Текст книги "Афера (СИ)"
Автор книги: Topsyatina
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
– Про девочку ещё не думал. Надо подобрать такое же красивое имя...
– Ну а мальчика?
Поворачиваюсь и целую его.
– Надеюсь, ты со мной согласишься, – кивает. – Вильперт»
Мне стало не по себе. Я встал с дивана и пошёл выпить воды. О Боже... читая всё это, я будто присутствую в их жизни, но и знаю, что будет потом. Ничем хорошим это не кончится. Значит, Билл давно всё продумал. Он хотел детей и был уверен, что Том пойдёт за ним до конца. Если родился я, то, возможно, у меня и сестра есть. Я взял мобильный и позвонил другу.
– Ксави, я в каком-то странном состоянии... что мне делать?
– Вил, объясни по-человечески.
– Я прочёл про смерть матери Билла и выпил шнапса. Мне было нехорошо. А сейчас я прочёл, что они давно решили меня назвать Вильпертом. Представляешь? Может, ещё выпить?
– А ну погоди, – парень не догоняет. – Когда это они решили тебя так назвать?
– Когда меня ещё не было. Не знаю, – листаю дневник, – получается, за год до моего рождения.
– Фига себе, – присвистывает. – Получается, что твои настоящие родители – геи, которые всё продумывали заранее.
– Не смешно, твою мать. Что делать?
– Ну, можешь сейчас выпить, читать дальше дневник, а потом сдать отчёт на работу и рвануть к бабушке. Мне было бы не сладко после таких вот новостей.
– Мне как-то тоже, знаешь ли.
– Всё, Вил, прекращай ныть, пей свой шнапс и дочитывай книжку. Я приеду через два дня.
– Ок, спасибо.
«В студии один из павильонов освободился. Мы арендовали его на год. Я искал спонсоров, но это было проблематично. Ни одна из кинокомпаний не хотела брать этот проект. Я стал отчаиваться. В это же время мы с Томом уже начали заниматься своим потомством. Было решено сдать сперму и найти суррогатную мать. Мы купили одинаковые баночки. Их вообще было невозможно отличить.
– Ты точно не хочешь знать, кто из них будет твой, а кто мой? – спросил Том.
– Это имеет значение?
Сперму заморозили. Мы обратились в клинику, где и будет всё это осуществляться. Нам начали подыскивать девушку. В феврале, когда мой фильм переживал ступор, нам нашли её. Витта...»
– Бл★ть... – я не мог сдержать эмоций. – Мама! Чёрт возьми... это же моя мама. Чёрт-чёрт-чёрт...
Мне стало вообще худо. Я лёг на диван, глуша шнапс и смотря в потолок. Было очень плохо. Даже непонятно, из-за чего, почему. Просто плохо. В итоге, я осушил всю бутылку и уснул.
Утро было не радужным. Мобильный разрывался точно так же, как и моя дрянная голова.
– Да, да...
– Пери, мать твою, ты с ума сошёл? – Рози была не в духе. – Где отчёт?
– В процессе.
– Нет, ты точно ничего не нюхал, не падал? Тебя уволят. Отчёт немедленно нужен. Поднимай свой красивый зад и печатай материал своими красивыми пальчиками, понял?
– Понял, Рози, понял.
Я поднялся, взявшись за голову. Опохмелился, сходил в душ и сел за ноут, краем глаза взглянув на дневник.
– Прости Билл, не сегодня.
«... она была всё-таки хороша собой. Пшеничные волосы, плавные черты лица. Я согласился. Тому она не понравилась. Мы пообщались с этой девушкой. Да, она была не глупа, но в ней не было ничего жизненного, как будто она давно умерла, только почему-то дышала до сих пор.
– Эта девушка, как камень, Билл, давай выберем другую. По ней видно, что она делает всё это ради денег, и кроме них в её жизни нет ничего.
– Том, мы не найдём никого столь утончённого.
Он поддался. Наступила уже весна... В конце апреля нам сказали, что Витта беременна. О, это было так волнительно. Я молился Богу, просил спасти ребёнка, чтоб он родился здоровеньким. Сделать так, чтобы судьба у него была не тяжелой... Я молился за них двоих, забыв о себе и Томе.
