Текст книги "Месть. Никогда не прощу (СИ)"

Автор книги: Софи Вирго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава 18

Глава 18

Тимофей

– Где Довлатов? Какого черта он здесь был? Ты меня не услышал, Тимофей? Я все тебе сказал. Никакого Довлатова не будет. Никакого! Какого черта ты творишь за моей спиной? Вообще охренел, забыл, что нас, вообще-то, двое! – едва ворвавшись в кабинет, начинает орать не своим голосом на меня Марк.

А мне смешно его видеть. Я отрываю взгляд от экрана монитора и смотрю на него максимально равнодушным и спокойным взглядом.

До сих пор в голове крутится та запись с диктофона, которую включала Альбина. До сих пор перед глазами те документы, которые она мне показывала. Это просто уму непостижимо. И как же сейчас смешно слышать все это от него: "нас двое", "он против".

А то, что я против его рискованного проекта нет, не считается. Разумеется, нет! Потому что это же идея Марка, а идеи Марка должны исполняться. Все без исключения. А то, что нас двое, что мы партнеры... Ну да, двое партнеров, и поэтому он хочет кинуть меня, развести на бабки, лишить компании.

Дружба, партнерство... Куда все это делось? Все укатилось в такую трубу. И в какой момент все это развалилось? И как же он хорошо играл. Ну ладно, бабу себе другую завел, семью, второго ребенка, и с Альбинкой играл, но со мной-то зачем ему надо было играть?

И почему он мне не говорил о том, что у него уже столько лет длится роман на стороне? Была ли у нас вообще дружба, или он так просто использовал меня в свое время? Я уже ничего не понимаю. Да и не хочу понимать. Зачем? Он сделал свой выбор. А я сделаю свой. Не в его пользу. Совсем не в его.

Я серьезно настроен помочь Альбине. Ну, насчет доли я с ней, конечно, еще поговорю. Ромке нужно подспорье, потом продаст выгодно, если захочет. Да и она может продать. Если мы сейчас провернем этот успешный проект с Довлатовым, то акции еще взлетят в цене. Может, ей деньги и будут жечь руки, может быть, они будут ей противны, но деньги есть не просят, и хорошо, когда они есть.

– Я тебя слушал, Марк, и слышал. Но вот ты меня, кажется, не слушаешь, – голос звучит спокойно, но пальцы непроизвольно сжимают ручку так, что она скрипит под нажимом. В кабинете внезапно стало душно, хотя кондиционер работает на полную мощность. – Нам нужен этот проект с Довлатовым, и я не собираюсь от него отступать.

– А я дал по нему отбой, – Марк вскакивает со стула, изображая фирменное возмущение. – Ты хочешь разорить фирму, Тимофей? Так я ее на своем горбу вывез не для того, чтобы ты ее пустил по миру! – его лицо искажено гримасой ярости, вены на шее набухают, как канаты.

И снова: он, он, он... Только он. Все как всегда. Я смотрю на эту сцену сейчас, и чувствую, как становится тихо и спокойно на душе. Уже нет злости, только усталость и отвращение.

– Вообще-то вывозили мы с тобой эту фирму вместе, – встаю, чтобы быть с ним на одном уровне. – И я имею точно такие же права распоряжаться ее судьбой, как и ты. Ты не единоличный хозяин, Марк. Уважай мое мнение.

Марк резко замирает, смотрит на меня с каким-то неверием и непониманием.

Жим-жим начался?

Правильно, бойся.

Бойся.

Ты мне ответишь и за меня, и за жену с сыном, за всех. В голове четко выстраивается картина: Альбина где-то там, готовит свой удар, а я здесь, на передовой. Косвенно, но все же тоже внесу свою лепту в ее месть.

Альбина, конечно, меня не посвятила в свои планы, но уверен: так просто Марк от нее не уйдет, раз она даже пришла ко мне по поводу бизнеса.

И все же она женщина. Просто женщина, которую предали. Женщина, которой пришлось стать такой. Аж тошно становится, до трясучки доходит, когда представляю ее гордую, сломленную, но не сдающуюся. Мне ее очень жаль.

