Текст книги "Мы из ЧК"

Автор книги: А. Минаичев

Соавторы: Владислав Григорьев,Н. Мельников,Н. Егоров,Жамалаш Ибраев,Ф. Иванов,В. Исмамбетов,Абдиманап Тлеулиев,Николай Милованов,А. Абдуразаков,Юрий Кисловский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Ораз был средних лет, отличался могучим телосложением. Он хорошо говорил на кашгарском наречии. После ужина Ораз и шейх нашли много общего во взглядах на жизнь, на разворачивающиеся события в советском Туркестане.

Утром Ораз дал Асадулле лошадь, объяснил, как лучше доехать до Коканда, назвал фамилии людей, у которых можно найти приют, покормить коня.

Не доезжая до Коканда нескольких километров, шейх свернул к ближайшему кишлаку. Здесь, в чайхане, он хорошо покушал, отдохнул, побеседовал с посетителями, пытаясь выяснить обстановку в городе. Оставив хозяину лошадь, пешком направился в Коканд.

Шейху везло. Не успел пройти с километр, как его догнал местный житель и пригласил к себе в повозку.

Шейх плохо знал Коканд, так как был в нем всего один раз, когда возвращался из Бухары. Поэтому решил знакомых из предосторожности пока не беспокоить.

Приближались сумерки. По узкому переулку Асадулла подошел к небольшому глинобитному домику. На стук в калитку вышла средних лет женщина в парандже. Шейх извинился за свой поздний визит, спросил, можно ли переночевать. Не ответив на вопрос, женщина окликнула мужа. На ее зов со двора пришел широкоплечий, плотный узбек в широких шароварах и большой белой рубахе.

– Переночевать просится, – сказала женщина, бросив на шейха испытывающий взгляд.

– Ну что же, места хватит, на дворе тепло. Давай заходи, гостем будешь, – согласился муж и приказал: – Жена, готовь ужин! Мы пока поговорим…

Асадулла по вполне понятным причинам не сказал хозяину, что приехал из далекого Кашгара. Следовало соблюдать осторожность.

Утром Асадулла с аппетитом съел большую порцию плова, запив ароматным чаем со сливками. Затем решил навестить своих знакомых, живших в старой мусульманской части города, которую в основном составляли глинобитные и саманные постройки. Здесь находилось свыше трехсот мечетей и караван-сараев. На узких и кривых улицах собирались группами мужчины, вели между собой оживленный разговор. Изредка куда-то спешили верховые, оставляя за собой облака белесой пыли.

Асадулла подошел к дому своего друга Мустафы, но от слуги узнал, что тот рано утром уехал в ближайший кишлак и вернется только на другой день. Зайти еще к одному знакомому мулле шейх не решился. Он направился в квартал, где были расположены чайханы-ночлежки. Побродив часа два по пыльным улицам, Асадулла остановился у чайханы, что стояла в стороне от таких же невзрачных мазанок. Через запыленные окна в синей дымке кальяна он различил людей, сидевших на нарах, покрытых старыми паласами. Над дверью висел небольшой фонарь. Шейх толкнул дверь ногой, его сразу же обдало запахом только что испеченных лепешек. Асадулла осмотрелся, занял место поближе к выходу.

Недалеко от двери стоял пузатый тульский самовар. Рядом с ним на медных подносах покоились пиалы и чайники различных цветов и размеров.

Шейху подали чай. Вскоре сюда зашел оборванный дервиш и сел рядом с Асадуллой. Пришелец был любознателен. За чаепитием он надоедал вопросами, старался втянуть соседа в разговор. Шейх, заметив необычный к себе интерес, встал и вышел на улицу.

На следующий день Асадулла встретился с Мустафой, который рассказал ему о многом.

– С тех пор, как большевики пришли к власти, в городе стало неспокойно. Народ жалуется на нехватку хлеба, мяса, топлива. Люди из кишлаков стараются не выезжать на базар. Бумажные деньги потеряли всякую ценность. Назревают большие события.

Мустафа посоветовал шейху временно воздержаться от встреч, подождать, когда окончательно выяснится настроение и позиции высшей прослойки духовенства.

