Текст книги "Нас с тобой трое (СИ)"

Автор книги: tapatunya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

8

Тимур почти ушел из дома мамы, когда его остановил длинный звонок проводного телефона – странный атавизм, который нравился его отцу.

Взяв трубку, Тимур услышал:

– Особенно плохо по ночам, правда? Словно бы оказываешься в каком-то глухом подвале, где нет ни дверей, ни окон. Липко, душно, холодно. Тебе хорошо было – все ночи были твоими. Ты спала с ним каждую ночь из года в год. Как тебе теперь спится, Марина?

Голос был приглушенным, полным ненависти и боли.

– Кто вы? – спросил Тимур.

– О, Тимур, – рассыпался горохом этот голос, – дикий, пассивный мальчик, у которого нет энергии на то, чтобы жить. Как ты справляешься со своим горем?

– Кто вы? – спросил он уже громче.

– Или ты даже на то, чтобы горевать, не способен?.. Силы…

Подошла мама, вырвала у Тимура трубку и кинула её на рычаг.

– Надо отключить домашний телефон, – сказала она задумчиво.

– Мам, кто тебе звонит?

– Какая-то папина поклонница, я полагаю. Она многое знает про нашу семью.

– Это он говорил, что я дикий и пассивный?

– Папа волновался за тебя, – вздохнула мама.

– Он просто терпеть меня не мог, – ответил Тимур, выключая на телефоне звук. – Отключи его вообще. Кто в наше время еще пользуется городским телефоном? Как часто она звонит?

– Маме еще приходят фотографии на электронку, – сообщила Инга, появляясь в коридоре. – На них папа чудо как хорош.

– О, господи.

– Нет, не такие, – хмыкнула Инга, увидел его лицо. – Просто множество самых разных фотографий, сделанных в разные годы. Папа на лекциях, папа на улицах, папа ходит, папа ест, покупает себе галстуки. Такая крипота – кажется фотограф просто ходил за папой по пятам и тайно его фотографировал. И продолжалось это лет десять, если не больше. Ужас.

– Папа был очень популярным мужчиной, – ровно ответила мама. – Кажется, у него был сумасшедший фанат. Это ничего серьезного, Тим. Кто-то просто переживает его потерю вот так. Ты знаешь, людям надо говорить об ушедших.

– Почему эта чокнутая говорит с тобой? Ей больше не с кем?

– Не сердись, – попросила мама, – иногда люди вдруг сходятся в одной точке – случайные люди в случайной точке. И им становится лучше.

– Перешли мне её письма, – попросил Тимур.

Он набрал Лизу сразу из подъезда.

– Елизавета Алексеевна, вы неприятная врушка!

– Есть такое, – не стала отрицать она и вдруг закричала: – левее! Левее же! А теперь правее. Всё, Тимур, пока, мне некогда.

– Опять вранье, – рявкнул от в ответ. – Не смейте бросать трубку!

– Я…

– Ничем вы не заняты, – Тимур вышел на улицу и зашагал к остановке. – Просто придуриваетесь, чтобы быстрее закончить разговор. Потому что не хотите отвечать за свое вранье!

– Ого, сколько уверенности в твоем голосе. И чем по-твоему я сейчас не занята?

– Ничем не заняты. По воскресеньям вы не делаете ничего.

– Какой проницательный мальчик. Ты угадал. Ну всё, пока.

– Я еду к вам, – предупредил Тимур.

– А меня нет дома! – заявила Лиза бодро, но он уже не слушал её.

Лиза ждала его на качелях возле подъезда.

– Почему вы разгуливаете по городу в пижаме? – спросил Тимур.

– Ну я же просто вышла во двор, а не отправилась в оперу.

Тимуру вдруг стало интересно, ждала ли она его отца вот так же – в этой страшной полосатой пижаме и тапочках, или наряжалась к его приходам.

Конечно же наряжалась – отец таких вот ситцев терпеть не мог.

– А что за шапочка на голове?

– Я нанесла на волосы репейное масло.

– Боже.

Лиза засмеялась.

– Ты очень похож сейчас на отца. Это брезгливое выражение лица, как будто на на коровью лепешку наступил!

