Текст книги "Холодная зима (СИ)"

«Привет, Соби. У меня по-прежнему всё нормально и почти ничего не изменилось. День сегодня вышел какой-то странный. Погода была ужасная: дождь со снегом, завывающий ветер бился в окна. Мне даже пришлось закрыть оконную створку, хотя обычно она у меня всегда открыта. Но сегодня было действительно холодно, и сейчас я никак не могу согреться, хоть и завернулся в одеяло. Я хотел заварить себе горячего шоколада или погреть молока, но Сеймей сейчас на кухне разговаривает о чём-то с Нисеем, и мне не хочется спускаться туда и видеть их. А ещё у нас что-то случилось с электричеством, и свет отключился во всем доме. И опять же я не могу спуститься на кухню за свечкой, поэтому приходится писать при свете мобильника.

Я немного обиделся на Сеймея из-за того, что он пускает Нисея домой, а тебя не пускал. Они много времени стали проводить вместе. Тебя бы это, наверное, расстроило. Ты ведь ненавидел Нисея. А я всё чаще думаю, и что Сеймей в нём нашёл?! Этот парень такой странный. Я совсем не понимаю его, как бы ни старался.

И сейчас мне очень хотелось бы, чтобы ты был со мной в этой комнате. Чтобы мы вместе смотрели, как идёт дождь, а потом ты рассказал бы мне какую-нибудь историю на ночь. Я очень скучаю по твоим историям. Ты всегда умудрялся сделать так, чтобы я спал всю ночь крепко и спокойно. Я никогда не говорил тебе этого, а сейчас хочу поблагодарить тебя. Знаешь, Соби, я многого не успел тебе сказать. О чём сейчас очень жалею. Надеюсь, ты сможешь простить меня за это там.

Мой мобильник постоянно гаснет, и если бы ты только знал, как мне это надоело! Но этот телефон, помимо цепочки, которая висит у меня на шее, вторая память о тебе. Так что мне бы хотелось, чтобы он никогда не сломался. Жаль только, что красная лампочка твоего звонка больше никогда не загорится. А мне бы очень этого хотелось сейчас. Очень хотелось бы.

Я скучаю. Очень сильно. (Ну, вот и сказал! Сразу легче стало.) Но я надеюсь, очень надеюсь, что ты не скучаешь. Что ты сейчас там, где можно не скучать, что тебе больше не больно. Когда я думаю о том, как тебе может быть хорошо там, мне сразу становится легче, и я очень радуюсь за тебя. Иногда это помогает, а иногда – нет. Но это ничего. Я хочу быть сильным, чтобы ты мог гордиться своей временной Жертвой. Раньше я хотел стать похожим на Сеймея, а теперь уже не хочу почему-то. Теперь мне хотелось бы просто быть собой. Я Аояги Рицка. И я буду всегда помнить об этом.

Ну вот. У телефона садится батарейка. И скоро я останусь в темноте. А мне ещё так много хотелось тебе сказать. Записать, пока не забыл.

Я не хочу сидеть в темноте. Не потому, что мне будет страшно, как было в детстве. А потому что… Да ладно. Это неважно.

Спокойной ночи, Соби».

Рицка закончил писать и захлопнул телефон. В первую секунду было очень темно, а потом, когда глаза немного привыкли, Рицка подумал, что, пожалуй, не всё так плохо. Он уже давно не боялся темноты и даже любил её, потому что темнота и ночь – это время призраков. Призраков тех, кого он любил. Призраков, в которых он не верил.

Но он не хотел темноты, потому что внутри у него и так было слишком темно, и сердце его жаждало света и тепла, а еще, наверное, немножко хотелось нежности. Это было то, чего ему так недоставало всегда. Но, когда появился Соби, он смог забыть на время о том, чему ему не хватало. И тогда ему снова стало казаться, что мир его огромен и полон до краев. А теперь, когда Соби больше не было, он снова вспомнил. Что это не совсем так.

«Привет, Соби. Мне очень нравится писать тебе. Не потому, что я обманываюсь и верю, что ты снова жив. А потому, что я могу снова чувствовать тебя. Я не знаю, связь это или ещё что. Вообще, вся эта связь всегда казалась мне какой-то дурацкой выдумкой. Она как будто подразумевает: «Вот он. Тот человек, которого ты должен любить». А я никому ничего не должен. Я люблю, потому что люблю. А не потому, что связь.

