Текст книги "Есть такая профессия...(СИ)"

Автор книги: Vladarg

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== Получая высокое звание ==========

Поезд шел домой. Полные раненых и обожжённых солдатиков вагоны ритмично стучали колесами. Операционная готовилась, и у меня было несколько минут, чтобы выкурить папироску в тишине. Работа военного хирурга – это ежечасное напряжение, а на мне вот уже который год висит ответственность за десятки пациентов, потому что я – начальник санитарного эшелона. За окном уже конец апреля, и мы дошли до самого логова врага, совсем скоро начнется штурм Берлина, скольких еще мальчиков и девочек унесет мой поезд, сколько еще навсегда останутся в чужой земле…

– Марья Петровна, операционная готова, – это вошла моя операционная сестра, Варя, совсем еще воробышек, юная седая девочка.

Мы все рано седеем, потому что видим горя и боли не меньше, а иногда и больше, чем другие. Я иду в операционный вагон, покачиваясь вместе с поездом, несущимся в тыл, к далекой родной земле. Мне пора мыться и начинать оперировать тех, кто точно не дотянет до стационарного госпиталя. При неверном свете керосиновых ламп, в покачивающемся вагоне, день за днем, без права на ошибку… Это наша работа и это наша судьба. Вот и вагон, моем руки, сегодня мне ассистирует Леночка – совсем недавно из медицинского, и года не прошло, а уже очень неплохой хирург. Она тоненькая, почти прозрачная. Говорят, что когда ее эвакуировали из Ленинграда, за шваброй могла спрятаться. Эх, война, что же ты, подлая, делаешь… Одеваемся и…

– Скальпель… Зажим… Держи крючок! – да, бывает, что и кричу, ведь решают секунды, а усталость набегает, заливая глаза липким потом.

Варечка, умница, сама промокает лоб салфеткой, я не могу – стерильность. Хотя какая тут стерильность, но делаем все, что можно. Из антибиотиков только стрептоцид, да и тот на вес золота – только если выхода нет совсем. Пациент – почти мальчик, надо постараться сохранить ему ногу, хоть наизнанку вывернись. Бывают в нашей работе победы, бывают и поражения…

– Маша, кровит!

– Держать! Тампон! Еще!

Радостно осознавать, что побед больше. Сильный мальчик, из анестезии – только спирт, режем по живому, крепко привязав. Скрипит зубами, но не кричит. Сильный мальчик, дай ему Бог выжить.

– Все, убрали, шьем.

Вот и все, зашиваем. Ногу я ему, наверное, все-таки спасла. Будет ли хромать – покажет послеоперационный период. Можно выдохнуть, выйти и прикурить дрожащими пальцами, ломая спички, папиросу. Сильно затянуться и подумать о чем-то хорошем.

Я родилась, как сейчас говорят, «при царе» и относилась к «бывшим», то есть к дворянам. Когда пришла революция, мне было семнадцать, хотя выглядела я на пятнадцать. Как я избежала насилия со стороны пьяной матросни, пришедшей нас убивать, не знаю до сих пор. Как пряталась, как пережила гражданскую войну, как скрывала свое происхождение. Каким-то чудом меня удочерила пожилая женщина из рабочих, не озверевшая, не потерявшая человеческий облик. Она мне сказала тогда: «кому какое дело, в какой семье ты родилась, ты совсем девочка, живи и помни».

Потом был страшный тридцать седьмой, но меня почему-то не тронули. Закончив медицинский институт с отличием, я работала в военном госпитале в Ленинграде, когда грянула война. И мне опять повезло – направили в санитарный эшелон. Ох, ну и страху я натерпелась… Нас бомбили, расстреливали, мы попадали в окружение… Сколько раз меня уже готовы были изнасиловать, но Господь сберег. В свои сорок пять была я одинока, цинична и устала…

– Марья Петровна, обход?

– Да, Варенька, пойдем…

Ежедневный обход больных в летящем эшелоне – это вам не больница, тут нужно аккуратно идти, не причиняя боли, осматривать и к каждому проявить участие, но не позволять садиться на голову.

– Этого на перевязку после завтрака.

– Да, Марья Петровна.

