит мать Чайны, от горла до щиколоток одетая в черный латекс:

– Идите к черту!

Интервью шестое – директор школы

– Вы вообще представляете, насколько у меня мало времени? – спрашивает она.

– Мы много времени и не займем, – обещает мужчина и вручает ей согласие на обработку персональных данных. Она подписывает и вздыхает:

– Я знаю только, что в понедельник _____ и Чайна Ноулз прогуляли школу. Сегодня Чайна была в школе. Где остальные, не знаю. Делом занимается полиция.

– Как вы думаете, куда они отправились?

– Откуда мне знать?

– Некоторые говорят, что они улетели из-за предупреждений о бомбах, – говорит мужчина. – Можете рассказать о них поподробнее?

– Нет.

– Вы можете подтвердить, что предупреждения действительно были?

– Вы можете прочесть газету? Или погуглить?

Мужчина улыбается:

– Мы с вами оба знаем, что предупреждения о бомбах правда поступают. А вот зрители не в курсе. У нас национальное телевидение. А ваш город… очень маленький.

– Поговорите с полицией. Делом занимаются они.

– А сегодня было предупреждение? – спрашивает мужчина. – Вижу, все ваши ученики стоят на улице.

– Идет неделя экзаменов. Должны же они иногда отдыхать.

Оператор встает на стул и снимает дыру в полу, справа от стула. Через нее она каждый день попадает на работу. Влезает и вылезает.

Она нетерпеливо смотрит на мужчин:

– Вы не видите, что я занята?

Камера панорамной съемкой запечатлевает директора и огромную кучу документов со всех сторон. Стопка документов высотой метров семь и столько же шириной. Это огромная белая акула, а директор – ее жертва. Наружу торчат только бюст, руки и голова.

Интервью седьмое. Начальник местной полиции

– Вы же с двенадцатого канала, где еще синоптик тупой, как его там? – спрашивает начальник полиции.

– Национальное телевидение.

– Но я же тебя видел, ты с двенадцатого канала!

– Если двенадцатый канал – дочерняя компания Си-би-эс, возможно, это я, но я с национального.

– И что это должно значить, черт возьми?

Мужчина приосанивается:

– Это значит, что вчера вечером я прилетел сюда из самого Лос-Анджелеса, специально чтобы осветить эту историю.

– А что за история?

– Исчезновение двух подростков.

– И? – отвечает начальник полиции. – Эти дети каждый чертов день пропадают, что дальше, мистер С Национального?

– Обычно они делают это не в невидимых вертолетах, – замечает мужчина.

– Хорошая история, просто сказка, – смеется начальник полиции. Его смех все не утихает. От него весь город ходит ходуном, как в землетрясение.

Интервью восьмое. Бармен в «Хилтоне»

Мужчина заказывает двойной. Оператор берет газировку с лимоном и лаймом. Обычно он по барам не ходит. Над стойкой подвешены вверх ногами бокалы для вина, они стукаются друг о друга со звуком, от которого из бара все разбежались. Подвесные светильники раскачиваются.

– А часто у вас землетрясения? – спрашивает мужчина.

Бармен подметает осколки падающих один за другим бокалом и отвечает:

– Никогда.

Мужчина быстро выпивает свою двойную порцию:

– Я приехал из Лос-Анджелеса. Там они бывают.

– Они когда-нибудь прекращаются? – спрашивает бармен.

– Разумеется.

Мужчина обсасывает кубик льда и выплевывает его на траву:

– Вы что-нибудь знаете о двух детях, которые исчезли во вторник?

Бармен стоит на коленях на полу за стойкой с веником и совком и сметает все новые осколки падающей со шкафов посуды.

– Откуда мне-то, блин, знать? – спрашивает он.

Мужчина заказывает новую двойную порцию – взять с собой в комнату. Оператор скармливает автомату пять четвертаков и берет бутылку воды. Подходя к лифту, они видят, что дверь открыта и заклинена и мигает сигнал тревоги. Очередь на выселение из «Хилтона» какая-то необъяснимо огромная.

========== Патриция – среда – жвачка в Месте Прибытий ==========

Гэри сообщает мне, что сегодня я играю за завтраком.

– Что играю? – уточняю я.

– Что захочешь.

– Но пианино в обеденном зале не настроено!

– Всем плевать. Мы просто хотим послушать, как ты играешь, – говорит он. – Раньше ты все время для нас играла. Есть без музыки – совсем не то.

Они уже говорили мне это. Каждый по очереди, как будто они детсадовцы, репетирующие пьесу. Конечно, они все много что умеют, но никто не умеет притворяться.

