Текст книги "Дело непогашенной луны"
Автор книги: Ван Зайчик Хольм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
Горцы молча, не отводя от Бага взглядов, отступили на несколько шагов.
– Пойдемте, гверет Гюльчатай, – нарочито делая ударение на «гверет», сказал ланчжун. – Подданные обознались. Они уже уходят.
– Э! С сабля смэлый, да? – воскликнул один из фузянов.
– Я и без сабли смелый, – повернулся к нему Баг. – Но с палками на беззащитных женщин не нападаю. Впрочем, если вам кажется, что у меня длиннее… – Ланчжун не глядя протянул меч Гюльчатай. – Один на троих, да еще с мечом – это нечестно, вы правы.
– Не надо, мар Лобо… – жалобно попросила горная ютайка.
– Надо, Гюльчатай, надо, – покачал головой Баг, хрустнув суставами пальцев. – Ведь перед нами настоящие мужчины… А я… – Он вдруг кстати вспомнил про угревшуюся за пазухой папаху. – А я вооружен местным гостеприимством.
Рука ланчжуна скользнула за отворот халата. Одно неуловимое движение – и увесистая лохматая папаха хлестнула ближайшего теплисца в лицо. Тот отшатнулся, запоздало взмахнул бестолково рукой, закрываясь, и только сбил наземь собственную – белую – папаху. Теперь на брусчатке валялись уже две разноцветные папахи.
– В-ва-а! – ошеломленным хором сказали два других борца за справедливость, на всякий случай отступив еще на шаг.
– Ну что? Что? – Баг вдруг оказался в полушаге от простоволосого, стальными пальцами сдавив его руку, ухватившуюся было за кинжал. Сильно нажал на запястье. Рука горца тут же онемела. – Хорошо подумали? – Мазнул взглядом по двоим другим, решившим прийти на помощь сотоварищу. Горцы остановились, в нерешительности поглядывая друг на друга. – Довожу мудрость: люди делятся на тех, у кого есть геморрой, и тех, у кого он будет. Вы к какому сорту себя относите? – И, видя, что перед погромщиками во весь рост встала проблема выбора, а схваченный им фузян, повинуясь нажиму на кисть, уже согнулся, постанывая, почти в пояс, резко дернул его вверх, а потом толкнул в сторону приятелей. – Идите куда шли. Не доводите до крайности. Смелые мужчины.
– Гоба, тэбе нармално? – Горцы сверлили Бага злыми глазами, а лишившийся папахи баюкал травмированную руку. – Э, нехорошо делает…
– Почему же? – Ланчжун пошел на них неторопливым шагом. – По мне так очень хорошо.
– Эхэй! Сата! Багар! – раздалось откуда-то из надвигающейся темноты. – Суда ходи! Айда! – И еще что-то требовательное, по-горски.
– Потом, да? – отступил уже двинувшийся к Багу с кинжалом в руке очередной фузян. Ткнул в его сторону пальцем. – Я тебе запомнил. Потом. А сейчас дэло дэлать надо! – И вся троица, оглядываясь и недовольно ворча по-своему, скрылась за углом.
– Очень жаль… – пробормотал ланчжун, провожая их взглядом. – Очень жаль… Пойдемте, Гюльчатай. Вы в порядке?
– Да, – сквозь слезы улыбнулась ему девушка. – Только вот телефон… Ой, мар Лобо! Давид! Они же наверняка и нашу чайную тоже…
– Очень возможно, – согласился Баг. – Звоните, – протянул он ютайке свою трубку. И достал пачку «Чжун-хуа».
Неподалеку звенели стекла.
– У нас пока все в порядке, – сообщила Гюльчатай. – Давид сказал, что в «Картлияху» очень неспокойно, перед чайной бродят какие-то люди, но ворота заперты и их пока никто не пробовал выбить…
– Какое же это у нас тысячелетье на дворе, вах… Кто-то в космос летает, кто-то гены пересчитывает… А тут добрые люди ворота крушат. Поспешим, – сказал ланчжун. – Как короче?
Там же, пятница, вечер
Сумерки спустились на прекрасный древний Теплис.