С согласия Мустафы Асадулла поселился у него в доме. Хозяин подробно информировал шейха о всех событиях, которые происходили в городе.

Как-то возвратясь домой, Мустафа посоветовал Асадулле сходить к дамулле Сабиту, дом которого стоял около ближайшей мечети.

На другой день рано утром шейх осторожно постучался в дверь. Навстречу вышел заспанный старик и, увидев Хафизова, догадался, что к хозяину пожаловал важный гость. Пригласил его войти, провел в комнату. Асадулла еще не успел сесть, как рядом с ним оказался Сабит. Он приветствовал шейха низким поклоном и шепотом сообщил ему о прибытии в Коканд делегаций от крупных промышленников, торговцев, духовенства.

– По-видимому неспроста, – заключил Сабит. – Намечается что-то вроде съезда. Вы прибыли вовремя. Вас поддержат и выдвинут от Кашгарии представителем на этот съезд.

В конце ноября 1917 года в Коканде состоялся съезд мусульман, о котором говорил дамулла Сабит. Крупные торговцы, буржуазно-националистическая интеллигенция, представители мусульманского духовенства провозгласили буржуазную автономию Туркестанского края, образовали контрреволюционное правительство, возглавившее так называемую «Кокандскую автономию». Членом этого правительства был избран и шейх Асадулла. В правительство вошли также главари клерикальных организаций «Улема», «Шурои Исламия», южного отделения партии «Алаш», Мустафа Чокаев, Тынышпаев и другие. Не надеясь на поддержку широких масс, кокандские «автономисты» заключили союз с русской белогвардейщиной, их подпольной «Туркестанской военной организацией», а также с атаманом Дутовым, хивинским ханом и бухарским эмиром, за спиной которых стояли английские, французские и американские империалисты. Они стремились к захвату Средней Азии, к превращению ее в свою колонию. Большие надежды возлагали они и на семиреченских казаков, возвращавшихся домой из Персии. Но в районе Самарканда казаки сложили оружие и сдались бойцам Красной гвардии. Подпольный контрреволюционный штаб в Ташкенте принял решение: от общего выступления отказаться, приурочив его к более благоприятному моменту. Тогда правительство «Кокандской автономии» решило действовать самостоятельно. Опираясь на банду Иргаша, насчитывающую несколько сотен всадников, оно подняло восстание, арестовало Кокандский Совет. Однако малочисленные красногвардейские отряды при активной поддержке трудящихся оказали мятежникам упорное сопротивление и с помощью подошедших из Самарканда отрядов Красной гвардии 19 февраля 1918 года разбили «Кокандскую автономию». Оставшиеся в живых члены самозваного правительства бежали за границу.

Поспешил скрыться и шейх. На лошади, которую ему привел курбаши из конюшни, принадлежавшей видному лидеру «Кокандской автономии» Мамедову, он, после двухчасовой скачки, забрызганный грязью, влетел на двор караван-сарая, что во втором Беговате. Старик-хозяин, увидев продрогшего шейха, предложил ему горячего чая. Асадулла жадно, большими глотками отпивал из пиалы ароматный напиток и мысленно проклинал февральскую погоду, тяжелые события в Коканде, которые он перенес. Хозяин понимал, что перед ним сидит важная персона и догадывался, что этого человека к нему привело какое-то неотложное дело. Почувствовав на себе вопросительный взгляд, шейх первый нарушил молчание.

– Я, – сказал он, – член правительства Коканда, временно распущенного. Мы еще вернемся с большим войском под знаменами ислама. А сейчас, отец, замени мою уставшую лошадь на хорошего скакуна. Вот тебе деньги. Прикажи немедленно седлать.

– Слушаюсь!

Не прошло и часа, как шейху была подана отличная беговая лошадь. Асадулла вскочил в седло, поскакал по грязной, размытой первыми февральскими дождями, дороге в сторону Гульчи. Вскоре погруженный в темноту древний Коканд остался далеко позади.

Шейх скакал в Кашгар по знакомым ему дорогам, по тайным тропам, проложенным контрабандистами. Асадулла был удручен. Он не мог понять, почему так мгновенно рассыпалась «Кокандская автономия», на которую возлагал большие надежды.