Стрекот не прекращается. Прошлой ночью мне снилось, что это Кеннет летит спасти меня.

Мне не хватает совершеннейшей бытовой ерунды. Фаст-фуда. Кино. Мне не хватает жвачки, хотя в реальном мире я ее практически не жевала. Мне не хватает людей – любых. Мне не хватает шума огромного города в час пик.

– Может, сыграешь что-нибудь из классики? – предлагает Гэри.

Я встаю с кровати и одеваюсь в ту же одежду, что и вчера. Колени все еще выпачканы садовой землей.

Не думаю, что стоит играть классическую музыку. Хотя если бы Гэри предложил мне исполнить что-то из панк-рока, я бы тоже вряд ли захотела.

За завтраком мы сидим за своими столами и едим то, что есть. Я съедаю два сваренных вкрутую яйца и горсть земляники. Гэри просит меня взять тост, потому что иначе хлеб зачерствеет.

– Ну и пусть черствеет, – отвечаю я. И думаю: «Все уже зачерствело».

Когда все остальные еще едят, я сажусь за пианино. Они делают вид, что не заметили, но я вижу, как они улыбаются друг другу. Ровно до тех пор, пока я не исполняю полусырой дабстеп-трек, игравший у меня в голове, – тут улыбки исчезают. Трек старый. Может, даже из девяностых. Я написала его до того, как придумали слово «дабстеп». Там еще был текст, но я не могу его спеть, потому что здесь нельзя выражаться.

Закончив, я поднимаю голову и вижу на их лицах то выражение, с которым на меня смотрели в старшей школе – смесь разочарования и откровенного непонимания. Плевать. Когда я встаю, они хлопают, я энергично кланяюсь, хватаю третье крутое яйцо и возвращаюсь домой.

Гэри вприпрыжку догоняет меня и говорит:

– По-моему, глупо тратить время на хип-хоп и прочую бурду, если ты способна писать классику?

– Что такое классика? – удивляюсь я. – Мне написать тебе григорианский хорал, потому что в 1979 году ты сходил на одну-единственную лекцию по музыке и профессор сказал, что это круто?

– Ты сегодня на себя не похожа.

Я не похожа на себя. Да, я похожа на сэндвич с ветчиной без ветчины. Я голубое небо в понедельник и дождь в среду. Когда Кеннет жил здесь, я не думала, что люблю его. Теперь я постоянно о нем вспоминаю. Здесь не должно быть клише, но они повсюду. Я не ценила того, что имела, пока у меня его не отняли. От добра добра не ищут. Расстояние сближает. Я смотрела на мир сквозь розовые очки.

Знаете, это не так уж и здорово. В коллективе, где каждый считает себя яркой личностью, личностей нет вообще. Это все равно что вступить в клуб мотоциклистов. Я думала, что отправлюсь в странствие одна и буду свободна. Вместо этого я несусь на бешеной скорости по воображаемой дороге бок о бок с вопящими неуправляемыми детьми.

========== Станци – утро четверга – обречены ==========

Мы обречены. Я еще не говорила Густаву, потому что он не поймет. Быть обреченным – это не то же самое, что строить невидимый вертолет. Не то же самое, что в пятидесятый раз смотреть «Амадея». Быть обреченным – это двое суток лететь на вертолете, которого даже не видишь. Это как катание на коньках, только сидя. Обреченность порождает вопросы: «Почему у нас еще не кончилось горючее? Куда мы летим? Почему эта карта заставляет нас все время летать кругами?»

Как будто почувствовав мое волнение, Густав хмурится:

– Все в порядке?

– Нет. Мы обречены.

– Обречены?

– Почему мы ни разу не останавливались на дозаправку? И почему мы вообще ни разу не останавливались? Мы уже два дня летим!

– Тебе нужно перекусить, – отвечает Густав. – И выпить воды.

Я беру из-за наших спин собранную Густавом коробку с едой. Там в основном мюсли-батончики, изюм и жевательная резинка.

– Жвачка? – удивляюсь я. – Зачем ты набрал жвачки?

Густав смеется и показывает пальцем:

– Приземлимся вон там.

Под нами лежит гладкая зеленая равнина. Никакого аэропорта. Никаких признаков горючего. Просто равнина.

Густав прекрасный пилот. Он сажает самолет мягче, чем мама свой геморрой.

========== Чайна Ноулз – четверг – беглецы всегда возвращаются ==========

Я та самая Чайна-которая-проглотила-себя. Я та самая Чайна-горло-на-ножках. Я Чайна-которая-переваривается. Я смотрю на свою мать и ее черный латексный костюм. Ей сорок два, но у нее тело двадцатипятилетней.