– Не понимаю, решительно не понимаю, – покачал головой Баг, быстро шагая по темной улице. Гюльчатай-Сюзанна Гохштейн шла рядом, сумка с кошкой свисала с ее локтя. Беседер сидела смирно. Судья Ди, позвякивая подвесками на ошейнике, трусил как раз под сумкой. – Сегодня на площади я видел толпу разъяренных людей, которые были почти готовы убить, растерзать…
– Давид мне рассказал, – кивнула Гюльчатай. Она заметно успокоилась – настолько, насколько это было возможно в подобной обстановке; видимо, общество Бага весьма ободряло горную ютайку. – Там были Ираклий, Месроп, брат их видел – это наши соседи… Они кричали на Давида вместе со всеми. Давид сказал: ему казалось, будто он видит кошмарный сон… За что?! И еще был этот… – Девушка вздрогнула, даже передернулась. – Он часто говорит в чайных про нас. Про то, какие мы неблагодарные… Люди его слушают… Раньше не очень-то внимание обращали, но уж сегодня…
– Кто такой – этот?
– Ну… Как вам объяснить, вы же не тутошний, никого не знаете, а Теплис – городок маленький, все на виду… А вы знаете, мар Лобо, чем закончилось сидение в меджлисе?
– Нет. Откуда? Я ушел раньше. К вам спешил.
– А я вам говорю: маленький у нас городок. Любая новость быстро до всех ушей доходит, только вот правда или нет – это сказать наверняка очень трудно. Понимаете?
– Понимаю… Так и что же там, в меджлисе?
– Говорят, – Гюльчатай произнесла это слово с нажимом, – говорят, что какой-то ютай пытался обмануть собрание. Вот так вот взял – и всех народных представителей обманул. Заявил, будто трактат обо всех сразу написан – стало быть, и о ютаях тоже. Но потом… Потом вмешались какие-то люди. Приехали, как… как Давид, но их – пустили, потому что с ними много журналистов было, а у нас журналистов чтут… И вот эти люди… особенно женщина… они якобы точно знали, что в «Арцах-намэ» говорится о фузянах. А ютаи только сбить всех с толку хотели и примазаться – они, мол, тоже самые гостеприимные… Представляете? И вот когда это стало известно – что ютай в меджлисе на такую подлость решился, пока тут, на площади, Давид ему отдельную еду нес, – все как с цепи сорвались…
– Ерунда-какая-то… – хмыкнул Баг. – Вы меня простите, Гюльчатай, но я в Теплисе всего ничего, а уже окончательно запутался в местных делах. – («Глаза б мои дел этих вовсе не видели», – подумал Баг). – Это все, извините, идиотизм какой-то: запереть уважаемых людей в четырех стенах, не давать им есть, потом чуть не побить ютаев… И все из-за таких пустяков!.. Разве так решают, кто лучше? Нет, я не понимаю. Не понимаю! – покачал головой ланчжун после паузы. Гюльчатай молчала. – Вот скажите мне… – осторожно начал он и запнулся.
Как такой вопрос задать потактичней?
– Вы вроде бы люди разумные… – наугад начал Баг. – Но тогда почему?! Я имею в виду, зачем ваш уважаемый брат…
– Зачем мой брат и другие были сегодня у меджлиса? – Гюльчатай искоса глянула на Бага и вновь опустила глаза. – Ну вот вы, мар Лобо, соблюдаете пост, ходите в церковь к исповеди, к причастию…
– Я буддист, – просто ответил ланчжун. И на всякий случай уточнил: – Правда, скорее стихийный.
– Ну не суть важно… Вы ходите в храм, возжигаете там курения, возносите молитвы… – Чувствовалось, что в знании буддийских ритуалов Гюльчатай не была особенно сильна. Впрочем, ланчжун еще меньше понимал в обычаях иудейских. – Ну… словом, делаете то, что делаете… И это для вас – правило. Так?
– В общем, да. Так, – кивнул Баг.
– Вот и у ютаев есть свои правила, обычаи и обряды, которые положены нам от века и которые мы не имеем права, не можем, пока мы – ютаи, нарушать! Неужели же это непонятно?
– Отчего же, вполне понятно.
