Текст книги "Дело непогашенной луны"
Автор книги: Ван Зайчик Хольм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Да, но как это выглядит со стороны!
Так что неча пенять другим на их странности…
Гюльчатай и Баг скорым шагом углубились в торговые ряды, свернули налево, в узкий проход, где лавки были только с одной стороны – с другой же царила глухая кладка древней стены; на стене там и сям висели разнообразные афиши и плакаты, некоторые уж достаточно ветхие, а какие-то и свежие, прилепленные к шероховатым камням недавно. Ланчжуну бросилась в глаза одна из афиш, большая и красивая – взгляд выхватил из середины: «…заседание меджлиса до разрешительного конца, чтобы раз и навсегда положить конец бесконечным спорам…» Продолжения Баг прочесть не успел, поскольку вослед торопливо семенящей девушке свернул налево еще раз – и они сызнова оказались среди лавок под широким навесом, на параллельной улице: здесь царили ковры всех размеров, расцветок и расценок. Развешанные на особых стойках, скатанные в рулоны, подсвеченные особыми лампочками – многое множество ковров. Глаза разбегались от великолепия и буйства красок.
Гюльчатай решительно повернула направо, следом Баг – они сделали, кажется, шагов пятьдесят, как вдруг девушка остановилась так резко, что ланчжун едва не налетел на нее.
– Что случилось, драгоценная преждерожденная? – удивленно и даже несколько недовольно спросил он. – И вообще, не могли бы вы объяснить мне…
Гюльчатай, застыв подобно статуе, не отвечала; и Баг невольно замолк на полуслове. Проследив ее взгляд, ланчжун увидел небольшую лавку древностей – подле входа там сгрудилась довольно плотная толпа, и над ней возвышался, видимо забравшись на стул, какой-то преждерожденный: молодой, плечистый, в полосатом халате и в белой папахе, заросший черной бородой по самые глаза. Он неторопливо говорил что-то, подкрепляя слова экономными, энергичными жестами правой руки, – а собравшиеся внимательно слушали. И Баг прислушался тоже. Чернобородый говорил чисто, почти без акцента.
– …Они живут на нашей земле, и мы их приняли со всем нашим гостеприимством! – Толпа поддержала оратора сдержанным одобрительным гулом: да, да, так и было. – Мы встретили их как любимых друзей, мы сказали: наш кров – ваш кров, наш хлэб – ваш хлэб! – Снова утвердительный рокот голосов: да, да, правда. – А что сделали они? Они приняли наш хлэб, а теперь владеют всеми ссудными конторами Теплиса, управляют обоими нашими заводами и построили еще семь, заседают в меджлисе и вершат судьбы саахов и фузянов, а наши дети вынуждены довольствоваться жалкими крохами с их столов! Разве не так? А?..
На сей раз Баг не услышал единодушного одобрения: видимо, мнения по поводу поведения неизвестных, которых оратор именовал «они», у собравшихся были разные – или не было вовсе никаких.
– Позволено ли мне будет узнать, чьим несообразным поведением столь горячо возмущен этот бородатый преждерожденный? – Ланчжун, напоминая о себе, свободной рукой осторожно коснулся плеча стоявшей впереди Гюльчатай. Другая рука под тяжестью кота затекла, и это начинало раздражать Бага.
– Пойдемте, скорее пойдемте. – Гюльчатай ухватила Бага за рукав и, опустив голову, с неожиданной силой потащила его прочь.
Стараясь не выронить кота, Баг покорно последовал за нею…
– А вы, драгоценный преждерожденный Лобо, простите, – саах? – Гюльчатай-Сусанна указала глазами на папаху Бага.
– Ага. Потомственный, – ухмыльнулся ланчжун и потянул папаху с головы, а потом спрятал ее за пазуху. Покрасовался – и будет, нечего людей путать. – Нет, конечно. Добрые люди подарили в харчевне, куда я по дороге зашел выпить соку.
– У нас много добрых людей… – со странной, непонятной интонацией сказала Гюльчатай.