Для меня связь – это цепь, которая висит у меня на шее. Ты подарил её мне не потому, что так нужно было. Не потому, что тебе приказали. Ты подарил потому, что я что-то значил для тебя. И именно это мне и дорого.

Прошло уже почти два месяца с того дня, как ты умер. И уже почти пришла весна, которую я так ждал. И как всегда бывает, когда приходит что-то, чего очень ждёшь, становится как-то пусто. И не знаешь, что делать дальше. И не знаешь, чего ещё ждать. А ведь это, оказывается очень важно – ждать чего-то.

И теперь мне нужно придумать, чего ждать дальше. Пусть это будет запланированная поездка в Хаконэ. Ты просто не представляешь, как надоело мне в Токио. Мне хотелось бы туда, где всё напоминает о тебе, хоть это и может оказаться больно. Но всё равно хочется чувствовать тебя. Я очень боюсь перестать чувствовать. Такое бывает иногда. Я просыпаюсь среди ночи и ясно ощущаю, что тебя нет. А иногда ощущаю тебя так сильно, как будто ты стоишь за моим плечом. И мне хотелось бы, чтобы таких моментов было как можно больше. А в тех местах, где мы были вместе, где даже были счастливы, ощущение тебя должно быть острее. Я очень надеюсь на это.

А вот Сеймей, похоже, не очень-то хочет возвращаться в Хаконэ. Когда я пытаюсь напомнить ему об этом, он всегда старается поменять тему. Он стал проводить всё больше времени с Нисеем, который уже почти живёт у нас. Иногда Сеймей уходит с ним куда-то на всю ночь, а под утро возвращается усталый и злой. Может, у них случаются какие-то битвы, связанные с Семью Лунами или ещё с чем. Я не хочу вникать во всё это. Я сейчас стал неожиданно далёк от всего этого. Я смотрю на людей, которые живут обычной жизнью и просто радуются этой жизни. И мне хотелось бы стать хоть немного похожим на них. Хоть это и не всегда получается.

Почти всё время я провожу в этой комнате. Иногда, если выдаётся хорошая погода, гуляю по саду. И мне как будто ничего и не нужно. И в то же время как будто чего-то смертельно не хватает.

Иногда мне хочется чем-то заполнить эту пустоту. Но, наверное, есть вещи, с которыми просто нужно смириться. Как я смирился с тем, что сакура в моём саду в этом году не зацветёт. И хоть я и не привык просто так мириться с чем-то, наверное, быть взрослым – это принимать то, что от тебя не зависит и то, что ты уже не можешь изменить. Быть взрослым – это значит прекратить уже, наконец, думать о том, что было бы, не скажи я тебе тогда: «Поворачивай обратно».

Я не буду думать об этом. Я не хочу думать об этом. Потому что иногда это бывает так больно, что я даже дышать не могу. Как сейчас, например.

Поэтому, наверное, хватит на сегодня. Скоро я пойду спать. Только фотографии посмотрю и сразу лягу. Спокойной тебе ночи, Соби».

«Привет, Соби. Вот и наступила весна, зазеленели кусты и скоро на них распустятся крупные розовые бутоны. Но у меня почему-то нет ощущения, что зима закончилась. На улице стало совсем тепло, а я всё никак не могу согреться.

Сегодня я попытался поговорить с братом о предстоящей поездке в Хаконэ. И он пообещал, что скоро решит этот вопрос. Прямо так и сказал. И таким официальным тоном, что я даже немного растерялся. Он стал какой-то странный в последнее время. Мы редко видимся, хоть и живём в одном доме. Он стал реже приходить к ужину. И завтрак пропускает, потому что был где-то всю ночь. Наверное, он очень занят. Но я не хочу знать, чем. Потому что уверен, что это что-то нехорошее. И он тоже знает, что я не одобрил бы этого, поэтому избегает меня. Я не буду винить и осуждать его. Я только надеюсь, что с ним ничего не случится.