– Вот потому Давид и отправился к меджлису. Он знал, что саахи с фузяиами никого не выпустят, и сказал: его долг помочь единоверцам не впасть в грех, не осквернить себя. Это же так просто! Просто! – Гюльчатай почти плакала. – Иначе было нельзя! А жестокие люди их все равно не пустили.
– Но… Понимаете, дело в том, что… как бы это сказать… – замялся Баг.
– Говорите как есть. – Гюльчатай посмотрела ему прямо в глаза. – Вы честный, искренний человек, я это чувствую, а понимание придет через слова.
– Появление вашего брата с его грузовиком вполне можно было истолковать так, будто ему и его единоверцам просто безразличны другие. Саахи. Фузяны. Любые. Вообще та проблема, из-за которой весь этот сыр-бор, ну – в меджлисе. Проблема смешная, но люди-то переживают всерьез! К серьезным переживаниям всегда надо относиться бережно. А Давид явился на площадь, будто заботясь исключительно о своих. Не так?
– А кто еще о них позаботится? Кто еще поймет их так, как это могут сделать только свои?! Не мы же придумали, что меджлис должен голодать. Не про нас этот их трактат!
– Да ведь представителями меджлиса ваших единородцев избрал весь тут живущий народ, они же правят им наравне с остальными избранниками – стало быть, им надо разделять с народом и все его заботы. Не то какие ж они представители и правители?
– Да, но…
Они уже были неподалеку от «Приюта горного ютая» (благодаря стараниям Гюльчатай путь пролегал по тихим окраинным улочкам, и встреч с погромщиками им удалось избежать). Но тут совсем близко, за углом, грянул ослепительный звон бьющегося стекла, а потом раздались крики и грохот.
– Вы заходы сзади! – неслись вопли. – Чэрэз черны ход! А мы отсюда!
– Га-а-а-а!!!
– А! Они бьются!
– Зар-рэжу!!!
– Давид!!! – тонко вскрикнула Гюльчатай, рванувшись вперед.
Навстречу вылетел высокий саах: в развевающемся халате, со здоровенной палкою – уже не посохом, но полноценной жердиной, – и Гюльчатай, столкнувшись с ним, с коротким воплем упала наземь, а палка, которой орудовал горец, со всего размаха обрушилась на оброненную ютайкой сумку.
Следом показались и другие погромщики – кто с дрекольем, кто даже с обнаженными кинжалами, кричащие и возбужденные. Жгучее желание разнести все на своем пути явственно читалось на их бородатых лицах.
– Громы! Бэй акупантыв! Убирайс! – орали эти радушные гостеприимные люди. В ближайшее окно полетел камень. Брызнуло стекло. В доме испуганно закричали.
Баг выхватил из-за пояса меч и, не извлекая клинка из ножен, тремя ударами, почти не глядя, поверг наземь самых ретивых, в том числе и здоровяка с жердью. Потом метнулся к недвижной Гюльчатай.
А топот множился: за передовым отрядом следовали другие борцы за справедливость – видимо, к осаждавшим «Приют горного ютая» подоспело подкрепление.
– Беседер… – Гюльчатай с трудом подняла голову. – Беседер…
Баг обернулся – и вовремя: на него, угрожающе воздев жердины, наступали четверо, а за их спинами теснилась, гомоня и размахивая палками и кинжалами, плотная толпа. По рассеченному лбу одного горца уже вовсю стекала кровь, жутко заливая лицо.
Да, шутки кончились. На брусчатке расплющенным блином лежала окровавленная сумка и из нее незряче глядела высокородная кошка Беседер.
Баг выпрямился и стряхнул ножны с меча.
Давно сдерживаемая ярость стучала в виски тяжким молотом. Красная пелена гнева застила взор.
– Стоя-а-а-ать! – выдохнул Баг, прочертив по камням кончиком меча: посыпались редкие искры. – Стоя-а-а-ать…
– Беседер… – тихо плакала стоявшая на коленях подле своей любимицы Гюльчатай.
Горцы притихли. То ли на них подействовал вибрирующий от ярости голос ланчжуна, то ли их горячие головы отрезвил блеск древнего меча, то ли они малость опамятовались, увидев столь почитаемого ими «кыс-кыса», взаправду убитого в суматохе, – а может, свою роль сыграло все вместе, – но они остановились, а палки начали опускаться.