Они сидели в уютной маленькой чайной в глубине «Картлияху»: чтобы добраться сюда, Багу вослед Гюльчатай пришлось изрядно поплутать между лавками; зато когда они наконец дошли, ланчжун оценил выбор спутницы по достоинству: чайная располагалась в относительно тихом месте – видимо, здесь торговые ряды уже заканчивались, в чайной были столики, надежно отгороженные от общего зала высокими плотными ширмами, и еще – чайная принадлежала ютаям. Так и было написано над входом: «Приют горного ютая». И – что интересно: ни слова про гостеприимство. Нет, Баг не сказал бы, что саахи или, там, фузяны проявляли гостеприимство только на словах – напротив; но лишь только Баг и Гюльчатай вошли в «Приют горного ютая», как необъявленное гостеприимство ютаев тут же ненавязчиво приняло их в свои объятия. Багу и его спутнице было с поклоном сказано «шалом» (и Баг столь искренне удивился тому, что черноволосый прислужник в расшитой бисером кипе поклонился им при том истинно по-ханьски, со сложенными на уровне груди руками, что тут же машинально брякнул «шалом» в ответ), после чего их без лишних разговоров, но со всем почтением проводили за дальний столик за ширмой с надписью «некошер», и тут Гюльчатай-Сусанна взяла дело в свои руки, извинившись перед не говорившим на иврите Багом: быстро сказала что-то прислужнику – видимо, сделала заказ. Прислужник внятно и четко отвечал: «Значит, чайник чая „Вифлеемская звезда“, две чарки сливовой араки, две пахлавы, так? А что коту?» – «Э-э-э… Чего тебе, Судья Ди? Может, пива? Принесите, пожалуйста, миску лучшего пива». Прислужник, неуловимо быстро подмигнув Багу, скрылся за ширмой. «Ловко он меня, – засмеялась Гюльчатай. – Это и правда выглядело не очень сообразно!» – «Да что вы, какая ерунда!» – запротестовал ланчжун, вовсе не посчитавший несообразным то, что девушка для быстроты и пользы дела заговорила на непонятном ему, зато родном для прислужника наречии ютаев, а тактичный прислужник исправил ее оплошность. «Нет-нет, – не соглашалась девушка. – Я ведь не подумала о вашем драгоценном коте». – «Ах вот она о чем… – с некоторым недоумением хмыкнул про себя ланчжун. – А я-то…» Драгоценный кот между тем с удивительно меланхолическим выражением на морде спокойно сидел на стуле и, кажется, дремал. «О, он уже столько сегодня съел и выпил, этот драгоценный кот! Вы не представляете, сколько может влезть в это в сущности некрупное животное». Вот на «некрупное животное» Судья Ди уже отреагировал: приоткрыл глаза и осуждающе посмотрел на хозяина. «Ладно-ладно, крупный ты, крупный», – успокоил его Баг. Между тем из полумрака чайной вынырнул прислужник с широким подносом…
К араке Баг не прикоснулся, хоть и было любопытно, а вот чаю отведал с удовольствием – чай оказался отменный, ровня любимому им пуэру. Пахлава тоже была ничего: почти не сладкая.
– Хороший у вас город, – сказал Баг, покончив с первой чашкой, маленькой и удобной. Очень правильной чашкой. Когда ланчжун впервые оказался в Ханбалыке, его, помнится, удивила привычка ханьцев пить чай из маленьких чашек, а кофе – из больших. Некоторое время он недоумевал, пока наконец не понял, что кофе – это, в сущности, бурда, которая и в сравнение не идет с хорошим чаем, а хороший чай надобно пить именно так: из маленьких чашек крохотными глоточками. И уж вовсе нелепым в глазах ланчжуна выглядел обычай Богдана пить чай с сахаром. Нет, право же, у каждого свои странности, но и странностям есть предел: зачем же чай портить…
– Да, Теплис чудо что за город! – заблестела глазами Гюльчатай-Сусанна, имя которой Баг мысленно уже сократил до «Гюльчатай». Оказавшись в чайной, девушка преобразилась: исчезла ее странная скованность, особенно проявившаяся там, где велись непонятные Багу возмущенные речи; голос Гюльчатай сделался напевен, а ее вроде бы простое, ничем не примечательное лицо – красивым. – Я очень люблю Теплис, драгоценный преждерожденный Лобо.
– Очень вас прошу, – улыбнулся в ответ Баг, – Давайте обойдемся без излишних церемоний. Ведь мы с вами почти… гм… родственники.
Девушка изумленно на него уставилась.
