Текст книги "Душа моя рваная — вся тебе (СИ)"

Автор книги: Soverry

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Изабель помнит о смерти слишком явно, когда находит в кладовке спрятанный лук, а в прикроватной тумбочке ножи. На них руны, но ей только спокойнее от этого. И вопросов никаких не задает, лишь говорит Алеку, пока он собирает детей на прогулку, что видела те ножи. Под нос себе улыбается, потому что он не оправдывается, не запинается в словах. Застегивает на Стивене куртку и звучит до жути уверенно-уперто:

– Моей семье не должно ничего угрожать.

И в тупую злость срывается через много лет, когда ее старший говорит, что станет охотником, как родители. Что его решение окончательное, они с дядей Джейсом долго тренировались. И в Институте он скажет, что сын своей матери, что отца он не знает и… он не стыдится своих родителей, но каждый, кто станет задавать вопросы, будет либо послан, либо встретит жесткий ответ, что за всю свою жизнь он видел Алека пару раз в жизни, потому что тот его дядя.

Изабель цедить только сквозь зубы может, чтобы Алек, Джейс, на крайний случай Саймон просто сказали ему, что он не может. Что она не готова к тому, что однажды ей вернется его труп. Только Стивен улыбается довольно и спрашивает, не поздно ли ему получить первую руну в семнадцать.

Она так привыкает бояться за своих давно уже не маленьких детей, что совершенно теряется в прихожей, роняя пакет с продуктами, когда проходит еще практически десять лет. Когда Макс сжимает ее в объятиях и говорит, что все хорошо.

Все хорошо, кроме того, что пару часов назад отца скрутило от дикой боли, и хорошо, что он был с Джози, что не один. Потому что дядя Джейс – его больше нет, кажется.

И вот она – смерть дышит в лопатки. И плевать, что ей пятьдесят один, что она волосы уже последние четыре года красит, чтобы не было видно седеющих прядей. Но, кажется, она чувствует себя совершенно беспомощной, когда видит, как Алек сидит на полу на ковре, а их младшая дочь, вся в слезах, цепляется за него так, будто он сам мог умереть.

Детям самим почти тридцать, а Изабель просит остаться их всех на ночь. В гостиной, в их старых комнатах, просто не бросать их с отцом. Потому что Макс врач, потому что у Джози с Алеком всегда была какая-то поразительная эмоциональная связь, которую она не понимала, потому что Стивен просто самый нужный им всем сейчас. И еще по сотни совершенно неважно-незначимых причин.

Потому что она снова слышит смерть за спиной.

Потому что когда Алек шепчет ей на ухо:

– Я должен был уйти вместе с ним, Из. Я не имел права его бросать, родная, – ей просто страшно.

Настолько, что она глаза закрывает, до боли зажмуривает, прижимаясь к нему ближе, пытаясь просто заснуть.

Не потому, что она боится смерти, нет. Потому что где бы они ни находились, как бы далеко от сумеречного мира ни были, невозможно изменить тот факт, что нефилимы и смерть знакомы как нельзя близко.

Комментарий к 41

Как я уже говорила раньше: за тройню буду медленно и мучительно отрезать пальцы. Никаких “подражательств”, “сама так думала давно”, “подруга попросила”. Эти персонажи исключительно мои. Полностью авторские. Имена, характеры, внешность. Они продуманы от и до, не первый год, несмотря на то, что прописывать их я только начинаю. Их здесь не так много, как мне бы хотелось, но пока прописанное здесь – максимум. Я все еще с трудом “показываю” кому-то тройню. На свой страх и риск, ибо развелось подражателей.

========== 42 ==========

Она иногда думает, в чем смысл держать их живыми. Из жалости, сострадания и памяти о былых временах, когда родители были близкими друзьями Валентина? Из-за какой-то ностальгии по прошлому? Глупо, совсем не поддается банальной проверке на логику.

Изабель не помнит, чтобы видела Клэри за последний месяц, да и ее это почему-то почти не заботит. Она только снова и снова возвращается к мучающей ее загадке – почему они живы и долго ли еще будут.