– Этого на операцию завтра, если не станет лучше, – мы понимаем, что лучше не станет, но сказать я обязана.

– Да, Марья Петровна.

– Как мы себя чувствуем сегодня?

– Спасибо, доктор, хорошо.

Какое там хорошо, у него проникающее ранение живота, боль и мучительная жажда постоянно. Врет, чтобы защитить меня от чувства вины. Он намного старше меня, этот пожилой солдат, я для него как дочь, вот и защищает, как может. Они здесь все – сильные, смелые… Четыре страшных года войны за спиной. Тысячи раненых.

– Марья Петровна, бинты заканчиваются, прикажите Ефремычу, пожалуйста.

Александр Ефремыч – наш одноногий завхоз. Папа и мама всем нам, всегда найдет слова утешения, достанет то, что достать немыслимо, и поддержит одним лишь взглядом. Совершенно не представляю, что бы мы без него делали. Киваю Машеньке, сестричке, каждому солдату и прохожу дальше.

Каждого осмотреть, пальпировать, послушать. У меня американский стетоскоп – редкость по нынешним временам. Сколько жизней он спас… Да… Слушаю и не успеваю убрать пронзительную жалость из глаз.

– Не плачь, дочка, я пожил уже, мне не страшно…

Он все про себя понял и уже не надеется выжить. Да и нет у него шансов. Где-нибудь в Москве, у коллектива хирургов, может быть, а здесь… Но я постараюсь, если протянет день, значит, шансы есть.

Душа давно покрылась броней, кажется, ничто уже не может меня тронуть. Но вот и отдельный вагон, тут девочки. Вот лежит лагерница, ее сажали на кол, но успели спасти наши солдатики. Вот маленькая девочка, которую угнали в Германию и… выглядит страшно. У меня нет слов, чтобы описать, что сделали эти звери с восьмилетним ребенком. Не говорит, только смотрит. Очень страшно мне от ее взгляда становится… Вот коллега, попавшая под бомбежку, отходит уже. А вот эту девочку я точно спасу! Скорее на стол!

– Но, Марья Петровна…

Один лишь взгляд прерывает речь. Подхватив ребенка на руки, я несусь к операционному вагону, только бы успеть. Только бы выдержало маленькое сердечко. Будь проклята эта война!

– Скальпель! – мы начинаем.

Как она похожа на мою убитую проклятыми фашистами доченьку! Все, мысли – прочь, не отвлекаться, а то зарежу. Вскрываю, нахожу доступ, медленно и осторожно прохожу вдоль, иссекая невосстановимое и молясь, чтобы девочка выдержала. И вот, наконец, почти…

– Остановка! Пульса нет! – паника где-то внутри, она не мешает, она придет потом, потом будет истерика и дрожащие руки, а сейчас спасти во что бы то ни стало!

– Адреналин! – руки качают в привычном ритме, Варечка дыхательным мешком* качает легкие… Живи! Ну пожалуйста, живи!

Выбиваюсь из сил, массирую сердце открытым способом, уже почти смирившись. И тут вдруг, как волшебное чудо, сердце вздрогнуло, сократилось и – забилось. Живая… Господи, спасибо!.. Все. Теперь будет жить. Уже и запищала: «Мама, мамочка…» Как сказать тебе, кроха, что нет больше мамочки… Все война… Ожесточились мы, очерствели сердцем на этой войне. Ничего, совсем скоро мы победим и тогда заживем! Будет много хлеба и масла… И сахара тоже. Чтобы посыпать сахаром и…

Кстати, о хлебе, вот и ужин поспел. Каша у нас нынче гречневая, тушенка и чай. Хороший ужин, сытный. Уже год, как едим досыта, ушли в прошлое голодные обмороки у стола… Да, покурю и потом заполню бумаги на снятие с эшелона. Снимаем мы тех, кого не спасли, совсем. Их похоронят, где получится, а мы спешим дальше, стремясь спасти живых. Выхожу на площадку, здесь ветер доносит дым паровоза, ну, значит, мой дым ничего не испортит. Я успела только затянуться первой, самой сладкой затяжкой, как вокруг загрохотало, что-то загремело, вагоны встали на бок, и мир погас для меня.

