Текст книги "Душа моя рваная — вся тебе (СИ)"

Автор книги: Soverry

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== 1 ==========

Алек говорит себе, что это не инцест, пока он не прикасается к ней.

Изабель носит броские вещи. Открытые и слишком откровенные. Представить ее без каблуков вообще невозможно. Снимает она их настолько редко, что ее образ без них как-то и не вяжется. И губы. Ярко-красные. Такие, чтобы глаз не оторвать. Чтобы ловить каждое их движение, когда она что-то говорит.

Он на нее реагировать уже нормально не может. Замечает каждую чертову изменившуюся деталь. Сегодня, например, она волосы уложила иначе. А вчера помада была чуть темнее. Изабель смеется и хитро на него поглядывает. Будто дразнит. Будто знает, что не просто так он на ней взгляд останавливает. Темные, почти черные глаза поблескивают, а кроваво-красные губы растягиваются в улыбке. Она руками о стол опирается, а Алек ловит себя на том, что швырнул бы ее на этот стол. Прямо сейчас. Немедленно. И в штанах тесно становится, неудобно. Он закидывает ногу на ногу и в который раз включает полный контроль.

Никакие рамки он не перешел. Он ведь к ней даже не притронулся.

Изабель перед зеркалом крутится, любимые чулки натягивает. А Алеку противно от одной мысли, что ее будут лапать какие-то пьяные мужики в баре. Что на нее будут смотреть и швырять в след пошлые комментарии, приправленные далеко не трезвыми смешками. Он не контролирует каждый ее шаг и не разворачивает обратно в комнату, когда она собирается выходить. Мог бы. Мог бы, ведь статус старшего брата позволяет. И все же почему-то не делает.

Она над ним посмеивается. Говорит, что он совершенно не умеет веселиться и когда-нибудь обязательно умрет от скуки. В буквальном смысле слова. Дразнит его, а во взгляде что-то странное. Серьезное и проницательное. Его сестра не слепая и далеко не глупая. Знает, что последнее время с ним творится неладное. Знает, что сама является этому причиной. Она словно нарочно сжимает его в объятиях и оставляет след красной помады на щеке, приподнимаясь на носочки. Она постоянно касается его. Будто бы случайно. Или без задней мысли. В этих случайных объятиях она нуждается все чаще. Почти что интимных.

Алек говорит себе, что это не инцест, пока он не срывается и не впивается в ее губы.

Изабель беспардонно заходит к нему в комнату все чаще и чаще. Не стучится, не спрашивает разрешения. Иногда усаживается к нему на кровать по утрам, когда он составляет очередной отчет, и просто красится. Оправдывает это тем, что у него освещение лучше. И совершенно не реагирует на его фырканье. Она рассказывает ему все-все. Пожалуй, намного больше, чем он бы хотел знать. И как-то раз, собираясь на задание, врывается к нему с двумя платьями в руках. Просит выбрать. Издевается, заранее подчеркивая, что наденет то, которое ему не понравится. Потому что вкуса у него нет. А еще потому, что он зануда.

Он практически смиряется с тем, что хочет ее. И подобные мысли в какой-то момент начинают казаться лишь мыслями. Потому что Алек просто уверен, что у него все в порядке с головой. Что он никогда не сделает то, о чем думает практически постоянно. Она называет его слепым и говорит, что давно поняла, в каком именно контексте он о ней думает. Она говорит, что если он так и будет делать вид, что ничего не происходит, то она как-нибудь заявится к нему в комнату абсолютно голая. Тогда и посмотрит на все его попытки отрицать очевидное.

Отмалчивается он, в какой-то момент даже избегать ее начинает. Между ними появляются двусмысленные взгляды. Почти откровенные прикосновения. В какой-то момент он просто прижимает ее к стене. И это Изабель – та, кто первая тянется навстречу обжигающим кожу поцелуям.

Алек говорит себе, что это не инцест, пока на них есть хоть немного одежды.