Алек не вмешивается.

Алек не вмешивается, и ее это бесит больше всего на свете. Потому что он просто наливает ей кофе в чашку, прекрасно видя, что она не спала, что так и сидела на кухне и крутила в голове мысли в разные стороны, пытаясь найти хоть какое-то логическое заключение. Она же в семье умная, она же должна понимать, что происходит.

Он только по плечам ее гладит, садится на соседний стул и отхлебывает из своей чашки. Она не понимает, почему он не задается теми же вопросами, что и она.

– Мы живы, остальное – детали.

Иногда она злится на него до скрежета зубов. Кофе выплескивает в раковину и уходит на второй этаж, закрывается в той комнате, которая в детстве была ее. Быть запертыми в доме, в котором выросли, до пизды иронично просто, и это злит еще больше.

Сегодня это не злит. Сегодня – лишь вызывает несколько нервную улыбку. Временами начинает казаться, что она заперта здесь будто бы одна. Что ни его, ни Джейса нет. Что она вот сейчас проснется, откроет глаза и поймет, что они оба ей приснились, что их просто нигде нет.

Она его за руку берет несколько порывисто, что он взгляд на нее переводит; и где-то на дне зрачков беспокойство, совершенно точно беспокойство, оно не кажется и не снится; он тоже не снится.

– Не детали, я не хочу вас потерять. Да и, честно говоря, сама умирать не собираюсь.

Она рот ему затыкает своими губами, как только он заговорить пытается. У нее в голове каша, а его здравый смысл все только испортить может. Алек на колени ее к себе затягивает, и Изабель носом ему в щеку утыкается и совершенно ничего не говорит, когда на кухне появляется Джейс. Молчит даже тогда, когда тот совершенно нагло забирает ее чашку с кофе. Ей бы лучше поспать, чем снова пить кофе, снова мысли крутить в голове.

Подмывает только сказать, что Джейс вот не считает сам факт того, что они пока в этой мнимой безопасности, деталью.

Изабель не слушает, о чем они говорят. Находится где-то между собственными мыслями и полудремой, потому что Алек по голове ее гладит, пальцами в волосах путается, и это – она должна признать – успокаивает. Понимает, что все же заснула, только тогда, когда почему-то вдруг щекой оказывается у него на плече, а он тихо, практически на ухо спрашивает:

– Отнести тебя наверх?

Наверх – это вроде как в гостевую комнату, которая стала их с тех пор, как пришлось играть по правилам этого нового мира.

Она глаза приоткрывает и кивает, носом в шею ему утыкается.

– Я не буду сидеть сложа руки, – Джейс, оказывается, все еще здесь.

– Только убедись, что под конец дня будешь живой, – отзывается Алек.

И это последние фразы, которыми они обмениваются, прежде чем Алек уходит с кухни с Изабель на руках.

У нее вопросов куча, а еще она не понимает, почему Джейс не просит банальной помощи, почему – даже если Алек и отказался – ему не нужна она. Вопросы растворяются, стоит только обратно провалиться в сон.

Она просыпается, когда за окном уже темно, и с долей удивления находит рядом Алека, что-то читающего при тусклом свете лампы, в которой давно бы поменять плафон.

– Только не говори, что просидел со мной тут весь день, – говорит, подлезая к нему под руку и губами на пару секунд к его футболке прижимается. – Это было бы высшей глупостью.

– Не то что бы здесь много развлечений.

И вот оно – настоящая эмоция; настоящее отношение к тому, что с ними тут происходит. Она это видит по тому, как он хмурится, по раздраженному тону.

– Прости, – отзывается он тут же. Прижимает ее к себе ближе, в макушку целует.

Только ее всем этим не обмануть. Изабель начинает понимать, что не только ей не нравится быть пленницей на мушке в этом мире, который под себя перестроил Валентин после победы.

Она умалчивает спустя несколько дней, что слышала, как братья собачатся, а старший злится, что они не сдохли все втроем на поле боя. Все лучше, чем быть, блядь, пленниками, у которых не пойми какое будущее.

