Текст книги "Холодная зима (СИ)"

Иногда Рицка думал о том, какие воспоминания он забрал бы с собой, если бы мог это сделать. Как если бы он спешно собирался в дальнее путешествие, и ему требовалось бы закинуть в рюкзак кое-какие вещи, самые необходимые. А остальное оставить. Навсегда. Выбрать только самые важные моменты своей жизни, а про все прочие забыть, как будто их и не было никогда.

И сегодня за ужином Рицка добавил в свой рюкзак ещё одно воспоминание, которое он обязательно захватил бы с собой в другую жизнь, если бы ему вдруг пришлось умереть или вернуть тело настоящему Рицке. В этом воспоминании Сеймей улыбался точно так же, как сейчас и был так похож на того, другого Сеймея, которого Рицка любил когда-то давно. Два года назад, незадолго до его «смерти».

– Сеймей, я не люблю глупых людей, – сказал тогда мальчик. Его голос был сонным и тихим. Фраза повисла в тёплом неподвижном воздухе. Ни дуновения. “Интересно, если ветер сейчас не дует, почему облака плывут так быстро?”, – думал он.

– Правда? Раньше ты никогда не обращал на это внимания, – в той же ленивой манере ответил Сеймей.

– Хм… – Рицка нахмурился. Мысли разбредались в разные стороны. Их нельзя поймать. Нельзя коснуться. Он думал об облаках и ветре, о словах Сеймея и о тех вещах, которые он изо всех сил старался понять. – А какой я был раньше?

– Ну… Я бы не сказал, что ты очень уж изменился, Рицка.

Солнце вышло из-за облака и теперь светило в глаза. Мальчик прищурился и спросил:

– Но ведь изменился же? Каким я всё-таки был? Привередливым в еде? Мама что ни скажет, я всё должен не любить. Безответственным? Почему маме не нравится, если я сам встаю в школу? Или если учу уроки…

– Рицка, ты думаешь о всякой ерунде.

– Неправда! Для меня это очень важно! Я просто хочу понять. Если я чего-то не понимаю, то не могу это просто так оставить! И ещё… скажи… я был глупым?

Сеймей рассмеялся, повернулся к нему лицом. Его волосы очень красиво блестели на солнце, переливаясь множеством оттенков иссиня-чёрного и тёмно-фиолетового. На губах играла лукавая улыбка, глаза прищурились, и Рицке казалось, что в их непроглядной тьме он может увидеть отражение собственного взгляда.

– Ты такой милый, Рицка, – сказал Сеймей.

– Не придуривайся! – хочется злиться, но на него не получается. – Я же серьёзно спрашиваю! Если не ответишь, я буду думать, что как был дураком, так им и остался!

Сеймей продолжает улыбаться, но глаза темнеют, рождая серьёзность, оттенённую напускной снисходительностью.

– Почему ты так стремишься быть умным?

– Потому что… – на секунду Рицка теряется, а потом снова продолжает. – Потому что я хочу быть самостоятельным. И решать сложные задачи, и отвечать на сложные вопросы. Как взрослый.

Сеймей вздыхает и отворачивается.

– А вот мне очень не хочется, чтобы ты взрослел, Рицка. Я бы хотел, чтобы ты всегда оставался для меня таким, как сейчас.

– Но ведь это невозможно. Я всё равно вырасту.

– Да… – задумчиво произносит Сеймей и повторяет едва слышно. – Да.

Лёгкий ветерок приятно холодит разгорячённую кожу.

Рицка думает о том, почему взрослые не хотят, чтобы дети взрослели. Разве это не здорово – быть высоким, сильным, умным и самостоятельным? Наверное, всё-таки не так уж и здорово. Что утрачиваешь, приобретая чувство уверенности и самодостаточности? Что отдаёшь взамен и навсегда?

Они лежат на широком клетчатом покрывале под раскидистыми ветвями вишнёвых деревьев и смотрят на небо. Солнце снова скрывается, и можно разглядеть причудливые очертания пышных белых массивов облаков. В такой хороший день думать о чём-то серьёзном – просто преступление.

Рицка улыбнулся со всей беспечностью, с какой только может улыбаться двенадцатилетний ребёнок, и заявил:

– Вон то большое облако похоже на медведя.

– Ага. На большого белого арктического медведя, – согласился Сеймей с улыбкой.

Рицка вытянул руку, прищурился и указал пальчиком на облако поменьше, рядом с медведем, который уже начал расплываться и терять форму.