В июле удача мне улыбнулась. Кинокомпания, на которую я работал, согласилась на мой фильм. Они понимали, что это риск, но если всё удастся, то о них уже никто не забудет. Я прыгал от счастья, держа в руках подтверждение и перевод на банковский счёт. Можно было уже заняться кастингом, закупать аппаратуру и реквизит. Практически весь съёмочный процесс надо было убить на павильон, потому что его аренда ограничена, а уже потом ездить и снимать на природе и в реальных городах. Примерное время съёмок должно занять полтора года. И это без монтажа и прочей студийной ерунды.
– Ты справишься! – заверял меня Том.
Всё началось в июле. У меня была уже большая бригада. Мы нашли актёров, всё, что нужно купили. Рабочий процесс начался. Работали каждый день по 10-16 часов. Было сложно, но вполне терпимо. Тома я видел лишь вечером, когда приходил, ел, мылся и ложился спать. Естественно, секс у нас был редко, что удручало обоих. Конечно, порой я мог позволить себе явиться на съёмки на полчаса позже, только потому что моему супругу нужна была утренняя разрядка.
В целом всё шло неплохо. Витта чувствовала себя хорошо, не болела, узи показало, что у плода никаких отклонений нет, сердце бьётся ритмично, как надо, но пока было не ясно, кто родится»
«Январь был холодным. Какая-то аномальная температура стояла в Германии. Я ходил укутанный в толстый пуховик и шаркал угами по снегу. Рождество мы встретили с семьями. Пригласили родителей Тома и моего отца в его дом. Наша квартира была маловата для такого веселья. Они друг другу понравились. Мы объявили за ужином, что Витта должна родить мальчика. Они были рады.
Новый год прошёл тихо. Мы с Толлером сидели дома, жуя чипсы и попивая пиво, смотря старые фильмы.
Пятого числа нам позвонил герр Литман и сказал, что у Витты отошли воды. Мы рванули в больницу. Она уже лежала там две недели на сохранении. Оказалось, что её таз слишком узок для выхода плода. Я трясся, ходил туда-сюда, пока ей делали кесарево.
– Нам надо будет заплатить ей за операцию. Мы же договорились, что она родит сама, а получилось всё не так.
– Почему это?
– Том, у девушки шрам останется.
Он тоже переживал. Мы проторчали там восемь часов. Самая невыносимая пытка – ждать. Я влил в себя несколько десятков литров кофе, Том иногда дремал, потому что три дня работал и редко спал.
– Герр Бохнер, герр Толлер...
Мы вскочили и взялись за руки.
– У вас родился здоровый мальчик.
Мне поплохело от счастья. Том удержал меня. Нас повели по коридору, дали халаты. Это было смешно: двое парней прилипли к стеклу, за которым в своеобразной люльке лежал малыш.
– Мы пока не готовы его дать вам на руки. Проверяем на наличие отклонений и прочего, – доктор по очереди похлопал нас по плечам. – Вы можете сейчас только посмотреть на него.
Когда он ушёл, мы вновь взялись за руки.
– Он похож на тебя, – сказал муж.
– Нет, на тебя.
– На нас.
Это был самый счастливый день. Самый холодный и самый счастливый...»
Меня отвлёк таксист, сказав, что мы приехали к редакции. Я вновь увлечённо читал дневник. Теперь то, что я их сын, не вызывало сомнений. Мне даже было не интересно, кто же именно мой биологический отец. Я уже воспринимал их, как нечто единое.
– Пери, хреново выглядишь, – встретила меня Рози.
– Я писал отчёт.
– Оно и видно.
Сдав долбанную работу, я открестился от новой, сказав, что у меня семейные проблемы. Мне нужно было время, чтоб дочитать дневник и съездить к бабушке. Не важно, что эта Танна находится чёрт знает где. Меня это не пугало.
«Появление на свет Пери мы отмечали месяц. То на съёмочной площадке, то у родственников, то с друзьями. Том записался в няньки, пока я работал. Конечно, отпуск у него был не резиновый, поэтому мы хотели нанять няню, но как только Симона узнала про это решение, то наорала на обоих и примчалась из своей деревни к нам, чтобы сидеть с Пери. Они подружились. Он воспринял её очень хорошо, улыбался.
На самом деле, я не могу написать ничего примечательного по поводу большого промежутка времени. Мы работали, воспитывали сына и были счастливы. Зыбкие будни не казались нам чем-то ужасным.