Прибыв к Оразу, шейх рассказал о постигшей неудаче в Коканде и попросил вечером переправить его через границу. Ораз, ссылаясь на трудности, ответил, что не сможет сразу выполнить просьбу.

– Конные отряды, – сказал он, – разъезжают вдоль границы, ловят беглецов.

Через сутки хитрый Ораз, хорошо знающий приграничную зону, провел шейха в сторону Южного Синьцзяна. Только здесь, вдали от Коканда, занятого большевиками, Асадулла несколько успокоился.

Через два дня пути перед шейхом открылись окрестности Кашгара. Скоро он будет в родном кишлаке Буруктай. Асадулла взглянул на весенний караван облаков, медленно плывущих по небу, стал поторапливать лошадь. А вот и кишлак. Легкий ветерок доносил из чайханы шашлычный запах. Около домика, греясь на солнце, расположились старики. Они сидели на корточках, вели неторопливую беседу.

Асадулла, боясь расспросов, стороной объехал чайхану и направился к своему дому. Старый Касым при появлении сына не на шутку растерялся, но, поборов минутное замешательство, спросил:

– Почему так скоро вернулся? Что случилось в Коканде? Садись, рассказывай.

Шейх не замедлил выполнить просьбу отца. Он рассказал ему о полном крахе «Кокандской автономии», о том, как проходил съезд контрреволюционных сил Туркестана. Асадулла отметил, что трудящиеся массы города, особенно бедняки, отнеслись к «Кокандской автономии» враждебно, были на стороне Советской власти.

Шейх волновался. Заметив это, отец сказал:

– Сын мой! Все, что ты рассказал, поистине страшно. Но об этом не надо всем знать. Мы должны воздать благодарение аллаху за то, что он спас тебя от смерти и ты стоишь сейчас передо мной. А сил у нас хватит!

– О, если бы слова твои, отец, дошли до аллаха! – воскликнул шейх, вскакивая с места. – Я готов к борьбе за наше дело.

Старый Касым, обняв сына, сказал:

– Значит, я не ошибся в тебе. А теперь иди, отдыхай. Впереди много работы.

Несколько дней подряд Асадулла не выходил из дома. Через близких людей собирал сведения о настроениях мусульман в связи с просочившимися слухами о разгроме «Кокандской автономии». После этого сперва в окрестных кишлаках, а затем и в Кашгаре стал выступать с речами, выдавая себя за «кокандского мученика». Шейх открыто заявлял, что, опасаясь репрессий со стороны большевиков, был вынужден оставить Коканд и выехать в Кашгар.

Через некоторое время Асадулла поступил учителем, в Кашгарскую религиозную школу, стал слушателем в медресе дамуллы Абдукадыра, окончившего высшее духовное медресе в Египте. В 1920 году шейх по рекомендации Абдукадыра вступил в организацию панисламистского и пантюркского толка.

Хитрый и дальновидный Касым, связанный множеством нитей со всеми прослойками мусульман в Синьцзяне и далеко за его пределами, узнал, что китайское правительство считает деятельность пантюркистских и панисламистских организаций противозаконной и намеревается репрессировать всех, кто сеет смуту среди дунган, уйгуров, казахов, киргизов и узбеков.

Опасаясь ареста, шейх поспешил заручиться рекомендательными письмами знатных людей и в июне 1920 года выехал в Кульджу, где устроился учителем в духовно-мусульманскую школу. Он быстро нашел знакомых среди духовенства, русских белоэмигрантов, в официальных кругах китайской администрации познакомился с офицерами-анненковцами, дутовцами. Это было как раз то общество, которое искал Асадулла и которое устраивало его во всех отношениях.

Однажды шейх был приглашен на весьма важное и секретное совещание у кульджинского генерал-губернатора Дао Иня, где присутствовали высшие гоминдановские чиновники, китайские купцы, русское белогвардейское командование и английские представители. Обсуждались вопросы об организации на территории Западного Китая больших белогвардейских отрядов, их вооружение и снабжение, разрабатывался план нападения на советское Семиречье.