И если он не захочет ехать со мной в Хаконэ, мне придётся поехать одному. Но если я уеду, кто будет ухаживать за мамой? С приближением весны её здоровье сильно пошатнулось. Мне приходится самому готовить, чтобы покормить её. Ты бы, наверное, долго смеялся, понаблюдав за моими кулинарными «успехами». А может, даже научил бы меня чему-нибудь. Жаль, что это уже невозможно. Но многое из того, что я готовил для мамы, я почерпнул из наблюдений за твоей готовкой. Надеюсь, скоро мои навыки улучшатся.

После того, как ушёл папа, врачи прописали маме какие-то странные лекарства. Она может проспать от них целый день, а к вечеру встаёт вялая и рассеянная. Она стала многое забывать. Иногда мне кажется, что она совсем не узнаёт меня и Сеймея. Я очень волнуюсь за неё. При таком её состоянии переезд в Хаконэ невозможен. Но мне хотелось бы съездить туда хоть на один денёк. Хоть только один раз побывать на твоей могиле и положить на неё цветы. По-моему, это не так уж много. И это последнее, что я мог бы сделать для тебя. А мне очень хотелось бы что-нибудь сделать. Хоть что-нибудь для тебя.

Я теперь могу вспоминать тот день. Тот – это когда ты умер. Я вспоминаю все подробности нашей последней встречи, а раньше почему-то не мог. Как будто что-то заклинивало у меня в мозгу, и я сразу начинал плакать. Теперь я могу думать об этом, но по-прежнему не могу избавиться от чувства вины. Если бы у меня появилась возможность прожить тот день заново, я совсем по-другому бы вёл себя. Потому что за время, прошедшее с твоей смерти я много думал, и чего только не передумал. Я осознал многие свои ошибки. И сейчас я мог бы многое тебе сказать, чего не мог сказать раньше. Оглядываясь назад, я вижу только вспыльчивого ребёнка. Наверное, я много раз заставлял тебя понервничать из-за своей глупости. Ты ведь не сердишься, Соби? Я очень боюсь иногда, что ты обижен на меня. Я не знаю, можно ли обижаться там, где ты сейчас, поэтому пишу на всякий случай: «Прости меня». Это то, что я не смог сказать тебе тогда в машине. И ещё я не смог тогда ответить на твой вопрос… Ты ведь помнишь, какой вопрос?! Ты тогда обиделся, я знаю. И мне так жаль. Если бы у меня была возможность снова увидеть тебя, я бы, наверное, тысячу раз повторил своё «прости». Прости, Соби. Ты ведь простишь, правда?

Я знаю, ты хотел бы, чтобы я продолжал жить. Без тебя. Не оглядываясь назад. Ты говорил, что эгоистичен, но для меня и только для меня ты мог становиться другим. Сейчас я хорошо понимаю это. И я живу без тебя, но не уверен в том, жизнь ли это. Я могу сказать, что живу без тебя, но памятью о тебе. И я очень рад, что у меня есть хотя бы это. Если бы у меня не было этой памяти, я точно не жил бы. А с ней я могу согреться, могу поверить.

Сегодня я даже познакомился с нашими соседями. Когда я вышел погулять в сад, они проходили мимо нашего дома. Мальчик и девочка чуть младше меня. Когда я разговорился с ними, то узнал, что они двойняшки и им по тринадцать лет. А когда я сказал, что мне четырнадцать, они очень удивились. Сказали, что выгляжу я намного старше. Они даже пригласили меня к себе в гости, и я даже захотел пойти. Было очень приятно поговорить с ними. А потом я сразу вспомнил, как Юйко звала к себе меня и Яёя. А ещё тебя. И мне снова стало нехорошо. Я всеми силами стараюсь улыбаться, потому что знаю, что ты хотел бы этого. Но иногда я так скучаю по тебе. Так сильно, Соби. И тогда я начинаю рыться в своей памяти, потому что это единственное, что связывает тебя со мной. Я просто закрываю глаза и пытаюсь представить твоё лицо. Я стараюсь делать это каждый день, чтобы удерживать тебя в памяти. Потому что очень боюсь, что однажды, закрыв глаза, не смогу вспомнить тебя. Пожалуй, это единственное, чего я могу ещё бояться.

Но иногда случается так, что без помощи фотографии я не всё могу вспомнить. И твои черты начинают ускользать от меня. И твоё лицо становится расплывчатым, как будто размытым водой. И ты становишься как будто дальше. Отдаляешься медленно, словно уплываешь».