Изабель дразнит его все чаще. Пропадает по нескольку дней, а потом ждет реакцию. Выпивает весь кофе, который он варит для себя. Путает его документацию, и все чаще он не досчитывает какой-то своей футболки в шкафу. Изабель разговаривает намеками даже в присутствии Джейса. Щерится по-кошачьи и разминает шею, прикрывая глаза. Ногтями скребет по его колену.

Ей нравится целоваться, и она уверяет его, что если он позволит себе поцеловать ее, скажем, в шею – ничего страшного не произойдет. Она жалуется, надувая губы, что последнее время в душе поддувает, явно намекая на то, что была бы не прочь пойти туда вместе. И беспардонно по утрам залезает в его кровать, жадно целуя, стоит ему только проснуться.

Он думает, что может контролировать себя постоянно. Но Изабель так не считает. Лишь линию губ кривит в улыбке. Мужчина он, мужчина. А они все слабые. Неспособные вечно себя контролировать, держать в руках. Она не говорит, что никто не узнает. Не пытается убедить его. Она ему сознание затуманивает, всего лишь заходя чуть дальше привычного. Изабель знает, что ее брату думать противопоказано. Что он аналитик до мозга костей. И если у него будет возможность проанализировать – все пропало.

Когда на них не остается никакой одежды и границы на некоторое время стираются, не остается ничего, кроме периодических стонов, жадных поцелуев и ритмичных движений.

Алек говорит себе, что это не инцест, пока все не повторится еще раз.

Он уверен, что больше никогда себе не позволит. Что на этом все и закончится. Больше – ни разу. Изабель – его младшая сестра. Не трахать он ее должен, а защищать. От таких вот придурков, которые не умеют член в штанах держать. Похоже, теперь он сам в их числе.

Изабель говорит об очередных своих похождениях. А Алек начинает закипать. Старается держать лицо, а внутри чуть ли не взорваться готов. Он говорит, что все эти ее связи ни к чему хорошему не приведут. И впервые в жизни что-то ей запрещает. Запрещает спать со всеми, с кем ей только вздумается. Приводит кучу доводов. Якобы с позиции старшего брата. Звучит, наверное, так, будто она шлюха какая-то. Но Изабель с тех пор больше не говорит ни об одном своем любовнике.

Лишь тихо произносит, что нашла все, что ей нужно, затаскивая его с собой в душ и подставляя шею для поцелуев.

Алек говорит себе, что это не инцест, пока он может воспринимать ее как свою сестру.

Изабель ногти пилит, сидя на его кровати в одной футболке. В его футболке. Она пытается что-то готовить и в который раз ее стряпня летит в помойку. Она называет Джейса своим братом, а сама подмигивает Алеку. Ей нравится, когда он злится. Потому что у него есть эмоции, как бы он это ни отрицал. Она правит его отчеты, но всегда делает это незаметно, когда он уже спит.

Она не начинает одеваться иначе. И как бы случайно подмечает, что регулярный секс поможет воспринимать ее внешний вид иначе. В его исполнении все чаще звучит некое собственничество. И проявляется оно в мелочах. Но это вызывает у Изабель самодовольную улыбку. Простое «моя сестра» начинает звучать совершенно иначе с ударением на слово «моя». Ей приятно слышать едва меняющиеся нотки в его голосе в такие моменты. Другие не замечают. Только одна она. И от того ей крайне приятно. А как сделать приятно ему, она знает прекрасно.

Алек говорит себе, что это не инцест.

Потому что слово странное. Противное даже. У этого есть другое название. Другое – он его еще не придумал. Да и анализировать все это он не намерен.

========== 2 ==========

Изабель терпеть не может тренироваться вместе с ним. Потому что Алек будто бы наперед знает каждое ее движение, каждую уловку и попытку обдурить, переиграть, оставить в проигрыше. Она ступает на маты и хитро улыбается. Эдакая полусмешка, прочти дразнящая. А он в ответ хмурит брови и совершенно не смягчается во взгляде. Напряженный. И сосредоточенный. Ее это только веселит. Раззадоривает.