Начну сразу с марта. Пери был уже год. Мы всеми мыслимыми и немыслимыми способами скрывали его от чужих глаз. Общественность не знала, что у нас есть ребёнок. Я обрёк его на это сам, задумав то, что многие отвергнут. Мы с Томом знали цену этой идеи, но ребёнка защищали. Мы не могли позволить, чтоб про него кто-нибудь узнал. Если нас постигнет неблагоприятная слава, то это никак не коснётся сына.
Так вот, в марте журналюги узнали, что я снимаю новый фильм. Вести о «Политике правды» рассосались по всем СМИ. Казалось, что может быть лучше ранней рекламы? Но я понимал, что это не есть хорошо. Пока мы снимали в бешеном темпе, потому что скоро должен истечь срок аренды павильона. Первая волна негодования пошла, когда я рассказал о чём фильм. Естественно, без подробностей. Конечно же, на меня накинулись. Я отбивался, как мог. По большому счёту, мне просто было на них плевать. Кинокомпания выкупила две недели на прокат фильма в следующем году. То есть, у меня оставалось всего восемь месяцев на то, чтобы сделать его.
Я отказался от семьи. Сроки поджимали. В апреле, когда мы отдали павильон и собрались в Чехию, чтобы снимать там, я поцеловал мужа и сына, пожелал им не унывать и уехал. Дома меня не было практически до зимы. Последнюю «точку» я поставил 23 ноября. Со спокойной душой вся бригада разъехалась по семьям. Настало время искусства монтажа. Как же я был рад вернуться. Том взял несколько отгулов, мы отвезли Пери Симоне, а сами устроили себе парочку секссейшенов. Что только не вытворяли... Я не знал, что трахаться на балконе, расположенном на четвёртом этаже, это так возбуждающе»
«Долгожданный конец января пришёл быстро. Пери рос таким хорошеньким, уже ходил и немного говорил. Когда мне позвонили и сказали, что фильм смонтирован, я побоялся его смотреть. Так и оставил. На премьеру хотели попасть очень многие. Дэвид послушал моего совета и пришёл только с женой, оставив сына. Мы поступили так же.
– Боишься?
– Безумно.
– Не бойся, – Том вновь подбадривал меня. – Сегодня тебя назовут гением...
– И обругают.
– Это уже не важно.
Я трясся, когда прошёл по дорожке, когда вошёл в зал, когда сел. Меня колотило все два с половиной часа. Пошли титры... и не раздалось ни одного аплодисмента. Я повернул голову и посмотрел на людей. Некоторые рыдали, кто-то сидел с выражением ужаса на лице.
– Это провал, Том, – шепнул я супругу, – это...
И вдруг зал взорвался аплодисментами. Все повставали со своих мест, крича, благодаря меня и всех, кто участвовал в его съёмках.
– Вот видишь, трусишка, – Толлер поцеловал меня.
Они готовы были нас разорвать. Бедный Дэвид. Его хвалили, ругали, льстили, угрожали... и всё за несколько часов. На самом деле, события этого вечера слились в один коктейль. Я мало что помню конкретного.
– Бешеный день, – рухнув с этими словами на кровать, я забрался под одеяло и накрылся по уши, пытаясь защититься.
– Всё будет нормально, – Том присоединился ко мне»
«Ничего нормально не было. Как меня только не назвали! Самое ужасное, что церковь отреклась от фильма, признав его богохульным, и меня вдобавок. Это не могло не расстроить. Я плакал... Критика была иногда просто чудовищна. Сволочи... Я был абсолютно уверен, что Бог любит меня так же, как и я его. Что он признаёт творческий порыв. Я не виноват, что гей... У меня есть любимый муж и сын, есть то, ради чего я могу пожертвовать собой. А они... они просто не понимали. Они слишком узки... узколобы, что ли... Им невдомёк, что есть что-то другое, кроме этого первобытного строя, помимо политических проблем. Может же быть нечто иное, то, что не каждый поймёт, но для многих принесёт благо. Я верю в свою идею, держусь её, и мне плевать, кто бы что не сказал. В принципе, правительство особо не отреагировало на ленту, как церковнослужители. Вот им больше делать нечего, как моё кино смотреть. Бригада пребывала в панике. Дэвид подвергся критике с таким же успехом, как и я.
– Беги с семьёй из страны, иначе они съедят тебя и не дадут нормально жить.
