Текст книги "Душа моя рваная — вся тебе (СИ)"

Автор книги: Soverry

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Все это имеет срок годности, и рано или поздно к ним обоим вернется здравый смысл. Вернется, иначе и быть не может. В этом она уверена абсолютно. С этим спорить нет смысла, врать себе бесполезно.

Но она ночью почему-то в который раз прокрадывается к нему в комнату, залезает под одеяло и облегченно выдыхает, когда он в полудреме, почти заснув, притягивает ее к себе и целует куда-то в плечо.

Изабель Лайтвуд дефектная, когда дело касается мужчин; она им совершенно не верит.

А ее родной брат – единственный, наверное; единственный, кого она может вспомнить и назвать – никогда и ничего ей не обещает.

========== 16 ==========

– Ты должна перестать меня так пугать.

У Изабель ноги ватные, перед глазами пятна, и она только плотнее прижимается к брату, переносицей упираясь ему в шею. Она не спрашивает, куда он ее несет, почему Джейс был такой уставший и в крови – там, в зале – и про странное поведение Клэри. Ни слова. На языке совсем другой вопрос крутится.

Руки ее слушаются плохо, но даже если она отпустит, даже если ладони выпустят шею, соскользнут с его плеч, ничего по сути не изменится. Алек ее держит; Алек ее держит, а она знает, что он не уронит. И спина ноет, лопатка болит, хотя боль и притупляется действием руны.

Она задает вопрос где-то в середине одного из коридоров:

– Что произошло? – слабо, еле шевеля языком. Ей бы поспать.

Алек молчит, его ладони – одна чуть ниже груди, даже до талии не доставая, другая практически на середине бедра – греют. Держат, что важнее. Но Изабель лишь отмечает, что от него исходит тепло. Тепло, которое ей сейчас необходимо. Носом она тянет воздух, кончиком трется о его шею.

– Все хорошо, теперь все хорошо, – убеждает он ее.

Ногой отпихивает дверь. Еще несколько шагов и опускает ее на кровать, Изабель отпускать не хочет его, ее холодным потом покрывает, захлестывает чем-то странным. Вроде страха. Вроде послевкусия от страха.

– Алек, что я сделала? – говорит она обеспокоенно, пока он подкладывает ей подушки под спину.

– Ничего, – поспешно отзывается он. – Ничего. Ничего ты не сделала.

Она ловит его за руку, сжимает несильно ниже запястья, и вряд ли это ее заслуга, но Алек все же садится рядом на кровать. И взгляд у него такой – то ли потерянный, то ли напуганный, – она не понимает. Ей как будто по голове ударили, еще и чертова лопатка ноет. Он обнимает ее, привлекая к себе за шею, больше даже сам к ней прижимаясь, дышит ей четко в макушку.

– Я убил ее, – признается на одном дыхании, пальцы сестры сильнее впиваются в его руки, как будто он сейчас отпустит. – Я убил Джослин, Изабель.

Когда они пересекаются взглядами, когда почти выпускают друг друга, она отрицательно качает головой. Не верит. Не мог. Это все ложь какая-то. Развод. Бред откровенный.

– Это… – начинает она, но найти слова не получается.

Алек говорит:

– Есть запись. Демон вселился в меня, и я убил ее. Она там, Изабель. Мертвая. И это я ее убил.

– Не смей так говорить, – она шипит на него. Алека передергивает, в этом шипении он слышит демона. Демона, кинувшегося на него в обличие его собственной сестры. – Ты не убийца, Алек.

Это не помогает заглушить чувство вины. Не помогают и руки Изабель, прижимающие к себе. Он оттопыривает часть ее майки, чтобы удостовериться, что рана затянулась, что руна подействовала. Корка застывшей крови, плотная и твердая. А сестра гладит его по голове, как маленького; будто он не убил мать Клэри сегодня, будто он всего лишь испугался нескольких пауков на стене в подсобке.

– Тебя трясет, – бурчит он ей в плечо.

Изабель улыбается. Ее знобит, но это такие мелочи. Это все такие мелочи. Она не говорит брату, что намного хуже было бы, если бы ситуация пошла наоборот. Если бы демон убил его, находясь в теле Джослин.