– Зал не место для каблуков, – произносит он быстрее, чем ей удается дойти до середины зала. – Либо снимай, либо…

Закончить она ему не дает. Выдает практически с издевкой:

– Уходить? Я думаю, ты догадываешься, какой вариант я выберу.

Алек одаривает ее этим своим фирменным взглядом, говорящим, что ее подобные выпады сидят в печенках. Брови вскидывает, и уголок губ слегка дергается. И все же Изабель снимает туфли, а не разворачивается и не уходит. Просто скидывает их чуть в стороне и возвращается на маты, на скользкую поверхность в одних капроновых носках. Она бы ушла. Но это значит признать свое возможное поражение. Для нее это не просто тренировка.

Нужно все же было влезть в кроссовки, которые специально для таких случаев лежат под кроватью. Можно и сейчас за ними сходить, но она не идет. Из принципа. Брат не говорит ни слова по поводу того, что отсутствие обуви добавит ей не меньше проблем. Замечает, но не произносит ни слова.

Он кидает ей одну из тренировочных палок, которую она ловит чисто инстинктивно. И тут же широко улыбается, глаза блестят.

– Ну давай, иди сюда, – дразнится Изабель, крепко сжимая в руках свое оружие.

Тренировки с Джейсом выглядят совершенно иначе.

Тот всегда любит покрасоваться. И совершенно не брезгует грязными приемчиками. Уложить Джейса на лопатки задача не из простых, но порой он так сильно распушает хвост, так глубоко с головой погружается в собственную самоуверенность, что остается лишь вовремя ударить по колену. Изабель любит тренировки с Джейсом. Они больше похожи на азартную игру. Кто кого – и в крови шарашит адреналин, и в мыслях только одно: «Опрокинуть его на спину, оставив пару синяков».

Это даже не тренировки. Дружеский спарринг, задача которого выявить, кто же из них двоих на сегодняшний день лучше. Правда, порой Джейс ее жалеет. Такие моменты у него на лбу написаны. В такие моменты Изабель подставляет ему подножку и шипит, чтобы не смел так делать. Потому что она вполне может постоять за себя. Потому что тот факт, что она младше его, или то, что она женщина, не делает ее хуже. Уж точнее не делает ее слабее.

С Алеком все иначе. Он играет по правилам. Он всегда соблюдает чертовы правила. И тренировка для него не похожа на увлекательную игру. Максимально сосредоточен и собран. Возможно, потому ей еще больше нравится его дразнить.

Он выбивает из ее рук палку спустя минут пять и не позволяет поднять.

– Это же смешно, Алек, – произносит Изабель, делая шаг в сторону упавшего оружия.

– Посмеешься потом, – парирует Алек и преграждает ей путь.

Изабель оказывается прижатой спиной к матам. Один раз, другой, третий. И чем чаще это происходит, тем сильнее она распаляется. Из-за капроновых носков на матах скользко. Неудобно, но она не собирается просто так сдаваться. Эмоции так и прут, дело принципа – хоть раз за эту тренировку одержать победу над старшим братом. Они же вместе тренировались, в конце концов. Не может же он быть намного лучше нее.

Она недовольно пыхтит, и в очередной раз летит на пол. Практически читает во взгляде брата, что ее носки добавляют ей неуклюжести. Всего одно из нечестных движений – которые так терпеть не может Алек, которые она себе практически всегда позволяет, – простая подножка, и он летит на пол вместе с ней. Только не спиной, поэтому успевает отреагировать. Упирается руками в маты, уже готов встать, но Изабель притягивает его к себе и как-то слишком развязно целует.

Отстраняется Алек почти сразу же и говорит:

– Ты отвлекаешься.

Поднимает ее на ноги и говорит:

– Снова смешиваешь эмоции с работой.

Изабель давит смешок и пальцем стирает след помады с его губ. И снова в руках палка, снова атакующий выпад в ее сторону.

Все эти тренировки с Алеком она терпеть не может. Потому что есть чертовски большая разница между тем, чтобы тренироваться со своим другом, со своим любовником и со своим старшим братом. Она может с уверенностью сказать, что он занимает все три позиции, но только не в данном помещении.