Скоро папа придет домой. Сегодня будет вечеринка. В нашем подвале будут молить о пощаде незнакомые мне люди.

Я скучаю по Станци и Густаву. Меня достала Лансдейл Круз, потому что ей нельзя доверять. Вчера на тревоге она сказала мне, что у нее лейкемия. Через неделю сообщит, что настала ремиссия. Она проворачивала это уже дважды, и теперь я чувствую себя баскетбольным мячом, который чеканят. Сегодня мы вместе шли в школу и я сказала ей, что скучаю по Станци и Густаву, а она ответила, что они вернутся:

– Беглецы всегда возвращаются.

Но мы обе знаем, что это неправда.

Я спросила маму, правда ли, что беглецы всегда возвращаются.

– Не знаю, – ответила она. – Некоторые возвращаются, некоторые нет.

– Ясно.

– Ты что-то хочешь мне рассказать?

– Посмотрим, – отвечаю я. – Может, потом поговорим.

Я иду к дому Станци, проведать ее родителей. Они явно беспокоятся и спрашивают, как, по моему мнению, дела у Станци.

– Густав очень надежный парень, – отвечаю я. – Они вернутся. Я точно знаю.

Тут мой пищевод сжимается и мне кажется, что меня вот-вот стошнит, так что я иду домой. Я звоню Шейну, и он рассказывает, что много раз сбегал и ни разу не вернулся.

– Почему ты так уверена, что Станци и Густав вернутся? – спрашивает он.

– Потому что Станци знает, что нужна мне.

– Мир не вертится вокруг тебя, – замечает Шейн.

– Это нечестно.

– Все в мире нечестно.

– Я тоже хочу сбежать, – признаюсь я.

– Так сбеги.

– Ты завтра дома?

– Да.

– Значит, я к тебе приеду. Где-то в полдень.

– Тогда до встречи, – радостно отвечает он.

Но когда я говорю «Я люблю тебя», он уже повесил трубку, и мой пищевод становится сочащимися кислотой стенками желудка.

Когда я возвращаюсь домой, там уже припарковались четыре машины. Дверь не заперта. Я иду к себе в спальню и собираю вещи для побега.

Как понять, настоящий ли твой план побега

Если ты перепробуешь все решения

Проблемы, о которой не говоришь,

Быть может, твой план настоящий.

Если ты кладешь в сумку три пачки орехов,

Плойку – она-то тебе там зачем? –

И буквы четыре, Б, Е, Г и И,

Наверное, он настоящий.

Если больше не плачешь, почти став собой,

Если чувствуешь цельность свою и свою важность,

Если гогот и шутки их – не по тебе,

Если завтра ты взглянешь наружу лицом,

Если жжешь дневники прошлых лет,

Когда мысли твои занимал

Недостойный вниманья синоптик,

Значит, твой план побега реален.

Я жду, пока в камине прогорят последние угольки. Они мерцают оранжево-красным светом, разваливаются на кусочки и вылетают в дымоход, потому что бумага легкая, пепел – еще легче, а Айриник Браун и вовсе невесомый, легче бумаги, пепла и прочей ерунды.

Когда сжигаешь дневники, легко забыть. Легко забыть людей. Если Станци и Густав не вернутся, я не буду скучать, как не буду скучать по маме и ее подвальным пыткам, по Лансдейл и ее вракам крови, по бомбам и английскому за кустом сирени в углу парковки, где мы обсуждали «Щеглов» Оливер и их скрытые смыслы, хотя могли бы уже переключиться на что-нибудь еще, потому что это все было в прошлогоднем экзамене.

Я скучаю по Шейну. Он уже сжег свои дневники. Он тоже никому не говорил. Мы храним секреты друг друга. Нам пора быть по-настоящему вместе. Даже если придется спать на улице. Даже если нам будет нечего есть. Даже если мы в итоге вернемся домой. Нам нужно быть вместе.

========== Станци – четверг – Кеннет в Месте Прибытий ==========

Густав сидит в кресле пилота, пока винт не перестает вращаться. Тогда он снимает шлем и улыбается мне. Потом вылезает из вертолета, обходит кабину, открывает передо мной невидимую дверь и помогает мне выбраться на значительно менее невидимую траву. Наконец-то у меня появляется почва под ногами. Я понятия не имею, где мы.

– Ты знаешь, куда мы прилетели? – спрашиваю я.

– Точно туда, куда летели, обещаю.