Комментарий к Получая высокое звание

* Ручной дыхательный мешок – предок мешка АМБУ, появившегося только в 1956 году. По некоторым сведениям предки АМБУ существовали в 1945 году. Но даже если нет, пусть будет.

========== Приступая к врачебной деятельности ==========

Очнулась я как-то вдруг от незнакомых голосов, говоривших не по-русски, которые я отлично понимала. Хотя это не аргумент, я и по-английски, и по-французски, и даже матом могу, если припрет. Видимо, поезд взорвали или какой-то одинокий «мессер» заметил красный крест на крыше. Нелюди специально целили по крестам, потому часто занавешивали их. Однако обеспокоило меня не это, а наличие, совместно с моими воспоминаниями, еще каких-то других, странных и мне не принадлежащих. В них я, слава Богу, тоже была медиком, но каким-то «колдо». Я была ведьмой? Это точно шизофрения. Очень жаль, однако стоило осмотреться.

Приоткрыв глаза, огляделась. Больница, но какая-то странная, будто больница моего детства. Посреди палаты стоит некто в лимонного цвета балахоне и рассказывает, что он думает о мадам Помфри, которая умудрилась упасть с лестницы в Хогвартсе. Все слова понятны, смысл не ясен. Я-то тут при чем? И показывать ли, что я понимаю язык? Хотя, если попала к союзникам, они меня вполне передадут нашим, но как я это объясню СМЕРШевцам? А если они узнают? Что-то я дрожу, да что там дрожу, меня колотит всю.

В этот момент вторая память взбунтовалась, и я поняла, что мадам Помфри – это я. Шизофрения ты моя, шизофрения… Меня, получается, за свою приняли? Это хорошо, но где же оригинальная Помфри? Тут будто что-то прошептало: «Дура! В зеркало посмотри!» И ничего я не дура, но зеркало попросила слабым, прерывающимся голоском, заставив стоящего закатить глаза со словами «о, женщины». Я его понимаю, но своя рубашка ближе к телу, потому, даже не обратив внимания на свой голос, да и на то, как передо мной возникло зеркало, я вгляделась.

Не истерить, не истерить, я умная, добрая, хорошая, отличный специалист… Но в зеркале не я. «Уже ты», – ответила моя шизофрения. Хорошо, допустим, это не шизофрения, а предсмертные галлюцинации. Может такое быть? Может. Жаль, что я не вижу папу и маму, но что имеем, то имеем. В таком случае, барахтаться бессмысленно, а надо расслабиться и получать удовольствие. Как мне во время родов говорили: «расслабьтесь и тужьтесь». Очень оригинальное пожелание было, да.

Ну, раз это все галлюцинации и можно успокоиться, то будем взаимодействовать, как говаривал наш психиатр, выжил ли… Подошла к грустно смотрящему на меня мужику в балахоне, посмотрела ему в глаза снизу вверх и, сделав глазки, как у пролившей спирт Вари, сказала по-английски: «Я больше не буду». Готово, мужик в шоке. Могу еще, значит…

Так, хорошо, с тем, кто я в этой галлюцинации, разобрались. Интересно, а Россия здесь есть? Потом узнаю. Кстати, балахонистого типа я расспросила, как бы мне из ведьм во врачи вернуться. Не уверена, что он меня хорошо понял, но проблеял что-то про экзамен на знание строения человека. Анатомия, что ли? Он издевается? Я – хирург, прошедшая почти всю войну! Видя мое непонимание, договорился с главным целителем о пробном экзамене. А главного тут зовут «Гиппократ». Смешно? Смешно. Надеюсь, это не тот, чья клятва: сознание, а особенно подсознание – штука темная и выверты у него могут быть занимательными.

Неожиданно ощутила тоску по Варе, Маше, Ефремычу… Дай им, господи, выжить… Жаль, что со мной так получилось, но хоть узнаю, что там. Правы большевики в том, что только тьма или же прав был наш батюшка?

Спать… спать… спать…

Снилась мне операционная в позабытом уже за столько лет госпитале. Будто остановился пациент, я ему массирую сердце, а он никак… А под маской – лицо отца. Проснулась с криком, за окном глубокая ночь. Через секунду вбежала молоденькая девочка в костюме монашки и подала чашку с чем-то не сильно приятным на вкус. Сразу же накатил сон, и я заснула уже без кошмаров.