Йост не был патриотом, как я, поэтому уехал в Америку. Со временем о нём забыли и сильно не нападали. Я стойко держался»
«Как-то мы сели и решили, что ребёнок не должен всё это наблюдать. К нам пару раз наведывались без спроса. Пери не должны были видеть. Том предложил отвести его маме, но я сказал, что и она спокойно жить не будет. С болью в сердце мы позвонили Витте и предложили много денег за то, чтобы она приняла нашего сына, потому что была его матерью. Девушка, конечно, долго ломалась. Мы повысили сумму.
– Билл, у нас таких денег нет.
– Найдём.
Она согласилась. На тот момент у меня на счету лежало три миллиона. Я все их отдал ей, подписав контракт, что она обязуется воспитывать Вильперта до 18-ти лет, если с нами что-то случится. Мы заверили документ у нотариуса. Свидетельствовала Симона. Витта не отвертится и ничего не сможет сделать с ребёнком. Ей придётся его воспитать.
Тома уволили с работы. Мы остались практически без денег. Это волновало мало. С сыном всё было в порядке и, слава Богу»
«Мне не хочется писать про эти три года. Они были самыми мерзкими в нашей жизни. Мы не жили, а существовали, перебивались, голодали, но мирились с тем, что все взъелись на нас. Я упрекал себя в том, что снял этот фильм, что вообще решился на него. Толлер говорил, что я глупости несу, мы выкарабкаемся. Нам помогал мой папа. Я, скрипя сердце, брал у него деньги, потому что выхода не оставалось. Никто не хотел с нами работать. Том стал отчаиваться вместе со мной. Если я истерил, а он был спокоен, то после года безработицы и супруг взвыл. Он уезжал в другие города, даже страны, но без толку. Раз в месяц мы виделись с Пери, украдкой, чтобы никто ничего не прознал. Он спрашивал нас, почему мы бросаем его, почему мы его не любим. Я ревел, смотря на сына, обнимая его, и говорил каждый раз, что мы заберём обязательно. Это было выше моих сил. Том твёрдо сказал, что больше нельзя к нему ездить. Это риск»
«Сейчас я пишу, сидя дома и смотря очередное выступление Барнса. Как же мы его не терпим. Сука такая... Симона передала нам через Хагена продуктов и новые два свитера. Папа передал немного денег. Я вновь плачу, потому что хочу увидеть сына. Мне очень тяжело. Иногда, пока Том пишет статьи и анонимно их отсылает, чтобы напечатали и перечислили на наш счёт хоть сколько-нибудь денег, я ухожу из дома и еду к детскому саду, куда Витта отдала Пери. Он уже такой взрослый. Интересно, наш малыш ещё помнит о нас? Как я хочу обнять его, как хочу сказать, что люблю. Эти гонения... они никогда не закончатся, наверное. Нас уже хотели выселить из квартиры и вышвырнуть из страны. Конечно, есть поклонники моего творчества, которые помогают. На той неделе какая-то девушка прислала нам пару кроссовок, зная, что мы ограничены в средствах. Это так мило.
Боже, я не хочу так жить. Помоги нам, пожалуйста. Я умираю в этих четырёх стенах, мне дышать тут тяжело. Но самое главное, убереги Пери от беды, Господи. Мы справимся, правда, мы сильные, а он ещё ребёнок»
«Это уже не истерика. Это что-то страшнее. Хедвиг Барнс перешёл все границы. Он лично начал угрожать нам. Том такой злой, а я ещё злее. Этот человек в скором времени нас доведёт. Толлер вообще хочет ему морду набить. Я только за. Как это смертную казнь ввести? Мы что, в 15-м веке живём? Я таких сук, как он, вообще не видел. Падла гнилая...
У меня кончается тетрадь. Если Том разрешит, то куплю новую и продолжу»
Я дочитал, закрыл дневник и пошёл в спальню. Каждый шаг отдавался болью. Чёрт возьми, что со мной? Я лёг на кровать, забрался под одеяло, сжав книжку, и заплакал. Как давно я этого не делал. Они любили меня... они не хотели меня отдавать, но... Боже ты мой, почему так вышло? Билл ведь гений! Его фильм признали культовым, его назвали лучшим режиссером современности и довели до точки. Собаки! Как они могли... А что, если он написал ещё один дневник? Я должен поехать к бабушке и спросить. Хотя бы ради этого надо собраться с духом и двинуть в Саксонию.
Поездка в Танну
Поездка в Танну
* – поезда делятся по цветам. ICE – скоростной, он белый (наш Сапсап сделан по его подобию). EC, IC – полускоростные, они серые. IRE, RE, RB – региональные, красные. S – жёлтый, что-то типа электрички.