Когда дело касается их работы, Алек ее не жалеет. Потому что если будет жалеть он, то ей же будет только хуже. Ей же будет лучше, если жалость испарится из набора эмоций как таковая.

Она не раз видела тренировки Клэри и Джейса. И почти каждая из них заканчивалась примерно одинаково: один так или иначе прижимает другого к мату, а тренировка превращается в какую-то часть свидания с поцелуями и слишком нетренировочными касаниями. А еще ее собственными фразами с другого конца зала: «Вы здесь все-таки не одни. И да, Джейс, на этот случай у тебя есть своя комната!»

Ничего подобного с ними.

Потому что у Алека словно щелкает переключатель на режим старшего брата. Он всегда загоняет ее до седьмого пота. До такого состояния, что она вся мокрая, от распущенных длинных волос непереносимо жарко, и в боку начинает покалывать. Так, что ей дышать трудно, а встать на ноги все сложнее и сложнее.

– Я тебя ненавижу, – хрипит Изабель, уперевшись ладонями в собственные колени и пытаясь восстановить дыхание.

– Ничего, я это переживу, – и теперь уже усмехается он.

Она поднимает голову и вымученно, устало смотрит на него. Пожалуй, старается сделать взгляд еще более уставшим, чем есть на самом деле. Тяжело дышит, тыльной стороной ладони вытирает пот со лба.

– Дай воды, – получается почти приказ. – Я больше не могу.

Алек чуть прищуривает глаза, наклоняет голову набок. И получается у него это почти презрительно. Так, как он довольно часто раньше смотрел на Клэри или на Саймона. Так, что за один этот его взгляд она готова снова взять в руки палку и попытаться накостылять ему.

– Демонам скажешь то же самое? – произносит он жестко. – Как думаешь, сколько из них тебя пощадит?

И Изабель снова берет в руки оружие, резко делая выпад в сторону брата. Единственное, что звучит в ответ, так это ее хриплое, почти ожесточенное:

– Дождешься у меня. Получишь такой же ответ во время секса.

Не вовремя – для Алека так точно не вовремя – сказанная фраза, всего мгновения сбивчивой внимательности, и ей удается опрокинуть брата на спину. Впервые за этот день. Изабель самодовольно улыбается и кидает палку на пол, ясно давая понять, что на сегодня они закончили.

========== 3 ==========

Они не виделись последние шесть лет. Плюс-минус. Сколько точно – Алек уже и не помнит. Иногда ему начинает казаться, что он совершенно не помнит, как выглядит его сестра. Как выглядела. Потому что нет никаких сомнений, что сейчас она выглядит все же иначе. Пускай ненамного… Да нет же, черт возьми. Намного. Потому что прошло столько времени.

Алек думает, что не узнает ее сразу, если встретит.

Зато он регулярно видит ее мужа. Саймона. Которого не переносил, когда только встретил. Которого все еще недолюбливает почему-то. Все же дело, наверное, в том, что Саймон ее муж. Вот и все. Не в нем самом даже дело. Был бы на его месте кто-то другой, Алеку бы и этот другой не нравился.

Только не после всей той истории, что была между ними.

Все оборвалось в одно мгновение. Пожалуй, даже слишком внезапно. Изабель тогда нервно мерила шагами комнату, когда он ее нашел. И улыбалась как-то то ли натянуто, то ли через силу. Ничего толком не сказала. И ему ничего не давала сказать. Только положила руку ему на шею, касаясь большим пальцем линии скул, и как-то сдавленно проговорила:

– Надо было раньше остановиться. Ты прости меня, Алек. Я заигралась.

Она ему и ответить не дала тогда. Оставила след красной помады на щеке и куда-то чуть ли не бегом удалилась. А ровно на следующий день все ее вещи исчезли из Института. Он все еще не понимает, как мог не проснуться тогда, как мог банально не услышать. И вряд ли когда-то узнает, что она все же задержалась на несколько минут в дверном проеме его комнаты. Не могла пройти мимо, не попрощавшись. Без слов. Без объятий или поцелуев. Одними глазами. Лишь окинув комнату взглядом и посмотрев на его спящую фигуру.