– Ну, я имею в виду по кошачьей линии, – пояснил Баг. – Прер Баг – этого будет вполне достаточно. Или как?.. – Баг поднапрягся: все же кое-что про ютаев он, собравшись сюда, успел подчитать. – Мар[84]84
Господин (ивр.). Несколько далее будет употреблено обращение «адон» – это тоже «господин», но «мар» от «адона» отличается приблизительно так же, как «драгоценный преждерожденный» от просто «преждерожденного». Неискушенный в тонкостях ютайской культуры Баг, даже если и пытался наскоро повысить уровень своей народознатческой эрудиции перед отъездом, видимо, просто не знал разницы оттенков (дескать, «мар» и «мар», «адон» и «адон», «мар» короче), иначе никогда не позволил бы себе предложить даме с ходу именовать себя со столь подчеркнутой почтительностью. Вероятно, этим и объясняется сразу последовавшая за предложением Бага улыбка Гюльчатай – все понявшей, но решившей не морочить голову неютаю подобными изысками.
[Закрыть] Баг?
Гюльчатай улыбнулась.
– Но ведь Беседер еще не дала своего согласия! – воскликнула она. – А вдруг ваш драгоценный кот придется ей не по вкусу… мар Баг?
– Слышишь, мар Ди, – наклонился к коту Баг. – Есть мнение, что ты можешь прийтись не по вкусу.
Кот оторвался от миски с пивом, облизнулся и посмотрел сначала на хозяина, а потом на его спутницу, и такое искреннее недоумение было в его взоре, что расхохотались уж и Гюльчатай и Баг.
– Похоже, Судья Ди не допускает подобной мысли, – заметил Баг.
– Ну раз так… зовите и меня гверет[85]85
Госпожа (ивр.).
[Закрыть] Гюльчатай, – разрешила девушка.
– А вот кстати, гверет… правильно?.. гверет Гюльчатай, скажите мне: что, в Теплисе кошки – редкость? А то пока мы с котом шли по городу, на нас постоянно смотрели будто на парочку фениксов, этак запросто прогуливающихся по рынку.
– Да, мар Лобо, кошек тут мало, – кивнула Гюльчатай, подливая ланчжуну чаю. – И потому эти четвероногие пользуются особой любовью. Вот моя Беседер – вы думаете, отчего ей удалось сохранить столь поразительную чистоту крови? Да потому, что за всеми ее предками был глаз да глаз.
– То есть… гм… никаких, что называется, встреч на тутовой меже? – вопросительно поднял брови Баг. – Никаких связей на стороне? – уточнил он, тактично сообразив, что ютайская девушка, в конце концов, может и не помнить «Ши цзин»[86]86
«Книга стихов», или «Книга поэзии», – одна из наиболее древних и почитаемых китайских классических книг. Употребленное в ней для обозначения простонародного любовного свидания выражение «встреча на тутовой меже» издревле стало нарицательным.
[Закрыть] наизусть.
– Именно так, – подтвердила Гюльчатай.
– Строго у вас… – покачал головой ланчжун, а про себя подумал, что Судье Ди, несмотря на его внезапно открывшуюся родовитость, с личной жизнью повезло гораздо больше; да хоть и знай Баг заранее родословную своего рыжего питомца, все равно не стал бы запирать его в четырех стенах и блюсти кошачью нравственность. Зато теперь Судья накопил такой опыт, что ему явно будет чем потрясти высокородную хвостатую даму Беседер. – Где-то даже и сурово… Вот, я смотрю, и про гостеприимство свое у вас ни единой афишки не вывешено…
– О, мы, горные ютаи, в слова не играем, – отвечала Гюльчатай. – Мы такие, какие мы есть, и нам не требуется вывешивать о том объявления на стенах и заборах.
– А вот некоторые вывешивают… – Баг отхлебнул чаю. Нет, отменный чай. Надо будет непременно прикупить с десяток лянов[87]87
Дабы читатель не был введен в заблуждение, переводчики считают своим долгом объяснить, что лян – изначально и до сих пор – есть мера веса, немногим более тридцати граммов; одновременно в Ордуси лян – название основной денежной единицы, ибо в Цветущей Средине раньше в ходу были серебряные (и золотые, но меньше) слитки, весом в один и более лянов. В этом смысле лян как денежная единица чем-то неуловимо напоминает английский фунт стерлингов (poundsterling), который, как известно, первоначально был равен весу 240 серебряных монет: деньги давно уже бумажные, а названия остались.
[Закрыть].
– …Нет, адон Симкин, нет! Говорю вам: сделать это просто необходимо! – вдруг послышался от входа звучный, чуть раздраженный голос. Баг аж вздрогнул. – Здесь не может быть никаких сомнений. – Голос приближался, но из-за ширмы говорившего видно пока не было. Гюльчатай улыбнулась.