– Но я тебе еще раз повторяю: этого проекта не будет, – Марк бьет кулаком по столу, заставляя задрожать стеклянную поверхность. – Хочешь новый уровень, тогда соглашайся на мой проект. Иначе мы все время будем в этом чертовом застое. Только я выведу фирму на новый уровень, а ты тащишь ее на дно.

Вот это самомнение, вот это эгоизм. И когда у него такая корона на голове выросла? И почему я раньше ее не замечал. Хотя нет, замечал, поэтому доводил проект Довлатовым до финала, просто осознанно признавать не хотел.

– Я тащу на дно? – смех из груди вырывается сам собой, горький, безрадостный. – Это ты нас разорить хочешь? Это ты делаешь все, чтобы мы обанкротились. Хватит, Марк, хватит!

– Ты тон свой сбавь, – начинает наезжать на меня Марк. – Я не собираюсь что-либо прекращать. Это тебе придется смириться с моим решением.

Он наклоняется ближе ко мне, опираясь на стол, и я зеркалю его позу, и вижу крошечную кровоточащую ранку на его подбородке, видимо, порезался, торопясь сюда.

– Я все сказал, Тимофей. Не лезь в дела развития. Ты можешь только сидеть и бумажки перебирать. Вот и сиди, перебирай. А настоящие дела оставь мне, – его губы искривляются в усмешке, даже врезать хочется, кулаки чешутся. – Мне кажется, мы оба занимаемся тем, что умеем лучше всего. Поэтому не лезь в мою сферу.

– Здесь нет твоей сферы. Это наша фирма, Марк. И все будет только так, как устроит нас обоих, – обхожу стол и подхожу к нему, заставляя его отступить. – Ты не хочешь Довлатова, и я не хочу твой проект. Значит, не будет ни Довлатова, ни твоего проекта, – он открывает рот, желая что-то сказать, но я продолжаю. – Я все сказал, Марк. Хватит. Ты либо соглашаешься с моим проектом, либо мы обнуляем все.

Я вижу, как в его глазах загорается ярость. Ему не нравятся мои слова.

Я прямо-таки вижу в его взгляде слова: "Радуйся, недолго тебе осталось. Я позабочусь о том, чтобы ты сдох где-нибудь на теплотрассе, в нищете".

Не знаю, может, я себя, конечно, уже сам накрутил, но почему-то мне видится именно то, как его длинные пальцы сжимают воображаемую удавку на моей шее.

– Ты... Ты просто... – он задыхается от злости, слюна брызжет изо рта. – Иди ты в жопу, Тимофей! – бросает он мне и выходит, громко хлопнув дверью так, что с полки падает хрустальная статуэтка, подарок к десятилетию фирмы. Она разбивается вдребезги, как наша дружба.

Отлично. Все так и должно быть. Альбина попросила держать его в напряжении. Попросила сделать так, чтобы он нервничал. И я с удовольствием ей в этом помогу.

Человек, который неспокоен, совершает ошибки.

И нам это только на руку с ней.

Глава 19

Глава 19

Ирина

– Ты уверена, что он не сорвется, Ир? Мне что-то не нравится все это. Ты его слишком долго раскачиваешь. Слишком долго. Проект какой-то не многообещающий, а жизнь ты себе уже испортила. Сейчас, если не выгорит – куда тебе этого ребенка? Что ты с ним делать собралась? Это ярмо себе на шею, дура ты, девка, что повесила?

Пытается вмешаться мать.

Терпеть не могу, когда она делает вот такие нравоучения. Я ее не прошу давать мне советы, потому что советы мне ее в таком роде не сдались. По делу конструктив – да, но вот это... Пусть своим пессимизмом кого-то другого заражает.

– Все будет нормально, я уже практически его дожала. Мы на финишной прямой. Он готовит документы на развод. Он готовится подставить друга. Все хорошо, мам, все идет по плану. И даже лучше, чем могло бы быть, – говорю и пытаюсь успокоить истерику.

Как же она достала! Как будто мне эти деньги не нужны. Как будто я сплю с этим уродом не потому что мне так нравится, а потому что надо. Он же не мужик, он тряпка половая. Но из мужика веревки не свить, мужика так вокруг пальца не обвести. Ну, ничего, недолго мне осталось.