И Рицка вдруг перестал писать. Его рука оставалась лежать на столе, сжимая ручку, которая только изредка подрагивала в холодных пальцах. Ему на миг показалось, что он видит что-то очень ясно, и сразу захотелось сосредоточиться только на этом, прищуриться, чтобы разглядеть это что-то и запомнить.

«Мой маленький призрачный остров памяти. Позволь мне уплыть вместе с тобой. Я пытаюсь разглядеть тебя, но слёзы снова и снова застилают мне глаза. И ты из-за этого как будто в тумане. Маленький остров, плывущий в бескрайних волнах океана. Океана моей памяти. Остров, на котором я был счастлив. Забери меня с собой. Мне уже так трудно различать твои черты. Не уходи. Не оставляй меня одного среди этих холодных бушующих волн. Я смотрю на воду, но не вижу совсем ничего».

========== Глава 3. Время ==========

«Вечность выше нашего понимания. Вечность – это то, чего нельзя коснуться. И когда горячее, бьющееся ещё сердце, соприкасается с вечностью, оно не чувствует ничего кроме холода и пустоты».

Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы можно было вспоминать о ком-то любимом, но навсегда потерянном, без боли? Время иногда бывает подобно прямой плоскости, на которой всё существует одновременно. И ты стоишь как будто в стороне и смотришь на эту плоскость, на которой не существует разграничений между тем, что было и тем, что будет. И ты не чувствуешь, что какое-либо событие твоей жизни уже ушло, ты просто смотришь на него, видишь его и улыбаешься ему, потому что оно есть. Есть в этот самый настоящий момент. И это очень хорошо – представлять время в виде такой плоскости. Потому что ты лишен возможности ощутить себя молодым или старым, потерявшим или нашедшим, любящим или утратившим любовь. Потому что ты молод и стар одновременно, и всё в тебе существует одновременно, существовало и будет существовать.

А потом неизбежно происходит какой-то сбой. И ты скатываешься с общей плоскости в одну конкретную точку и уже не способен оглядеться по сторонам. И хорошо, если ты окажешься в точке, где ты молод, любишь и любим, где ты нашёл что-то важное, где ты можешь улыбаться искренне. Но случиться может всякое. Потому что точек в этой временной плоскости множество, и можно крепко-накрепко застрять там, где вечно холодно, пусто и темно во всех комнатах, и остаётся только метаться в отчаянии и тщетно искать утраченный свет, чтобы не прожить остаток жизни в кромешной тьме.

Когда Рицка оказывался сторонним наблюдателем своей жизни, он никогда не смотрел на точки, уходящие в его будущее. Они не интересовали его, как не интересуют человека автобусы, идущие не по его маршруту. Не смотрел он и на прошлое до десяти лет. Потому что те точки были подобны автобусам без номеров, или автобусам, номеров которых он не помнил. Они тоже не были нужны ему. Он хотел остаться только в тех точках, где не утратил ещё уверенности, что едет туда, куда нужно. И с тем, с кем нужно. И он мог часами простоять на своих «остановках», ожидая, когда же прибудет автобус, который отвезёт его туда. И снова и снова он скатывался с временной плоскости и оказывался неизменно здесь.

Здесь – было его реальностью, дальше которой он ничего не видел. В которой он запутался, потеряв все нити, ведущие в мир прежний. Но внешне здесь было так же, как и в любом другом месте. Здесь была весна, было солнце и птицы, прилетающие под окно. И небо здесь было такое же, как и везде. Высокое, вмещающее все оттенки искрящегося синего и переливающегося в солнечных лучах голубого. И воздух здесь нёс в себе все ароматы пробуждающейся природы, зелени, чистоты и свежести утренней росы. И было хорошо. Здесь тоже могло быть хорошо, как это и ни удивительно было для Рицки.

Он возвращался из продуктового магазина с двумя большими, тяжёлыми и больно оттягивающими руки пакетами. В первом была еда, из которой Рицка собирался сварганить какой-никакой ужин на сегодня. Во втором – книги и учебники, которые он набрал в библиотеке. Рицка стал вдруг много читать, даже чуть больше, чем раньше. Он был уверен, что уже наверстал всё, что пропустил в школе и даже больше. Эта неожиданная жажда к знаниям была неусыпной и занимала всё его свободное время. Рицка просиживал долгие ночные часы, погрузившись в чтение, которое позволяло ему забыть обо всём и думать вовсе не о том, о чём ему всё время хотелось думать. В промежутках между своими «уроками» он готовил еду и пролистывал поваренные книги в поисках новых более-менее лёгких блюд, которые он был бы в состоянии приготовить, не порезавшись и не перепачкав всю кухню. Но со временем Рицка не без удовольствия отметил, что ловкость его увеличилась, и он даже стал искать рецепты посложнее.

Сегодня он задумал приготовить саба-но мисони, закупив в магазине свежую макрель и душистый имбирь. Он шёл и думал только о макрели в бобовом соусе, о том, сколько перца нужно будет добавить, чтобы получилось не слишком остро и можно ли обойтись без двух столовых ложек водки, которой у них не было дома, и купить которую Рицка так и не решился.

Не то чтобы ему нравилось готовить. Но ему нравились все эти механические однообразные движения, на которых можно было сосредоточиться и отключить разум.

Но иногда, когда разум включался, Рицка испытывал лёгкое недоумение по поводу своей сосредоточенной практичности. Потому что когда ему сказали, что Соби умер, он был в какой-то степени уверен, как будто знал в глубине души, что тоже умрёт. Зачахнет, не сможет этого вынести. Снова пережить это. Но он жил почему-то. Выбирал в магазине рыбу, которая ему больше нравилась, и со смущённым видом проходил мимо витрин со спиртным, прокручивая в голове список ингредиентов рецепта.

Он выходил из дома раз в неделю, не считая маленьких прогулок по вечерам в саду. Ходил сразу в библиотеку, чтобы сдать прочитанные книги и взять новые, а по дороге обратно забегал в магазин за продуктами на неделю. Иногда во время таких походов он жалел о том, что у него не три руки, потому что, будь у него много рук, он мог бы взять сразу намного больше и выбираться в город реже. Он всё ещё не мог избавиться от неприязни к шуму автомобилей и снующим толпам народа. К тому же теперь на него свалилась новая неприятность. Она проявлялась особенно отчётливо, когда Рицка шёл по улице, погружённый в свои бытовые мысли, а его невидящий взгляд был устремлён под ноги или скользил по фигурам и лицам людей. И тогда в толпе он вдруг замечал высокого юношу в плаще с чёрной меховой оторочкой и развевающимися на ветру светлыми волосами. И Рицка замирал, выхватывая его цепким взглядом и ускоряя шаг. При этом он мог по-прежнему думать о чём-то постороннем, привычном и бытовом. Но когда Рицка догонял его, или когда юноша сам вдруг оборачивался, мальчик с оборвавшимся на миг сердцем отмечал в его лице незнакомые черты, незнакомый взгляд и улыбку. И он уже не мог понять, что так привлекло его в этом человеке минуту назад, потому что у него был совсем не тот цвет волос, не той длины или не того оттенка плащ. И совсем не то лицо. Всё было не то.

И всю оставшуюся дорогу домой в голове Рицки уже не оставалось и следа мыслей о макрели, перце, имбире и водке. Он мог думать только о Соби. Потому что слишком сильна была эта пережитая им минутная надежда, и слишком болезненно последовавшее за ней разочарование. И забыть об этом можно было только включив плиту, нарезав мясо или почистив рыбу, сходив в комнату к маме и позвав её ужинать, а потом закрывшись в комнате и достав из шуршащего и порванного уголками книг пакета потрёпанные томики учебников по психологии.

Но сегодня Рицка забыл о мучительном видении намного раньше, потому что, подходя к дому, завидел кого-то сидящего на крыльце и спрятавшего лицо в коленях. Сначала ему показалось, что это Сеймей, но, подойдя поближе, Рицка разглядел, что на голове у него нет ушек, а чёрные длинные волосы спутаны и разбросаны по плечам. Нисей.

Рицка вздохнул. Пакеты с едой и книгами вдруг показались ему в десять раз тяжелее, чем были, и мальчик удивился, как он их вообще донёс.

Нисей, видимо, услышав его шаги, поднял голову, и вспыхнувший надеждой и ожиданием взгляд потух. Он явно ждал Сеймея. Ну, уж не Рицку точно. А Рицка успел отметить множество мелких кровоточащих царапин у Нисея на лице, ожог на шее от оков и раны на руках. Нисей же, заметив его изучающий взгляд, поспешно спрятал израненные руки за спину и поморщился от боли.

Рицка поставил пакеты на землю, потому что ему уже начало казаться, что суставы его сейчас не выдержат или пальцы оторвутся. В голове была какая-то каша, и среди всех мыслей, связанных с этим новым для него положением Нисея, мелькала одна – о Сеймее.

– Где мой брат? – спросил Рицка.

– Живёхонек, – с неохотой отозвался Нисей и снова поморщился, как будто ему было больно даже говорить. – Ни царапинки. Всё мне досталось, чёрт возьми.

– Пойдём в дом, – сказал Рицка спокойным уверенным тоном. – Я обработаю твои раны.

– Чего?! Не пойду я никуда. Сеймей велел мне дождаться его здесь.

– А ты такой послушный?

– Нет, но… – Нисей замолк, не зная, что значило это «но». Губы его снова скривились, хоть он и старался всеми силами держать лицо и не показывать боль Рицке.

Взгляд мальчика потеплел.

– Вставай же. Я помогу.

Нисей посмотрел на него с какой-то затравленной злобой и обидой, пытаясь при этом подняться на ноги.

– Только не думай, что за это я стану тебя любить. Я ещё помню, как твой дружок сломал мне палец. Так что твоя доброта мне без надобности. Можешь не строить святошу.

– А это и не доброта. Я просто не хочу, чтобы ты заляпал своей кровью моё крыльцо.

Нисей попытался усмехнуться, потому что не знал, что ответить, но вместо этого закашлялся и сплюнул кровь. Он ничем не мог объяснить своего замешательства, разве что тем, что от боли во всём теле он слегка тронулся. Но, как бы то ни было, внезапно в этом смотрящем на него сверху вниз лице, в этих сошедшихся на переносице тонко очерченных бровях, в этих сузившихся тёмных и блестящих глазах, в недрогнувших плотно сжатых губах Нисей на миг увидел Сеймея. И какая-то неведомая сила, которой он не мог дать подходящего определения, заставила его подняться и без единого лишнего звука проследовать за Рицкой в дом.

– Садись на диван! – на ходу бросил Рицка, унося пакет с едой на кухню.

– Не боишься, что заляпаю? – услышал Рицка хриплый вопрос себе вслед.

– Заляпаешь – будешь стирать.

Нисей снова криво ухмыльнулся, представляя себя склонившимся над диваном с тряпкой и мылом в руках. Но тем не менее, усаживаясь, он проследил за тем, чтобы нечаянно не коснуться обивки дивана своими ранами. Он вдруг нашёл какое-то особое удовольствие в подчинении младшему брату Сеймея. Ему хотелось быть послушным мальчиком, и он с любопытством и интересом гадал, на сколько хватит этого его желания.

Рицка вскоре вернулся с переносной аптечкой, замок которой моментально щёлкнул в его ловких пальцах, из чего Нисей сделал вывод, что аптечка и Рицка – близкие друзья. Он также надеялся, что Рицка не только хорошо открывает аптечку, но и умеет делать безболезненные перевязки. Он устал от боли. Голова кружилась, и Нисей боролся с мучительным желанием лечь и закрыть глаза. Но, наблюдая за чётко отмеренными движениями Рицки, он на какое-то время отвлёкся. Он смотрел, как в тонких изящных пальцах мальчика щёлкают и звенят ножницы, отрезая бинты одним движением – раз и ещё раз – и тонкие полоски для повязки падают друг на друга. Смотрел, как эти же пальцы отрывают маленькие кусочки ваты, откупоривают пузырёк с йодом, отчего в нос сразу ударяет резкий запах спирта. Ему очень нравилось смотреть.

– Давай руки, – сказал вдруг Рицка, и Нисей невольно вздрогнул, приходя в себя и снова ощущая боль и недоверие. – Ну, давай же! Испугался, что ли?

Нисей неуверенно протянул руку и прошептал:

– Смотри у меня. Если будет больно, пожалеешь, что привязался со своей помощью.

– Не волнуйся. Больно не будет, – всё так же спокойно ответил Рицка, и Нисей почему-то ему поверил.