– Да, но ведь вы таки знаете, что там происходит! – возражал некто не столь уверенно и громко. – Пятый день уже, мар Гохштейн, пятый… Как это может выглядеть со стороны, вы таки сами посудите, что будут говорить…
– Послушайте, адон Симкин, давайте уже прекратим эти бессмысленные споры. Вера есть вера, и мы обязаны позаботиться о единоверцах, попавших в такую, говорю вам, глупую ситуацию! Они не виноваты в том, что чужие люди заставляют их идти против заповедей! – Говоривший раздражался все более, возвышал голос. – Вам ли не понимать, что тем, кто их там запер, совершенно безразличны наши обычаи?! Они заняты своими мелочными дрязгами – а страдаем, говорю вам, мы… Как это будет выглядеть со стороны, говорите вы, – а я вам отвечаю: зато это будет правильно! И так уж слишком многие наши единородцы проявляют, говорю вам, преступное пренебрежение главным! И нас же еще смеют осуждать… В такое время надо быть особенно твердыми. Идите, говорю вам, и срочно начинайте готовить все необходимое.
– Вас не переубедить… – Во втором голосе явственно слышалось сомнение. – Я таки пойду, да. Но попомните мое слово: ничего хорошего из этого не выйдет. Нас таки опять поймут неправильно…
– Главное – чтобы мы сами понимали себя правильно. Не теряйте времени! Чем спорить со мной – побольше бы внимания уделяли изучению родного языка. Говорю вам: то, что вы не из репатриантов, а родились в Омске и сюда переехали лишь три года назад, не дает вам права всю жизнь не знать речи предков…
Вдалеке хлопнула дверь, а рядом с ширмой раздались тяжелые шаги и в круг света под висевшей над столом лампой ступил преждерожденный могучего телосложения и преклонных лет – в широкополой шляпе с высокой тульей, в долгополом черном сюртуке, под которым видна была жилетка и пересекающая ее серебряная цепочка от часов, в хорошо начищенных сапогах с квадратными носами; черные шаровары были заправлены в голенища. Лицо преждерожденного, вытянутое и бледное, украшенное длинными пейсами (правый, если так можно сказать, пейс был заложен за ухо), излучало чуть отстраненную благожелательность, сейчас, впрочем, несколько траченную раздражением, каковое вызвал, похоже, ненароком услышанный Багом разговор: подобное выражение можно частенько увидеть на лице человека мудрого и в своей мудрости к окружающему миру снисходительного, но – до определенной степени.
– Я вижу, у тебя гости, сестренка, – смягчаясь, изрек пришедший и устремил на ланчжуна взгляд черных проницательных глаз.
– Шалом, – уже вполне грамотно объявил Баг, вставая. Судья Ди тоже обозначил намерение встать, но потом, видя, что на него все равно никто не смотрит, вернулся к пиву.
– Додик! – Гюльчатай скользнула к преждерожденному и, поднявшись на носки, чмокнула его в щеку. – Все ссоришься с Лазарем?
– А! – отмахнулся названный Додиком. – В такое время нужно быть особенно твердыми. Пусть местные решают свои проблемы – у нас есть дела поважнее… Ну ладно, Симкин еще молод. Но вот кого я действительно не понимаю, так это Йоханнана!
– Будет тебе, будет! – прервала его Гюльчатай примирительно. – Выпьешь с нами чаю?.. – Преждерожденный степенно кивнул. – Это мой двоюродный брат, – объяснила девушка, оборачиваясь ко все еще стоявшему Багу. – Разрешите представить: Давид Гохштейн. Багатур Лобо. Из Александрии, – добавила она. – А это – яшмовый кот преждерожденного Лобо.
Баг аккуратно пожал протянутую ему руку – «очень, очень приятно» – и подивился силе пальцев Давида Гохштейна, а яшмовый кот, видя, что уж теперь никак не отвертеться, поднялся-таки на все четыре лапы, воздел к потолку хвост и произнес «мр-р-р» с таким благовоспитанным видом, что Гохштейн-старший аж крякнул от удивления.
– Редкий зверь, редкий, – определил он и опустился на, казалось бы, прямо из воздуха образовавшийся стул.
Обогатившийся почетным званием «редкий» – еще одним в ряду многих – Судья Ди тоже расслабился.
– Любому видно: очень умный. Очень. Поумнее многих… Так вы, драг прер мар, и есть тот самый Багатур Лобо… Ну да. Я о вас слышал. Вы просто наша ордусская редкая жемчужина. – Сообщив все это несколько удивленному сей нежданной характеристикой Багу, Давид Гохштейн принял из рук прислужника чашку. – Извините, что я вот так вторгаюсь, но это буквально на пару минут…
– Вы позволите? – ухватился за чайник ланчжун.