– В шкафу должно быть второе одеяло, – на выдохе, прикрывая глаза, пальцами перебирая его волосы.

Когда Алек отстраняется, когда она перестает чувствовать на своем теле его руки, на несколько секунд ее снова захлестывает странное чувство, то самое, что к страху близкое. Он смотрит четко ей в глаза.

– На несколько мгновений мне показалось, что мы никогда не сможем вытащить эту мерзость из тебя, – звучит обреченно, выглядит со стороны, наверное, еще более обреченно; оттого, что он сидит к ней так близко, сжимает в ладонях ее лицо; Изабель рада, что их никто сейчас не видит.

Ее попытка улыбнуться тонет в поцелуе. Никакой бешенной страсти, никаких попыток сорваться с цели, слиться воедино, никакого ощущения душащего вожделения и чужого-нужного языка почти в самой глотке. Вместо это попытка зацепиться друг за друга; с клинком под горлом он не признается, что это отчаяние, отчаяние и страх. Он ведь даже выстрелить в нее не смог, зная, что демон, находящийся внутри нее, церемониться не будет.

– Я бы никогда себе этого не простил, – выдыхает Алек после.

«Знаю», – застревает в глотке.

– Прости, – звучит вместо этого, и Изабель невесомо касается его губ своими.

В шкафу все же находится второе одеяло. И после недолгих препираний она даже соглашается поспать несколько часов, чтобы прийти в себя. Все лучше, чем не иметь выбора и спать под действием руны. Она не просит его остаться, сжимает ладонь на секунд семь, вряд ли больше, и закрывает глаза.

И это «прости» даже не за то, что она ударила его, не за то, что швырнула на пол. Изабель и не помнит, что вообще могла натворить. Это «прости» звучит за то, что в который раз напугала его. Вечно она его пугает, начиная с самого первого совместного задания, с первой миссии. Он и так слишком много себе не прощает, и так постоянно за что-то несет ответственность перед самим собой.

– Я буду в норме, – обещает она сонным голосом, лежа на левом боку.

Он целует ее в висок, пальцами по голове гладит.

– Знаю. Засыпай, Из.

Когда она просыпается, она не помнит, что произошло раньше – она выпустила его руку и уснула или он ушел, а лишь потом она заснула.

Оно, наверное, и неважно после всего, что произошло за этот сумасшедший день. Важнее, что оба живы, что хотя бы на сегодня они оба живы.

========== 17 ==========

Пока от нее пахнет духами, все хорошо. Запах алкоголя хуже.

Изабель носит на лице улыбку, как оружие. Или как попытку удержаться на плаву и быть собой. Продолжает красить губы в красный и делает вид, что ничего не происходит. А потом возвращается посреди ночи настолько пьяная, что путает свою комнату с комнатой брата и долго не может понять, почему дверь закрыта, почему ручка не поддается. Психует и ударяет ладонью по двери, оседает на пол рядом и так и сидит, не в силах встать.

Лишь удивленно поднимает взгляд на Алека, когда он, заспанный, открывает дверь и садится рядом с ней на пол.

– Что ты забыл в моей комнате? – икая, еле связывая слова.

– Ну хотя бы то, что это моя комната, – звучит в ответ.

На лице у нее удивление неподдельное, смотрит на него большими глазами, как будто он сказал какую-то ерунду несусветную. Потом доходит. Потому что дверь в ее комнату справа. Напротив. И она только что пыталась вломиться в комнату к собственному брату. Прямо посреди ночи.

Неважно.

Она обвивает руками его руку и пристраивается на плече. Тянет пьяное «Алек» и раз пять или семь извиняется, что разбудила, что вообще вломилась, ну или пыталась вломиться.

– Ты сейчас отрубишься, – серьезно говорит он. Реакции ноль. – Изабель, не засыпай.

Дергает головой и обратно прикладывается ему на плечо.

– Тебе надо прекратить пить. Слышишь меня, Из? Не засыпай, – и чуть ведет плечом.

Она бубнит:

– А я говорила, что влюбляться – это глупая затея. Что из этого ничего хорошего не выходит.