– В любом случае, ребенок тебе потом зачем? Что ты с ним делать будешь? Ну вот сейчас раскрутишь его, и что потом? Возиться с ним всю жизнь? Деньги, конечно, это хорошо, что будут, но... Отдавать в частную школу куда-нибудь, чтобы он тебя не видел, и ты его не видела, так все равно это кабала.

– Ой, мам, я не собираюсь его ни в какие частные школы отдавать. Когда дело выгорит, я просто сдам его в детдом. Он мне не нужен. Мне просто нужна была возможность, и ребенок ее открыл. Все. Я рожала не для того, чтобы быть матерью.

Как же бесит, что ей приходится объяснять такие простые вещи.

– Ну, в принципе, хороший вариант. Он еще мелкий, может быть, даже какая-нибудь чокнутая его и заберет. Ну, давай, проворачивай это побыстрее, побыстрее. Альбина явно что-то задумала. Я чувствую, что что-то не так, и я сегодня была у гадалки.

Я цокаю, чувствуя, как по спине пробегают мурашки раздражения. Губы сами собой складываются в презрительную гримасу, а пальцы непроизвольно сжимают телефон. Когда она уже перестанет верить в это шарлатанство.

Сколько раз она мне всякое грозила, и никогда ничего не было, потому что всегда ее карты были и есть разводом на деньги, лапшой на уши.

– Ой, давай не цокай мне там. Ира, мне не понравился ее расклад. Она сказала, что неудача ждет, крах надежд и обещаний, перемены будут, плохие перемены. Ускоряйся. Ускоряйся, нужно успеть до этой плохой волны все сделать. Вдруг еще получится избежать? Она сказала, если подсуетиться, все будет идеально. Так что ты там давай суетись, суетись.

Ничего себе. В горле встает ком от этой абсурдной смеси мистики и практичных советов. Похоже, эта гадалка-шарлатанка вышла на новый уровень, говорит то, что хочет услышать мать, которая всегда уверена в поражении, но при этом дает надежду, что все может быть замечательно.

– И вообще... Надо его жену в больницу отправить, ноги ей переломать, переехать машиной. Не знаю. Думай, Ира, думай, отправь ее на больничную койку. Я посмотрела на нее, это же тварь, гадина. Она как бульдог вцепится потом ему в ногу. Она не отпустит просто так.

Вот же завелась. Я, конечно тоже думала, что Альбину надо как-то вывести из строя, но потом поняла, что это не нужно. Клуше и без того досталось по жизни, и еще достанется. В голове всплывает ее лицо, это жалкое, страдальческое выражение, когда она смотрела на тот проклятый портрет. Нет, даже думать об этом противно.

– Она еще потом долго будет нервы трепать. Ира, с ней нужно что-то сделать.

– Ой, мам, я тебя умоляю, она такая дура, – голос звучит резче, чем хотелось бы, и я тут же делаю глоток воды из хрустального бокала, чувствуя, как ледяная жидкость обжигает горло. – Она столько лет не замечала ничего. И здесь я с ней столько времени общаюсь, что... Это... Кошмар. Причем она даже видела портрет, где я, сын, ее муж, и она ничего не сказала.

Рассказываю матери то, что раньше не говорила, надеюсь это ее заткнет. В животе сводит от нервного напряжения, будто проглотила раскаленные угли.

– Она жалкая, никчемная женщина, она боится. Она очень боится. Нормальная бы баба уже мужику своему все нервы вытрепала, а это просто приняла правила игры мои правила игры. Ей хватает того, что есть. Она мне улыбается, пытается со мной дружить. Видимо, надеется, что все будет хорошо и я его все же не уведу и будем делить его на двоих. А так не бывает, мам, так не бывает.

Черт, надо сворачивать разговор, завела мать не на шутку. В висках пульсирует, будто кто-то бьет молоточком изнутри. У меня уже нервы сдают.

Надо сказать Марку, что в субботу я на весь день иду в СПА, а он сидит с сыном, потому что няня мне не подошла, надолго сын с ней не хочет оставаться, и плевать, что это не так.

– Пусть она верит, во что хочет. Потом такие ломаются. Так что не надо делать мне мозг на пустом месте, мам. И все, давай, у меня этот сопливый выродок снова внимания требует, пока Марка нет дома.