– Прошу прощения, – отказался от его простодушной заботы Гохштейн и улыбнулся, – но у вас тут некошер. Это сестренка у меня как бабочка яркая, порхает, о вере не думая, а я, знаете… – Прислужник поставил перед ним еще один, маленький, на одного человека, чайник. – Благодарю, Гиви.
– Гиви? – не сдержал удивления ланчжун.
– Ну да, Гиви. Гиви Вихнович, – степенно подтвердил Давид, наливая себе чаю. – Очень способный вьюнош. Его отец, покойный мар Вихнович, был знатный собиратель рукописей… А Гиви – что же, он еще молод, но уже преуспел в чтении манускриптов. Из него выйдет толк, говорю вам! – Гохштейн назидательно поднял узловатый указательный палец. Будто Баг с ним спорил.
– Гиви очень славный, – подтвердила Гюльчатай. Будто Баг в этом сомневался. Да он вообще видел этого Гиви в первый раз в жизни. Юноша и юноша. Шалом.
– А что же он… Почему в чайной? – поинтересовался ланчжун.
– Гиви хочет узнать не только прошлое, но и настоящее, – отвечал Гохштейн-старший. – А как можно понять людей, не общаясь с ними?
– Действительно, – кивнул ланчжун. Двоюродный брат Гюльчатай с каждою минутою вызывал в нем все большее почтение, а последние его фразы показались Багу признаком вовсе уж незаурядной эрудиции, поскольку явственно напоминали знаменитое изречение Конфуция «не зная жизни, как познаешь смерть?»[88]88
«Лунь юй», XI:12.
[Закрыть]; подобная образованность в ютае, в прошлом или уж, во всяком случае, в позапрошлом поколении – наверняка европейце, еще более подняла Гохштейна в Баговых глазах. И видом, и манерой разговаривать Давид Гохштейн напоминал человекоохранителю ветхозаветного пророка; впрочем, о ветхозаветных пророках ланчжун имел весьма смутное представление. Одно Баг понял точно: Гохштейн поговорить любит, и еще больше он любит, когда его внимательно слушают.
– Некоторые люди посложнее палимпсестов будут, – постаравшись сделать пророку приятное, не без лихости щегольнул Баг европейским ученым словом.
– Тут вы правы. – Гохштейн шумно потянул чай из чашки. – Никогда заранее не знаешь, что у них в головах, говорю вам… В наши дни, и я скорблю об этом, некоторые перестают заботиться о главном и мелкое принимают за важное, а суетное уподобляют вечному.
«Наш человек!» – окончательно умилился Баг. Впервые за весь день он ощутил себя, словно дома. Как все же славно, что повсюду в громадной стране хорошие люди, при всех своих различиях, в сути своей одинаковы: пекутся о главном и отметают суетное…
Если бы только не многословие!
– Вот взять, к примеру, того же Гиви… – Давид оперся локтем о стол. – Раз уж зашла о нем речь… Ведь это именно он на правах наследника курирует фонд собранных отцом рукописей, где ныне хранится удивительный манускрипт… Вы, драг прер мар, я со всей очевидностью вижу, не в курсе наших местных дел?.. – Гохштейн вопросительно глянул на Бага, и тот, тоскуя в душе, согласно кивнул: совершенно не в курсе. Быстро глянул на дремлющего Судью Ди: видишь, на какие жертвы ради твоего семейного счастья идти приходится! Ди, похоже, не видел. – Главное тут вот в чем: воспевает сей манускрипт некий горный народ, по всему из наших мест, как наидобрейший, наихрабрейший и наигостеприимнейший чуть не во всем известном мире. И что же вы думаете? – оживился Гохштейн-старший. Баг, собственно, ничего не думал: просто сидел и слушал, но на языке вертелось: «Все это очень интересно, конечно. Для любителя древностей». – Наши добрые саахи и любезные фузяны требуют определенно, прямо сейчас, ответить, о ком из их досточтимых предков, саахов или фузянов, в рукописи идет речь! Они, говорю вам, жаждут немедленной определенности. Это ли не сиюминутная суета? Ведь какая, говорю вам, прер мар Лобо, разница? Что ж добротою-то меряться, да еще исторические подтверждения искать: кто, дескать, добрее? Смешно. Вот я о чем толкую. – И Гохштейн-старший сызнова припал губами к чашке.