Только он уверен, что она не послушает его, что спустя несколько дней снова сорвется и направится в ближайший бар. Все дело в Саймоне. Все дело в том, что Клэри ужасно скучает по своему другу и периодически льет слезы; Изабель из другого теста, подобные реакции не для нее. Она пытается напиться до беспамятства и убедить себя в том, что восприняла все неправильно. Потому что ее чертов парень не помнит ничего: ни ее, ни то, что их связывало, ни существование Сумеречного Мира.

Саймон их забыл, всех их. Ее забыл.

И это похуже, чем удар под дых, полученный на тренировке. Потому что эффект длительный и стойкий.

Алек постоянно говорит ей, чтобы она прекратила пить. Но Изабель это забывает, как только трезвеет. Или очень удачно притворяется; он никогда не мог отличить, где она лжет, а где говорит правду.

– Неужели этот примитивный того стоит? – непонимающе выдыхает он, прижимая ее к себе.

У нее нет ответа на этот вопрос. Даже если бы она не была такой пьяной, если бы могла связать между собой больше десяти слов в одно предложение, все равно не нашлась бы, что ему ответить.

Но на утро от нее снова будет пахнуть духами, совсем не алкоголем и рвотой на подоле платья.

Алек чувствует себя идиотом, сидя в том коридоре и обнимая ту, которая никогда не будет его. Он банально не способен ей помочь. Остается лишь вовремя забирать из ее комнаты бутылки с джином – не всегда полные и запечатанные – и уговаривать в который раз вернуться к нормальной жизни и двигаться дальше, выкинуть из головы Саймона и спокойно жить.

Кто бы только ее вытащил из его головы, вырвал вместе с сосудами и венами.

Как, оказывается, просто давать советы, которым следовать сам не можешь.

========== 18 ==========

Клэри злится на Алека; говорит, что на демона, только он-то знает, что это не так. Она злится на него и имеет на это полное право. Потому что он убил ее мать, потому что вырвал ей сердце, потому что его руки были в крови, когда она нашла его и труп Джослин.

Она имеет полное право злиться на него. А еще она имеет полное право на то, чтобы причинить ему подобную боль.

Демон в Изабель беснуется, требует разрушений, боли и хаоса. Но Клэри клинком бьет ее в спину, ударяет в лопатку, почти что в плечо. И спустя несколько минут видит этот потерянно-благодарный взгляд Алека.

Отнять ее у него было бы чересчур.

Этот взгляд Изабель не помнит, она жмется к брату, и голова кружится так, будто она в который раз ужасно перебрала в баре. Пол под собой практически не чувствует и собственное тело едва ощущает.

Но когда спустя несколько дней она приходит к Клэри, чтобы удостовериться, что у той все в порядке, что та держится и не впадает в откровенную депрессию после смерти матери, ее застает в откровенный расплох фраза Фрэй.

– Изабель, – говорит та совершенно серьезно, прижимая руки, сложенные под грудью, к себе крепче, – между вами с Алеком что-то есть, да?

Изабель давит смешок, губы гнет в улыбке и смотрит с иронией, чуть нахмуривается.

– Что? Клэри, прости, я не думала, что настолько сильно тебя швырнула тогда. Признаюсь, я вообще ничего не помнила из произошедшего, пока мне не сказали. Но тебе надо провериться, правда. Вдруг что-то серьезное, – и голос, тон снисходительный. Заботливый даже.

Но Клэри продолжает стоять на своем. Уверенная, упрямая. И это начинает раздражать. Раздражать и отчасти пугать.

– У меня глаза на месте, – продолжает она. – Когда демон покинул твое тело, когда ты лежала там, – и руками активно жестикулирует, – на полу без сознания, у Алека руки тряслись.

Шаг вперед уверенный, каблуки стучат по паркету.

– Я бы тоже за него переживала. Это естественно, Клэри. Мы брат и сестра.

Ей хочется сказать, что та тоже стала бы переживать за Джейса. Но Изабель вовремя прикусывает язык. Замолкает, мило улыбается и думает, что хорошо все же, что с таким вопросом Клэри решила прийти к ней, а не к Алеку. Да и того все равно последние два дня нет дома. Будто под землю провалился; она соврет, если скажет, что не нервничает.