– Ну, смотри, Ир, я тебя предупредила. Я тебя предупредила, потом не плачься мне на плече. Что, мам, я все упустила.

И сбрасывает, обиделась. И отлично! Давно пора, а то весь мозг вынесла, скоро и плешь проест. Не умеет она работать на перспективу, любит результат в моменте, но так в жизни не бывает.

Не-бы-ва-ет.

Пальцы дрожат от раздражения, когда кладу телефон на мраморную столешницу, оставляя на глянцевой поверхности отпечатки пальцев.

И все же, почему Альбина действительно молчит? Я ведь сказала ей, что Марк собрался разводиться. Может, она что-то задумала? И мать действительно права... Да нет, бред, она просто никчемная баба. Тьфу на мать. Сеет сомнения и смуту...

Пошло оно все к черту, я точно знаю, что у меня все получится.

Я оставлю их всех с голой жопой.

Глава 20

Глава 20

Альбина

В кухне приятно пахнет жаренным луком и тушеным мясом. Я помешиваю соус в сковороде, следя, чтобы он не пригорел. За окном уже темнеет, и отражении стекла видно мое уставшее, но на удивление спокойное лицо.

Сегодня был долгий день: встреча с адвокатом, звонок от Тима, бесконечные мысли о том, как все провернуть. Но сейчас, хоть ненадолго, я могу просто стоять у плиты и дышать.

Я чувствую, как горячий пар обжигает лицо, когда наклоняюсь проверить готовность мяса. В воздухе витает запах чеснока и тимьяна, привычный, успокаивающий, такой далекий от всей той грязи, что творится в моей жизни последние недели.

– Мам? – голос сына за спиной звучит, неожиданно для меня, заставляя едва заветно дернуться. В его тоне неуверенность, с той ноткой вины, которую я научилась распознавать за четырнадцать лет материнства.

Оборачиваюсь, придерживаясь край стола, внезапное движение вызвало легкое головокружение, последствие двух бессонных ночей подряд.

Рома стоит на пороге, вжав голову в плечи, будто пытается стать меньше. Его пальцы нервно теребят швы карманов джинсов, а взгляд упорно избегает встречи с моим. Что-то случилось. Сердце сжимается в груди, но я делаю глубокий вдох, ловя знакомый аромат домашней еды, словно он может придать мне сил.

– Что случилось? – отставляю ложку в сторону, замечая, как дрожат мои пальцы. Не от страха, от усталости, от постоянного напряжения, которое стало моим вторым я.

Он молчит секунду, потом он вздыхает тяжело, по-взрослому, и этот звук режет мне душу. Мой мальчик. Мой не по годам серьезный мальчик.

– Тебя вызывают в школу.

Губы сами складываются в улыбку, ирония ситуации не ускользает от меня. После всего, что я узнала за последний месяц, после всей той грязи, школьный вызов кажется такой мелочью. Такая простая, обычная родительская проблема. Почти ностальгическая.

– Оу, – протягиваю, прищуриваясь и замечая, как он напрягается в ожидании моего гнева. Его ресницы дрожат, когда он опускает взгляд. – И за что же?

– Подрался, – всего одно слово вырывается резко, будто он боялся, что не сможет его произнести, если замешкается.

– С кем?

– С Витькой, – он произносит это имя с такой ненавистью, что мне становится интересно, что случилось, и я хочу узнать точно готова настаивать, а не дать ему возможность рассказать, когда будет готов.

– И за что хоть дрался?

Рома ковыряет носком край кухонного коврика. И я жду. Жду, потому что летом, во время практики и нескольких дополнительных занятий в неделю по ряду предметов, о которых договорился Марк, ведь его сына нужно подтянуть, чтобы за него не было стыдно, не понимаю, что могло произойти.

– За Настю. Он ее за волосы дернул, она чуть не упала. А потом начал смеяться.

Смотрю на него, на его сжатые кулаки, на упрямый подбородок, который так похож на мой. На эти брови, сведенные в той же сердитой складке, что и у меня, когда я злюсь. И внезапно мне хочется улыбнуться, по-настоящему, впервые за долгие недели. Потому что в этом поступке вся его суть.

Мой мальчик.

Мой настоящий, честный мальчик, который не может пройти мимо несправедливости.