Краткие разговоры по существу. Без изливания души, как раньше очень любила. И даже на свадьбу не позвала. Хотя, на свадьбу она не позвала никого. Родители тоже узнали задним числом. Саймон до сих пор говорит, что ей хотелось сделать все очень личным, запоминающимся. Когда же у них родился сын, Алек был откровенно завален работой. А может, просто придумал себе эту отговорку и до сих пор в нее верит.

За все это время он ни разу не был в Идрисе. За все это время Изабель ни разу ни приехала в Институт.

И кажется, что теперь уже он избегает ее. Потому что просто не знает, как себя вести при встрече. Потому что то, что между ними было, оставило свой странный отпечаток. Будто след ее помады, который крайне трудно оттереть сразу. Въедающийся, стойкий. Но все же временный. Временный, потому что вечного нет абсолютно ничего. Все имеет конец.

И их как бы оно ни называлось тоже.

Она бегает от него. Вот уже несколько лет она бегает от него. Или от самой себя. От всего, что было. Придумывая оправдания и извинения. Только кому это вообще нужно? Почему нельзя остановить всю эту беготню?

Даже смешно. Саймон довольно часто привозит сына в Институт. Взваливая дополнительную ответственность по имени Стивен на его и без того загруженного работой дядю. Алек лишь горько усмехается, думая о том, что племянника видит в разы чаще, чем сестру. Но менять это кажется уже бесполезным. Да и проводить время с мальчиком ему нравится. Чем-то напоминает те времена, когда Макс был жив. Потому что Алеку кажется, что ему снова лет семнадцать, что он обязательно где-то не уследит и у того на коленках будут синяки. Не умеет он с детьми. Не умеет. Слишком сильно за них переживает, в разы преувеличивая ответственность.

И в этот раз все так же.

Саймон протягивает ему целую сумку с игрушками и прочей дребеденью и нравоучительно повторяет:

– Он будет прыгать, и бегать, и переворачивать все на уши. Но это нормально. Скорую можно не вызывать, если он стукнется и поставит пару ссадин.

Алек закатывает глаза. Старые привычки Примитивного все же выдают Саймона. Он больше не указывает на них. Не дает понять, что все это сидит в печенках. Он привык со всем этим жить. И что самое главное – привык к мысли, что Саймон теперь муж Изабель. Что она, наверное, счастлива с ним. Хотя иногда сказать остроту в сторону бывшего Примитивного крайне хочется. Но эти остроты он всегда оставляет для Клэри. Да и в ее сторону они получаются уже не такими резкими и обидными. Скорее – дружескими подколами.

Как только Саймон проходит через портал, ведущий в Идрис, Стивен заявляет, что все лежащие в сумке игрушки – хлам. Что они глупые и для детей. Алек невольно улыбается. Слышать нечто подобное от пятилетнего мальчика странно. Не просто странно – ужасно смешно. И тогда он отставляет сумку на лавке, находящейся недалеко от портала, присаживается на корточки, чтобы не смотреть на племянника сверху вниз и говорит:

– Ладно. Что тогда будем делать?

И Стивен так заговорщически оглядывается и шепотом отвечает, как будто это тайна какая-то:

– Можно я посмотрю за тренировками?

– Можно, – соглашается Алек. И тут же делает оговорку: – Но только в стороне. И так, чтобы никуда резко не исчезал, как только я отведу от тебя взгляд. Договорились?

Он подставляет ладонь, и Стивен сильно – соизмеримо своим силам – ударяет по ней своей пятерней. Алек треплет того по волосам и поднимается на ноги. Проводить время с племянником всегда непросто. Тут даже вся собранность нефилима не помогает. Концентрация будет повыше, чем во время самых опасных рейдов. Но если постараться отбросить всю эту часть с ужасной ответственностью – всего лишь постараться, потому что никуда она не денется, – то все эти проделки и по-детски наивные фразы вызывают невольную улыбку.