– Но я же… – продолжает настаивать на своем Клэри.

А Изабель не знает почему вдруг не выдерживает:

– Придумала все себе? Как умно, Клэри. Грести под одну гребенку всех. Знаешь, не у всех такие душещипательные истории, кто-то умеет просто жить. Тихо и спокойно.

Она обязательно попросит прощение через пару часов, иначе и быть не может. А когда Алек все же справится со своим чувством вины и вернется, она все расскажет ему. Все, включая то, что теперь каждое их движение в присутствии Клэри может быть неправильно расценено, что им надо вести себя осторожнее.

Неправильно.

Наоборот же, правильно. Она ведь все поняла. И Изабель знает, что была достаточно убедительной; но этой убедительности хватит только на время. У них все только на время. Но это не значит, что она позволит хоть кому-то причинить ему боль. Клэри на боль не похожа, скорее на маленькую занозу, которая может спровоцировать нарыв и загноение. Но «надо защищать Алека» въелось уже давно в сознание, в саму суть. Она не позволит, чтобы все вскрылось. Не позволит и все тут. Ведь это по нему ударит; так сильно, что он вряд ли сможет когда-то восстановиться.

========== 19 ==========

Изабель ломает второй или третий день подряд. Она почти не спит, назвать точное количество прошедшего времени не так просто; сидит, лежит на кровати как припадочная. С почти бескровными, трясущимися губами. Ладони дрожат, ходят ходуном. Справиться сил совсем не хватает; откровенно не такая сильная, какой всегда себя считала. Точно не такая сильная.

Джейс стучит в дверь, она не открывает, сжимает трясущуюся руку другой ладонью, задерживает дыхание зачем-то. Притворяется, что ее совсем нет, что она не тут, вышла. Вышла или до сих пор не приходила. Клэри звонит по пять раз на дню. Перед глазами черная пелена ярости, Изабель отключает телефон, чтобы не раздражал, не бесил, не действовал на нервы. У нее в горле пересыхает. Несколько раз она подрывается к двери, хочет дойти до кухни и банально попить. Нельзя, нет, сама себе запретила. Потому что как только выйдет за эту дверь, тут же пойдет искать новую дозу.

Большое зеркало занавешено плотной темной тряпкой. Зеркало чуть меньше – за туалетным столиком – занавешено еще одной тряпкой. Ей не нужны зеркала, она и так знает, что ужасно выглядит сейчас. Лишнее напоминание не нужно.

Всего лишь пропотеть; именно так сказал Рафаэль. Вытравить из себя эту дрянь, перетерпеть и справиться. Она проваливается в сон, просыпается сразу же. С резким, жрущим кожу желанием найти новую дозу. Изабель слабая, и никто не может ей помочь. Если бы она сказала кому-то, если бы нашла в себе силы. Сил не находится.

Страшнее всего попасться на глаза маме. Страшнее всего, что родители могут узнать, что сделала с собой их дочь; потому они и не должны увидеть.

Она не открывает дверь, когда в нее стучит – нет, долбит кулаками; так, что кажется, что деревянная поверхность сорваться с петель может – старший брат. Алек в курсе, что она в своей комнате. Алек просит открыть, Изабель идет в отказку. Никто не должен видеть ее в таком виде, она ногтями скребет собственную шею, никто не увидит, пока эта дрянь не покинет организм. Последний глухой удар в дверь, беззлобное «если ты там умерла, я тебя прибью» и удаляющиеся шаги. Попросить у него помощи она не может, признаться – тем более. Алек придушит ее собственными руками, если узнает, что она умудрилась подсесть на наркотики. В буквальном смысле, Изабель не сомневается.

Дни смазываются в кашу, ломка больше напоминает агонию. Шелковый халат липнет к коже противно, ей жарко, душно. Она чувствует зловонный запах, едва контролирует желание позвонить Рафаэлю и умолять об очередном укусе. Ей нужна доза. Изабель сжимает пальцами собственные волосы у корней, потерянным взглядом, ничего не видя, по комнате скользит.