– Не могли бы вы относиться ко мне более уважительно, – вздохнул Тимур, слегка отталкиваясь на качелях, – и не появляться у меня на глазах в облезлой пижаме и с маслом на волосах?

– Бу-бу-бу-бу, – передразнила она. – Что с тобой? Пытаешься разглядеть во мне женщину?

– Пытаюсь увидеть в этой пижаме человека.

– А чего ты ожидал, заваливаясь ко мне в воскресенье? Скажи спасибо, что я уже сняла маску для лица из зеленых водорослей. И раз уж ты пришел, то сходи пожалуйста в магазин. Ужасно хочется есть, но еды совсем не осталось.

– Вы, Елизавета Алексеевна, совсем уже офигели, – заметил Тимур. – И поведайте мне, наконец, почему вы позволили мне думать, что это вы названиваете моей матери?

– А какой смысл был с тобой спорить? Ты ни за что на свете мне не поверил бы.

– Но вы обещали, что звонки прекратятся!

– Обманула, выходит.

В её голосе не промелькнуло даже тени раскаяния.

– Вы знаете, кто может нам звонить?

– Видишь ли, зайчик, твой отец не рассказывал одним своим любовницам про других.

Прозвучало это слишком цинично, и Тимур снова поморщился.

Он ненавидел, когда Лиза так поступала.

– Эй, – воскликнула она, когда он резко встал и пошел прочь, – даже не попрощаешься?

Он оглянулся. В пижаме и вязанной шапочке, без макияжа, бледная и сонная, Лиза едва помещалась своими широкими бедрами в детское сидение качелей. Она смотрела на него, чуть склонив голову набок, яркое солнце безжалостно освещало все 34 года, которые были написаны на её лице.

– Пришлите мне список продуктов, – сказал Тимур, – я иду в магазин.

«Мясо или рыба,

сыр – нормальный!

Хлеб не надо, но возьми кефир.

Яйца, все-таки мясо, хотя может и рыба.

Овощи, мандарины и что-нибудь вкусненькое.

Овощи – не лук и картошка, а огурцы и помидоры. Не забудь сметану.

И зелень.

И что-нибудь вкусненькое.»

Тимур перечитал сообщение дважды.

Понимала ли эта женщина, что такое «список продуктов»?

И что это такое – вкусненькое? Взять мороженое? Но Лиза что-то говорила про диету.

Ананас? Но она просила мандаринов.

Колбасы? Сала! Тимур засмеялся и тут же разозлился.

Тамара всегда была очень конкретной и аккуратной, в отличие от этой лживой тетки в пижаме. Ничто в Таме не оскорбляло его, но вроде как они теперь расстались.

И она даже не звонила.

Бродя между полок супермаркета и бросая в корзину то кефир, то огурцы, Тимур пытался вспомнить, ходил ли он вообще для Тамары хоть раз в магазин.

Она никогда не напрягала его вопросами её быта.

Как так получилось, что он у Лизы и петли на дверях шкафа подтянул, и мусор уже ему довелось выкидывать, а сейчас он выбирает для неё сыр?

Спасибо, папочке – отличное он оставил ему наследство.

Нормальные родители завещают детям квартиры и замки на юге Франции, а не своих потрепанных жизнью любовниц.

Но как выяснилось, Тимуру вовсе не было нужды оставаться рядом с ней. Их договоренность – разговор взамен телефонных звонков – оказалась фейком, подделкой.

Эта мысль вызывала довольно приглушенное раздражение, похожее на нудное жужжание мухи где-то на подоконнике. Она не жалила и не причиняла острого неудобства, просто свербила где-то на периферии сознания: Лиза его обманула. Она вошла в его жизнь с помощью вранья, и прочно обосновалась в ней, вытолкнув своими широкими бедрами все возражения Тимура. Красный рот и слишком густой макияж, ситцевая пижама и вязаная шапочка, торты, вино, разговоры и ощущение какой-то должности ей. Он же на полном серьезе покупал ей сейчас продукты!

Зачем? Потому что Лиза его об этом попросила.

Простой вопрос, простой ответ, но сложно было всё вокруг.

Что скажет мама, если узнает об этом сумасшествии?

Кем назовет его Инга?

Можно ли было считать все происходящее чем-то, что происходит с психически здоровыми людьми?

Он купил ей дыню.