Наутро чувствую себя… живой. Какая-то долгая галлюцинация, ну да не мне решать. Голова вообще предмет темный, что и доказали большевики, перевернув весь наш мир. Кстати, о мире, какой сегодня день-то? Как пятница? А число? Какого-какого года? Дайте мне спирта! Можно неразведенного! Но – быстро! Лучше бы это была шизофрения, честное слово.

Поела, вкусно поела. Досыта. И чай… Как хлопала глазками молоденькая сестричка, когда я намазала масло на свежую булку, посыпала сахаром, которого здесь было – целая сахарница, огромное, непредставимое богатство, и, почти урча, принялась вкушать это самое прекрасное на земле лакомство. Ради одного этого мига я была согласна и на шизофрению, и на галлюцинацию, и даже на 1991 год.

Как так выписка? Интересное кино, а где осмотр, опрос… Кстати, об опросе, где мой Сметвик или как его там? Который направляет режим больных к их выгоде. А вот и балахонистый, легок на помине. Что? Поговорить? Отлично, поговорим, за ногу об пень, чтобы тебя переколошматило об забор трижды. Что? Я не знаю? Чего это я так озверела, кстати? Пообещала его на части разобрать и каждую назвать на трех языках. Предложили сходить к трупу. Сходила. Назвала. Кое-что, по-моему, и они не знали. Спросили, что делать, если живот болит, долго опрашивала. Теперь смотрят с уважением, обещали прислать то ли кольцо, то ли перстень. Ладно, домой так домой. Кстати, а почему я такая спокойная? Слишком спокойная я какая-то. Галлюцинация галлюцинацией, но где моя истерика, которая давно должна была быть тут? Пойду, спрошу, в конце концов, коллеги. «Умиротворяющий бальзам»? И сколько? Сколько-сколько? Да я вас!

Выгнали. И не догнала. Печально… Еще печальнее то, что я какая-то странная – то холодная, как англичанка в постели, то эмоциональная, как француженка после первой брачной ночи. Ладно, домой так домой… Спасибо шизофрении, рассказала, куда. Страшно-то как на улицу выходить, а вдруг налет? Тьфу ты, нет тут никаких налетов, но войну из жизни не сотрешь… Хорошо, что шизофрения мне все подсказывает: и медикаменты, и дозировки. Плохо, что я совершенно не понимаю природы своего спокойствия и принятия сказочной действительности. То, что для предсмертной галлюцинации как-то долго и слишком реалистично, меня совершенно не пугает, хотя что я знаю о предсмертных галлюцинациях? *

Помнится, танкист кричал, что он ангел и закроет всех от бомб. С кем-то спорил, о чем-то просил всю ночь, а к утру отошел. И профессор Вавилов не раз рассказывал, так что дело это обыкновенное. А все-таки, как-то быстро жизнь закончилась, я и пожить-то не успела, сначала счастливое детство, балы, приемы, потом же – постоянный страх. И под конец я же не смерти боялась – бесчестия. Светочку, кузину мою, солдаты, ворвавшиеся в дом, долго мучили, да так, что издали слышно было. А потом в закрытом гробу хоронили. И я могла быть на ее месте, да повезло мне. Сильно мне везло – и жива осталась, и не насиловал никто, а только по любви было, и четыре года войны без царапинки, хотя сколько таких эшелонов погибло – бессчетно. Видимо, пришло время платить за это везение. Пути господни неисповедимы.

И что, здесь живут люди? Переформулирую – здесь вообще можно жить? Сыро, промозгло, холодно… Квартира абсолютно точно посвящена катару верхних дыхательных путей. Так дело не пойдет. Окна открыть, тут прибраться, ой! А это что такое? «Домовой эльф», – подсказывает шизофрения, советуя ему что-то поручить. Поручила прибраться и сделать, чтобы было тепло. Чувствую, как остатки самообладания покидают мой разум. Это что тут? Это как? Почему я теперь – эта женщина? Что со мной случилось вообще? Тьма…

Очнулась от чего-то мокрого на лице. Это я что, как барышня, в обморок упала? Хороша, нечего сказать! Надо взять себя в руки… Надо, я сказала! Всё, все рефлексии на потом! Дала себе по лицу. Полегчало. А вот домовому, судя по всему, не очень. Таких больших глаз я не видела никогда. Лежу на диване, поверх меня плед, в руках чашка с чаем. Ой, горячим чаем. Как я оказалась в таком положении – абсолютно не помню. Надо договариваться с шизофренией и как-то подружиться с чужим миром, что окружает меня. Помню, маменька рассказывала сказки о переселении душ. Может быть, это оно самое, а не галлюцинации?