– Девочек защищать – хороший повод, – говорю спокойно, чувствуя, как что-то теплое разливается в груди. Единственное светлое чувство за весь этот проклятый месяц.

Он поднимает глаза, большие, испуганные, полные надежды на мое понимание, и в них я вижу себя. Себя в четырнадцать, такую же упрямую, такую же не умеющую молчать, когда кто-то обижает слабых.

– Правда? – голос Ромы дрожит, словно он боится, что я сейчас возьму свои слова назад.

– Правда, – подхожу к нему, и мои пальцы сами находят его плечи, сжимая их ободряюще. Кожа под ладонями теплая, живая, и я ловлю себя на мысли, что это единственное настоящее, что у меня осталось в этом доме-фальшивке.

– А папа… – он закусывает губу, и я вижу, как его взгляд скользит к двери, словно он уже сейчас ждет появления отца с его вечными упреками.

– Папа может думать что угодно, – аккуратно обрываю, чувствуя, как в горле встает ком. – Но, если бы ты просто так, из-за ерунды, полез в драку, я бы тебя отругала. А так… Это самый безобидный повод, по которому меня могли вызвать.

Рома смотрит на меня, и в его глазах облегчение, такое яркое, что больно смотреть. Его плечи расправляются, будто с них свалился невидимый груз. Губы дрожат, прежде чем сложиться в робкую улыбку, точь-в-точь как в пять лет, когда он разбил вазу и я вместо крика просто обняла его.

– Ты точно не злишься? – он произносит это шепотом, словно боится спугнуть мое хорошее настроение

– Точно.

Он вдруг обнимает меня так крепко, что я на секунду теряю равновесие. Его голова утыкается мне в плечо, и я чувствую, как его дыхание опаляет шею.

– Ты лучшая мама, – эти слова обжигают сильнее, чем пар от кастрюль. Сердце сжимается так сильно, что на мгновение перехватывает дыхание.

– По какому поводу телячьи нежности? – наше тихое уединение прерывает Марк.

Я чувствую, как Рома напрягается всем телом, его пальцы впиваются мне в бока. Но в груди, несмотря ни на что, у меня тихое, почти радостное удовлетворение, которое я тщательно скрываю за маской безразличия.

Значит, Тимофей справился.

Марк злится.

А злой человек – это человек, который ошибается.

Но сына я ему на расправу и спуск гнева не отдам.

Хочет орать, пусть выберет противника по зубам.

Глава 21

Глава 21

Альбина

– Я услышу ответ, или это тайны Мадридского двора, которые отцу знать необязательно? – продолжает звериться Марк, его голос режет слух, как наждачная бумага. Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Еще немного, и я сама сорвусь, но нет, не сейчас. Не перед сыном.

– Подрался в школе, – все же говорит Ромка, глядя куда-то через плечо Марка. Его голос дрожит, будто он боится, что слова застрянут в горле. – Директриса маму вызвала.

Марк медленно растирает лицо ладонями и что-то бурчит, но жест красноречивей любых слов. «Как вы меня достали», вот что в нем.

– Отлично. У меня не сын, а неудачник, – тихо говорит Марк, и в этой тишине каждое слово режет, как нож. – Не может даже одноклассника подавить, чтобы тот не жаловался директору.

Рома напрягается. Я чувствую, как его дыхание становится частым, прерывистым. Кладу руку ему на плечо и чувствую, как мышцы напряжены до предела.

– Иди в комнату, – говорю мягко, но так, чтобы не осталось сомнений, это не просьба, но сын не двигается. Его глаза широко раскрыты, в них мелькает что-то между страхом и упрямством. – Ром, нам с папой поговорить надо, это ненадолго, ужин через сорок минут.

– Да, поступай как маменькин сынок, – наливая в стакан воду из холодильника, бросает Марк. Вода плещется, капли падают на пол, но он даже не замечает.

– Это не так, Ром. Просто взрослым надо поговорить.

Сын сомневается еще немного, его взгляд мечется между мной и Марком, будто он пытается понять, кто из нас сейчас опаснее. Но в конце концов он отрывается от меня, и шаркая носками по полу, со сгорбленной спиной, будто ждет удара, уходит.