Лиза открыла дверь и искренне удивилась.

– Ты действительно сходил в магазин? – спросила она, разглядывая Тимура с двумя пакетами в руках и дыней под мышкой. – Зачем?

– Я могу войти? – терпеливо спросил Тимур.

Лиза посторонилась и пошла за ним на кухню, преследуя странными и назойливыми взглядами.

– Перестаньте на меня таращиться, – доставая продукты, попросил Тимур.

– Я была уверена, что ты разозлился и ушел. И что мне придется приложить множество усилий, чтобы ты начал разговаривать со мной заново.

– Зачем вам это нужно – чтобы я с вами разговаривал?

Лиза потыкала пальцем в упаковку стейков.

– У тебя совершенно пустой холодильник, – припомнила она. – Откуда тебе вообще знать, что такое продукты?

– Вы появились в моей жизни после похорон, и даже шантажировали меня, требуя… чего там? Воспоминаний о нем? Утешения? Понимания?

– Ну у тебя и память, – восхитилась Лиза, вскрывая упаковку с сырными шариками.

– Не лапайте, – возмутился Тимур, – это для салата.

Она демонстративно закинула в себя моцареллу.

– У нас будет салат?

Тимур отодвинул кресло на колесиках, в котором сидела Лиза, подальше от стола. Она засмеялась и он, склонившись над её смехом, близко заглянул в это запрокинутое кверху лицо.

Тонкая ниточка белесого шрама сложилась в единое целое, когда Лиза перестала улыбаться. Бесцветные ресницы, выцветшие глаза с ржавыми крапинками на радужке, легкая паутинка первых морщинок в уголках глаз.

Смех слетел с её лица легко, как будто его там никогда и не было. Как будто он приходил украдкой, не имея никакого права касаться этих глаз и губ. Скорбь снова выглянула наружу, безжалостная в своем абсолютном обладании этой женщиной.

Лиза подняла свои крупные, неподходящие её тонким запястьям, ладони и сжала предплечья Тимура.

– Ты мне все еще нужен, – сказала она, – ты все еще часть его. Мне по-прежнему становится легче, когда я смотрю на тебя. Как будто он не умер навсегда. Не совсем умер. Потерпи еще какое-то время, пожалуйста.

Его снова затошнило.

Тимур больше не мог видеть этого горя, которое окружало его повсюду.

Страдающие, несчастные женщины, тоскующие по одному-единственному старому мерзавцу.

Наверное, всё это отчетливо проступило в его взгляде, потому что Лиза стремительно потянулась вверх и закрыла его глаза ладонью.

– Не смотри на меня, – велела она.

– Мне надоело быть его частью, – отрешенно сказал Тимур. – Я хочу быть самим по себе.

В темноте, которая его окружала, произошло какое-то движение.

Лиза поднялась и свободной рукой обняла его за шею.

Он почувствовал её теплое дыхание, которое коснулось его щеки.

Легкий запах чего-то косметического, геля для душа, кофе и корицы.

– Перестань, – попросил Тимур эту темноту.

– Мы все учимся быть самими по себе, – сказала Лиза. – Иногда мне кажется, что меня без него не существует.

Тимур сбросил со своих глаз её тяжелую руку.

В глазах Лизы блестели слезы.

– Вы отлично существуете без него, – заявил он сердито, – и хватит уже цепляться за что-то, что вам никогда не принадлежало. Вы все еще ходите и дышите, и двигаетесь и говорите всякие глупости.

– Ты не понимаешь…

Он действительно больше не мог слушать всё это. Все слова, которые она еще не сказала, уже пробили огромную дыру в его сердце, желудке и голове. Ему уже было от них плохо раньше, и он не хотел испытать это заново.

Он вдруг остро ощутил свое тело и тело Лизы, прижавшееся к нему. Её руки – одна на его шее, другую Тимур по-прежнему сжимал в своей. Её живот и грудь, касавшиеся его. Её запах, её дыхание на своем лице, её слезы в его печенках.

Ниточка её шрама, ржавые крапинки её глаз, бесцветность её образа, трагедия и драма, пятнадцать её лет, отданных его отцу и пустота, окружившая Лизу сейчас.

Вся она, нелепая и простая, теплая и живая, смеющаяся и плачущая окутывала его, и не было противоядия от неё.