Хорошо, что это ненадолго, скоро на работу. Оказывается, я школьная медсестра, или, как здесь говорят, «медиведьма». Ужас еще в том, что, судя по шизофрении, я совершенно не занимаюсь своими прямыми обязанностями. Ну да ничего, погодите у меня, будет вам и диспансеризация, и осмотр, и кружка Эсмарха.

Комментарий к Приступая к врачебной деятельности

* Это действительно так, галлюцинации перед смертью бывают самые разные и зачастую пациент может выдать такое, что куда там Гарри Поттеру.

========== В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного ==========

Первый день на рабочем месте. Так и вспоминается сердитый доктор Вавилов: «Эта пигалица? Хирург? Да не смешите меня!» Страшно, аж коленки дрожат. Странное чувство, будто я помолодела, может быть, это потому, что ушел страх того, что узнают мое происхождение? Или потому, что вокруг мир? К этому почти невозможно привыкнуть: и к окнам без полосок бумаги, и к отсутствию бомбежек, и к тишине. Самое страшное – эта тишина. Всю неделю училась засыпать без лекарств, эта невозможная тишина меня пугала. Даже думала, что заснула в мертвецкой, отчего совсем не спалось. Трудно привыкнуть, очень. Не думала, что меня так война изменила. И мой поезд, конечно. В этом мире тоже был Советский Союз, но… у него была другая история и меня почему-то совершенно не тянуло на Родину. Может быть, позже, когда-нибудь… А пока я его еще слишком боюсь. Наверное, это неправильно, зато честно.

Пора отправляться в Хогвартс. Это и есть та самая школа, в которой я навернулась с лестницы. Интересная школа, там учат «магии». Я, наверное, попала в детскую сказку. Но сказочность не отменяет заботы о здоровье, а потому… Я быстро собрала сумку, надела балахон, который здесь имеет статус официальной верхней одежды под названием «мантия». Балахон далек от классической мантии, как небо от земли, но раз принято, пусть будет. Не мне осуждать традиции общества, в которое я попала неизвестным мне образом. Сумка собрана, вот ведь дурища, а стетоскоп где? Как так нету? Как же я без стетоскопа-то? Какой я врач без трубки? Достать! Найти! Отнять! Немедленно! Хлоп…

Ты ж мое солнышко, ты ж мой умница, и где нашел только! Нежно прижимаю к себе сияющую металлом и резиной трубку необычной формы. Домовой эльф, счастливый оттого, что угодил, клянется, что это – самый лучший. Послушала себя – просто чудо, а не звук. Мечта… Однако пора и отправляться. Ой, а набор? А, вот он, родненький. Ну все, я готова!

Прибыла, вежливо раскланялась на входе с пожилым Филчем, как подсказала шизофрения, вызвав у него нешуточное удивление просьбой зайти ко мне попозже. Это рефлекс, вбитый намертво – предупредить болезнь и вылечить больного, но, по-видимому, проявленная мной забота его удивила. Интересно девки пляшут…

Добралась с помощью шизофрении до своего крыла. Что сказать, чистенько. Вызвала эльфа, поручила все переделать, сама уселась за стол, на котором с любовью начала выкладывать хирургический набор. Новенький, блестящий, крючочек к крючочку, скальпель к скальпелечку. Даже пилу для ампутации достала. Пока я ее осматривала и протирала бархоткой, ко мне стремительно вошла женщина: «Здравствуй, Поппи» почти вылетело из ее рта, когда она увидела пилу и мою улыбку. Резко побледнев, так что стала лицом одного цвета с белоснежными простынями, она мигом выскочила из огромного зала, заставленного кроватями. Интересно, что ее так напугало?