– Что ж вы делаете? – глядя на них налитыми кровью глазами, страшно выдохнул Баг. – Что же это вы делаете, люди?..
– Зачем встали? А ну, вперед! Прогоним захватчиков из нашего Теплиса! – раздался вдруг знакомый голос: среди горцев появился тот самый давешний безбородый оратор с площади. Усики, странно холодные глаза… Точно он. – Не остановимся, пока не выметем оккупантов туда, откуда они к нам явились! Не остановимся! Сейчас или никогда! А слышали вы, что творилось в меджлисе? Пока они там для телевизора нас лицемерно мирили, дурили нам голову своим «все народы – братья», здесь, на площади, они со своими булками лезли в зал! На словах говорят, что народы равны, а на деле для них есть один-единственный народ – они сами! С одной стороны – они, а с другой – все остальные, которые и впрямь равны, потому что не народы мы для них, а просто стадо!
– Га-а-а-а!!! – вновь закипели подзаряженные горцы. – Бэй! Курушы! Га-а-а-а!!!
«Сначала порублю палки, – хладнокровно и чуть отстраненно подумал Баг. – Потом набью морды. А вот этот… а этот скорпион пойдет со мной…»
Но осуществить свои намерения Баг не успел: грозный звериный вопль перекрыл угрожающие крики двинувшихся было на ланчжуна теплисцев – и вопль этот был исполнен столь искренней беспощадности, что кто-то в задних рядах от неожиданности сронил прозвеневший на брусчатке кинжал; вопль был короткий, но до того дикий, можно сказать – нечеловеческий, что горцы невольно попятились, в ужасе высматривая, кто это орет; однако ж смотреть надо было под ноги, потому что из-за Баговой спины, понизу, вылетела рыжая лохматая молния и, яростно вращая хвостом толщиной с полено, с утробным завыванием ринулась на погромщиков, причем столь стремительно, что они отреагировали, лишь когда несколько человек с криками боли уже повалились наземь с разодранными ногами.
Судья Ди вступил на тропу войны.
Горцы заметались, вскрикивая, толкая и давя друг друга, – пытались уберечь ноги, а между ними с почти неуловимой для глаза скоростью носился не пренебрегающий корнями александрийский фувэйбин и драл, драл, драл все корни, до коих только могли дотянуться его честные когти.
Глухо стучали о камни забытые палки.
Брусчатка оросилась кровью.
– Уа-а-а-а-у-у-у-у!!! – выводил коленца боевой песни Судья Ди.
– Ай! Ай! Шайтан!!! – кричали саахи и фузяны.
– А вот я тебя! – заорал тут безбородый и полез было за пазуху, но Баг опередил: одним прыжком оказался рядом и стиснул локоть.
– Кто тут обижает маленьких? Кто стоит на пути правосудия? – глядя прямо в глаза оторопевшего горца, спросил ланчжун. – Не надо мешать животному, когда оно мстит за гибель невесты, уважаемый…
Сзади раздались встревоженные крики – Баг оглянулся: к месту побоища рысцой приближался наряд вэйбинов. И тут безбородый, воспользовавшись моментом, изо всей силы дернул локтем: «Пусти!», мигом вырвался из ланчжуновой хватки и тут же ввинтился в раздираемую котом толпу.
Баг кинулся следом, расчищая себе дорогу безо всякого стеснения и жалости, – и вылетел на небольшую площадь перед «Приютом горного ютая». Тут, в неровном свете жарко пылавшей складской пристройки, шла нешуточная драка: численно преобладавшие горцы рвались внутрь чайной, но путь им заступили несколько ютаев, отмахивавшихся от нападавших первым, что попалось под руку, – был здесь и сам Давид Гохштейн, с кровавым шрамом через правую щеку, бившийся сразу с двумя горцами красной пожарной лопатой; рядом орудовал шваброй Гиви Вихнович, а также и еще несколько молодых, которых ланчжун не знал. Ютаи дрались решительно, но силы были явно не равны.
