Текст книги "Мы из ЧК"
Автор книги: А. Минаичев
Соавторы: Владислав Григорьев,Н. Мельников,Н. Егоров,Жамалаш Ибраев,Ф. Иванов,В. Исмамбетов,Абдиманап Тлеулиев,Николай Милованов,А. Абдуразаков,Юрий Кисловский
Жанры:
Шпионские детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
– Хорошо, Таисия Николаевна, – подавая на прощание руку, сказал Дьяконов. – Только очень прошу – будьте осторожнее. И еще. Если вам понадобится встреча со мной, а Чернышовой на месте не окажется, загляните на Ново-Мечетную 25. Это рядом со штабом 255-го полка. В доме живет наш сотрудник Порфирьев Иван Спиридонович. Его в городе почти никто не знает. К тому же в эту квартиру поселился всего неделю назад. Если встретит хозяйка, скажите, что вы врач, и пришли к больному. Иван Спиридонович будет предупрежден. До свидания.
На следующий день Дьяконов пригласил к себе в кабинет Дульского и Порфирьева. Коротко пересказав беседу с Порецкой, он предложил все дела отложить в сторону и заняться Шантуровым.
– Не могу, Виктор Иванович, – сказал Дульский. – Вечером выезжаю во Всесвятское. Там опять неспокойно.
– Может, обратимся в отделение районной транспортной ЧК, попросим Соленика, чтобы помог нам, – предложил Порфирьев.
– На него рассчитывать не приходится, – возразил Дьяконов. – По заданию укома партии едет на неделю в Булаево. Остались мы, Иван Спиридонович, вдвоем. Ну что ж, и это сила. Начнем!
С арестом шантуровцев все же решили повременить. Дульский сказал:
– Поспешный арест ничего не даст. Надеясь на нашу неосведомленность, арестованные замкнутся, начнут тянуть время. Ниточка оборвется. Нам важно весь клубок размотать.
– Верно, – поддержал Порфирьев. – К тому же шантуровцы не единственная угроза для нас. Могут быть и другие, чисто офицерские организации. Не спугнуть бы!
– Ладно, подождем! – согласился Виктор Иванович.
С ЗАДАНИЕМ ВО ВСЕСВЯТСКОЕ
В командировку Лука Дульский выехал вместе с Порфирьевым. Секретарь укома Соколов и уездный военком Омельянович выбивали у Дьяконова согласие немедленно послать во Всесвятское двух опытных чекистов.
– Ты пойми, Виктор Иванович, – говорил Соколов. – Там бандиты мобилизацию крестьян в селах проводят. Опасность нависла не только над продразверсткой в районе, но и над поставками хлеба в Москву. В любой момент могут железную дорогу перерезать. А хлеб Москве – сейчас самое главное. Любую работу остановим, лишь бы поставки хлеба не завалить.
– Я отправил во Всесвятское почти всех коммунистов гарнизона, – подал реплику Омельянович.
– И из 253-го полка тоже? – спросил Дьяконов.
– Конечно!
– Ведь я же тебя, товарищ Омельянович, информировал о положении дел в полку. Что ты делаешь?
Всегда уравновешенный, Виктор Иванович на этот раз взорвался, вскочил со стула.
– Товарищ Дьяконов! – повысил голос Соколов. – Мнение укома ты знаешь. Хлеб, хлеб и еще раз хлеб.
– Но город оголять тоже нельзя. Сюда хлеб везут. И много…
– Ну хватит, – сказал Соколов и добавил: – Сейчас все внимание на Всесвятское. Заварится каша – кровью будем расхлебывать. У меня все!
Вагаев достал хорошую кошевку, на почтовом дворе взяли лошадей. Прихватив два карабина, около сотни патронов, поздно вечером отправились в путь. Кучер, низкорослый, но крепкий татарин, почти всю дорогу напевал какие-то заунывные песни. Порфирьев под его мелодию задремал и проснулся, когда остановились на ночевку в селе.
Утром, после небольшого отдыха и смены лошадей, снова тронулись в путь. Лука Дульский был одет по-зимнему: в старую, с заплатами на спине и рукавах овчинную шубу, в шапку из черной мерлушки. Порфирьева от холода спасал старый дубленый полушубок.