Раскрашивают серые будни.

Хоть как-то сменяют однообразную картинку управления Институтом и его порядками.

Когда в подобные дни приезжают еще и мама с отцом, то напряженность всего процесса возрастает в разы. Зато Мариза одобрительно кивает. И не упускает возможности заметить, что ему бы следовало относиться ответственнее к воспитанию племянника. Потому что и от него тоже зависит многое. Потому что воспитать достойного Сумеречного Охотника – задача, что лежит не только на плечах Изабель. Роберт же как бы вскользь бросает, что род продолжается, хотя фамилия и угасает.

Потому что Алек – последний представитель фамилии. Последний мужчина.

Дальше ветка не пойдет.

Намекает на то, что у Алека никогда не будет жены. Даже не жены. Родных детей. И явно чуть ли не на горло себе наступает, если вдруг встречает Магнуса. Говорит, что пытается понимать все. Пытается принимать. По взгляду видно – дается отцу это с большим трудом.

Алек привык. Привык стараться не обращать внимание на мелкие нападки в его сторону. Он все еще помнит ту давно произнесенную Ириной Картрайт фразу:

«Как же все-таки жаль, что твои голубые глаза никто не унаследует».

Сотни ножей в спину, оставивших каждый свой след. Они давно не кровоточат. Не ноют даже. Они остаются шрамами. Уродливыми и противным, постоянно напоминающими ему, кто он такой и что он сделал в своей жизни.

Под конец дня, проведенного с племянником, Алек всегда выжат. Измотан настолько, что хочется только одного – завалиться спать. Эдакое нервное напряжение, которое заканчивается желанием быстрее уснуть. И вся документация на этот день задвигается в дальний ящик. Потому что за Стивеном приходится следить постоянно. Отнюдь не потому, что он склонен влипать в неприятности. Просто потому, что иначе Алек не может. Просто не умеет. Та же проблема когда-то была с Максом: он слишком боялся, что младший брат поранится. И как бы он ни старался не думать о Максе, не проводить параллели, у него ничего не получается. Правда, по характеру Стивен напоминает ему самого себя. Чем-то таким незримым. Необъяснимым. Непонятным. Просто есть такое чувство, что они похожи. Как-никак это сын его сестры. Конечно же, они чем-то да похожи.

Саймона нет в восемь вечера. Не появляется он и в девять. Стивен уже начинает потирать глаза, хотя и не признается на словах, что хочет спать. А Алек отправляет пять или шесть сообщений на телефон сестры, в которых покрывает ее мужа трехэтажным матом за безответственность. Изабель не отвечает ничего. И после последнего не отвеченного сообщения Алек приходит к выводу, что придется Стивену заночевать в Институте.

Он уже начинает судорожно соображать, где можно положить его спать, когда кто-то стучит по дверному косяку и Стивен подрывается с места с довольным криком:

– Мама!

Первое, что Алек видит, когда поворачивает голову, это неизменную красную помаду. Не алую, а винную. И уложенные черные волосы, спадающие чуть ниже плеч. Изабель улыбается, а он задается вопросом, когда видел эту улыбку последний раз. Давно. Настолько давно, что и вспомнить не получается.

– Ты можешь быть хоть немного более ответственной?

Первые слова, которые он ей говорит при встрече. Первые слова, которые он произносит, увидев ее после почти шести лет.

– Я тоже рада видеть тебя, Алек, – отзывается Изабель, встречаясь с ним взглядом. Сын выпускает ее из объятий, и она спрашивает у него: – Этот зануда тебе еще не надоел за весь день?

Алек качает головой из стороны в сторону и усмехается. Ничего и не изменилось. Совершенно. Все точно так же, как было раньше. Он практически не может отвести от нее взгляд, пока провожает их до портала. И в какой-то момент появляется мысль проводить их до дома в Идрисе. Хотя бы под предлогом того, что нужно донести сумку. Но Алек никогда не был решительным. Эта мысль остается похороненной, так и не произнесенной вслух.

Они останавливаются у портала, и Изабель говорит:

– Стивен, прощайся. Нам уже пора.

Приходится снова сесть на корточки. И Стивен крепко обнимает его за шею. Алек уже в который раз за день невольно улыбается. И все же поднимает взгляд на Изабель, стоящую рядом. Она все такая же яркая. И дело не в одежде или помаде. Во взгляде. В улыбке. В чем-то еще.

– Я буду скучать, – сонным голосом произносит Стивен.

– Я тоже, парень. Я тоже, – отзывается Алек.

– Ну все уже, хватит с вас, – говорит Изабель и взъерошивает волосы на голове сына. – Вперед. Ты первый. Папа уже ждет. Я сразу за тобой.

Стивен делает довольное выражение лица и направляется в сторону портала. Алек выпрямляется и протягивает сестре сумку, которая так и осталась не распакованной весь день. В следующий раз он обязательно скажет Саймону, что этот бессмысленный груз не нужен. Что и без него справятся. Высказывать это Изабель почему-то и в голову не приходит.

Он говорит:

– Он молодец.

Он говорит:

– Знаешь, он сегодня нашел мой первый деревянный лук. Игрушечный, но все равно.

Он говорит:

– Я чертовски по тебе скучал.

А Изабель улыбается. Взгляд переводит куда-то себе под ноги и качает головой, трясет волосами. Копной черных, густых волос. Так, словно чертовски устала. Заглядывает ему в глаза и тихо произносит, почему-то вдруг резко понизив голос:

– А еще у него глаза совсем как у тебя. Эти неповторимые голубые глаза.

И усмешка с ее губ срывается какая-то горькая, резко контрастирующая с широкой улыбкой. Изабель целует Алека в щеку. Совсем как тогда – оставляя след красной помады на коже. Он в лице меняется. Во взгляде. Изабель смеется, направляясь в сторону портала. Оборачивается лишь у самого входа и ловит все тот же его взгляд.

У Изабель Лайтвуд есть тайна, которую она унесет с собой в могилу. И этот взгляд брата, в котором смешиваются неверие, удивление и осознание.

========== 4 ==========

Сознание немного плывет. Пускай не так сильно, но все же ощутимо.

Она вылезает из-под какого-то незнакомого мужчины. Имени даже его не знает. Ничего. Зато все еще чувствует его присутствие в себе. И следы спермы на бедрах. Протрезветь бы ей. Но Изабель нравится все это, нравится вот так грязно, без лишних фраз и условностей. Она так спасается. Так выживает. На губах у нее удовлетворенная улыбка, а за грудиной гниющая душа.

Колготки на полу валяются порванные. Она их зачем-то наматывает на пальцы, обматывает вокруг ладони. Лямки лифчика порваны, его она даже поднимать не собирается. Не потому, что лямки рваные. Потому что он лежит прямо в чьей-то блевотине. И на секунду – всего лишь на секунду – она задумывается, не ее ли это блевотина. Вряд ли. Вчера она пила. По-страшному пила. Но уж точно заметила бы, если бы блевала.

Глотку сушит, а она все ходит по коридорам чужой квартиры, периодически натыкаясь на спящие тела. Последствия попойки видны везде: разрисованные краской из баллончика стены, разлитый алкоголь, разбросанная одежда, пустые и не до конца выпитые бутылки, остатки еды. Найти бы воды, хотя бы из-под крана выпить. Но Изабель ищет свою одежду.

Обнаженная, так пошло выглядящая с размазанным макияжем, въевшейся в щеку помадой и давно потерявшей нормальный вид подводкой. Некогда великолепная укладка растрепана. Лишь на ногтях идеальный маникюр, а на запястьях – тяжелые браслеты.

Свои до неприличия короткие шорты она вытаскивает из-под головы у какой-то блондинки. И с непонятным удовлетворением отмечает, что девушка выглядит намного хуже нее. Возможно, у нее вообще передозировка. Но кто сейчас разберет?

Вчера она смотрелась круто в этих шортах, под которыми находились черные колготки в крупную сетку. Сегодня же колготки намотаны на руку. Изабель вытирает бедра от чужой спермы первой попавшейся футболкой. Хозяин потом не обрадуется. Проще будет выкинуть, но ей все равно. Она влезает в шорты прямо так, похоронив надежду найти трусики. Потому что они могут быть где угодно – от бутылки с ромом до мусорки. Ей и зеркало не нужно, чтобы понять, что шорты обнажают часть ягодиц. Не сильно, но слишком пошло. Чересчур.

Ее майка валяется в ванной, в которой спят двое парней. Этой майкой вчера затыкали слив, чтобы набрать воду. Изабель поднимает ее и оценивает взглядом. Грязная. Настолько, что аж тошно. Майка похожа на ее внутреннее состояние.

Она возвращается в спальню, на кровати все еще дрыхнет ее любовник. Один из. Изабель уверена, что за ночь сменила нескольких партнеров. И партнерш. Она мало что помнит. Но ласкающих ее троих парней и девушку, устроившуюся у нее между ног и приятно посасывающую плоть, она помнит хорошо. По телу до сих пор пробегает приятная дрожь от воспоминаний. Удачная попойка. Иначе не назвать.

Беспардонно и совершенно не стесняясь, она распахивает дверцы гардероба. И на губах тут же загорается довольная улыбка. Ей несказанно повезло. Потому что комната, как и вероятно вся квартира, принадлежит девушке. Конечно, со вкусом у той проблемы, но сейчас это не волнует. Как и целый список вещей. Изабель вытягивает свободную серую футболку и натягивает на себя. Великовата. Почти разочарованно думает, что кожаный пояс, собирающий на талии ткань, мог бы исправить ситуацию, но он лежит у нее дома.

Не до изысков.

Дойти бы до Института.

Пальцами она взбивает волосы, пытается создать небрежный объем. И потом скидывает с руки собственные колготки. От них толку никакого. Почти у самого выхода из квартиры замечает наполовину полную бутылку белого вина и не может себе отказать – забирает ее с собой. Потому что в горле дико сушит. А еще горло болит. И что-то ей подсказывает, что причина не в простуде. Пьяная она до сих пор. Пьяная и хорошенько оттраханная. О чем кричит развязная походка.

Домой она возвращается часов в шесть утра. Пошатывается, периодически делая глотки из бутылки. Ей дерьмово. Нет, не так. Ей откровенно хуево. Настолько, что все произошедшее не заполняет ее.

Практически доходит до собственной комнаты по пустынным коридорам. Ведь все еще спят. Никем не замеченная. Разбитая и думающая только о ледяном душе. Только об этом, пока ее взгляд не натыкается на старшего брата.

Изабель давит пьяный смешок. Разумеется, Алек уже встал. Не мог не встать. Он только закрыл дверь в свою комнату, сделал не больше трех шагов и наткнулся на пьяную сестру. Вся ее фигура кричит о прошедшей буйной ночи.

Она смотрит ему четко в глаза, не отводит взгляд специально. А что-то внутри кричит, орет, беснуется. И ломается.

Потому что она хочет, чтобы он наорал на нее. Сказал, что она выглядит, как последняя шалава. Как дешевая проститутка, которую ебали пятеро. Как наркоманка, отсасывающая за дозу. Чтобы больно сдавил ее запястья. Так, чтобы у нее слезы из глаз брызнули. И силой завел в комнату. Повторял, что закроет ее на неделю за произошедшее.

А потом закрыл. Закрыл в своей комнате. Не в ее. В его.

Пришел на одну из этих диких вечеринок и стащил ее с барной стойки, на которых она так часто танцует по пьяни. Набил морду ее очередному хахолю и вытащил ее из бара за руку.

Больно сжимал скулы и кричал прямо ей в лицо, брызжа слюной. Орал, что ненавидит ее. Что она позорит не только себя, но и всю семью. Что ему хочется ударить ее до синяков. Что его трясет от одной мысли, что до нее дотрагивались другие мужчины.

Что он не мог спать. Что он убьет каждого, кто прикасался к ней этой ночью.