Рядом с Багом, утробно ворча, как бензопила на средних оборотах, встал Судья Ди. Кот выглядел страшно: оскаленная морда в крови, растрепанная рыжая шерсть дыбом, глаза – совершенно дикие.
– Давид!!! – опять прозвенел отчаянный голос Гюльчатай. Гохштейн-старший вздрогнул – «сестренка!» – замешкался на мгновение и пропустил сильный удар палкой, пришедшийся в плечо. Гохштейн охнул и стал заваливаться на бок.
Ни мгновения не раздумывая, Баг напал на погромщиков сзади. Судья Ди сопутствовал хозяину.
Там же, пятница, поздний вечер
Дикость.
Только это слово крутилось на языке у Бага.
Только это слово могло удовлетворительно объяснить все то, чему сегодня он стал свидетелем.
Вэйбины – усиленные наряды из окрестных селений – подоспели слишком поздно: погромы прокатились по Теплису неуправляемой волной, сметавшей все на своем пути. А местные человекоохранители то ли не сумели справиться с ситуацией, то ли…
Дикость.
Воспринимать происходящее иначе Баг отказывался.
Вмешательство ланчжуна спасло «Приют горного ютая» от разорения. Но зато пострадали другие – многие. Охающий Давид Гохштейн, которому Гюльчатай натирала пострадавшее плечо остро пахнущей мазью, рассказал, что в городе была разгромлена даже повозка «скорой помощи» – в ней в лечебницу везли члена уездного меджлиса Левенбаума, тяжко, до переломов, избитого прямо на выходе из меджлиса; почтенного человека выволокли из повозки и с криками «обманщик! шайтан-примиритель!» собрались уже куда-то тащить с неясными, но наверняка нечеловеколюбивыми целями, причем всяк норовил плюнуть Левенбауму в лицо, – и лишь нерастерявшиеся милосердные братья, кто пуская в нападающих наркозный газ, кто размахивая скальпелем, спасли народного избранника от неминучей расправы, а потом уж подоспели вэйбины и оттеснили толпу от покореженной повозки с красным крестом на капоте. Похоже, изо всех ютаев именно Левенбауму досталось более прочих – как раз на нем сфокусировалось общее возмущение, вдобавок он был один, как перст, против целой толпы, когда покидал Ширван-миадзин. Как еще жив-то остался… Зато, правда, имущественного ущерба не претерпел – не было у Левенбаума ни лавок, ни контор…
Оказывается – по словам Гохштейна-старшего, – с меджлиса все и полыхнуло. Тот самый Левенбаум произнес примирительную речь, посредством коей мыслил решить наконец ко всеобщему удовольствию столь волновавший саахов и фузянов вопрос, и ему это почти удалось, но вмешалась некая приезжая («Похоже, я знаю, о ком он», – подумал Баг), и все пошло прахом – прямо в зале заседаний вспыхнула драка: фузяны обрадовались словам женщины, саахи обиделись, фузяны сразу приняли ее мнение, саахи же стали его оспаривать. Внутренние страсти быстро выхлестнуло наружу – и вскоре по площади, и без того уж доведенной визитом преждерожденного Гохштейна-старшего чуть не до точки кипения, понеслась невесть в чьих мозговых извилинах причудливо скрутившаяся новость: во всем виноваты ютаи, именно из-за ютаев саахи с фузянами до сих пор пребывают во мраке неведения и не знают, кто лучший, потому что такое положение ютаям выгодно – ведь, пользуясь неопределенностью, они постепенно захватывают в уезде власть и, пришлые, презрительно и свысока помыкают коренными народами к своей только пользе; а когда все к рукам приберут, тут, глядишь, их ученые и докажут, что в «Арцах-намэ» говорится о ютаях исключительно, а более ни о ком. И раздался клич «бей!!!»…
«Что бы мы ни делали, как бы себя ни вели – все равно, говорю вам, нас не любят, – обобщил Давид в завершение рассказа. – Поэтому нам тем более надлежит быть честными перед собой и не приноравливаться к чужим мнениям, не идти на поводу у всех этих… – Он не договорил, но в его речи так и угадывалось что-то неприятное, неопрятное: ютаененавистников, нелюдей, скотов… – А Йоханнан просто глуп! – веско заключил Давид. – И вашим и нашим мил не будешь!»