Асадулла Хафизов был осторожен. Мусульмане в Кульдже еще не знали, что под личиной смиренного служителя ислама скрывается авантюрист, готовый во имя восстановления в Туркестане прежних порядков поддерживать любые антисоветские акции. Именно на этом совещании у шейха возникла мысль: взять на себя обязанность организатора всей работы, направленной против Советской власти в Туркестане и Семиречье. Губернатор знал о той роли, которую играл шейх, будучи в составе правительства «Кокандской автономии», и в своих высказываниях по обсуждаемым вопросам не раз ссылался на Хафизова, как человека, хорошо знавшего сложившуюся в Семиречье и Туркестане обстановку.

В конце совещания было принято решение: шейх поедет в советский Туркестан и будет там жить до особого распоряжения. По легенде, Асадулла должен появиться на земле большевиков как поборник революционных идей.

– Сложная задача, – говорил шейх. – Ведь я повсюду известен как панисламист.

– Для пользы нашего дела нужно перестроиться, – ответил Ю-чен, – Для начала станете членом подпольной революционной организации, которая действует в Кульдже среди уйгуров.

В июне 1921 года шейх Хафизов нелегально перешел советско-китайскую государственную границу и остановился в Алма-Ате. Здесь он объявил себя поборником революционных идей среди уйгурского населения, распустил слух, что вместе с Абдуллой Розыбакиевым, другими делегатами выезжает на III конгресс Коминтерна. Сам же уехал в Узген, а через некоторое время появился в Андижане. Здесь шейх нашел своего друга Али Хаджу и с его помощью проник в революционно настроенные круги уйгуров. Асадулла посещал собрания и митинги, встречался с нужными людьми. Вскоре он завоевал среди уйгуров авторитет, прослыл и революционером.

Используя оказанное доверие, шейх пробрался на пост председателя правления союза «Кошчи», организованного в Андижане.

Во время государственного размежевания и образования среднеазиатских советских республик Хафизов вместе с буржуазными националистами Касымом Алиевым, Карим Ахун Хабибуллой Ходжаевым, Али Ходжой, Нурасом Ходжаевым и другими вел антисоветскую националистическую агитацию за выделение уйгуров в автономную область. Боясь ответственности за эти действия, срочно выехал из Андижана и в декабре 1924 года вновь прибыл в Алма-Ату.

…Наблюдая за поведением Хафизова, Михаил Петрович Хлебников установил, что среди знакомых шейха есть и члены партии. Доложив об этом руководству, Хлебников решил переговорить с Бахтиевым Абдурахманом, кустарем-шапочником, и, выбрав время, направился к нему в дом, рассчитывая поначалу заказать новую шапку, а затем, если позволят обстоятельства, расспросить у него и о шейхе.

Бахтиев радушно встретил Михаила Петровича, провел его в комнату, в которой жил и работал. Закрыв за собой дверь, хозяин любезно спросил, что хочет заказать гость.

– Вы верующий? – спросил Хлебников, когда разговор о новой шапке подошел к концу.

– Нет, – ответил Бахтиев. – А что?

– Недавно я был на мучном базаре и около мечети, что напротив мясных рядов, видел вас в обществе шейха, имама уйгурской мечети.

– Да, я знаком с шейхом, – ответил кустарь-шапочник. – Кто из местных уйгуров не знает его. Он, как смола, липнет ко всем. Приехал сюда, кажется, в 1921 году, и первое время говорил, что там, в Кашгаре и Кульдже, якобы участвовал в революционных организациях. На этой почве, собственно, и началось наше общение с ним. Я говорю наше, потому что с ним поддерживают товарищеские отношения многие местные жители. Я знал, что он уезжал в Андижан, но потом вновь вернулся в Алма-Ату и вот уже года два проживает здесь. Большинство моих знакомых считают шейха панисламистом, говорят, он не может принести пользы для революционно настроенных уйгуров. Он связался с проживающими в городе торговцами-кашгарцами и с их помощью занял пост имама уйгурской мечети. Как-то в беседе шейх пытался склонить меня к выходу из рядов партии.

– Каким образом? – насторожился Хлебников.

– Узнав о материальных затруднениях в семье, сказал, что я, хожу безработным, а большевики не помогают мне ни в чем. «Брось это, – говорил шейх. – Займись своей профессией – шей шапки».