Скудный пейзаж за окном меня напрягал. Я сжимал дневник Билла в руках, вложив внутрь карандаш, подчёркивая и подмечая для себя важные имена и фамилии, даты, некоторые события. На машине до Танны можно было бы доехать за 3 часа, но я выбрал поезд, потому что машины у меня не было. Самый оптимальный – 4-х часовой. В этом крохотном городке не было даже своей железнодорожной станции, поэтому пришлось ехать до ближайшей к нему. Конечно, можно было тащиться 5 часов и с уймой пересадок, садясь с одного на другой автобус, но мой выбор был чуть проще и комфортнее. В поезде было много народу, но в ICE* я ехал только до Лейпцига. У меня было 2 пересадки и поездка на автобусе. Хотя его существование оставалось до последнего момента под вопросом. В Лейпциге пришлось тусоваться 20 минут на вокзале до своего следующего поезда. Я купил себе поесть, осмотрев вокзал. Поезд был, естественно, региональным. С недавних пор красный* цвет вызывал в моём желудке неприятное жжение, а вид крови приводил в ужас. Ехал он до Мельтойера. До конечной я читал дневник. Какие-то моменты были особо любимы мной. Только после прочтения этих откровений я начал вспоминать, что в моей жизни был кто-то помимо мамы, но эти воспоминания казались такими далёкими, кажется, из другой жизни или сна. Но образы мужчин в моей голове всё же всплывали. Я боязливо узнавал в них Билла и Тома. С каждым днём во мне боролись 2 противоречия: одно говорило, что я зря всё это затеял, попусту трачу свои деньги, силы и время, а второе, наоборот, настаивало. Оно и подсказывало, что, может быть, есть шанс... один, крохотный, такой зыбкий и полупрозрачный... ничего не значащий шансик на то, что родители живы... Ведь тел не нашли, никто не знал, как их смогли вывезти из квартиры. Внезапно в голову пришла идея. Достою мобильный и нахожу в записной книжке номер.
– Алло, Хаген, здравствуйте.
– О, Вил, здравствуй, дорогой. Ты ищешь бабушку?
– Да. Хаген, я хотел спросить, вы не подскажите, кто вёл дело родителей?
– Конечно, сейчас-сейчас, – мужчина подорвался и стал что-то искать. – Его зовут Руперт Хайм. Именно он доказал вину Барнса.
– Спасибо, – записываю в свой ежедневник. – Вы не знаете, как с ним связаться, он до сих пор работает в полиции?
– Думаю, да. Только рангом выше, полагаю, – мужчина вздохнул. – Вил, я понимаю, что ты озабочен их смертью, тебе интересно, но, сынок, ты можешь потратить на поиски ответов слишком много времени, совсем потеряв себя. Вильперт, ты готов пожертвовать столь многим из-за одной прихоти?
– Это не прихоть, Хаген. Это мой долг. Я должен знать, кто их убил или они сами покончили с собой. Где их тела. Пока не увижу, не успокоюсь.
– Бедный парень.
Мы попрощались. Я смотрел на имя, записанное мной, и понимал, что он должен знать, как пропали их тела. Честное слово, моя душа так и будет метаться, не узнав правды. А вдруг они живы? Ну мало ли... Тогда я смог бы найти их и спросить лично. Так сказать, информация из первых рук.
«Раз в месяц мы виделись с Пери, украдкой, чтобы никто ничего не прознал. Он спрашивал нас, почему мы бросаем его, почему мы его не любим. Я ревел, смотря на сына, обнимая его, и говорил каждый раз, что мы заберём обязательно. Это было выше моих сил. Том твёрдо сказал, что больше нельзя к нему ездить. Это риск»
Чёрт, они любили меня. Перечитывая эти строчки, я раз за разом убеждаю себя, что должен не отчаиваться. Если даже мне придётся ехать на край света – я поеду.
Выйдя в Мальтойере, поёжился. Прохладно. Пешком пройдя до автовокзала, посмотрел расписание. По моим данным автобус должен был выехать через 15 минут. Я перекусил, купил билет и сел в салон, где со мной было ещё 4 человека. Всё это похоже на фильм ужасов. Местность здесь мне не очень нравилась. А ещё что-то про Берлин говорят... До Ройта надо было ехать всего 10 минут. А вот там-то я и растерялся. На вокзале мне сказали, что автобусы в Танну едут только с пересадкой, а это очень долго. Я плюнул на общественный транспорт и пошёл прямо к трассе. Попутка нашлась быстро. Дядечка за рулём вызывал уважение.