Потом провал в памяти жгущим чувством.

Она не помнит, как засыпает. Не помнит, как просыпается от разрывающей внутренности боли. Желудок, почки, печень – горят, легкие – не слушаются, сердце – отказывается качать кровь. Она не помнит, как вжимается в матрац и кричит, умоляюще вопит, чтобы это все прекратилось. Она совершенно не помнит, как почему-то орет имя Рафаэля. Сознание не подчиняется. Она не помнит, как братья вышибают дверь. И как она впивается ногтями до крови в руки Алека, когда он пытается усадить ее на кровати, как упирается и умоляет позвать Рафаэля, дать ей наркотик, сделать что-нибудь.

Приходит в себя лишь тогда, когда Джейс переворачивает вверх дном всю ее комнату в поисках той самой дряни.

– Ничего нет, – хрипит, смотря на него. И как-то тормознуто потом смотрит расфокусированным взглядом на Алека. Он ее встряхивает, наверное, она снова отключаться начинает. – Я не могу справиться. Не смейте говорить родителям. Вы оба.

Ее откровенно развозит, она укладывается щекой на плечо брата. Вся мокрая от пота, измученная и слишком бледная.

Она шепчет заплетающимся языком:

– Если хочешь убить меня из-за наркотиков, то сейчас самое время. Потому что больше я терпеть не могу. Мне нужно еще немного. Совсем немного.

У Алека в голове мешанина из откровенной ярости и топящей паники. Он инстинктивно сжимает сестру в объятиях, чувствует, как ее ногти раздирают плечи даже через футболку – она не чувствует себя, абсолютно не понимает, что делает – и не пытается оторвать ее руки от себя, не пытается разжать ее пальцы. Он прижимается к ней щекой, смотрит на Джейса. Ищет у него поддержки, помощи, чего-угодно. Тот намного более решителен.

– Как к тебе это попало? – цедит; Джейс Вэйланд готов сорваться прямо сейчас. Бежать туда, куда нужно.

– Иззи, – голос Алека все же дрожит, хотя бы руки не трясет, хотя бы мыслить еще получается.

Она трется щекой о его плечо, пытается вывернуться, замечает открытую дверь. Выпусти он ее сейчас, у нее хватит сил пойти за новой дозой. Определенно точно хватит; Изабель мысленно умоляет Алека не отпускать ее. Потому что она сейчас максимально неадекватна, если она встанет и пойдет, они вдвоем не смогут ее остановить. Жгучая жажда инь фэня тянет с такой силой, им не понять, она знает, что им не понять.

Язык во рту будто мешает.

– Инь фэнь. Виктор. Рафаэль. Ломка.

Прилив ярости; Джейс скидывает несколько книг на пол, переворачивает тумбочку. Двойная злость выплескивается. Алек почти благодарен ему, Алек почти чувствует облегчение. Взгляд, обещающий смерть, они делят на двоих. Мальчики, которые должны были следить за младшей сестрой, выросли во взрослых мужчин, которые почему-то поставили свои интрижки выше сестры; не доглядели. У Алека кулаки чешутся, он пытается снять руки Изабель с себя, разжать пальцы, слишком крепко вцепившиеся.

Ее будто кипятком обдает, как только она понимает, что он пытается сделать, она смотрит устало-напугано и цепляется сильнее. Неужели он не понимает, что если сейчас отпустит, то она точно не удержится, точно пойдет за дозой? Ей нельзя, ей нужно избавиться от зависимости.

– Нет! – практически верещит Изабель, цепляясь еще сильнее, хватает больно, дерет кожу до крови. Алек шипит от боли. – Нет, нет, нет, нет, ты не посмеешь меня отпустить. Не смей, нет.

У нее голос скачет по интонациям, ломается, срывается почти что на визг. Он ладонью убирает волосы с ее лица и смотрит на нее напугано, стискивает руками, прижимает к себе. Она и представить себе не может, как пугает его. Впервые в жизни он по-настоящему за нее боится; Алеку никогда и в голову не приходило, что Изабель может быть такая. Сломленная, жалкая, умоляющая о помощи. У нее глаза слезятся, она цепляется за его футболку, не чувствует, как прихватывает и кожу.