Шейх установил знакомство с членом партии Давлетовым. Тот был даже гостем Асадуллы, а когда заболел, то шейх приводил к нему трех мулл, которые читали над лежавшим без сознания Давлетовым страницы Корана.

– Мне также известно, – говорил Бахтиев, – что шейх занимается выдачей справок уйгурам, дунганам и даже китайцам, приезжающим из Синьцзяна в основном нелегально, а также проживающим здесь бывшим подданным Китая, удостоверяя их личность, китайское подданство. Гоминдановский консул на основании этих справок выдает китайские паспорта.

– Есть ли у шейха на это какие-то полномочия?

– От Советской власти у него полномочий нет. А вот с консулом шейх, очевидно, установил тесный контакт. Он, как я думаю, имеет связи как с самим консулом, так и со многими служащими консульства. Как-то ездил даже на пикник, который консул устраивал у себя на даче.

Бахтиев умолк. Видно, о чем-то напряженно думает. Хлебников тоже молчал, ожидая, что еще скажет собеседник. Бахтиев продолжил свой рассказ:

– Мне кажется странным вот еще что. Из образованного в городе союза «Кошчи» уходят люди. В основном это уйгуры, считающие себя китайскими подданными. А недавно я узнал, что выдавая справки на получение китайских паспортов, шейх берет с людей деньги и расписки в том, что они не будут больше состоять в союзе «Кошчи». Дом шейха стал пристанищем для торговцев, приезжающих из Кашгара, Кульджи, других городов.

Хлебников знал, что Давлетов является одним из наиболее близких знакомых шейха и беседа с ним могла дать новые подробности о кашгарском госте. Это же мнение сложилось и у Романова, когда Михаил Петрович доложил ему о своем визите к Бахтиеву. Подумав немного, Романов предложил:

– Очевидно, наши дальнейшие усилия следует направить на выявление характера взаимоотношений шейха с гоминдановским консулом. Надо также продолжить изучение всех лиц, приезжающих к шейху из-за границы. В этой связи беседа с Давлетовым может оказаться полезной, во что я мало верю, откровенно говоря. Но ее мы отложим на более поздний срок. В удобное для нас время следует пригласить Давлетова в губотдел.

В коридоре, куда вышел Хлебников, его ожидал переводчик Валиев, недавно принятый на работу в органы. Он попросил разрешения войти в кабинет на несколько минут.

– Заходите, – сказал Михаил Петрович, пропуская переводчика вперед.

– Когда я зашел в чайхану Сыддыка, что стоит на восточной стороне улицы Фонтанной, напротив мучного базара, – начал свой рассказ Валиев, – то увидел в дальнем углу комнаты своего знакомого сапожника Имин Ахун Турды Ахунова, одиноко сидевшего за дастарханом. Мы знаем друг друга с детства и в юные годы все свободное время часто проводили вместе. Но сейчас редко встречаемся, и нам было о чем поговорить. Разгоряченный крепким чаем, Ахунов продолжал болтать без умолку и рассказал, как мне кажется, много интересного об имаме уйгурской мечети шейхе Хафизове Асадулле Касымове. Вам бы, Михаил Петрович, потолковать с Ахуновым, который возмущался тем, что шейх плохо отзывается о Советской власти. Меня Ахунов просил помочь встретиться с кем-нибудь из чекистов.

– Ну что же, – ответил Хлебников, раскрывая блокнот, в котором записывал все, что считал важным. – Приглашай своего друга на послезавтра к десяти часам утра.

Сапожник Ахунов пришел к Хлебникову в своей рабочей одежде. Длинный кожаный фартук, туго стянутый поясом в талии, прикрывал рубаху, сшитую из зеленой китайской добы. На Ахунове были черные поношенные штаны, на ногах – азиатские калоши. Голову, ближе к затылку, прикрывала старая, выцветшая на солнце тюбетейка. Заметив нескрываемое удивление на лице Хлебникова, Ахунов сказал:

– Так лучше. Никто не обратил внимания, куда я пошел. А если бы переоделся, заметили бы все соседи. Потом не отобьешься от расспросов.

– О ком вы хотели рассказать чекистам? – спросил Хлебников, когда Ахунов уселся на предложенный ему стул.