– Да… – протянул Баг, не зная, что сказать: в речах Гохштейна звучали явные отголоски тех самых местных дел, в курсе которых он определенно не был. Да, честно признаться, и быть-то хотел не особо. К тому же говорил Давид так, что и без долгих разъяснений становилось ясно: борения за доброту меж фузянами и саахами и чоха ломаного не стоят. – Да. Необычно.
Совершенно непонятно было, при чем тут Гиви. От Гиви к несообразному поведению местных народов Гохштейн-старший перешел, похоже, просто волевым усилием – ему очень хотелось высказаться относительно недомыслия саахов и фузянов, и, верно, если бы разговор зашел о теплисских чаях, он столь же непреклонно, в один шаг, переключился бы с их сортов на здешнюю суетность.
– Додик, да будет тебе! – взмолилась тут Гюльчатай, которой речи брата были явно не в новинку. – Наш гость вовсе не для того приехал…
– И правда, – усмехнулся Гохштейн. – Вы уж извините великодушно, драг прер мар Лобо, что толкую про всякие отвлеченные материи. Токмо стремление к чистому знанию, коему подвержен я на протяжении всей жизни, может быть мне оправданием… Вы где остановились? – прервал он уже готового возразить Бага. – В «Сакурвело»? Очень, говорю вам, правильный выбор. Там и вид, и река… Ну что же, не буду больше отнимать ваше драгоценное время – у вас, поди, с этими-то, – кивнул он на Судью Ди, – забот полон рот: бумаги потребные выправить, то да сё… Сестренка, а видел ли мар Лобо уже нашу Беседер? – повернулся Давид к Гюльчатай.
– Нет еще, – отвечала девушка. – Мы ведь только-только встретились…
– Так веди же нашего гостя в дом, и пусть хвостатые преждерожденные наконец поздороваются друг с другом! А мне, извините великодушно, пора. Прослежу все же за Лазарем. – И Гохштейн-старший щелкнул крышкой посеребренных часов. – Л'хитраот[89]89
До свидания (ивр.).
[Закрыть].
Там же, пятница, день
Помолвка хвостатых аристократов осуществилась столь успешно, что Гюльчатай с Багом решили не откладывать дела в долгий ящик. Как говорится, честным пирком – да в котоведческий приказ! Хвала Будде, в городе имелось отделение этого несомненно важного учреждения, призванного следить за сообразностью содержания хвостатых граждан великой империи. Там котов и кошек ставили на учет – не всех подряд, конечно, а тех, чьи хозяева о том просили; а случалось это обычно с владельцами животных происхождения знатного, каковое хоть и не скроешь, однако ж и подтверждающая, оформленная согласно действующих уложений бумага никогда не окажется лишней, особенно в перспективе дел альковных и хвостато-генеалогических.
В котоведческом приказе трудились лучшие ордусские котоведы, кошкозаводчики и породознатцы, готовые и словом, и делом, и необходимыми бумагами помочь счастливым обладателям кошек всех мастей и кровей. Багу, собственно, было все равно: ланчжун не очень понимал в данном случае необходимость формальностей, но горная ютайка Гюльчатай-Сусанна Гохштейн поставила непременным условием официально зарегистрировать временный кошачий союз.
Впрочем, увидев ее Беседер, ланчжун счел требование Гюльчатай вполне уместным: кисонька была дивно как хороша – размером чуть поменьше Судьи Ди, который в карликах никогда не числился, статная, ровной серой окраски, полной благородных, играющих на свету отблесков, при пышных ухоженных усах, с умным взглядом и весьма деликатными манерами. Судья Ди рядом с этой дамой из высшего света смотрелся этаким взъерошенным рыцарем с горных пустошей, благородным защитником униженных и оскорбленных, редко ночующим в одном месте и на одной постели, но все больше под открытым небом; однако же знакомство хвостатых преждерожденных прошло без запинки: Багов кот спервоначала молча, как танк, попер на сидевшую в дальнем углу комнаты Беседер, глядя на нее исподлобья; кошка даже не шелохнулась – сидела и внимательно, оценивающе смотрела на пришельца, надвигающегося неотвратимо, но отнюдь не грубо. Очень сдержанная кошка оказалась эта Беседер. Не дойдя до нее нескольких шагов, Судья Ди остановился и на пробу сказал «мр-р-р». «Мр-р-р», – согласилась Беседер. И тогда Судья приблизился, и произошло взаимное – осторожное, а потом и доброжелательное – обнюхивание, и через минуту хвостатые сидели уже рядом, бок о бок, и глядели на хозяев: ну что встали? выйти не желаете? и пару часиков не возвращаться? Надо было понимать так, что яшмовый кот Судья Ди получил нефритовое согласие высокородной кошки Беседер. Бага, правда, немного смущала разница в расцветке хвостатых: это же какого окраса котята могут получиться? – но в сомнениях своих, кажется, он оказался одиноким. Да и потом: не в цвете волос благородного мужа его предназначение, говорил еще Конфуций в двадцать второй главе «Бесед и суждений».