– Что же ты наделала, – получается обреченно; но не выпускает, держит так крепко, что ей не пошевелиться.

– Точнее, что эта дрянь с ней сделала, – добавляет Джейс.

Он стоит чуть в стороне, едва ли не за спиной парабатая. Ему словно что-то мешает подойти ближе, ему словно стоит держаться вот так – чуть в стороне. Но оставить он их просто не может; эти двое – его семья, он тоже во все это втянут. Смотрит на все это, пытается подавить злость. По сути, они с Алеком вдвоем пытаются подавить злость, поставить состояние Изабель на первое место.

Он говорит:

– Я принесу таз с холодной водой. И бутылку воды.

Изабель потряхивает. Она смотрит Алеку в глаза, «не смей кому-то говорить» читается более чем отчетливо. Не признавать слабостей – это, кажется, передается в этой семье вместе с фамилией. Она не слышит, как Джейс уходит. У нее в ушах слишком громко стучит собственная кровь, и этот звук, похоже, медленно сводит с ума.

– Не отпускай меня, – во рту пересыхает, губы ужасно сухие. Она пытается проглотить слюну, которой нет, облизывает губы. Дышит практически ему в рот. – Это должно закончиться… Я сорвусь, если отпустишь.

– Из, – протестует он, но она перебивает быстрее, чем он успевает вставить нравоучительную фразу.

– Заткнись и послушай меня. Я знаю, что сорвусь. Это невыносимо, Алек. Ты не представляешь, насколько, – делает сильное ударение на слове, – мне это нужно. Если нужно будет убить за дозу, я даже не замечу.

Эти слова пугают, эти слова не могут принадлежать его сестре. Эта дрянь хорошо на нее повлияла. Он не замечает, как начинает покачиваться вперед-назад, будто она маленький ребенок, которого надо успокоить. Будто он ненормальный, будто это у него мания, а не у нее.

– Сейчас вернется Джейс. Мы что-нибудь придумаем, – получается сбивчиво, как-то странно, но он хотя бы верит в собственные слова. – Ангел, Из, почему ты не сказала нам раньше?

Как удается натянуть эту слабую улыбку, она не имеет понятия. У нее скулы впали, темные круги залегли под глазами, кожа приобрела какой-то нездоровый оттенок; Изабель не имеет понятия, почему ее брат смотрит на нее таким напуганным взглядом. Она ощущает лишь ломку и безумную жажду, ненормальную тягу к очередной дозе наркотика. Его трясет – да нет же, это просто ее слишком сильно отбивает, а он все сжимает ее тело в объятиях, вот и кажется, что это его трясет, – он беспорядочно целует ее лицо, замирает, прижавшись губами к виску. Она улыбается чуть шире.

– Эй, ну ты чего, – тихо, но ободряюще. – Я буду в норме, милый. Все снова будет хорошо, ты только не отпускай меня, ладно?

Пальцы выпускают плечо, ногти больше не впиваются в плоть. Вместо этого она накрывает ладонью его щеку и прикрывает глаза. День или ночь, в голове несколько последних дней смешались. У нее точно что-то не так с головой, но момент растягивается на часы – так точно быть не может – перед тем, как возвращается Джейс. Перед тем, как она жадно пьет холодную воду, а мокрая губка стирает пот с лица. Изабель замирает в моменте, продолжая беспорядочно мысленно умолять Алека не отпускать ее.

========== 20 ==========

– Я никуда не пойду! – кричит Изабель в двенадцать, тыльной стороной ладони спешно вытирая слезы, будто ничего и не было там, будто щеки не были влажными, будто никто ничего не видел.

Она ничуть не чувствует себя глупой или странной, прячась в библиотеке под столом. И ее братья могут хоть силком ее пытаться вытащить, она с места не двинется. Пускай только попробуют. Она каждому врежет так, что им не покажется мало. Но Джейса нет, она бы уже слышала его острые комментарии.

Алек стоит у книжных полок и продолжает делать вид, что не имеет ни малейшего понятия, где сидит сестра. Очевидно же: она не хочет, чтобы ее нашли.