Вашим. Нашим.
Багу отчего-то стало неприятно, и он, коротко попрощавшись со спасенными им ютаями и еще раз выслушав слова благодарности, пошел к выходу из чайной.
Справа у двери, рядом с сумкой, в которой приняла смерть благородная кошка Беседер, потерянно, молча сидел Судья Ди.
– Да, хвостатый преждерожденный… – пробормотал Баг, опустившись на корточки и осторожно поглаживая александрийского фувэйбина по голове. – Видишь, как оно бывает… – Кот вывернулся из-под руки, вопрошающе оглядел хозяина, нерешительно мяукнул. – Понимаешь… Нет больше Беседер… Ты вот что… Тебе тяжело, я знаю… – Кот судорожно зевнул: недавнее боевое безумие постепенно оставляло его. – Ты извини, но нужно еще кое-что сделать. И помочь мне можешь только ты… Да, я знаю, ты не собака, но надо найти этого горлана-главаря. Этого скорпиона безбородого. Я хочу ему в глаза посмотреть. Понимаешь?
Судья Ди безучастно вылизывал переднюю правую лапу.
– Сосредоточься. Покажи мне, куда скорпион утек, под какой камень. А потом я дам тебе надрать ему задницу.
Кот оставил лапу недолизанной: последнее предложение его, похоже, всерьез заинтересовало.
– Так что давай, ищи!
…Верно писал в двадцать второй главе «Бесед и суждений» великий Конфуций: «У всего есть свое назначение, и это в природе вещей; благородному мужу сие ведомо, а мелкий человек и в священном треножнике суп сварит». Все верно: коты не рождены собаками и не в кошачьих правилах брать след по команде, ровно гончая мчась за путающим след лисом, но ведь не зря Учитель в той же главе упомянул, что служение долгу заставит благородного мужа и деревенское отхожее место вброд пересечь! Так и Судья Ди, ведомый долгом памяти безвременно покинувшей этот мир возлюбленной, долго плутал по почти ночным уже улочкам центрального Теплиса; временами Багу казалось, что они с котом не вполне поняли друг друга, а уж когда впереди показались очертания караван-сарая «Сакурвело», ланчжун и вовсе решил, что напрасно потерял время, – кот просто-напросто шел домой, во временное их обиталище, к рыбе и к пиву, а он-то, он, Багатур Лобо, возомнил себе Будда знает что: решил, будто фувэйбин идет по следу! Ну да чего ждать от кота… Кот и впрямь – не собака.
Он тяжело вздохнул, поднял Судью Ди на руки и тихонько заговорил с ним.
– Ну что делать, мой хвостатый друг… Ты не сумел стать собакой. И это ничего, это хорошо, это нормально. Ты не расстраивайся… – Судья Ди однако же вовсе не расстраивался, напротив, он весь напрягся и подался вперед. Даже вырваться попытался, но Баг держал кота крепко: хватит уже на сегодня подвигов. – Спокойно, спокойно… Что ты там увидел?
Судья Ди негромко зашипел. Глаза его снова непримиримо горели.
Рядом почти неслышно прошелестела смутно знакомая неприметная повозка и остановилась неподалеку: огни выключены, внутри темно… Вниз плавно поехало стекло. Баг мельком взглянул на номер и чуть не присвистнул: именно эту повозку он видел на площади Аль-Майдан. Возле нее еще такой профессиональный еч покуривал, стреляя опытными глазами по сторонам…
– …Позвольте мне к вам подняться! За мною гонятся пьяные ютаи, помогите мне!.. – вдруг донесся до ланчжуна знакомый голос.
Безбородый!
Хоронясь у самой стены караван-сарая, он разговаривал с выглядывавшей в окно маленькой седой женщиной – той самой, что днем столь эффектно проникла в здание уездного меджлиса. Той самой, по чьему решительному, хотя и превратно истолкованному слову, некстати перехлестнувшемуся с не менее решительным словом Гохштейна, горячие горцы, как понял Баг, и бросились громить теплисских ютаев!
Баг весь обратился в слух.