Как только выехали за околицу, кучер свернул на неприкатанный зимник. Свежие лошади, не дожидаясь кнута, резво помчали санки. По обе стороны тянулись заснеженные перелески. Казалось, будто все живое уснуло под белым пушистым покрывалом.
Тишина располагала к раздумью. Под скрип полозьев Лука Дульский мысленно продолжал свой незавершенный спор с Владимиром Гозаком. На последнем заседании уездного исполкома они разошлись в оценке продразверстки. Гозак, ссылаясь на видных специалистов наркоматов земледелия и продовольствия, утверждал, что продразверстка позволит наладить непосредственный товарообмен города с деревней, сломит влияние и мощь кулачества, сблизит крестьян с рабочими. Лука же свои возражения основывал на личных наблюдениях, почерпнутых из жизни крестьян и казаков Петропавловского уезда. Во время многочисленных поездок он не раз слышал сетования крестьян на бесхозяйственность продразверстки. Когда Лука попросил одного из знакомых стариков объяснить, что тот подразумевает под словом «бесхозяйственность», он сказал:
– Продразверстка не дает мужику развернуться в полную силу. Советская власть будет получать от крестьян все меньше хлеба. Продотрядчики – ребята честные, но крестьянской жизни не знают. И от этого иногда нарушают законы, создают панику. Многие прислушиваются к мнению кулаков, зажиточных людей, переходят на их сторону.
Ответ старика заставил Луку вспомнить об итогах выборов волисполкомов. Они были неутешительными. В сводке Сибревкома говорилось, что во многих волисполкомах Петропавловского уезда обосновались кулаки, которые ведут работу, враждебную Советской власти.
Под вечер, на полпути между Пресновской и хутором Троебратским, когда порядком заморенные лошади уже роняли хлопья пены, из перелеска показалась группа верховых, человек пятнадцать, и с гиканьем помчалась к дороге.
– Это бандиты, мы пропали, – крикнул кучер.
– Лука, доставай карабин. Попытаемся отбиться, – сказал Порфирьев.
Узкая дорога заставила преследователей растянуться. Когда передние приблизились метров на сорок, Порфирьев открыл огонь. И сразу же сбил двоих. Бандиты попытались Обойти кошевку справа, но, убедившись, что снег очень глубок, отказались от этой затеи. Подняв пальбу, они попарно вновь поскакали по дороге. Порфирьев с Дульским залпом сбили первую пару конников. Погоня отстала.
Во время перестрелки Дульский сбросил тулуп и, конечно же, сильно промерз. В Пресногорьковской он почувствовал озноб, и Порфирьеву пришлось одному разбираться в кулацко-эсеровском заговоре. Он узнал, что толчком всему должен послужить так называемый «бабий бунт».
Начался «бабий бунт» в Белозерской, Падеринской и Усть-Суертской волостях Курганского уезда. Толпы женщин задерживали подводы с хлебом, направлявшиеся в город. Лозунг был один: «Долой продразверстку, спасем своих детей от голодной смерти». Позднее собрания женщин начались и в селах Всесвятского района. Резолюции, принимаемые на них, походили друг на друга, как две капли воды. После собраний за дело брались мужики. А вскоре появлялась банда. Разоружив милицию, налетчики проводили мобилизацию мужчин в возрасте от 18 до 45 лет.
Собранные в районе воинские части, продотрядчики и вооруженные коммунисты в течение трех дней разгромили банду, и уже 2 февраля Порфирьев вместе с прибывшим из Петропавловска отрядом отправился в обратный путь.
АРЕСТ
По настоянию Соколова всем, кто принимал участие в подавлении мятежа, устроили торжественную встречу. 5 февраля на центральной площади Петропавловска состоялся парад подразделений 255-го полка. Председатель уездного исполкома В. Г. Барлебен вручил командиру Нератову памятное Красное знамя. Затем выступили красноармейцы-коммунисты. От имени однополчан они дали клятву высоко нести знамя, врученное трудящимися Петропавловска.