Пожав плечами, положила пилу на ее место. Тут в зал вальяжно вплыл, иначе и не скажешь, толстопуз с бородой. Шизофрения не согласилась с такой трактовкой директора школы, но мне уже было все равно. Передо мной был пациент и, что характерно, сам пришел. Будем лечить.

– Поппи, зачем ты напугала Минерву?

– Я? Напугала? Альбус, вы посмотрите на меня, разве могу я кого-то напугать?

Толстопуз задумался, я с интересом наблюдала.

– Да что мы обо мне, давайте поговорим о вас!

– Обо мне? – директор школы явно растерялся.

Заняв тактически верное положение, тем самым отсекая ему пути отхода, я подошла поближе.

– Альбус, вы выглядите больным. Не спорьте! Ложитесь вот сюда, я вас сейчас осмотрю, – потирая ладошки, заявила я ему.

Поименованный Альбусом попытался трепыхаться, но не на того напал. Когда нужно, я могу и генерала послать, что однажды было, и профессора на койку уложить, чего еще не было, но все когда-то случается в первый раз.

– Борода – это рассадник вшей и других паразитов, – заметила я, готовясь вставить в уши стетоскоп.

– Это Гриффиндор – рассадник паразитов, доброе утро, мадам, – послышалось от двери.

Подняв голову, я увидела достаточно молодого, но явно изможденного человека, одетого во все черное. К сожалению, тот факт, что я отвлеклась, позволил директору ускользнуть и позорно сбежать из больничного крыла. Ну да ничего, я его еще поймаю, куда он от меня в школе денется?

Кстати, а чего это у нас профессор Снейп такой бледненький? А что он кушает и, главное, когда? Нет, дорогой, уж ты-то от меня не сбежишь. Рассказывай, что кушаешь, когда кушаешь, сколько спишь, когда спортом занимаешься? А мы тебе витаминчиков… Держи его!

Не надо сопротивляться, да, витаминный комплекс внутримышечно – штука неприятная, но это для твоего же блага. Вот увидишь, как сразу аппетит появится и гулять на воздухе захочется. А если не захочется, то я тебе курс проколю, месячный. И язвительность сразу куда-то делась. Кажется, он на все согласен, лишь бы отпустили. Вот она – великая сила медицинской науки.

Однако пора бы и пообедать, где тут у нас обедают? Веди меня, моя шизофрения! Большой зал, говоришь, ну пошли, посмотрим…

Так, это что? Это что такое, я вас спрашиваю? Отберите сладости у Альбуса, я не готова к смене руководства школы! Что это такое у меня в тарелке? Если вы мне скажете, что так же кормят детей, я вам клизму три раза в день пропишу! С перцем! А ну, вызвать повара ко мне! Помолчите, Альбус, посмотрите на себя, вам же лет пять жизни осталось, если диабет раньше не убьет, а я на такое не согласна. Где повар?! Эльф?! Ладно. Явишься ко мне после обеда, я назначу и распишу диеты. И не приведи вам Асклепий, Гигиея и Панакея отступить от диеты. В туалете жить будете, я понятно выразилась?

А ну-ка спрятал палочку, пока я тебе ее в нескромное место не воткнула травматическим путем! Я здесь вам Мунго! И отныне вы все мои пациенты! Это понятно? Не слышу! Я сказала, не слышу! Эльф, шприц Жанэ сюда, сейчас мы им уши-то промоем! Вот так-то лучше… И не надо меня бояться, я добрая. Если меня не злить.

Так, я пошла расписывать диеты, эльфы, следить внимательно и вот этому сладкого не давать. Это для его блага. Нет, сам он слаб и не может о себе позаботиться. И выводить всех гулять два часа в сутки. А если вы этого не сделаете, вы будете их медленно убивать, вы же этого не хотите? Нет? Тогда… Выполнять!

Прав был тот полковник, хороший командный голос – это великое благо. И эльфы правильно мотивированы, и коллеги присмирели, палочки попрятали. Дисциплины им тут не хватает, ну да это я исправлю.