– Вам куда?
– В Танну.
– О, я мимо еду, садитесь.
В салоне было тепло.
– А вы куда направляетесь?
– В Пёрич, это тут неподалёку, на озеро. Сезон открыли. А вам зачем в Танну?
– К бабушке. Она переехала. У меня вот машины пока нет, приходиться как-то так, – улыбаюсь.
Мужичок мне понравился. Он меня довёз прямо до Визенштрассе.
– Спасибо вам большое.
– Не за что, приезжайте с бабушкой на озеро, там очень хорошо.
Я шёл пешком, всё ещё сжимая в руке дневник. Перед домом 14 остановился. За забором, у крыльца, сидела девушка, моложе меня года на 2-3, она перебирала какие-то вещи в коробке.
– Простите, пожалуйста, – обратился я к ней.
Девушка встрепенулась, посмотрела на меня долгим, выжидательным взглядом, но ничего не сказала. Она была недурна собой, даже красива. Прямой нос, красивые миндалевидные глаза карего цвета, фигура изящная, тонкие руки и пухлые губы. Меня повело, я даже покачнулся. Прямо идеал.
– Здравствуйте, – говорю, подойдя чуть ближе, но из-за забора на меня срывается собачонка, брешет, чуть не задыхается.
– Что вам нужно? – сурово спрашивает.
С крутым нравом, наверное.
– Кто здесь хозяева?
– А кто вам нужен?
Всю свою жизнь думал, что немцы добрые, вежливые, пусть не гостеприимные, но всё же. А не так... с собакой и волчьим оскалом на человека.
– Я ищу Симону Каулитц. Она здесь живёт?
Девушка продолжала смотреть на меня.
– Я приехал специально из Берлина, чтобы повидать её.
– Как вас зовут? – кажется, она смягчилась.
– Вильперт. Вильперт Трюмпер.
– Миранда, – она подошла к забору, открыла калитку и впустила меня. – А ну замолчи, Мулли, замолчи, я сказала! – прикрикнула на собаку. – Чаю хотите?
Я даже офигел. Не думал, что такая холодная встреча может обернуться чаепитием.
– ... или вы блюдите немецкие нравы?
– Нет, что вы, я современный человек, – улыбаюсь.
– Я из вежливости, всё-таки вы городской, приехали в такие потёмки...
Мы зашли в дом. Он практически пуст. С мебелью была только кухня. Девушка пригласила меня туда, за стол, поставив чайник.
– Миранда...
– Можно просто Мира и на «ты».
– Мира, я приехал к Симоне, ты не знаешь, где она?
– Супруги Каулитц переехали в начале месяца. Они продали этот дом нам.
– А где они?
– Не знаю, – она села за стол, сложив руки и посмотрев в окно. – Женщина хотела поскорее уехать, поэтому сделка была произведена быстро, за пару дней буквально.
Я поник. Не успел... вот чёрт.
– Кто она тебе?
– Бабушка, – смотрю по сторонам. – Я так хотел застать её здесь.
– Она очень милая женщина. И муж у неё хороший.
– А как его зовут?
– Гордон, – девушка встала и сделала нам чаю. Я достал из портфеля шоколадку.
– О, швейцарская...
– Да, я там был на днях.
– Ты путешественник?
– Нет, всего лишь работаю в газете. Делаю репортажи.
– Это увлекательно.
Мира отломила несколько кусочков шоколада, один положив себе на язык. Никогда со мной такого не было, чтобы девушка так порабощала мою волю. Я смотрел на неё и немел. Она была очень красива.
– А ты знаешь, как твоё имя переводится с древнегерманского?
– Нет, а ты знаешь древнегерманский?
– Да, я изучаю его в университете, в Йене, – я присвистнул. – Да, знаю, я крутая, – она хохотнула.
– Не то слово. Не думал, что когда-нибудь встречу йенского студента. И как же моё имя переводиться?
– А ты никогда не интересовался?
– Да как-то не до этого было.
– Вил, значит «воля», «желание», как и на немецком. Конец немного видоизменился. Берт – «свет», «светлый». Можно так же интерпретировать, как «светлая/чистая воля».