Радостный, под впечатлением только что закончившегося торжества, явился Порфирьев на доклад к Дьяконову. Начальник был сумрачен. Выслушав доклад Ивана Спиридоновича, он подвинул к краю стола пачку телеграфных бланков:
– Прочти вот!
По мере того как пачка уменьшалась, исчезало радостное настроение и у Порфирьева. Из соседнего Ишимского уезда сообщали, что 1 февраля там начался мятеж. Подавить его пока не удалось. Более того, мятеж распространяется на другие волости. Почти во всех хуторах и станицах Петропавловского и Кокчетавского уездов казаки отказались сдавать хлеб. На перегоне Мамлютка – Петухово уже пятый день обстреливаются поезда. Бандиты непрерывно нападают на составы, идущие по дороге Омск – Тюмень. Шайки дезертиров среди бела дня стали наведываться в села и проводить свои «митинги».
– Вот что, Иван Спиридонович, – сказал Дьяконов, убедившись, что его подчиненный проникся тревогой. – Немедленно берись за серую папку. Всех, кто записан в нее, держи в поле зрения. Если что, возьмем как заложников. Обрати внимание на поведение колеблющихся. Надо сделать так, чтобы в критический момент они не принесли нам вреда. Ты в прошлый раз показывал мне бумагу о телеграфисте, как его?
– Хлес-Сковбель, Виктор Иванович.
– Скажи начальнику телеграфа, пусть под благовидным предлогом отстранит этого хлюста от работы с важной информацией. Надо изучить сведения об аппарате закупочной комиссии военкомата. Кто ее возглавляет, не помнишь?
– Кудрявцев Алексей Федорович.
– На него есть материалы?
– Было немного, за апрель прошлого года. Эльпединский сказал: «Ерунда», и все по акту уничтожено.
Дьяконов укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. Попросив внимательно изучить личные дела сотрудников возглавляемой Кудрявцевым комиссии, он отпустил Порфирьева.
Переключившись на материалы серой папки, Порфирьев как-то острее стал чувствовать надвигавшуюся угрозу. Пришло известие об отправке одного батальона 253-го полка в район Голышманово, где мятежники захватили железнодорожную станцию. Оживились работавшие в военкомате братья Федоровы. Пополз слух о появлении в окрестностях города колчаковского генерала Белова. Петр Рогальский решил срочно выехать по делам в станицу Боголюбовскую. Но улики? Их пока не было. Обстановка в уезде накалялась.
10 февраля мятежники, захватив расположенную на линии Петропавловск – Курган станцию Петухово, прервали железнодорожное сообщение и телеграфную связь с Москвой. Стремясь не допустить развития мятежа в уезде, военком Омельянович направил в угрожаемые места небольшие отряды красноармейцев. В городе осталось около 300 бойцов из разных частей. Дьяконов, собрав горстку чекистов, взял на себя патрулирование прилегающих к зданию ЧК улиц.
– Пойдете по двое, – сказал он. – Так будет легче.
Напарником Порфирьева был Захар Шаповалов. Он не раз выполнял различные поручения Ивана Спиридоновича, и тот уже подумывал над тем, чтобы взять его и Поплевко в свой отдел. Коренной саратовец, Шаповалов в беседах часто вспоминал родные края. Его речь при этом лилась плавно, певуче, словно волжская вода. В такие минуты Порфирьев как-то невольно вспоминал свое детство.
Дом Порфирьевых стоял около самого ручья. Прибегая утром к нему, Иван слушал, как булькал и резвился поток. Прозрачная студеная вода обжигала тело, сбрасывая остатки сна.
Их надворье окружали липы. Отца потеряли рано и незнавшая прикосновения мужских рук бревенчатая изба почернела, осела, крыльцо покосилось. Мать, как могла, поддерживала в доме порядок. Выскобленный с песком пол сиял желтизной, стены и печка всегда были чисто выбелены. От дверей к столу бежала тряпичная дорожка с желтыми, черными и красными полосками. На столе горел огнем начищенный мягкой древесной золой большой пузатый самовар.