Знакомство на высшем уровне происходило на втором этаже чайной «Приют горного ютая»: как оказалось, чайная принадлежала семейству Гохштейн, и вот почему Гюльчатай-Сусанна вела Бага именно сюда – а он-то голову ломал! Великое в малом, а сложное – в простом. И то: самостоятельно Баг вряд ли нашел бы сюда дорогу. Поди разберись в лабиринте торговых рядов…
Котоведческий приказ размещался в получасе ходьбы от «Картлияху», на первом этаже небольшого дома с колоннами. На арке врат красовалась надпись, сделанная стилизованными под теплисские буквы ханьскими иероглифами: «Мао мао шэнхо хао!»[90]90
В переводе с китайского эту фразу можно понять как «Кошка с кошкою хорошо живут!» или «Всюду кошки – и жизнь хороша!».
[Закрыть], а во дворе перед домом стоял бронзовый памятник безымянной кошке; кошкин нос блестел на солнце отполированным ярким пятном.
– Считается, что прикосновение к этой кошке приносит удачу, – пояснила Гюльчатай, перехватив удивленный взгляд Бага. – Вот все и гладят ее по носу… У нас вообще распространено поверье, будто эти хвостатые – существа благовещие, так что заполучить в дом кошку почитается за большое везение. Пойдемте, мар Лобо.
Они минули благовещую, сверкающую носом кошку – Баг, Судья Ди на поводке, горная ютайка и кошка Беседер в легкой сумке с открытым верхом (ланчжун, памятуя об относительно недавнем европейском бытии народа ютаев, попытался было проявить варварскую галантность и перехватить сумку: все же кошка была крупная, увесистая; но Гюльчатай не позволила). Зато уж именно Баг потянул за медную ручку входных врат, слева от которых красовалась табличка «Императорский котоведческий приказ. Теплисское отделение», – и все четверо попали в светлый коридор, куда выходило несколько дверей. Рядом с дверьми стояли уютные кожаные диванчики, по большинству пустые – только на самом дальнем сидела пожилая грузная преждерожденная в свободном пестром наряде и с трехцветной толстой кошкой на коленях, нашептывавшая что-то на ухо своей питомице. При появлении Бага и Гюльчатай она подняла голову, заулыбалась, показала на вошедших кошке, а потом как зачарованная уставилась на Судью Ди. Баг, ожидая ставшего привычным «кыс-кыс-кыс» и прочих славословий в адрес хвостатого фувэйбина, маясь, отвел глаза и принялся разглядывать висевший на стене плакат, наглядно и без особых недосказаний демонстрировавший устройство кошачьего организма; «кыс-кыс», однако, не последовало.
– Нам сюда, – сказала Гюльчатай, останавливаясь перед ближайшей дверью. Табличка на двери гласила: «Ведущий кошкознатец первого разряда Зульфико Батоно-заде». Горная ютайка отчего-то вздохнула и осторожно постучала.
Сызнова пропустив Гюльчатай и путешествующую в сумке Беседер вперед, Баг, а за ним следом и Судья Ди вошли в просторный кабинет. Ведущий кошкознатец оказался миловидной и молодой – слишком, на взгляд Бага, для такой должности молодой – особой в ослепительно белом халате и со сложной, утыканной шпильками прической; особа поднялась навстречу посетителям из-за стола, заваленного бумагами, и улыбнулась им дежурной улыбкой.
– Добрый день, – молвила Зульфико Батоно-заде. – Проходите, устраивайтесь. – Она указала на пару удобных стульев рядом с низким круглым столиком, покрытым толстым слоем зеленого войлока. Наклонилась к Судье Ди. – О, а это кто у нас? Раньше в нашем городе я такого кота не видела. И какой ошейник!
– Он тут проездом, драгоценная преждерожденная, – сообщил Баг. – Он, видите ли, из Александрии Невской. Фувэйбин. И ошейник – наградной.