– Ух ты, – я задумался.
– Да, оказывается, ты у нас чуть ли не воин.
Меня смутило в её речи это «у нас», но я промолчал.
– А как твоё имя переводится?
– Это уже на латыни.
– Ты и латынь изучаешь?
– Да, – отпивает чай. – Я учусь на историка, только в узкой области. Мне интересна история Франкского государства, ну или королевства, кто как привык.
– Это которое Франкония? Просто я путаю.
– Нет, Франкония – это территория на юге современной Германии, Баварии то бишь. А Франкия – государство в центральной Европе с 5-го по 9-й век.
– И тебе это интересно?
– Да, очень.
– Мы отклонились от темы... как же твоё имя с латыни-то переводится?
– Миранда означает «удивительная», «поразительная» или «достойная восхищения», – гордо поднимает голову, но потом шутливо улыбается.
– Родители твои, видимо, знали значение этого имени.
– О да. Полагаю, твои тоже.
– Я не знаю, – грустно улыбаюсь, обхватив кружку пальцами.
– То есть? – смущается.
Ну я же не могу рассказать первой встречной, кто мои родители...
– Я их не знал. Меня отдали на воспитание чужой женщине, когда я был мелким.
Не вру же, собственная мать меня даже не любила.
– О, прости... – кладёт свою ладонь на мою руку. Смотрим друг на друга. Что-то есть в её взгляде очаровательное, глубокое. – Ещё чаю хочешь?
– Да.
– Расскажи мне о себе, если можно, – Мира отошла к стойке.
– Я уже сказал, что жил с женщиной, потом уехал от неё. Симона, моя бабушка, прислала мне письмо в 18 лет, сказав, что знает родителей, но они, скорее всего, умерли. Я бы очень хотел найти хотя бы её.
– О, прости меня, что я такая любопытная... тебе, наверное, неприятно...
– Да всё в порядке. Расскажи теперь ты о себе.
– Ну, мои родители живут в Баварии. У нас прекрасные отношения. Я увлеклась историей Европы и решила поступить в университет. Они отпустили. Я часто езжу к ним.
– А этот дом... ты сказала, что его вы приобрели. С мужем?
– Господи, нет, – она села вновь за стол, подав мне чашку. – Бабушка с дедушкой. Они не хотели жить рядом с родителями, потому что папа постоянно ворчит, что мама его попрекает вечно. Вот она и решила перебраться. Дед поддержал. А я помогаю.
– И где они?
– Пока ещё в старом доме, приедут в понедельник.
– То есть, ты тут одна все выходные?
– Ну да. Мелочь всякую разбираю, – она нежно улыбнулась, потупив взгляд.
Я смотрел на неё и млел. Эта девушка с каждой минутой, с каждой секундой нравилась мне всё больше.
– Получается, ни ты, ни твои дед с бабушкой не знают, куда мои родственники могли деться?
– Нет, они не уточняли. Передали документы на дом и всё, уехали.
Наверное, я так и буду слоняться по стране, ища их.
– Не расстраивайся. Если она любит тебя, то сама будет давать о себе знать.
– Я не понимаю, зачем они бегают от меня? В чём я виноват?
– Думаю, есть причины.
Мы молчали минут 20. Я думал о своём, а Мира мне просто не мешала.
– Слушай, спасибо тебе за то, что пригласила. Я поеду домой, раз ничего не нашёл здесь.
– Постой, – девушка остановила меня, когда я встал из-за стола и пошёл в прихожую, взяв куртку и портфель. – Вил, можно так тебя называть?
– Да.
– Вил, я, конечно, могу показаться сумасшедшей, невеждой и... – она выдохнула, улыбаясь, видя, что я внимательно её слушаю. – Завтра я уезжаю в Йену. У меня есть машина. Может, ты переночуешь здесь, а завтра поедем вместе. Там я высажу тебя на вокзале. Всё лучше оттуда ехать в Берлин, чем отсюда. Да и компания мне не помешает.
Она была обаятельна, нежна, улыбчива, немного неприветлива, но обходительна. Ей хотелось верить. И я чувствовал к ней тягу... Она мне приглянулась. Уже сейчас я понимаю, что мне хочется остаться с ней подольше.
– Хорошо.
Миранда обрадовалась.
– Теперь мы сможем узнать друг друга получше. А не хочешь на катере покататься? – спрашивает, смотря на меня блестящими глазами.
– А можно?