Мы переглядываемся, и я понимаю, что в Густаве что-то изменилось. Он больше не мальчик, строящий вертолет. Он мужчина, который управлял вертолетом. Я обнимаю его – уже не так, как обняла бы Чайну или маму, я обнимала бы так Вольфганга, будь я Станци. Я слышу, как Густав втягивает в себя запах моих волос. Я чувствую, как он расслабляется в моих руках. Мне хочется снова поцеловать его. Я почти целую его, когда из кустарника справа от нас выходит женщина:

– Добро пожаловать!

На ней покрытые грязью вареные джинсы и футболка. Ее волосы стянуты в хвост на затылке и начинают седеть на висках. Она определенно видит вертолет.

– Вы Патрисия? – спрашивает Густав. Она кивает. – Рад знакомству.

Густав выставляет в ее сторону ладонь, и Патрисия пожимает ее. У нее такой вид, как будто она сейчас расплачется и проплачет месяц без перерыва. Представления не имею, почему.

– Меня зовут Станци, – представляюсь я. – А это Густав.

– Вы знаете Кеннета?

У нас с Густавом одинаково озадаченный вид. Она скорее обеспокоена, чем рада. Она каждые пять секунд оглядывается, будто боится, что за ней следят. Она смотрит на вертолет:

– Вам нужно его спрятать. А то они его сломают.

– Где мне его спрятать? – спрашивает Густав. – Он никуда не влезет.

Она думает. Мысленно разговаривает сама с собой. Как будто тоже разделена пополам.

– Они больше сюда не ходят. Они его не увидят. Может, нам удастся улететь обратно уже завтра. Может, сегодня вылетим.

– Вылетим? – переспрашивает Густав. – Простите. У меня кончилось горючее.

– Кончилось? – переспрашивает она.

– Кончилось? – удивляюсь я.

– Да. Ни капли. Если бы мы не нашли это прекрасное поле, мы бы разбились.

От этого слова мое тело сотрясает дрожь.

========== Станци – четверг – Станци проходит тест в Месте Прибытий ==========

Есть один тест. Я несколько раз проходила его в интернете. Там надо выбирать, да или нет. Там нет клеток для ответа. И правильных ответов тоже нет. Тест неправильный с ног до головы, так что, если ты его проходишь, ты уже неправ. Это гарантированный провал. Первый вопрос теста: «Вы или ваши близкие когда-нибудь переживали или наблюдали угрожавшее чьей-либо жизни событие, после которого чувствовали острый страх, беспомощность или ужас?» Потом идут еще двадцать три вопроса. Если ответ хоть на один из них – «да», нужно обратиться к врачу. Я думаю над первым вопросом. Это тест на ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство. Если хотите знать мое мнение, каждый хоть раз был свидетелем. По-моему, если кто-то говорит, что с ним такого не бывало, он врет не меньше Лансдейл Круз. По мне, этот вопрос похож на стихи Чайны.

У твоего теста на ПТСР самооценка выше, чем у меня

Вы или ваши близкие когда-нибудь

Переживали или видели

Жизни опасное событие

И после чувствовали страх,

Бепомощность и ужас?

Мы все еще стоим с Патрисией в прекрасном поле.

– Весь мир вызывает у меня острый страх, беспомощность и ужас, – произносит она.

– Вам нужно обратиться к врачу, – отвечаю я. Потом подозрительно смотрю на нее. Телепатам нельзя доверять.

– Не всегда.

Густав выгружает из вертолета часть вещей, поэтому не слышит нас и не узнает, что Патрисия, как и опасный мужчина из-за куста, умеет читать мысли. Я бы не отказалась спросить Патрисию, что думает обо мне Густав.

– Он тебя любит.

– Тс-с. Он вас услышит.

– Только если будет слушать.

Мы смотрим, как он роется в коробке. Он находит шикарную букву П, которую положил туда опасный мужчина из-за куста, и вручает Патрисии.

– Можете отвезти меня к нему? – просит она. Мы с Густавом переглядываемся и разводим руками. – К Кеннету, – уточняет она и поднимает повыше букву П. – Вы его знаете? Он сделал ее для меня. – Мы оба молчим. – Горючее. Нам нужно достать горючего.

========== Станци – четверг – туристы заблудились в Месте Прибытий ==========

Патрисия ведет нас к себе домой. У нее дом на дереве. Настоящий дом на дереве. В нем стоят три фортепиано. Нас приветствует мужчина, которого Патрисия представляет как Гэри. Густав молчит, а я сообщаю, что меня зовут Станци и у него любопытные кости.