– Не пренебрегает корнями… – прочитала Зульфико. – Надо же! – И, бесцеремонно подхватив кота, опустила его на зеленый войлок. – Посмотрим, посмотрим… – Пальцы ее сноровисто забегали, ощупывая Судью, к чему кот отнесся настороженно, но терпеливо, однако когда Батоно-заде попыталась освидетельствовать его зубы, увесисто, но не выпуская когтей, шлепнул ее лапой по пальцам. – Ну-ну. Прекрасный экземпляр, прекрасный! Только слегка, как бы сказать… подзапущенный. Чем вы его кормите, драгоценный преждерожденный…
– Лобо, – выдал ланчжун в сторону Зульфико малый поклон. – Багатур Лобо. А кормлю я его… – Он замялся. – Да ведь Судья Ди все ест. И пьет все. Например, пиво.
– Пиво! – всплеснула руками кошкознатица. Судья Ди давно спрыгнул со столика и теперь, сидя посреди кабинета, поспешно вылизывался; но, услышав магическое слово «пиво», оторвался от своего занятия и внимательно посмотрел на Батоно-заде: где? – Ведь у вас, драгоценный преждерожденный, такой выдающийся экземпляр! Настоящее сокровище! Вы его загубите! Тут нужно очень правильно составленное питание, витамины, гармоничное расчесывание, своевременное умиротворяющее поглаживание… Я сейчас напишу вам. – И Зульфико двинулась к своему столу.
Надо же… Нет, Баг слышал – ему говорили – про всякие особые кошачьи витамины и прочие ухищрения, к коим прибегают для сообразного пестования своих любимцев прочие, не такие как он, а истинно котолюбивые преждерожденные; ланчжун в Александрии и сам, случалось, покупал коту всевозможные особые, полезные хвостатым корма, но ему и в голову не приходило распространить на Судью Ди гармоничное расчесывание и умиротворяющее поглаживание. Во-первых, по твердому убеждению ланчжуна, кот в том вовсе не нуждался; во-вторых, Багу просто было некогда; в третьих, Судья Ди постановил жить в квартире на Проспекте Всеобъемлющего Спокойствия исключительно по собственной воле – ведь Баг его не приглашал, не зазывал и не просил. Сам явился!.. С другой стороны, именно сейчас ланчжун вдруг подумал, что да, возможно, ему следовало бы побольше заботиться о хвостатом преждерожденном, особенно учитывая заслуги последнего перед отечеством. Подзапустил Баг кота за последние полгода… А ведь Судья Ди и поведать о своих нуждах толком не может, ибо бессловесен, а на данный момент, как ни крути, он – единственный Багов друг… Быть может, отсутствие своевременного гармоничного расчесывания уже нанесло непоправимый урон здоровью хвостатого? Баг потупился, косо глянул на Судью. На цветущей, откормленной морде кота ни малейшего урона заметно не было.
– Да, конечно, преждерожденная Батоно-заде, напишите мне все самым подробным образом, – смиренно попросил ланчжун.
И пока Зульфико, присев к столу, быстро писала, посмотрел на Гюльчатай: нехороший я, да? – но Гюльчатай, плотно сжав губы (они превратились в узкую бледную полоску), внимательно, даже пронзительно сверлила Батоно-заде взглядом, и было в ее взгляде нечто такое, отчего Багу стало неуютно. Что за притча?..
– Так, ну вот. – Кошкознатица поднялась из-за стола, подошла к Багу и протянула несколько маленьких листочков. – Вот вам, драгоценный преждерожденный Лобо, самые необходимые рекомендации. Тут и про витамины, и про режим, и про взвешивание, и про поглаживания… – Баг с благодарностью принял листки. – А что вас привело к нам? – Зульфико, казалось, вовсе не замечала Гюльчатай-Сусанну. – Ведь в Александрии есть прекрасные кошачьих дел мастера… – Она вопросительно подняла брови.
– Ну… – Баг еще раз оглянулся на Гюльчатай. Кашлянул. – Видите ли… Лишь недавно мне стало ведомо, сколь высокопороден мой кот. И я счел для себя потребным позаботиться о его личной, так сказать, жизни… Выбор пал на нефритовую кошку, коей обладает жительница здешних мест Гюльчатай-Сусанна Гохштейн. – Ланчжун сделал широкий жест в сторону горной ютайки. – Собственно, мы хотели бы, чтобы ваш приказ засвидетельствовал их союз.