За плотно закрытыми окнами, за витражами блестит яркая вспышка молнии, Изабель вздрагивает, сильнее руками хватаясь за собственные коленки. Когда раздается звук грома, она откровенно трясется и вздрагивает. Ничем не обоснованный страх, она знает, что нет объективных причин бояться. И ей стыдно, ей стыдно даже перед самой собой, что она – Лайтвуд —боится.

Алек говорит:

– Выходи, Изабель. Через десять минут начнется тренировка. Ты не можешь сидеть здесь вечно, – и допускает огромную ошибку, говорит: – из-за глупой грозы.

Она бьет кулаком по полу рядом и повышает голос.

– Ты просто идиот, Алек! Уходи, я сказала. Уходи, я все равно никуда не пойду.

А потом тишина. Тишина и бьющий по карнизам ливень. Изабель не сразу слышит удаляющиеся шаги старшего брата, больше внимания привлекает неожиданно щелкнувший выключатель и погасший свет. Он оставил сидеть ее в темноте, и за это она его ненавидит. Мысленно она уже бьет его кулаками в живот и грудь, отрабатывая последний удар, который им показывал Ходж. Мысленно она уже встала и побежала за ним, чтобы накостылять за то, что зачем-то выключил свет и оставил ее один-на-один с этим пугающим природным явлением.

Очередной раскат грома, она снова вздрагивает и шмыгает носом.

Никуда она не бежит, ей слишком страшно, чтобы куда-то идти. Она слишком гордая, чтобы признаться, что ей до парализации конечностей страшно. Но больше всего бьет по самолюбию то, что Алек и так догадывается, что она боится грозы до пожирающего изнутри внутренности ужаса. Не догадывается, знает. И она не успевает подумать, сказал ли тот Джейсу, когда за окном снова сверкает молния, на мгновение освещая помещение библиотеки.

Глупая маленькая девчонка боится грозы. Джейс точно будет над ней смеяться. И больше никогда они не возьмут ее с собой, куда бы ни шли. Трусиха им не нужна. Изабель обнимает себя руками и зажмуривает глаза, пытаясь успокоиться. Все тщетно; страх накрывает паническими волнами.

– Ну и что ты сидишь? – самодовольно спрашивает Изабель в двадцать два, отрывая старшего брата от чтения какой-то книги, на название которой даже не смотрит. – Разве сегодня выходной?

Алек хмурится, указывает на окно за спиной. Проливной дождь шарашит по карнизам, яркая молния рассекает небо на пополам.

– Погода дрянь, – коротко говорит он, возвращаясь к чтению.

Изабель хмыкает. Следующее, что заставляет все же оторваться от книги – звучный удар хлыста по кафелю.

– Небольшой дождик должен испортить охоту? Я так не думаю, – заявляет она. – Или мне пойти и сказать Джейсу, что ты испугался грозы?

Он все же откладывает книгу, подходит к ней вплотную – довольное выражение лица и горящий взгляд бросается в глаза еще сильнее – и подбирает свисающий до пола кнут, вкладывая ей в ладонь.

– Не размахивала бы ты этой штукой на кухне.

– А то что? – дразнится Изабель.

– А то знал я одну девчонку, которая боялась грозы до потери пульса, – Алек копирует ее тон весьма удачно, улыбается, еле сдерживает смешок. – Вот думаю: рассказать Джейсу эту историю или оставить на потом?

А она по-хозяйски обнимает руками его за шею, морщит нос, передразнивая. И окончательно расслабляется, когда его ладони опускаются на талию. Не рассказал все же. Ответ на старый вопрос находится поздно, но все же находится.

– Только попробуй, – с едва заметной угрозой в голосе; настоящей или лживой. Коротко целует его в губы и добавляет с довольной улыбкой и холодным тоном: – Я тебе кишки выпущу.

– Конечно, – серьезно соглашается Алек. – Как только перестанешь трястись от страха, сразу же и выпустишь.