– Что в них любопытного?

– У вас смещена нижняя челюсть. Никогда не замечали?

Патрисия каким-то необъяснимым образом довольна, что я это заметила. А Гэри, кажется, раздражен.

– У вас есть еда? – спрашивает Густав. Прежде чем он успевает вымолвить еще хоть слово, подает голос Патрисия:

– Они пошли в поход и заблудились. Сколько, говорите, вы бродили без еды?

Я вижу, что Густав что-то соображает, но очень медленно, и отвечаю:

– Почти три дня. Сбились с пути и, клянусь, дня два просто ходили кругами.

Не знаю, почему я вру.

– Не было такого! – возражает Густав. – Я знал, куда мы направляемся.

Почему Густав врет, я тоже не понимаю.

– Тогда как мы вообще оказались здесь? – удивляюсь я.

А у нас неплохие актерские способности. Для физика и биолога, во всяком случае.

– Ты просто нетерпеливая, – говорит он. Когда Гэри отворачивается, Густав легко улыбается мне. Густав знает, что я стараюсь не вступать в споры. Думаю, Густав вообще все знает, но мы об этом не говорим.

– Густав, я хотела есть! Моя сестра, наверно, с ума сошла от беспокойства! – Я с надеждой смотрю на Патрисию и Гэри: – У вас есть телефон – позвонить, сказать ей, что мы в порядке?

Гэри еще ни разу не улыбнулся.

– Здесь нет телефонов, – говорит он.

– Ясно.

Густав, похоже, собирается сказать что-то по-настоящему, но вместо этого снова подает голос его внутренний актер:

– А где мы?

Гэри берет Патрицию под руку, отводит ее в другую комнату дома на дереве и закрывает дверь. Я улыбаюсь Густаву.

– Мы ему не нравимся, – замечает он.

– Похоже, ему никто не нравится.

– Я надеялся на более теплый прием. И не думал, что придется врать.

– Не люблю врать.

– Она сказала, что они могут сломать его. А я строил его девять месяцев. Они не сломают его. Зачем им это?

– Не знаю.

– Она какая-то нервная. Слишком нервная, – замечает Густав. – Что-то пока не очень похоже на месторождение гениев.

Его слегка потряхивает.

– Ты тоже нервничаешь? – спрашиваю я.

– Я есть хочу. Мне нужно горючее.

– Здесь нет опасных рейсов, – вспоминаю я. – Так сказал мне мужчина из куста. Он сказал: «Оттуда нет обратных рейсов. Я вернулся, и посмотри, что со мной стало».

– Он любит преувеличивать, – напоминает Густав. – Помнишь лимонад?

– Но тут-то он не преувеличивал. На карте так написано.

– Приглашаем вас на бранч! – выбегает из другой комнаты ухмыляющийся Гэри. За ним идет Патрисия, и такое чувство, как будто Гэри украл ее улыбку и забрал себе. Ее лицо лишено всякого выражения, но каждый, у кого есть сердце, поймет, что она боится.

– Спасибо! – отвечает Густав. Кажется, я впервые слышу, чтобы он произносил что-нибудь с восклицательным знаком на конце. – На бранче будет кто-нибудь с телефоном? Станци очень нужно дозвониться до сестры!

Я снова натягиваю маску. Маску «я очень беспокоюсь и мне позарез нужно позвонить сестре».

Тут я вдруг ощущаю необъяснимую радость. Меня никто не тащит за падуб беседовать о доминантных и рецессивных генах. Я не черчу решетки Паннета. Не пытаюсь объяснить одноклассникам волшебство транскрипции и трансляции ДНК, чтобы они были лучше готовы к экзаменам. И я даже не скучаю. За два дня я успела позабыть обо всем этом, как будто той жизни никогда не было. Здесь мне нравится больше, хотя я еще не знаю, чего ждать от этого места. И чего не ждать.

========== Интервью (продолжение) – четверг ==========

Мужчина и оператор просыпаются в смежных номерах и с облегчением понимают, что землетрясение закончилось. В ресторане отеля никто больше не завтракает. Мужчина заказывает английский маффин и закатывает истерику похлеще извержения вулкана, когда на его заказе следы ножа, а не вилки.

Интервью первое. Розмари П. Хэтфилд (третий учитель здоровья)

Мужчина обращает внимание на то, какие длинные у нее ноги, и задается вопросом, где она покупает брюки по фигуре. Она обращает внимание, что ее очень раздражает его прическа, и хочет спросить, сколько геля он на них намазал, чтобы они так выглядели.