– О шейхе.

– Давно его знаете?

– С тех пор, как он прибыл в Алма-Ату. До отъезда в Андижан он был одним, а когда спустя два года вернулся, показал себя совсем другим человеком.

– Как это надо понимать?

– А так. До отъезда в Андижан его поддерживали уйгуры, особенно выходцы из Кашгарии. Они так поступали потому, что, по словам шейха, он в Синьцзяне состоял в нелегальной революционной организации. Теперь же шейх стал ярым противником Советской власти. Он всюду распространяет провокационные и клеветнические слухи.

– Что это за слухи? – спросил Хлебников.

– Его антисоветские высказывания. Свидетелем многих из них я был сам. Однажды в присутствии Сабита Кадырова шейх говорил о какой-то особой политике Советского правительства на Востоке, называя ее «колонизаторской политикой». Он заявил, что Москва при помощи денег решила устроить свои революции в странах Востока. Шейх постоянно твердит о скором падении Советской власти и утверждает, что на Востоке партия только тогда будет иметь авторитет, когда положит в основу своей деятельности идеи ислама…

– Это же политическая безграмотность, – заметил Хлебников.

Ахунов пожал плечами и, ничего не сказав на замечание Хлебникова, продолжил рассказ:

– Шейх в разговорах со служащими гоминдановского консульства Сабитом Кадыровым, Хафизом Иминовым, Касымом Хатамовым и другими неоднократно подчеркивал, что имеет связь с уйгурами-кашгарцами, проживающими в Баку. Там якобы среди населения распространяется литература с идеями панисламизма и пантюркизма.

За последние два года шейх заметно разбогател, ибо помимо руководства мечетью еще и торгует. Он имеет приказчиков, таких, как Ибрагим Ахун, которые на его деньги занимаются торговлей в Сарканде и Талды-Кургане.

Узнав от Ахунова, что Асадулла Хафизов готовится к сдаче имамства в мечети и на эту должность уже имеется кандидат, Хлебников подумал: «Как бы шейх не ушел из поля нашего зрения».

Отпустив сапожника, Михаил Петрович взял папку с материалами на шейха, раскрыл блокнот с записями. Несколько часов кряду он изучал имеющиеся документы, делал выписки, сопоставлял факты.

В тот же день Хлебников передал все материалы Романову и внес предложение о пресечении контрреволюционной подрывной деятельности шейха Хафизова.

Когда Михаил Петрович закончил доклад, Романов взял лист бумаги, переданный ему Хлебниковым, прочитал написанное и долго сидел задумавшись. Потом, как бы про себя, сказал:

– Вот это букет мы раскопали. С твоим предложением, Михаил Петрович, согласен. Но прежде чем пойти с докладами к начальнику губотдела и прокурору, надо провести еще некоторые мероприятия по сбору дополнительной документации о преступной деятельности шейха. Запишите, Михаил Петрович, что нужно сделать…

По свидетельству членов правления союза «Кошчи», других граждан общее число людей, получивших справки от шейха на получение китайских паспортов и вышедших из союза, перевалило за пятьдесят.

Свидетели Карим Мусабаев, Исраил Исламов, Абдулла Давлетов и другие рассказали о фактах враждебной агитации, которую проводил шейх среди уйгурского населения Алма-Аты, районов Джетысуйской губернии, прихожан уйгурской мечети.

Арест шейха Хафизова Асадуллы Касымова был назначен на 12 июня 1927 года. Оперативную группу возглавил Михаил Петрович Хлебников. Перед началом операции он зашел к начальнику губотдела Флоринскому. Тот предупредил:

– Смотрите за шейхом внимательно. Он может пойти на самые крайние меры, чтобы избежать ответственности. Надо исключить все попытки с его стороны к уничтожению улик преступной деятельности. Желаю удачи…

Было около 12 часов ночи, когда оперативная группа Хлебникова прибыла к уйгурской мечети. Шейх жил рядом, в отдельном доме, имевшем подвальное помещение. Наверху, в двух комнатах, которые разделяла просторная прихожая, размещался Хафизов, подвал занимал его слуга, уйгур-кашгарец Хашимов.