Она бьет ладонью его по груди и бубнит давно уже знакомое «говорила же, что идиот». Он не спорит. Возвращает ей поцелуй и уходит за луком. За десять лет, оказывается, меняется слишком многое. Слишком многое, но не все. Хотя бы потому, что Джейс до сих пор не в курсе некоторых вещей. А Изабель бы никогда не подумала, что тайны будут в этом доме не от нее, а от него.

Пожалуй, теперь гроза – далеко не самый большой страх; а она до сих пор не рассказывает о своих страхах. Алек не говорит Джейсу, и ей совершенно не понять, как так получилось, что порой сестра выходит для него важнее парабатая.

Раскаты грома звучат музыкой в ушах, адреналин бьет в крови. Отчего-то стойкое ощущение, что охота будет удачной.

========== 21 ==========

Джейс не успевает; Алек не возвращается.

Изабель отчетливо помнит, как плачет на его обнаженной груди, откровенно ревет, захлебываясь слезами, давясь ими. Помнит, потому что кожа у него влажная и соленая от ее слез. Она помнит, как Магнус оттаскивает ее, делает это далеко не сразу. Ей не становится легче, когда она видит у него слезы на глазах. Все еще хуже.

Ее пробирает ревность.

Она смотрит Магнусу долго в глаза, крича без звука, что это она любила Алека, она, она, она, черт вас всех дери! Всю жизнь именно она была рядом с ним, всю жизнь любить его было именно ее задачей. Прерогативой и привилегией. И появившийся из неоткуда маг не может у нее это забрать, не может забрать у нее его, возможность цепляться за его плечи и просить, умолять, будто умалишенная, вернуться. И эта ревность преломляет ее отношение к Магнусу, застилает ей глаза.

– Изабель, пойдем, – говорит Магнус.

А она выдергивает руку, смотрит на него жалобно-стойко. Так, будто это он ее предал, будто корень предательства где-то на дне зрачков Магнуса, и мотает головой отрицательно. Изабель смотрит на Магнуса и не верит, что то, что у нее было с братом, было настоящее. Не верит, что они были.

Ее взгляд снова цепляется за тело Алека, за то, что от него осталось. И она чуть подается в сторону кровати, когда Магнус снова ловит ее за руку.

– Я не оставлю его, – получается сипло, она чувствует, как тушь течет. Ей откровенно похуй на тушь; она хочет живого Алека. Что бы ни потребовалось сделать для этого, она готова.

Только Магнус отрицательно качает головой и тянет ее в сторону выхода.

– Мы уже никак ему не поможем, Изабель, – говорит он.

И пускай она знает, что у него на глазах слезы стоят, пускай она их даже в голосе слышит, Изабель отказывается верить, что Магнус понимает хоть малейшую долю того, что испытывает она. Она просто не может поставить любовь того к ее брату с ее собственной на один уровень. Изабель ощущает себя последней эгоисткой, но на это тоже откровенно похуй. У нее на лице гримаса боли, будто ей кто-то выдирает органы из тела.

– Пусти меня, – почти умоляет она Магнуса, когда тот все же выталкивает ее из комнаты.

– Зачем? – спрашивает он, сглатывая.

– К нему, – жалобным голосом продолжает Изабель. – Пожалуйста.

Магнус говорит, что это ни к чему. Что он видел за свою жизнь слишком много смертей, что оставаться рядом с безжизненным телом никак не успокоит пустоту внутри. Изабель не верит; Изабель думает, что он ни черта не понимает. Она прижимается лбом к двери в спальню брата, прячется за копной черных, спутанных волос. И впервые за все это время думает о том, как сильно ненавидит их всех. Клэри, что впутала их в эту историю; Джейса, что настолько бездумно пошел за Клэри, что совсем забыл о них; но больше всех Магнуса, потому что он действительно что-то значил для Алека, несмотря на их непродолжительное знакомство.

А теперь, когда ее брат мертв – мертв, блядь, из-за того, что пытался вернуть Джейса, – она больше не может убеждать себя, что то, что было у них, было намного важнее и значимее, чем то, что было у него с Магнусом.

Она не может себя в этом убеждать; она в это больше не верит.

Магнус касается ее плеча, пытается успокоить. Магнус говорит: