Текст книги "Месть. Никогда не прощу (СИ)"

Автор книги: Софи Вирго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава 26

Глава 26

Марк

Наконец-то это произойдет. Все, купился, согласился. Боялся долго упираться будет, но нет, Тимоха, как и все любит бабки, и терять он их не хочет. Заплачу ему эти копейки и пусть с Довлатовым дела мутит, в долю вступает, раз тот ему так приглянулся, а я заберу все себе.

На столе уже лежит подготовленный договор. Я откидываюсь в кресле, пальцы барабанят по подлокотнику. В груди приятное предвкушение.

Дверь открывается без стука. Тимофей заходит, но не один. Рядом с незнакомый мужчина в строгом костюме, с папкой под мышкой.

Меня это напрягает.

– Ты чего привел постороннего? – голос звучит резче, чем хотелось бы. Я нарочно не встаю, оставляя их стоять перед столом, демонстрируя, кто здесь главный.

В воздухе витает запах дорогого дерева от мебели и едва уловимый аромат свежего кофе, но сейчас я не могу насладиться этим, каждый нерв в теле напряжен.

Тимофей пожимает плечами, но в его глазах не привычная покладистость, а что-то новое. Осторожность? Или... Расчетливость? Его пальцы слегка постукивают по обложке папки, которую он держит, будто отбивая какой-то невидимый ритм.

– С долей все же расстаюсь. Хочу, чтобы все было по закону. Так спокойнее.

– Ты мне не доверяешь? Юриста притащил? – делаю акцент на последнем, будто это он сделал что-то неправильное, а не я.

Внутри все сжимается. Этот юрист, его спокойный, оценивающий взгляд... Что-то здесь не так. Но я не могу показать свою нервозность. Мне точно не нужно, чтобы кто-то читал этот договор.

– Доверяю. Но документы, они на то и документы. А я в законе ноль, сам знаешь, – тяжело вздыхаю, разыгрывая недовольство, хотя внутри нарастает паника.

Какого черта он творит. Мне здесь юристы не нужны, но, если начну выгонять, Тимоха точно что-то заподозрит и не подпишет. Не могу так рисковать. Надо действовать от обратного.

– Ладно, давайте быстрее.

Тимофей кивает юристу, тот садится рядом с ним, поправляя галстук. Его движения точные, выверенные видно, что он не первый раз участвует в подобных сделках. В кабинете становится тихо, только тикают часы на стене, отсчитывая секунды.

Но в момент, когда этот лишний индивид берется за бумаги, дверь распахивается. Секретарша, бледная, с огромными глазами, начинает причитать.

– Марк Викторович, там… женщина. Устроила скандал, требует вас. Говорит, что выйдете, или она сама войдет.

– Какая еще женщина? – неужели Ира? Нет, не может быть... Она же знает, как сегодня важен этот момент. Ей незачем устраивать истерики, да еще и публичные.

– Не знаю… Какая-то рыжая. Кричит, что вы… – секретарша запинается, бросает взгляд на Тимофея, – что вы ее обманули.

– Черт… – встаю, иду к выходу. Надо разобраться с происходящим. – Подпиши, пока я разбираюсь.

Выхожу в приемную. Охранник уже тут, и сообщает, что девица ушла, а в приемной никто не брал трубку. Что за цирк, что за бардак? Всех уволю к чертовой матери. Достал этот балаган.

Но да ладно, это позже, сейчас сразу возвращаюсь в кабинет, благо отойти далеко не успел. Дверь закрывается за мной с мягким щелчком. Надеюсь больше нас никто не побеспокоит. И только я опускаюсь в кресло, как Тимофей протягивает мне экземпляр договора.

– Зачем тогда юрист, если он даже читать его не стал? – спрашиваю, ставя свою подпись и отдаю ему его экземпляр. Если бы не чертова конспирация, что мне тоже не очень приятна сделка, сразу бы подал ему подписанные документы.

Тимофей смотрит на меня, и я немного давлюсь усмешкой, потому что его взгляд слишком красноречив, слишком триумфален, словно не я, а он оказался в дамках.

– Вот за этим, – он делает едва заметный жест юристу. Тот встает, поправляет галстук.

– Согласно подписанному договору, вы более не имеете отношения к компании. Прошу покинуть офис в течение двух часов. Предварительно необходимо пройти проверку в службе охраны. Это стандартная процедура при увольнении руководящего состава.

Я застываю. Что этот опупок только что сказал?

– Что? – вскакиваю так резко, что кресло с грохотом откатывается назад.

– Флешки, документы, любые носители информации, – юрист говорит ровно, будто диктует инструкцию и не обращает внимания на мой крик. – Это необходимо для исключения утечки коммерческой тайны. Все необходимо изъять и проверить. Не волнуйтесь, личные данные никто стирать не будет.

– Ты что, охренел, Тимофей?! Это мой офис! Моя компания!

– Была, – Тимофей не моргает, лишь ровно поправляет меня. – Пока ты не подарил мне свои акции.

– Ты продал мне их, – с нажимом говорю, не в силах сдержать панику, и хватаю договор, пробегаюсь по страницам и вижу, что это не тот договор. Я действительно все ему подарил. Твою ж на лево через первомай.

– Как ты мог так поступить?! – голос срывается. В висках стучит, ладони сами сжимаются в кулаки. – Мы же друзья!

– Друзья? – Тимофей наконец поднимается, его тень падает на стол между нами. – Тогда задай этот вопрос самому себе. Потому что это не я хотел тебя кинуть, а ты меня. Это я должен быть возмущен, а не ты.

– Откуда ты... – начинаю я, но тут же понимаю.

Альбина. Кроме нее некому. Только ее я посвящал в свои планы, но я не думал, что она такая тварь.

– Это не имеет значения, – Тимофей отрезает.

– Тварь! – вырывается у меня. Гнев раскаленной волной накатывает изнутри. – Жена называется! Двуличная сука, я ей...

Удар приходит неожиданно.

Тимофей бьет резко, точно, со всей силой. Кулак врезается в челюсть с таким хрустом, что в ушах звенит. Я отлетаю к стене, спина больно ударяется о шкаф. Во рту привкус крови.

– Вообще охренел? – ору не своим голосом.

– Нельзя предавать семью и друзей, – Тимофей говорит тихо, но каждое слово будто вбивают гвоздь. – Ради какой-то потаскухи. Два часа Марк, и чтобы духу твоего гнилого здесь не было.

Он разворачивается, берет со стола папку. Юрист молча открывает дверь.

Я остаюсь один. С разбитой губой, с кровью на рубашке. С пустым столом, где минуту назад лежала моя компания.

И с мыслью, которая бьется в голове, как пойманная птица: ну сука же ты, Альбина, ты у меня поплатишься за это.

Глава 27

Глава 27

Альбина

Черный внедорожник резко тормозит у подъезда. Я не звоню, не предупреждаю, просто достаю ключ, да, у меня есть ключ, Марк так любил оставлять их в карманах, и поднимаюсь на лифте.

Когда открываю дверь, изнутри доносится грохот, звон бьющегося стекла, сдавленные рыдания. Я вхожу без стука.

Гостиная в хаосе. Разбитая ваза на паркете, подушки с дивана сброшены на пол, телефон лежит экраном вниз. Ира мечется от окна к шкафу, сжимая в руках дорогой хрустальный бокал, видимо, следующий кандидат на разбивание. Она не замечает меня сразу, слишком поглощена собственной яростью.

– Как они посмели?! – ее голос хриплый, срывающийся, будто рвущаяся ткань. Губы искривлены в безобразной гримасе, а в глазах та самая ярость, что заставляет людей терять человеческий облик. – Я им столько денег оставила за абонемент, а они... Они!

Она резко оборачивается и замирает, увидев меня.

– Ты... – Ира задыхается, грудь резко поднимается под тонкой шелковой блузкой. – Ты как здесь оказалась?

Я медленно подхожу ближе к ней, упиваясь ее растерянностью. Во рту сладкий привкус победы, а в груди странное, почти болезненное возбуждение. Наконец-то я вижу ее не самодовольной стервой, а загнанной в угол тварью.

– Проходила мимо. Услышала крики, подумала, кто-то умирает. Но это просто твое эго, да?

Она сжимает бокал так, что пальцы белеют, а вены на тыльной стороне ладони проступают синими нитями.

– Ты не понимаешь... – Ира делает шаг ко мне, голос дрожит, но не от страха, а от бессильной злости. – Эти ублюдки в "Velvet" выставили меня как последнюю нищенку! Вернули деньги за абонемент и сказали, что передадут по всем клубам, чтобы мне отказывали! За что?! За то, что я потребовала нормального сервиса?!

Я опускаюсь на диван, отряхиваю невидимую пыль с колен и наблюдаю за ее истерикой, как зритель в театре: отстраненно, с легким презрением.

– Ну, если называть "нормальным поведением клиента" унижение сотрудников, то да, очень нехорошие люди, не дают беспределу процветать.

– Она должна была принести мне "Глосс"! – Ира бросает бокал в стену, даже не услышав, что я сказала, она на своей волне. Хрусталь разлетается на осколки, один из них отскакивает и царапает паркет. – А принесла какую-то дешевку!

– И за это стоило орать и бить ее? – приподнимаю бровь, чувствуя, как уголки губ сами собой поднимаются. – Хотя... Да, вполне в твоем стиле.

Она замирает, ее взгляде появляется не злость, а холодное, медленное понимание. Губы слегка приоткрыты, дыхание стало чаще, она наконец начала складывать пазл, закрутились шестеренки.

– Тебя ведь там не было… или ты..? – голос Иры звучит неестественно высоко, будто пережат в горле. Ее пальцы судорожно сжимают край мраморной консоли, ногти оставляют царапины на полированной поверхности. В глазах смесь неверия и зарождающегося ужаса, как у человека, внезапно осознавшего, что он не охотник, а добыча.

Я улыбаюсь. Это не та улыбка, что бывает у людей от счастья, это оскал, демонстрация клыков. В груди разливается странное тепло, не радость, но удовлетворение хищницы, наконец загнавшей жертву в угол

– Ну конечно, я. Ты же не думала, что твои выходки будут всегда без последствий?

Ира качает головой, губы дрожат. В ее глазах мелькает что-то новое, не страх, нет, но первая трещина в той маске всесилия, что она носила все эти годы. Ее пальцы бессознательно теребят подол шелковой блузки, мнут дорогую ткань, купленную, вероятно, на деньги моего мужа. За ее спиной через панорамные окна виден ночной город, миллионы огней, которые теперь для нее просто декорация к краху.

– Зачем?.. – она произносит это почти беззвучно, и в этом одном слове вся ее растерянность. Как будто ее мир, выстроенный на лжи и наглости, вдруг дал трещину.

– О, серьезно? – я притворно развожу руками от удивления. – Ты спала с моим мужем, навязала ему ребенка, строила из себя королеву, а теперь спрашиваешь, зачем?

Она резко бледнеет. Похоже до последнего не верила, в то что такое возможно. Ее рука тянется к горлу, будто ей не хватает воздуха, а глаза бегают по комнате, ища спасения в привычной роскоши, которая вдруг перестала быть ее защитой.

– Ты... Ты все знаешь? – Голос срывается, в нем слышится что-то детское, беспомощное.

– Я что, на том портрете мужа не узнала по-твоему? – встаю, подхожу ближе.

Каблуки глухо стучат по паркету, будто отсчитывая секунды до ее краха. С каждым шагом она инстинктивно отступает, пока ее плечи не упираются в холодное стекло окна. – И знаешь что? Мне плевать на твои истерики. Но вот что важно: у тебя есть сутки, чтобы собрать вещи и убраться из этой квартиры.

Ира застывает, будто ее ударили. Ее руки бессильно опускаются вдоль тела, а глаза расширяются. Она выглядит как ребенок, впервые столкнувшийся с несправедливостью. По ее щеке скатывается единственная слеза, оставляя черный след от туши.

– Что? Это моя квартира, – она пытается возмущаться, но в голосе уже нет прежней уверенности, только слабая попытка сохранить лицо. Ее пальцы судорожно сжимают складки платья, будто ища в них опору.

– С завтрашнего дня я собственница этой квартиры. И я против, чтобы в моем доме жили потаскушки, – Я произношу это спокойно, наслаждаясь тем, как с каждым моим словом ее лицо искажается все больше.

– Ты... – Ира внезапно взрывается. В ее глазах появляется безумная ярость. Она делает резкий шаг вперед, но я не отступаю. – Тварь! Мелочная, жалкая гадина! Ты думаешь, что-то изменится?! Марк все равно уйдет от тебя!

Я поворачиваюсь к двери, не удостаивая ответом. Пусть думает, что хочет. В агонии она даже не поняла, что у Марка уже нет миллионов, он нищий, а нищеброд ей не нужен. Первая от него сбежит.

– Альбина! – она хватает вазу с тумбы, швыряет ее мне вслед, но промахивается, и я смотрю на фарфоровое крошево в метре от меня. – Я тебя уничтожу! Слышишь?! Ты пожалеешь!

Я выхожу в коридор. За спиной новый грохот, крики, проклятия. Дверь захлопывается, но ее голос все еще слышен, пускай и не внятно.

Я улыбаюсь, убирая за ухо выпавшую прядь волос. Сердце бьется ровно, дыхание спокойное. Я ловлю себя на мысли, что впервые за долгие месяцы чувствую себя живой. Не жертвой, не обманутой женой, а победительницей.

– Нет, Ира. Это ты пожалеешь. И это только начало, – обещаю сама себе, готовя последний аккорд этой пьесы.

Глава 28

Глава 28

Альбина

Дом встречает мня непривычным хаосом. Да, я, конечно, ожидала, что он будет лютовать, но не до такой же степени, что разгромит все к чертовой матери. Нет, вокруг ничего не разбито, но такого кавардака не было со времен переезда.

Марк мечется между гостиной и кабинетом, его шаги гулко отдаются по паркету, а на полу разбросаны бумаги: договоры, выписки, судебные уведомления. Он держит в руках папку с документами, лихорадочно перебирает страницы, будто надеется найти там хоть одну лазейку, чтобы все переиграть, но лазеек нет. Я не оставила ему ни одной.

Его рубашка мятая, волосы всклокочены, а на лбу блестит испарина. Когда он поднимает голову и видит меня, его лицо искажается не злостью, не яростью, а чем-то более жалким: недоумением, смешанным с животным страхом.

– Ну что, счастлива, тварь? – спрашивает Марк. Его голос хриплый, сдавленный, будто он только что бежал марафон.

Я медленно прохожу в гущу этого хаоса, но во мне нет опасения.

– Да, – отвечаю просто, чем злю его еще сильнее. – Очень даже да. Видеть, как ты проиграл, доставляет мне огромное удовольствие.

Он застывает, сжимая папку так, что костяшки пальцев белеют. Мне даже кажется он готов со жмать плотную обложку, как бумажную салфетку, и все же ему не хватает сил.

– Ты… Ты совсем страх потеряла, – он произносит это не как угрозу, а как констатацию факта. – Ты думаешь, я позволю тебе развестись со мной, оставив меня ни с чем? Нет. Это ты останешься с голой жопой! – он кричит каждое слово, брызжет слюной, а мне плевать.

Я прохожу мимо него на кухню, наливаю себе стакан воды. Ледяная, она обжигает горло, но мне это даже приятно.

– Ты уже остался ни с чем, Марк. Ты просто пока не осознал этого. Какие там стадии в психологии выделяют: отрицание, гнев, торг, еще что-то, – говорю загибая пальцы, что выводит его из себя еще больше. – У тебя не осталось ничего, даже одной акции. Ты ничего не сможешь.

– Акции я себе верну! – он бросает папку на стол, бумаги рассыпаются веером передо мной, но выглядят они как усмешка для него. – Ты думаешь, этот договор что-то значит? У меня есть связи, я засужу всю вашу компанию за подлог с документами!

Я ставлю стакан на стол, слегка наклоняю голову.

– Если тебе удобно будет возвращать акции из тюрьмы, отбывая срок за финансовые махинации, – говорю спокойно, ощущая, как холодный привкус победы растекается под языком, – то удачи, конечно. Ну и заодно будет интересно в суде услышать, что это ты хотел меня и Тима кинуть, а мы просто сыграли на опережение.

Воздух на кухне, еще минуту назад пропитанный ароматом недопитого кофе, теперь словно застыл между нами, тяжелый и наэлектризованный. Ледяные капли конденсата стекают по стакану.

Его дыхание резко учащается, превращаясь в хриплые, прерывистые вздохи, будто он бежит последний круг перед падением. Лицо сначала бледнеет, потом наливается кровью, багровея до самых кончиков ушей.

Он выглядит так, будто вот-вот взорвется. В глазах дикая смесь неверия и животного страха, которую я так мечтала увидеть все недели.

– Что? – вырывается у него хриплый вопль, больше похожий на звук раненого зверя, чем на человеческую речь. Его пальцы впиваются в край стола.

– Ты слышал, – отвечаю, чувствуя, как где-то глубоко внутри, под слоями холодной расчетливости, дрожит девушка, которая когда-то любила этого человека. Но сейчас ее голос заглушает гул адреналина, пульсирующего в висках.

– Ты… – он делает шаг ко мне, потом еще один, и с каждым движением его тень на стене становится больше, угрожающе нависая надо мной, но слишком поздно отступать, я уже на финише, осталось совсем немного выстоять, расправив плечи и с гордо поднятой головой.

Его руки дрожат, как у алкоголика перед запоем, и я вижу, как он сжимает кулаки. Мышцы на его шее напрягаются, вырисовываясь под кожей.

– Ты все подстроила. Это можно доказать и оспорить.

Где-то на краю сознания отмечаю, что забыла надеть тапочки, такая мелочь сейчас кажется нелепой. В груди пусто от его криков, ничего не отзывается, будто кто-то выжег там все страхи дотла, оставив только решимость и несгибаемый характер.

– Да, – произношу тихо, но так, чтобы каждое слово врезалось в его сознание. – Ты можешь делать что хочешь, когда хочешь, если будет время. Я не могу тебе запретить. Но знай одно, всем всегда прилетает ответ от вселенной. Ты посмел травить сына, ты хотел разрушить мою жизнь, ты выбрал не нас, которых клялся любить. Ты предал друга. Это просто карма, Марк, просто карма, и я рада, что я вернула ее тебе.

– Сука! – Его крик разрывает тишину дома, которая воцарилась на несколько секунд, а дальше и все происходит слишком быстро.

Он бросается на меня, желая разорвать на мелкие кусочки, замахивается, чтобы ударить, и в этот момент я вижу в его глазах то, чего не замечала годами, настоящий, неприкрытый страх, который ему больше не нужно скрывать.

Я стою, не двигаюсь. Я не дрогну перед ним. Не дождется. Пусть попробует, если сумеет, если хватит моральных сил, ведь он не лев, он шакал, просто трусливый шакал.

Доли секунды, замах все сильней, он все ближе.

Глава 29

Глава 29

Альбина

Марк практически ударил меня, как резко появляется Рома. Он не кричит, не вопит, просто бросается вперед и перехватывает запястье Марка в последний момент.

– Пап, что ты творишь?! – голос сына дрожит, но не от страха, а от чего-то более глубокого, от боли, от разочарования, от предательства, которое он только что увидел своими глазами.

Его пальцы впиваются в рукав отцовской рубашки.

Марк застывает, его дыхание хриплое, прерывистое, словно он пробежал марафон. Он медленно поворачивает голову к Роме, и в его взгляде нет ни капли отцовской нежности, только холодное, животное раздражение. В его зрачках отражается свет кухонной люстры, делая глаза стеклянными, неживыми.

– Ты куда лезешь? Исчезни отсюда быстро. Тут взрослые разговоры, тебе, сопляку, здесь не место.

Каждое слово Марка, как удар кнута по спине сына. Я вижу, как Рома поджимает губы, как его пальцы слегка дрожат, но он не отпускает руку отца. Его плечи напряжены, спина выпрямлена. Впервые за долгие годы он не съеживается перед отцовским гневом, а стоит на своем.

– Не смей его трогать, – Марк на секунду отвлекается от сына на меня, похоже не ожидал, что я сейчас вмешаюсь, ведь между нами висит напряжение, а не между нами.

Чувствую, как по спине бегут мурашки, но держусь прямо, не позволяя ни единой дрожи выдать мое волнение.

Марк резко дергает руку, высвобождаясь из хватки Ромы, и отступает на шаг. На его лице та самая презрительная ухмылка, которой он всегда встречал противника, над которым был уверен, что одержит верх.

– Он не сын. Он ошибка природы. Как хорошо, что у меня есть второй сын, которого я воспитаю как надо, – торжественно заявляет муж, и я понимаю, что это уже непростительная ошибка, за которую я даже не знаю какое наказание будет достойным.

Рома отшатывается, будто его ударили. Он растерян, он ждет, что кто-то сейчас рассмеется и скажет, что это шутка. Но это не шутка, увы. Рука сына непроизвольно тянется к горлу, пальцы теребят воротник футболки, оттягивая его в попытке задышать, но выходит скверно.

Во мне что-то закипает не просто злость, а что-то черное, густое. Это чувство поднимается, сжигая все внутри, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать.

Все, хватит, пора. Я хотела сделать это один на один, но не могу. Мне нужно чтобы это увидел и Рома, возможно ему станет немного легче.

Я достаю конверт с экспертизой и протягиваю его Марку.

– Что это? – муж бросает взгляд на бумагу в моей руке, его голос пропитан сарказмом. Он проводит языком по пересохшим губам, и я вижу, как дрожит его нижняя губа, выдавая нервное напряжение, которое он так старается скрыть. – Очередная ересь от юриста, в которой я должен тебе еще и почку отдать?

Я молча открываю конверт, вынимаю заключение. Бумага слегка шуршит в моих руках, и этот звук кажется невероятно громким в гробовой тишине кухни. Даже холодильник перестал гудеть, будто затаив дыхание вместе с нами.

– Это экспертиза ДНК, – говорю четко, медленно, чтобы каждое слово врезалось ему в память до конца его дней. Мои пальцы не дрожат, когда я держу документ перед его лицом, хотя внутри все сжалось в тугой узел. – У тебя один сын. И это Рома, которого ты только что потерял.

Марк замирает, не верит в услышанное, у увиденное. Он тянется к бумаге, но я не отдаю ее, просто держу перед собой, чтобы он видел печати, подписи, официальные строки с заключением. Его рука повисает в воздухе, пальцы непроизвольно сжимаются, будто хватаясь за невидимую соломинку.

– Ты врешь, – он больше не кричит. В его глазах мелькает страх, смешанный с яростью. Он облизывает губы снова, и я вижу, как его язык дрожит.

– Можешь провести свою экспертизу, – складываю лист обратно, медленно, нарочито спокойно. – Но через час я не хочу видеть тебя в своем доме.

Марк смотрит на Рому. Не на меня, на него. И в его взгляде нет ни раскаяния, ни боли. Только холодное, пустое отрешение от всего. Его глаза скользят по лицу сына, как по неодушевленному предмету, и мне хочется ударить его, и я выбираю не физическую расправу, а ту, которая будет преследовать его в кошмарах, когда до него наконец дойдет суть.

– Ты сам выбрал другую семью, Марк, – бросаю я ему вдогонку, когда он разворачивается к выходу. – В нашей тебе больше нет места.

Он не отвечает. Просто уходит. Его шаги гулко отдаются по паркету, но он не оборачивается, не делает паузу у вешалки, просто берет ключи и выходит.

Дверь за ним закрывается очень тихо, но лучше бы он хлопнул, правда.

– Мам, – зовет меня Рома. Я вижу, как ему плохо, как он сдерживает слезы. – Так дело не во мне, дело в другом сыне от новой женщины? – и столько отчаяния в его голосе, что сердце сжимается. Его пальцы теребят край футболки. Выдавая насколько ему плохо.

– Нет, Ром, не в тебе дело, никогда в тебе не было, – подхожу к нему, обнимаю, чувствуя, как его худенькое тело дрожит у меня в руках. – Но главное, что мы есть друг у друга. Все будет хорошо. Сложно, больно, но так лучше.

За окном завывает ветер, и мне кажется, это эхо нашего сломанного прошлого уносится прочь вместе с последними следами присутствия Марка в этом доме.