Дверь Михаилу Петровичу открыл временный постоялец шейха кашгарец Исмашахун Сейтходжаев, не имевший при себе документов, удостоверяющих личность. На шум вышел сам Хафизов. Предъявив ордер на арест, Хлебников вначале обыскал шейха. В карманах его одежды нашел семь затасканных, потертых на изгибах листов исписанной бумаги. На вопрос: «Кому принадлежат эти бумаги и записи в них?» – Хафизов ответил: «Мне». По просьбе Хлебникова шейх подтвердил изъятие у него бумаг личной распиской. Посадив шейха на пол, застланный кошмой (в доме не было ни одного стула), и оставив его под охраной красноармейца, Хлебников продолжил обыск.

Составив на вещи отдельный акт, заверенный подписями шейха и понятых, Хлебников приобщил его к протоколу обыска, как весьма важный для следствия документ.

Среди многочисленных писем, адресованных шейху и в беспорядке лежавших на широком подоконнике, Хлебников нашел газету «Кзыл Узбек». На ее первой странице под лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» рукою шейха была сделана надпись, содержавшая злобную клевету на советских людей.

Когда взошло солнце и правоверные потянулись к мечети на утреннюю молитву, шейх Хафизов, конвоируемый красноармейцами, шагал по пыльной Торговой улице к зданию губернского отдела ОГПУ…

Документы, изъятые при личном обыске у шейха, Валиев по просьбе Хлебникова дословно перевел на русский язык. Из семи листов четыре содержали расписки кашгарцев на получение китайских паспортов.

На трех листах были записи шпионского характера. Часть их излагалась в форме вопросов и ответов. Все вопросы, а их было десять, и ответы на них подробно освещали эмиграцию населения из Западного Китая в Семиречье, республики Средней Азии, а также выезд отдельных лиц в Синьцзян.

Изучив все материалы, выслушав доклад о ходе и результатах операции по аресту шейха, Флоринский предложил Романову и Хлебникову написать обстоятельную докладную записку в губком партии. Затем они обсудили план допроса шейха Хафизова Асадуллы Касымова, ярого врага Советской власти.

Ранним августовским утром 1927 года рабочий бойни Сидельников, проходивший мимо забора Алма-Атинского исправительно-трудового дома, заметил в траве туго скатанный сверток бумаги. Он поднял его, развернул. На листке виднелись какие-то непонятные ему, Сидельникову, знаки. «Наверное, кто-то из заключенных перебросил через ограду», – мелькнула мысль. Сидельников постоял в нерешительности несколько минут и пошел к железным воротам. Увидев часового, подал ему листок, сказал:

– Передайте, пожалуйста, начальнику. Вон там, у забора, поднял.

– Где?

– Да вон там, у тополя.

– Сейчас вызову.

На сигнал часового вышел дежурный и, выяснив личность передавшего записку, разрешил идти.

Автора записки установили в этот же день. Им оказался следственно-заключенный шейх Хафизов Асадулла Касымов. Во время вечерней прогулки он, выбрав момент, перебросил бумагу через забор.

Вызванный в исправительно-трудовой дом Романов, который вел следствие по делу шейха, пригласил с собой Хлебникова. Прочитав переведенную на русский язык записку, Александр Иванович резко бросил ее на стол дежурного:

– И тут провокатор и клеветник остался верен себе.

Михаил Петрович взял записку. Шейх сообщал:

«Меня за связь с гоминдановским консулом приговорили к смертной казни. Поскольку я приговорен и чтобы не погибнуть от рук неверных, то я… кончаю самоубийством. С белым светом расстаюсь через три дня…».

Далее следовали завещание и наставление о том, как должны будут поступить с его телом, с должниками и долгами.

– Надо же такое придумать, – заметил Хлебников после того, как прочитал «послание» шейха. – Дело еще у прокурора и когда оно будет направлено в суд, неизвестно. А шейх уже слюни распустил. Пакостливый, как кошка, трусливый, как заяц.

– Верно сказал, Михаил Петрович, – улыбнулся Романов.

И, обращаясь к дежурному и начальнику исправительно-трудового дома, добавил:

– Надо принять все меры, чтобы не допустить самоубийства. Этот шейх боится возмездия. Он нам нужен живой.