Ближе к ночи город будто уснул. В морозной тишине четко прослушивались шаги патрульных, гудки маневрового паровоза на железнодорожной станции. Не верилось, что в двух десятках километров от города идет бой, льется кровь.
Утром на дверях административных зданий развесили объявления о сформировании в городе и уезде чрезвычайного аппарата по борьбе с кулацкими мятежниками. В оперативную пятерку вошли: председатель уездного исполкома Барлебен, исполняющий обязанности начальника 21-ой дивизии Быков, уездный военком Омельянович, член уездного комитета партии Федоров, председатель уездной ЧК Дьяконов. На следующий день город и уезд были объявлены на военном положении. Отряд особого назначения, в который вошли коммунисты и комсомольцы, перевели на казарменное положение.
Наказав всем сотрудникам и бойцам роты охраны не покидать здания ЧК без разрешения, Дьяконов вызвал Порфирьева и сказал, чтобы он три паза в день под разными предлогами наведывался к себе домой.
– Порецкая не давала знать о себе? – спросил Порфирьев.
– В том-то и беда, нет. И все же уверен, должна она появиться. Карауль ее!
Когда Порфирьев вечером пришел домой поужинать, хозяйка, лукаво поглядев на своего квартиранта, сообщила:
– А вас ждут, Иван Спиридонович. Такая симпатичная женщина. Врач. Я уже и чайку согрела.
– Спасибо, Лукинична! От чая не откажусь, да и гостью напоим.
Таисия Порецкая встала со стула, шагнула навстречу. Она была красива. Но во всем ее облике не было ничего от реставрированных пудрой, помадой и украшениями избалованных жеманных красавиц, каких Порфирьев видел в театре, на обложках старых журналов. Аккуратная беличья шубка плотно облегала стройную фигуру.
– Виктор Иванович сказал, что нужно срочно осмотреть вашу рану, назначить лечение, – улыбнулась Порецкая.
– Хорошо, Таисия Николаевна. Я правильно называю вас по имени, отчеству?
Гостья кивнула головой.
– Тогда, пожалуйста, присаживайтесь. Вначале выпьем по стаканчику горячего чая.
Дождавшись, когда хозяйка ушла к себе, Порецкая подала Порфирьеву листок бумаги и попросила, чтобы он как можно быстрее отнес его Дьяконову.
На четвертушке листа было изложено сообщение начальнику гарнизона мятежников в селе Красноярка о положении в Петропавловске на 10 часов вечера 12 февраля 1921 года. Порфирьеву бросились в глаза строки:
– Отправители этой депеши не кинутся ее искать? – спросил Порфирьев.
– Не думаю. Они отпечатали на машинке несколько экземпляров. Я положила на стол сверток с перевязочными материалами и незаметно взяла один листок. Севастьянов был доволен, что я принесла кое-что из больницы. Он все время распоряжался. По одному, по двое приходили какие-то люди. Выправка у большинства из них офицерская.
– Собирались в доме Севастьянова?
– Нет. В здании Рабкрина, в кабинете Рогальского. Там же и список коммунистов печатают. Адреса уточняет какой-то Фатеев. Он же и о методах казни речь вел. Ох, какие это бессердечные люди! – воскликнула Порецкая и от негодования передернула плечами.
– Может быть, вам, Таисия Николаевна, не следует больше возвращаться к ним? Вдруг нервы сдадут?
– Да, нет. Чувствую, что приношу людям пользу. И это прибавляет мне силы.
Дьяконов немедленно подписал ордера на арест всех активистов шантуровской организации, после чего провел короткий инструктаж выделенных на операцию людей.
– Нам товарищи, приходится торопиться. Времени остается в обрез. По последним сведениям мятежники сосредоточили для захвата города крупные силы. Ходят слухи, что во главе казачьих отрядов стоит генерал Белов. Не открывайте без надобности стрельбу. Руководит операцией Порфирьев. Начало в три часа ночи. Все!
В доме Рогальского захватили несколько человек, подлежащих аресту:
– Ну, Петр Петрович, облегчил ты нам работу, собрав у себя ястребков, – сказал хозяину чекист Шаповалов. – Жаль только, не вся ваша компания в сборе. А то бы совсем было приятно.