– О, господи, – беспомощно выдохнул её Тимур и, склонившись ниже, прервал будущий поток слов жалким, отчаянным поцелуем.

Это вообще было не похоже на поцелуй.

Это было похоже на жадный глоток воздуха, который глотает утопающий, вынырнув наконец на поверхность.

9

Никогда прежде Тимуру не доводилось так целоваться: как будто от этого зависит вся его жизнь. Лиза сильнее вцепилась в него, притягивая к себе, приковывая намертво, а он и без этого слишком навалился на неё. Она подалась назад, ища равновесия. Упало кресло, сильно ударив Тимура по ноге, но ему было уже все равно и до Лизиных судорожно сведенных пальцев на его шее, и до боли, вспыхнувшей в щиколотке.

Он чувствовал слезы на её губах и ненавидел эти слезы, пытаясь стереть даже память о них. Вкус моцареллы на её языке казался чем-то чудесным, манящим, требующим немедленного утоления голода, который поднимался снизу живота. Запах косметических кремов усилился, забивая собой легкие Тимура, он накрепко зажмурился, чтобы не видеть ржавые крапинки широко распахнутых Лизиных глаз. Ему хотелось найти губами её шрам, но шрам был слишком тонок, требовал нежности и терпения, которых у Тимура сейчас не было вовсе. И он впивался в Лизу все сильнее, так сильно, как только мог, словно пытаясь выпить её душу досуха, напитать свои иссохшие вены свежими силами.

Лизы было критически мало, и Тимур искал её вслепую, наощупь, срывая пуговицы с пижамы и прижимаясь лицом к небольшой округлой груди, не скрытой от него никаким нижним бельем.

Он едва не кончил только от того, что втянул губами крупный сосок, такую сладкую вишенку, и Лиза что-то пробормотала сквозь сжатые зубы ему на самое ухо, явно ругательное.

И только когда ситец старенькой пижамы пронзительно треснул от слишком нетерпеливого обращения, до Тимура вдруг дошло, чем именно они пытаются с Лизой заняться.

И мир вокруг померк.

Сузился, стал таким крохотным, что Тимур просто не мог больше в нем находиться. Навалилась белоснежная слепота, звенящая глухота, и слова Лизы не сразу пробрались сквозь окружившую его вату.

– Дыши, Тимур. Дыши. Это ничего страшного. Ну пожалуйста. Посмотри на меня.

Страшно было все.

Он никогда в жизни не сможет поднять на неё больше глаз.

В этой самой квартире, с этой самой женщиной…

Это было что-то, похожее на инцест и прочие извращения.

Он болен?

Действительно спятил?

– Тимур, твою мать!

Лиза с силой встряхнула его, прижала к холодильнику. Дверка тоненько охнула под его спиной, а в бок немилосердно впилась ручка.

Яростные, сухие, пылающие глаза Лизы оказались прямо перед лицом Тимура.

Именно таким взглядом она провожала его отца в могилу.

– Смотри на меня, – сказала она настойчиво, – смотри на меня! Не прячь глаза. Дыши. Давай вместе со мной. Вдох. Выдох. Все нормально, Тимур. Я тебе клянусь, что всё нормально.

Шапочка сбилась набок, и Лиза выглядела смешно – в расхристанной пижаме, в растревоженно взлетевших бровях, в движениях её крупного рта с такими мягкими губами, в японском пучке блестящих от масла волос.

Ниточка шрама двигалась, и это означало, что Лиза продолжает что-то говорить.

Тимур не слышал её сбивчего бормотания, сосредоточившись на дыхании.

Вдох. Выдох.

Апокалипсис отступал.

– Елизавета Алексеевна, – проговорил Тимур обессиленно, – только не здесь, пожалуйста. Я больше никогда сюда не приду.

И только увидев выражение её глаз, понял, как это прозвучало.

Он все еще хотел её – но только где-то в другом месте, не омраченном никакими воспоминаниями? Все еще готов был держать в руках это круглое, сложное лицо, целовать подрагивающие, жадные, нетерпеливые губы?

Непроизвольно Тимур опустил глаза, разглядывая округлую, полуобнаженную грудь в распахнутых полах ситца. Лиза проследила за его взглядом.