Все это – попытка ее успокоить. Хреновая, конечно, но она почему-то ему даже благодарна за это.

Только замечать начинает, что Алек почему-то сжимает ее крепче, целуя ночами, в матрац вжимая, и не спит потом до самого утра. Даже когда все только начиналось, кажется, все было не настолько. Он за нее так не держался. Изабель вопросы не задает; заранее ведь знает, что либо он ей эту правду не скажет, чтобы просто самому в нее не верить, либо скажет, а она окажется совсем не готова услышать эту правду.

На чердаке находится упаковка старых ножей. Целый комплект. Для мяса, для овощей, для всего и даже больше. И она тратит почти все утро, чтобы наточить их. Отмахивается от вопросов Джейса, распихивая эти ножи по разным комнатам. Ей нужны отступные. Ей нужно знать, что если рано или поздно придут люди Валентина или он сам, то их ни голыми руками, ни с оружием не возьмут. Это всего лишь небольшая гарантия; больше тянет на иллюзию гарантии.

После этого становится легче почти на две с небольшим недели. Не больше.

И Изабель, кажется, серьезно пугает Алека, когда он все еще лежит на ней сверху, потный и тяжело дышащий, а она совершенно серьезно спрашивает:

– Ты же сможешь меня убить, если другого выхода не будет? – и пальцами по щекам, по скулам его гладит, губами в губы слепо тычется, как потерянный котенок.

Он ее от себя отстраняет.

– Что ты вообще несешь, Из?

– Просто ответь.

– Прекрати, – за плечи ее встряхивает, а она все равно руки к нему тянет.

– Лучше это будешь ты, понятно? Лучше ты, чем…

И хочется только похвалить его; потому что он рот ей затыкает поцелуем совсем в той же манере, в какой она сама привыкла его затыкать. Потому что он целует ее до тех пор, пока у нее мозг разжижаться не начинает, пока она не начинает забывать, о чем вообще говорила.

На грудь к себе затягивает и по плечу, по спине ее гладит. Изабель почему-то кажется все это чертовски несправедливым: они же вместе, здесь вроде как и скрываться уже не нужно. Они же так и хотели, им нечто подобное и было нужно. Только без домоклового меча над головой.

Он отвечает тогда, когда она не помнит суть собственного вопроса. И в тишине звучит громко, несмотря на то, что говорит едва ли не шепотом.

– Я никогда не смогу сделать тебе больно. Даже если ты сама будешь об этом просить, – после паузы, на выдохе: – К тому же, пока нет никакого повода говорить об этом.

Она взгляд на него поднимает спустя пару минут.

Ровно тогда, когда слышит.

– Я не собираюсь тебя терять.

И отвечает почему-то:

– Я тоже, – прекрасно понимая, что и сама, уж если совсем честно, не смогла бы полоснуть ему по горлу одним из тех ножей, что так старательно распихивала по дому.

========== 43 ==========

Изабель говорит, что это напоминает французскую революцию. Или серию протестов в конце шестидесятых. Алек пытается вспомнить, когда хотя бы последний раз говорил на своем корявом французском; о книгах по истории и речи не идет.

Она пытается заменить свою зависимость на сигареты, на дешевое вино, на что-нибудь. Ему не хочется произносить вслух, что до конца года один из них не доживет. Алек просто хочет найти ей лекарство, просто хочет вытащить ее, вырвать прямо из рук у смерти; это же так незамысловато и просто. Изабель кривит губы, перелистывая страницы книги по третьему разу, и затягивается сигаретным дымом. Он видит отчетливо, как у нее рука трясется, когда она убирает ее от лица.

Изабель говорит, что ей пошла бы роль содержанки или любовницы, которую стыдно даже друзьям показать. Или такой, которая медленно умирает от туберкулеза. Алек позволяет ей раз за разом делать себе больно, только пальцы ее в своих сжимает и в который раз повторяет, что он ищет, он правда ищет.