Когда дверь на втором этаже захлопывается, я поворачиваюсь к Марку.

– Какого черта ты срываешься на сыне из-за своего дерьмового настроения? Он в чем перед тобой виноват? Нет, – достало, сейчас можно ненадолго отпустить себя. – Если тебя кто-то где-то разозлил, это не повод срываться на домашних, – почти кричу на него.

Голос рвется наружу с хриплым скрежетом, оставляя после себя металлический привкус ярости. Кухня, еще минуту назад наполненная уютным ароматом тушеного мяса, теперь кажется тесной, губящей души и надежды.

– Ничего, Рома не сахарный, не растает. И нечего его так баловать, а то не сын, а тряпка вырос. Ты его испортила.

Вода из его стакана еще сильнее проливается на пол, но он снова этого не замечает, хотя влага прошлась по его пальцам, я заметила.

Я смотрю на эти пятна, на его перекошенное от злости лицо со сведенными бровями, стиснутыми челюстями, ноздри раздуваются, как у разъяренного быка, и понимаю: этот человек мне чужой. Совсем. Остатки любви, теплившиеся где-то в глубине, теперь окончательно превратились в прах, который пора развеять, чтобы не занимал место на полке.

– Где ты сам пропадаешь, когда так нужен сыну? – спрашиваю, давя на больное, тыкая его носом, как котенка в ссанку мимо лотка, чтобы понял, за что огребает и хоть немного воспитался. – Если хочешь, чтобы он вырос мужиком, может, стоит показать ему, как это – быть им, объяснять, а не наезжать на него в дело и без дела?

Его передергивает. Как же, усомнилась прямым текстом, что мужик. Ничего, наличие причиндалов не делает его мужиком. Я могу тоже в магазине яиц купит, с добрых пару десятков, и что, будем яйцами мериться?

– Тюкая, ты его не сделаешь мужиком, наоборот, затравишь.

– Не надо на меня перекладывать ответственность за его воспитание, – он резко бьет стаканом о стол, ставя его. Звон стекла вонзается в тишину, заставляя меня вздрогнуть, но я не отступлю. – Это бабская работа. Моя задача деньги в дом приносить.

Я смотрю на него, на его сведенные брови, на тонкую полоску пены в уголке рта, и вдруг понимаю, что не злюсь. Нет. Во мне только холод. Ледяной, бездонный. Этот холод заполняет все во мне, помогая быть сильной в этом кошмаре.

– Я тебя услышала, – говорю спокойно, взяв себя в руки, но в голове уже крутится мысль: "Скоро, очень скоро ты пожалеешь о каждом сказанном слове". – В очередной командировке желаю удачи в поисках любовницы. Сообщи, когда найдешь.

Он замирает. Его пальцы сжимают край стола так, что костяшки белеют, кожа вот-вот лопнет. В глазах – смесь ярости и чего-то еще, возможно едва контролируемого страха.

Ничего, ему полезно. Я смотрю пошел переходить границы уже в край. Я не железная. И без того психолога будет сложно найти, еще не хватало, чтобы в Ромке появилась мысль «не по пацански ныть о проблемах психу», просто потому что отец так сказал.

– Что за бред ты несешь? – аккуратно, настороженно спрашивает у меня, а я пожимаю плечами, поворачиваюсь к плите, где соус едва не подгорел, и продолжаю готовить. – Я у тебя спрашиваю, что за чушь, ты сейчас сказала.

Муж дергает меня за плечо так, что зажарка слетает с ложки и пачкает столешницу. Его пальцы – горячие, влажные от пота, оставляют на моей коже следы, но боль уже не чувствуется. Ни физическая, ни душевная.

– Что слышал! Раз мы такие фиговые, давай, иди налево. Заведи себе хороших, – бросаю это с вызовом, и его глаза начинают блестеть от гнева. Зрачки сужаются, челюсти сжимаются так, что скулы выступают, как лезвия. Я вижу, как наливаются кровью его глаза, и понимаю все, вызов брошен. Шестеренки запущены. Провокация удалась.

Ты держись, Марк. Ты даже не представляешь, что будет дальше.

Это только цветочки, ягодки будут потом, я тебе обещаю. Да такой урожай, что пожалеешь еще, что вообще что-то посеял.