– Я не знаю, что это такое, Тимур, – вздохнула она, даже не пытаясь прикрыться. – Не понимаю. Но только не драматизируй, пожалуйста. Сейчас ты начнешь страдать и терзаться всякими глупостями, опять перестанешь есть и запрешься дома. Через сто лет тебя найдут антропологи.

От её слов становилось легче.

По крайней мере, масштаб свершившейся трагедии казался уже не таким глобальным.

Она снова обняла его, и он опустил голову ей на плечо. Спрятался от собственных панических атак.

Сквозь тонкую футболку обнаженность её груди уже не возбуждала, как несколько минут назад, но дарила ласку и тепло.

Тимуру было хорошо в этих объятиях – непривычное чувство интимной близости с другим человеком, затяжное, не вызывающее отторжения. Как будто он находился одновременно наедине с самим собой, но в то же время нет.

И только одна противная мысль настойчиво стучала в висок: было ли его отцу также хорошо прижиматься к этой женщине, как и ему?

Если бы у Тимура был самый лучший друг на свете, самый преданный, самый проверенный, прошедший с ним ранее детство и подростковые невзгоды, – то даже такому другу Тимур ни за что не признался бы в том, что произошло между ним и Лизой.

Дома, приняв прохладный душ, он изо всех сил старался не думать о случившемся, но воспоминание о её губах все еще было таким нестерпимо острым, что в груди становилось больно от стеснения, стыда и неясного томления, горячей волной льющегося в горло.

Самым очевидным решением было вытеснить Лизу из своей жизни, их действительно ничто на свете друг с другом не связывало.

Для чего им продолжать эти непонятные, приносящие столько неудобств отношения, которые не объяснить ни себе, ни другим?

Он думал об этом, когда листал фотографии отца, пересланные ему мамой. Электронка анонимного отправителя была самой обычной, ни о чем Тимуру не говорившая.

А вот фотографии оказались отменного качества, снятые явно на профессиональную камеру, много черно-белых, стилизованных под шестидесятые. Отец отлично вписывался в эти шестидесятые, при его любви к плащам, зонтам и шляпам. Очень много снимков было сделано прямо в университетских аудиториях.

Мог ли посторонний человек так свободно перемещаться по университету? Разве никто не обратил бы внимания на кого-то постороннего, бродящего по учебным коридорам с фотоаппаратом в руках?

Лиза заявила, что пойдет на 40-дневные поминки по его отцу, и это окончательно вышибло Тимура из и без того шаткого душевного равновесия.

Накричав на неё по телефону словами «не смей» и «циничная дрянь», Тимур впал в самое отвратительное настроение.

Его в принципе раздражали все эти поминальные ритуалы с их традициями и обрядовостью, а тут еще и Лиза, её отвратительные выходки, гадкий характер и ослиное упрямство.

После долгих колебаний, мама заявила, что поминки будут проходить дома, а не в кафе, и Тимур с Ингой были призваны готовить специальную поминальную еду и доводить до блеска каждый уголок.

Со злости Тимур позвонил Тамаре – раз уж она так рвалась стать частью его жизни, так пусть приходит и становится. И к его удивлению Тамара согласилась помочь.

Они не виделись с ней несколько недель, и хотя Тимур-то был уверен, что это наверняка расставание, Тамара пришла спокойная и сияющая мягким светом рассеянной доброжелательности.

В сдержанном темно-синем платье и со строгим хвостиком, Тамара с улыбкой чмокнула Тимура в щеку, обняла Ингу и его маму и отправилась на кухню, отметая все вздохи о том, что это «неудобно».

– Ты будешь полным идиотом, если не женишься на ней, – прошипела Инга Тимуру на ухо.

– Буду, – искренне согласился он, подхватил Марата и пошел с ним гулять.

Утром он отказался идти с сестрой и мамой на кладбище, потому что не видел в этом никакого смысла, и племянника им тоже не отдал. Они с Маратом пропылесосили все ковры, натерли мельхиоровые столовые приборы до блеска и завалились спать на диване в зале. Нагоняй «за лентяйство» вернувшейся Инги был таким забавным, что немного сгладил возникшее было напряжение. Сейчас, пока женщины накрывали на стол, Тимур посчитал, что они с Маратом могут быть свободны от всей этой суеты.

Осень начиналась плавно и нежно, на улице все еще царило летнее тепло, но ранняя позолота юного сентября уже робко украшала деревья. Марат нетерпеливо подпрыгивал, пытаясь ухватить с низко нависших веток берез желтые листья, но, конечно, ему это не удавалось. Тимур посадил его на плечи, так они и гуляли, пока трижды не позвонила Инга и не обещала его проклясть, если он немедленно не вернет ей ребенка и не вернется сам.

В квартире, тихой и свежей еще полтора часа назад, уже пахло едой, людьми и разговорами.

У мамы уже, конечно, глаза были мокрыми, а завкафедрой и вовсе уткнулась лицом в белоснежный платочек.

В наполненной разными людьми комнате Лиза бросилась в глаза с такой яркостью, словно внутри неё горела лампочка.

Она постриглась и выглядела уставшей. Бледное лицо, тени под глазами, некая замедленность движений.

Ах да, учебный год начался, а вместе с ним и университет с вечными своими проблемами.

Отцовский старинный приятель, Ростистлав, деливший с ним бильярд и покер, что-то вальяжно рассказывал Лизе, а она слушала его внимательно и спокойно. Кузины и кузены, бывшие коллеги и друзья, – некоторые лица Тимур помнил с раннего детства, а некоторые казались ему смазанными пятнами.

Была ли среди них та, что звонила его матери и посылала ей фотографии?

Не выпуская Марата из рук, словно он был плюшевой игрушкой, защищавшей в детстве от подкроватных монстров, Тимур отправился здороваться.

Тамара, принесшая пироги, слегка потрепала его по рукаву пиджака и примостилась на спинке кресла.

– Руслан был великим человеком… Человеком и педагогом!

– А какие он писал стихи!

– Марина, как ты держишься без него?

– Приходите к нам в любое время…

– Всё, чем можем помочь…

– А помните, какие розы Руслан дарил нам на 8 марта!..

Гул человеческих голосов сливался в одно цело. Марат цепко хватался за шею, с любопытством переводя взгляд с одного лица на другое. Тимур усадил его поудобнее на свое колено, вручил конфету со стола и обратился к завкафедрой:

– Среди отцовских бумаг я нашел отличный черно-белый снимок его в аудитории. Кто-то в университете увлекается фотографией?

Она задумалась.

– Петрова у нас ведет кружок фотомастерства для студентов, но он бесплатный и необязательный. Вроде любителей фотографии больше нет, может кто-то из студентов только… Скамьина, не слышала про таких?

Лиза оглянулась на них, недоуменно сдвинув брови.

– Нет, Наталья Михайловна, – ровно ответила она, – ничего на ум не приходит.

– Это уж как обычно, – вздохнула завкафедрой и обратилась к Тимуру. – Эта девушка у нас вечно витает в облаках. Ничего не видит и не помнит, что вокруг происходит. Уж сколько они с Русланом ругались, – добавила она, понизив голос, – а Скамьина все равно к вам на поминки приперлась. Делает вид, что скорбит. Потому что она подлиза и не от мира сего… Скамьина, – снова повысила голос эта мегера, – ты когда на работу собираешься выходить?

– В понедельник, – ответила Лиза негромко.

– Только начало года, а она уже ушла в административный, – наябедничала завкафедрой, наклонилась через подлокотник и потрепала Марата по кудрявой голове. – Эти ваши фамильные кудри! – похвалила она. – Ты, Тимушка, малышом ведь тоже был весь в завитушках.

Тимур не знал, что его покоробило больше: «Тимушка», «завитушки», «малыш» или её злословие в адрес Лизы. Впрочем, та сама виновата. Просил же он её не приходить сюда!

– Наверное, у вас что-то случилось? – примирительно сказала Тамара, обращаясь к Лизе.

Та пожала плечами.

– Ничего особенного. Переезд.

Тимур наклонился и уткнулся носом в волосы Марата.

Он сладко пах ребенком, шампунем и безопасностью.

– Куда ты переезжаешь, Скамьина? – удивилась завкафедрой. – У тебя же была приличная квартира на прудах.

– Я продала её, – ответила Лиза и, отвернувшись от них, налила Ростиславу еще киселя.