Сам уже в шаге от того, чтобы остатки своей никчемной души выторговать на пару лет жизни для нее.

У нее губы горчат, а целуется она все так же требовательно. И ему даже кажется, что она совсем живая, что в ней так много воли, что она такая сильная; таких наркотики не ломают и уж точно не убивают.

Изабель говорит, что ей хочется в Прованс куда-нибудь, и вина, и его. Так, чтобы он смотрел на нее, как раньше; а не прощался с ней мысленно каждый вечер. Алек старается просто не думать обо всем этом – все как она и просит, – и когда снимает с нее свою рубашку, то все равно как-то слишком долго губами прижимается к ребрам.

Она, кажется, худеть начинает слишком стремительно и курит практически постоянно. И временами пытается играть в независимость, примеряя те старые маски, которые давно уже ни к чему. На ней висят некогда любимые платья, которые всегда в обтяг были. Он голову кладет ей на колени, как ребенок до слез срывается, просит просто держаться. А она лишь волосы его треплет и пепел стряхивает в пепельницу.

Улыбается только как-то горько, будто бы журя напоминает, что это он тут старший, не она, чего же он, разве не справится без назойливой девчонки, что всегда портила ему жизнь. И смеется, воздух хрипами из легких выпуская, когда он ее бедра целует – совсем как раньше, совсем как когда они оба не были обречены на это скорое расставание.

Изабель говорит, что ему бы найти себе другую квартиру, что ему бы не смотреть на то, как она угасает. Больно ведь, она по глазам его видит, что больно. Алек головой мотает так сильно, что ей приходится ладонями его по щекам гладить, успокаивая совсем как в детстве. Ей жалко смотреть, как он до слез отказывается принимать эту суровую правду. Лишь повторяет снова и снова, что выход найдет.

Она не просит дозу, не пытается найти ее сама. Знает ведь, что это никак не оттянет конец. Даже приблизит, быть может. От дыма в легких кашляет; порой думает, что держится лишь благодаря этой своей новой игре – вести себя так, будто бы ничего не происходит. Жаль только, что он крайне херово может поддерживать эту игру.

За окнами и дверями война, а она гаснет совсем не от этой войны. Ему хочется выть от несправедливости.

========== 44 ==========

Это какое-то негласное правило – сбегать в этой семье привыкла Изабель. Уходить от своих вроде как парней, бросать после разового секса, уходить и не оборачиваться, когда жизнь идет прахом, сбегать с семейных ужинов. Сбегать всякий раз, когда появляется в этом потребность; когда кто-то может слишком глубоко копнуть в ее сознание, начать копаться в ее чувствах и причинах поведения.

Поэтому Алек – он не сбегает. Он – в отличие от нее – просто пытается сохранить остатки здравого смысла, дать им обоим возможность на новую жизнь. Но мысленно она называет его отъезд не иначе, как побег. Мысленно она клянет его на чем стоит свет и жалеет, что не может весь свой гнев облечь в письменную форму и высказать ему это хотя бы по переписке.

Вероятность того, что за пару месяцев его работы в Идрисе, она станет смотреть на него другими глазами, что его самого тянуть к ней перестанет – она настолько минимальная, что Изабель себя подобными мыслями не пичкает. Плацебо у него бракованное; но Алеку подходит, а цепляться за его руки и просить не бросать – она просто не может уже, она устала, и порой кажется, что он точно такой же, как и все те, кого оно знала раньше.

У нее дни смазываются в бесконечные будни, работы находится еще больше, чем раньше. На исходе первой недели она раздраженно едва ли не рычит на Клэри, когда та предлагает сходить и выпить в какой-нибудь бар.

Примерно в этот момент понимает, что сама трещать без него начинает намного раньше, чем планировала.

(А ему там так же? Он тоже на людей срывается, а вечером в кровати слишком много места оказывается?)