Пока расписывала диеты, явился балахонистый, который у них главный в больнице. Гиппократом зовут. Принес мне такой же балахон лимонного цвета и кольцо. Меня признали за врача, «целителя» по-местному. Рассказала о сегодняшнем дне, у него случилась истерика. Смеялся так, что чуть не задохнулся. Это произвело впечатление на профессоров, ввалившихся в больничное крыло с самым суровым видом. Видимо, решили меня вязать, думая, что их Поппи сошла с ума. Целитель Сметвик их страшно разочаровал и огорчил в лучших чувствах, заодно представив меня, любимую, как целителя. Лица вытянулись. Моя улыбка стала чуть более кровожадной. Уважаемые коллеги поняли, что я им этого не забуду, и скисли. Оказалось, что моего слова, простого слова! Так вот, моего слова достаточно, чтобы признать человека недееспособным. А этого боятся все. Так что я неожиданно стала самым страшным человеком в этой школе, в один миг затмив профессора Снейпа.

Итак, диеты расписаны, расписание прогулок составлено, пора писать план профилактических осмотров, как профессоров, так и школьников. У них тут два факультета враждуют. Ну-ну, посмотрим, как они враждовать будут. Да… Профилактические осмотры. Отдельно мальчиков, отдельно девочек. Потому что осматривается все, включая половые органы. Кстати, приглашу я на завтрашний осмотр Минерву и Помону. Одна нервная слишком, другая полная излишне, думаю, гинеколога они не посещали никогда. Вот и посмотрим, может быть, удастся решить все проблемы проще. Сметвик, кстати, обещал смотровое кресло прислать, но почему он так хихикал, буквально извиваясь, я так и не поняла. А зеркала я натрансфигурирую, оказалось, что я это умею.

С нетерпением жду завтрашнего дня. А пока можно проверить чистоту и готовность спален детей.

========== Постоянно совершенствовать свои медицинские познания и врачебное мастерство ==========

«Учиться, учиться и учиться…», как писал товарищ Ульянов. Хотя Ванечку Проскурова за шутку о том, что товарищ Ленин просто ручку расписывал, по 58-й замели. Однако я отвлеклась. Меня сегодня ждала большая куча книг и журналов, наука-то шагнула далеко вперед, и теперь нужно нагонять. Даже хирургия изменилась, появилась хирургия сердца, глаза… Не «вырезать и выкинуть», а «подлатать». А еще есть такой метод – «лапароскопия», это дырочку сделал и шуруешь вслепую, а не раскрыл по-людски и залатал.

В тот момент, когда я зачитывалась современным учебником по общей хирургии, в деталях представляя себе описанное, меня отвлекли. И вот я читаю интереснейший материал про «…характерное изменение только слизистой. Клинически проявляется частыми позывами к дефекации, тенезмами, чувством напряжения и инородного тела в прямой кишке. Длится 7-10 дней и при ликвидации причины, их вызвавшей, проходит самостоятельно или переходит в хроническую форму.

Лечение: диета, исключать острые блюда, алкоголь и т. д. Хороший эффект дают антисептические клизмы, сидячие ванночки с КМnО4 (1:5000), свечи с красавкой и анестезином, мазь и свечи проктоседила, мазь и свечи релифа…»*

И тут является коллега Сметвик, отвлекая меня от такой интересной книжки, да еще и не один! Приволок он с собой барышню и молодого человека, зачем, спрашивается? А, медиведьма положена, раз я целитель? Ну хорошо, допустим, а что это за суровый мальчик в красном бала… то есть мантии? Наедине поговорить? Конечно, что за вопрос!

– Поппи, я знаю, что ты не Поппи, – с места в карьер заявляет мне этот весельчак.

– Ммм… И что теперь? – рука за спиной нащупывает скальпель.

– А ничего, меня все устраивает, – уже не улыбается.

– И даже то, что я…

– Все, – акцентирует он. – И я бы хотел, чтобы ты поработала в Мунго, хотя бы на каникулах. Да и подучить тебя следует.

– Спасибо, коллега! – с чувством говорю я.