– Не рано ли торжествуете, господа-товарищи? – надменно процедил сквозь зубы Черемисинов.
– Ты, ваше благородие, Владимир Иванович, помолчи! – заметил Поплевко. – Как был, так и остался кадетом. Первейший супротивник Советской власти. Тебе и рта раскрывать-то не следует. Раз в эту компанию попал, все ясно.
В течение часа тридцать человек были доставлены в тюрьму. Из намеченных к аресту успел скрыться лишь младший брат Севастьянова, завхоз 253-го полка. Как ни старался Порфирьев провести операцию тихо-мирно, без пальбы не обошлось. В доме Княжичевых старший из братьев успел выхватить из-под подушки маузер. Одна пуля слегка ранила красноармейца, вторая обожгла ухо Шаповалову, третья, попав в стоявшую на столе семилинейную лампу, разбила ее. В наступившей темноте ответные выстрелы Шаповалова и Порфирьева оказались для Княжичевых смертельными.
Светало медленно. Ночь как бы нехотя уступала свое место новому дню. Ее союзником стал буран, внезапно налетевший откуда-то с севера. Но вот вьюга утихла, и на востоке из-за облаков показалось солнце. Сразу стало светло. Дьяконов, приказав никому не расходиться, пошел докладывать членам пятерки о ликвидации части контрреволюционного подполья. Улицы города ожили. У здания театра строился отряд особого назначения. Коммунисты и комсомольцы по команде Владимира Гозака равняли ряды. Обладавший могучим басом Гозак, щадя утреннюю тишину, командовал вполголоса. Лица чоновцев были серьезными. Не улыбался даже весельчак Купершмидт, секретарь комсомольской организации.
В штабе было людно. Срочные дела привели сюда заведующую здравотделом Чернышову, члена укома Якова Стронгина и многих других. Секретарь укома Соколов и председатель пятерки Виктор Германович Барлебен чуть слышно переговаривались между собой. Увидев Дьяконова, Соколов кивнул ему на стоявший рядом стул и несколько раз стукнул ребром ладони по столу, требуя от собравшихся тишины. Потом сказал:
– Товарищи! Ждать больше некого, все в сборе. Предлагаю начать объединенное заседание укома партии и оперативной пятерки. Прежде всего, заслушаем информацию военкома и руководителя ЧК. Давай, товарищ Омельянович, говори первым.
Омельянович с трудом поднялся из-за стола. За последние дни военком сильно изменился. Лицо его потускнело, под глазами появились темные мешки, плечи опустились. Тихим голосом он сообщил, что положение снова ухудшилось. Город окружен со всех сторон. У мятежников большое превосходство в силах. Батальон 253-го полка, который стоял в Архангельском, командиры сдали бандитам без выстрела. Вот-вот падет Ново-Павловка. К селу двинут последний резерв ЧК – коммунистический отряд особого назначения. Необходимо продержаться двое суток до прихода подкрепления из Омска и Кокчетава.
– Сколько у мятежников штыков и сабель? – спросил член укома Федоров.
– По нашим подсчетам на город наступают до семи тысяч, из них вооружены тысячи три. Примерно с тысячу конных.
– А чем располагаем мы?
– В городе осталось около двухсот красноармейцев, и вот ушел к Ново-Павловке коммунистический отряд в сто пятьдесят штыков. Это все.
– Товарищ Омельянович, почему так плохо вооружен коммунистический отряд? – вступил в разговор Дьяконов. – У многих бойцов старые охотничьи берданки.
– Я приказал командиру пулеметного батальона выдать коммунистам винтовки и три пулемета, – ответил военком.
– Ни одного пулемета Гозак не получил, – подал реплику член укома Кузьма Казаков.
– А где командир 21-й дивизии Быков? Разве…
Но Барлебен перебил Дьяконова.
– Быков, – сказал он, – приказом помглавкома, как не обеспечивший руководство войсками, отзывается в Омск. Предлагаю пополнить состав оперативной пятерки по борьбе с мятежом.
– Уком рекомендует Якова Стронгина, – предложил Соколов и после минутного молчания, убедившись, что других кандидатур участники заседания не выдвигают, сказал: – Решено! Послушаем теперь Виктора Ивановича.
– Сегодня ночью ликвидирована часть антисоветской организации, которая готовила в городе мятеж, – стал докладывать Дьяконов, но в это время в комнату, где шло заседание, вошли двое: железнодорожник в замасленном ватнике с винтовкой в левой руке и чекист Шаповалов. Извинившись за столь неожиданное вторжение, они прошли к президиуму. Железнодорожник негромко, но четко сказал, обращаясь к Барлебену:
– Перехитрили нас бандиты, Виктор Германыч. Пропал коммунистический отряд! Человек тридцать прорвалось к вокзалу, остальные окружены.
– А Гозак? – спросил кто-то из присутствующих.
– С отрядом он.
Шаповалов наклонился к Дьяконову, сказал, что по приказу Порфирьева чекисты эвакуируются на вокзал. Туда же везут арестованных заговорщиков. Виктор Иванович, выслушав Шаповалова, доложил обо всем Барлебену и Соколову. Последовала команда:
– Заседание окончено. Всем отходить к вокзалу. Будем обороняться. У кого нет оружия, получит на вокзале…
НА ПОЧТЕ
Когда Дьяконов ушел в уком, Порфирьев решил еще немного полежать: что-то разболелась раненая нога. Но поворочавшись минут пятнадцать на старом ободранном диване, из которого торчали клочья ваты и концы стальных пружин, встал и вышел на улицу.
Уже совсем рассвело. Ночной буран наметал большие сугробы. Снег под валенками скрипел, мороз хватал за щеки, щипал уши. Прислонившись к калитке, Порфирьев задумался. Какая-то неясная тревога охватила его. Мысли одна мрачнее другой.
«А все этот… Севастьянов виноват», – решил про себя Порфирьев.
Когда чекисты пришли в дом Севастьянова, хозяин побледнел, но быстро оправился от испуга. Уже на первом допросе в ЧК он заявил: «Не трудитесь, господин чекист. Я не из тех, кто предает своих. Для вас лично намыленная веревка и фонарный столб уже приготовлены. Захватив меня, вы лишь на время отсрочили собственную казнь. Но я надеюсь увидеть, как из-под ваших ног выбьют табуретку…»
«Интересно, – думал Порфирьев. – На что Севастьянов намекал? Неужели арестована только незначительная часть заговорщиков?»
Из задумчивости его вывел шорох чьих-то шагов. Порфирьев обернулся и увидел свою хозяйку. Помогая себе большой суковатой палкой, старуха с трудом пробиралась через образовавшиеся ночью сугробы.
– А я ведь к тебе, Спиридонович, – едва отдышавшись, проговорила Лукинична. – С оказией!
Старуха достала из-за пазухи сложенный конвертом платочек и, бормоча что-то себе под нос, развернула его, подала Порфирьеву два листа бумаги.
– Ночью прибегла та голубушка. Тревожная такая. Я уж успокаивала, успокаивала ее, а она все никак с дрожью не могла совладать. Потом дала один листочек, а на другом штось написала. Беспременно, говорит, бабуся, до утра надобно отдать. А ты, соколик, все никак не шел. Вот я и собралась.
Порфирьев поблагодарил хозяйку и, развернув первый лист, стал читать. Порецкая сообщала, что арест головки заговорщиков переполошил остальных. Об этом рассказал младший Севастьянов, когда прибежал спасаться к ней в больницу. Потом сюда же пришел какой-то военный, Севастьянов рассказал ему о провале организации. Военный разозлился, стал кричать, сказал, что дело осложняется, так как мятежники, наступающие на город, рассчитывали на серьезную помощь изнутри, на то, что офицеры организации возглавят полки и батальоны. Потом немного успокоился и спросил есть ли люди, с помощью которых можно освободить арестованных. Севастьянов ответил утвердительно. Военный потребовал несколько листов бумаги и стал быстро писать. Решив поправить фитиль в лампе, Порецкая подошла к столу и незаметно прочитала написанное. Когда Севастьянов и военный ушли, она взяла чистый лист и по памяти восстановила текст письма. Первые же строки сняли с души Порфирьева неясное предчувствие тревоги. Теперь он знал, откуда грозила опасность.