После третьей недели она совершенно спокойно заявляет Джейсу, что, если кто-то попробует хоть пальцем тронуть вещи брата, разобрать его комнату и подселить туда кого-то другого, она спалит к чертям ту комнату. И руку отнимает, когда Джейс ее ладони своими накрывает и говорит, что она начинает параноить.

Под конец первого месяца она перебирается в его комнату чуть ли не на постоянной основе.

Официальная версия: у него утром свет лучше, краситься удобнее, да и просыпаться помогает.

Неофициальная версия: его не было целый месяц, а все здесь напоминает о нем, в шкафу остались еще какие-то вещи, в ящиках тоже.

На подоконнике находится недокуренная пачка сигарет. И она почему-то тянется к этим сигаретам, когда ночами не спится. Все еще не отправляет ему ни одного дурацкого слова; даже близко не представляет, что может ему сказать. Чем больше времени проходит, тем хуже она его как будто знает. В середине второго месяца начинает казаться, что все то, что между ними было – оно было только с ее стороны.

Изабель весь дух из себя в зале вышибает, просит Джейса выбить из нее остатки мыслей. И совершенно глупо, проехавшись спиной по матам, не поднимаясь, спрашивает:

– Он там как?

И то ли дело в спортивном лифчике, который сдавливает все, что только можно, то ли в этих трех словах, потому что ей физически дышать становится сложно. Потому что Джейс поднимает ее с матов, а ей кажется, что стоит только перестать хвататься за его руки, как собственные ноги подведут, как ее поведет в сторону.

Убеждать себя, что это вынужденно, что скоро Алек вернется и все будет как раньше, удается не больше сорока трех дней.

А там хоть руки заламывай, хоть не спи ночами, хоть кричи в его подушку – бесполезно.

Все разговоры о брате обрывает, мысли так просто тормозить не получается. Второй месяц его отсутствия – официально: новой должности – разрывает дыру в грудине, которая засасывает все окружающее.

И когда сон совершенно не идет, она принимается перебирать его вещи, остатки его вещей.

Не знает, благодарить ли Джейса или кого-то другого, но кабинет брата не отдают никому другому, а его вещи так и лежат на местах. И на часах уже четвертый час утра, когда она вытряхивает ящики и роется в тех мелочах, которые принадлежали ему.

Нервы успокаиваются крайне условно, но все же успокаиваются.

Она находит еще пару открытых и не законченных пачек сигарет. Она находит зажигалку. Не смотрит на обычную канцелярию, не надеется найти что-то совсем личное. И под стопкой бумаг на самом дне полки вытаскивает какую-то старую фотографию.

Хмыкает себе под нос, затягиваясь, и стряхивает пепел в пепельницу (почему-то вспоминает, что он сам этой пепельницей никогда не пользовался).

Ничего необычного.

Ведь у каждого, наверное, есть фотография его девушки в купальнике или белье. У особо счастливых – и без. Хранить подобные фотографии даже не стыдно, она бы тоже хранила. Пялиться на них тоже не стыдно. И в теории она даже знала о существовании этой фотографии, он как-то кинул пару фраз, но для себя она решила, что ей неинтересно, что там. В зеркало она себя и без того видела. Для себя она решила, что там что-то полуголое из Инстаграма и совсем этому не удивлялась.

Никак не та, где она растрепанная, в его застиранной толстовке и жмурится от солнца в его плечо.

Изабель горячим кончиком сигареты, пеплом пальцы жжет. Шипит, сигарету опускает в пепельницу. Пальцами все так же крепко держит сигарету.

И как-то непроизвольно приходит к мнению, что она его недооценила.

Слова спустя два месяца находятся сами.

Начиная с простого «скучаю» и заканчивая «вернись, пожалуйста, мы нужны друг другу».

И пускай звучит самонадеянно, крайне самонадеянно. Но когда спустя несколько дней посреди ночи за ее спиной открывается дверь в его комнату, Изабель непроизвольно комкает пустую уже пачку из-под сигарет. Улыбается едва заметно, все так же собственные колени обнимая, и произносит коротко, тихо, слыша, как спортивная сумка падает на пол:

– С возвращением.