Вот как, значит… Ну, немудрено было не догадаться, однако выдавать он меня не будет. Весело ему, понимаете ли. Ла-адно, посмотрим, кому весело будет. На каникулах в Мунго работать? Да я с радостью! Так что это все-таки… А… А что, могут заколдовать? Врача? Они что, фашисты? Ах вот оно как… Ну, охрана, так охрана. А это что? Список заклинаний? Обездвиживание, анестезия… А обездвиживает хорошо? Ага, тогда анестезию можно не учить. Опять смеется. Дикие они здесь какие-то, вот попробовали бы оперировать при свете автомобильной фары ночью под бомбежкой, я бы на них посмотрела…

– Кстати, коллега, а отчетность здесь какая? По какой форме?

– А нет у волшебников отчетности.

– Бардак какой… Хорошо, что тебе поможет? Карточки? Картотека? Месячный отчет?

– Ты чудо, Поппи! – вот это заявление я не поняла.

– Делай, как считаешь нужным, – улыбается этот засранец. – Возьми-ка.

Артефакт еще выдали, специальный, чтобы мысли мои прочесть было нельзя. Меня уже ничего в этом мире не удивляет…

– Кстати, уважаемый коллега, Вы у нас, кажется, где-то на уровне министра здравоохранения?

– М-мняу, – замялся Сметвик, – ну, можно считать и так.

– Почему я до сих пор не вижу законов, регулирующих отношения с пациентами?

– У нас для этого есть клятва колдоврача и целителя. Кстати. Вы же ее, кажется, приносили или нет?

– Я приносила присягу своей стране. И обещала верно служить медицине.

– Нет, так дело не пойдет, ну-ка… Та-а-ак…

Так как все клятвы с моей тушки, как выяснилось, испарились, а клятва, что я давала в юности, никак не отразилась на теле, что бы это ни значило, то с меня взяли присягу по местным традициям. Попытались, но присягу я принесла после уточнений.

«Я торжественно клянусь посвятить свою жизнь служению магическому миру».

– А почему только магическому?

– Так принято, не отвлекайся.

– А что касается не волшебников?

– Это на твой выбор, к клятве это отношения не имеет.

– А если не те и не другие?

– Волшебные существа? У них другие клиники, это как у магглов: терапевты отдельно, педиатры отдельно, ветеринары в стороночке, понимаешь? Давай уже, не тяни время.

– А эта клятва их касается?

– Ну-у-у, – Сметвик замялся.

– Понятно, недоработочка.

«Я воздам моим учителям должное уважение и благодарность».

Должное. Как заслужат, так и получат.

«Я достойно и добросовестно буду исполнять свои профессиональные обязанности; здоровье моего пациента будет основной моей заботой; я буду уважать доверенные мне тайны; я всеми средствами, которые в моей власти, буду поддерживать честь и благородные традиции профессии целителя».

Ну, это и так понятно.

«К своим коллегам я буду относиться как к братьям».

Надеюсь, они тоже будут относиться ко мне как к сестре.

«Я не позволю, чтобы религиозные, национальные, расовые, политические или социальные мотивы помешали мне исполнить свой долг по отношению к пациенту».

Ну, мне-то несложно, все уже давно показала война… И немцев лечили, и наших, не разбираясь. Может быть, еще вчера этот самый стрелял в наших детей, но сегодня он пациент, и я его вылечу. Ненависть придет тогда, когда он будет здоров…

«Даже под угрозой я не буду использовать свои знания против законов Жизни. Я обещаю это торжественно, добровольно и чистосердечно».

Ну, а теперь очередь моих вопросов.

– Как осуществляется снабжение вверенного мне медпункта лекарствами и перевязочными материалами?

– Кто регламентирует его работу?

– Кто отвечает за противоэпидемические мероприятия?

– Какие методы и как я имею право использовать?

И еще тысячу и один вопрос организации здравоохранения. Уважаемый коллега хлопал глазами и спихивал вопросы на медиведьму, которая смотрела на меня уже, кажется, с обожанием.

– Итак, Барбара. Вы выглядите ответственной, поэтому, пожалуйста, подготовьте листы учета медикаментов, к которым относятся и зелья, картотеку, я покажу как, и начнем заводить карточки учета состояния здоровья. Поддержание этой отчетности также будет входить в ваши обязанности. Да, не забудьте мне предоставить их перечень в письменном виде с вашей подписью. Кстати, коллега Сметвик, санитарно-эпидемиологические правила и нормативы я напишу позднее, и вы их подпишете, – я не спрашиваю, а информирую.