«Наш верный человек сообщает, – писала Порецкая, – в городе с минуты на минуту ожидается переворот. Тюрьма подготовлена к освобождению, стража на стороне заключенных…»
– Ну, Лукинична, спасибо тебе от Советской власти и от меня лично, – сказал Порфирьев и осторожно пожал старушке руку. – Извини, Лукинична, что не могу тебе сейчас подводу дать домой доехать. Ты уж как-нибудь сама поторопись. Скоро здесь стрелять начнут.
И как бы в подтверждение этих слов, невдалеке гулко захлопали винтовочные выстрелы, скороговоркой простучала пулеметная очередь.
– Вагаев, Шаповалов, Поплевко, Григорьевский, срочно ко мне, – крикнул Порфирьев и, когда те подошли, распределил обязанности. – Шаповалов, быстро в штаб оперативной пятерки. Предупреди Виктора Ивановича, что эвакуируемся на вокзал. Ты, Вагаев, бери охрану и обеспечь доставку из тюрьмы арестованных, которые за нами числятся. Отправим их в Омск. Поплевко, бери в милиции коня и на вокзал, в транспортную ЧК. Найди там Глазкова, пусть готовит вагон для арестованных и обязательно позвонит в Омск. Григорьевский! Все оружие, документы грузи немедленно и отправляйся. Шифры, секретную переписку сжечь. Для охраны возьми шесть человек. Я – на телеграф.
На почте никого не было. Вместе со сторожем Порфирьев стал разбирать аппарат голыми руками. Часа через полтора его удалось снять с места, а потом с трудом дотащить до дверей. Повозки на месте не оказалось: кучер, заслышав пулеметные очереди, стегнул кнутом рослого коренника и укатил в неизвестном направлении.
Пока Порфирьев раздумывал, что делать дальше, мимо, по улице, проскакали верховые.
– Казаки! – ахнул сторож и перекрестился.
– Ты чего, дед, крестишься? От радости или со страха? – настороженно спросил Порфирьев.
– Разве скотина, когда ждет от хозяина плетей, радуется? – ответил сторож и вновь перекрестился.
В этот момент к зданию почты в сопровождении двух верховых подкатила пролетка. На козлах сидел бородач в черном полушубке и серой папахе. Молодой человек, спрыгнувший с пролетки, что-то сказал верховым, и те рысью двинулись вдоль улицы, поглядывая на номера домов Мужчина поправил широкий ремень, перехватывавший в талии офицерскую шинель, и направился к зданию почты.
– Бог ты мой! – отпрянул сторож от щели в ставнях. – Ведь это же сам Виктор Ляксандрыч.
– Кто такой? – негромко спросил Порфирьев.
– Сынок уездного начальника Соловьева. Батюшка-то их крутого нраву был. Да и этот недалече от него ушел.
– Вот что, дед. Я его сейчас в чувство приведу, а ты зови кучера и вместе с ним тащи аппарат на повозку. Я с этим Ляксандрычем опосля подойду…
Соловьев не ожидал такого резкого поворота в своей судьбе. Полчаса назад к нему на квартиру приехал младший Севастьянов и от имени руководства организации приказал отправиться на почту, подготовить телеграфное сообщение о взятии города войсками «Народной армии». «И зачем я отпустил охрану?» – ругал сейчас себя Соловьев, каждой клеточкой кожи ощущая на своей спине холодный ствол нагана, который держал в руке Иван Спиридонович.
Сторож и кучер пролетки погрузили тяжелый телеграфный аппарат «ЮЗ». Сев в пролетку рядом с Соловьевым, Иван Спиридонович послал кучера на почту за мешком с корреспонденцией и, когда тот скрылся в дверях, схватил вожжи и с места пустил лошадей вскачь. По пути к станции за ними увязалась погоня. Но после того, как Порфирьев бросил гранату и троих преследователей взрывом выбросило из седел, погоня отстала.