– А вот это похоже на маленький игрушечный самолётик.

– М-м-м… А по-моему, оно похожу на птицу, – сказал Сеймей. – На ястреба, который зажал добычу в когтях.

– Сеймей! Какой ужасный образ! Я лучше буду думать, что это самолёт!

– Конечно. Как хочешь, – он снова обезоруживающе улыбнулся.

Когда им надоело валяться, Сеймей предложил сходить за мороженым. Они шли, держась за руки, и смеялись, ощущая на себе взгляды умиляющихся людей. Такой красивый юноша и такой милый ребёнок. Такие похожие черты. Такие разные улыбки. Крепкие нерушимые узы крови. Братья.

Тающее мороженое. Пойманные в объектив улыбки перепачканных губ. Весёлый гомон парка в выходной день. И так просто хочется смеяться.

Сеймей. Сейчас он засмеялся совсем как тогда. И Рицке хотелось, чтобы он смеялся, а то за столом было так тихо, что ему казалось, будто это и не день рождения вовсе.

И Рицка тоже засмеялся, подхватив мамин смех, когда Сеймей рассказал какой-то весёлый случай. Он казался сейчас таким непринуждённым, словно и не было у них никакого важного разговора наверху. Словно это и не он вовсе говорил все эти ужасные вещи про Соби, и не он смотрел на Рицку с тихой затаённой злобой.

Да, Рицка хотел бы помнить именно такого Сеймея, а не того незнакомого страшного человека во сне, рассыпающегося в пепел у него на глазах.

– Мальчики мои, любимые! – воскликнула Мисаки. – Я так рада! У нас получился такой замечательный семейный праздник! Как же я скучала без вас, и как хорошо, что вы наконец-то вернулись к своей маме!

Она остановила взгляд на Рицке, отчего тот сразу замер, сжав в руке палочки.

– Ты стал такой красивый, Рицка! – она заулыбалась в каком-то странном, преувеличенном восхищении. Исступлённом восхищении. – И это даже хорошо, что твои друзья не пришли! Ведь это наш праздник, семейный. И нам так хорошо втроём, что никто больше не нужен.

Рицка заметил, как моментально напрягся от этих слов Сеймей, как напряглась непроизвольно его рука, а глаза сузились. И Рицка поспешил отвернуться, чтобы не видеть этих перемен.

И в тот же миг что-то кольнуло у него в груди, так сильно, неожиданно и больно, что он вздрогнул, и палочки выпали из руки. И сотни маленьких невидимых иголочек пронзили кончики пальцев, в висках застучало, а сердце перешло на галоп. Рицка поморщился, пытаясь прогнать неприятное ощущение. К горлу подкатила тошнота, и от вида остатков еды на тарелке он едва не потерял сознание.

Мама ничего не замечала, она продолжала говорить как будто сама с собой и смеяться, а вот Сеймей не спускал с него пристального напряжённого взгляда. Заметил. Это плохо. Как же это всё-таки плохо.

– Мне… мне нужно отлучиться ненадолго, – сказал Рицка, поднимаясь на нетвёрдые ноги.

– Рицка? Что-то случилось? – Мисаки перестала смеяться и протянула было руку, чтобы коснуться его. – Ты так побледнел! Нехорошо себя чувствуешь?

– Нет, мам. Всё в порядке. Я сейчас вернусь. Налей пока чаю, – ему удалось вымучить улыбку, и Мисаки сразу успокоилась и продолжила свой рассказ неизвестно для кого.

Сеймей проводил Рицку всё тем же сосредоточенным внимательным взглядом. Можно даже сказать, любопытным.

Он всё понял. Всё понял, стучало у мальчика в голове, когда он выбежал в прихожую и приник к запотевшему оконному стеклу.

Так и есть. В сгущающейся тьме вечерней улицы стоял Соби. Стоял, подняв голову, и, очевидно, пытался разглядеть хоть кого-нибудь в тёмных окнах.

– Ты помнишь, – прошептал Рицка, прижимая пальцы к стеклу и улыбаясь, позволяя вырваться искренней радости, позволяя себе улыбаться не для кого-то, а просто потому, что хочется. Соби не забыл про его день рождения!

Последний раз они виделись неделю назад. И разговор тогда вышел совсем короткий и какой-то нескладный. Они говорили словно бы украдкой и совсем даже не то, что хотели сказать, потому что сказать хотелось так много, что мысли путались, а Сеймей должен был появиться с минуты на минуту.

Сеймей запретил им видеться. С такой же лёгкостью, с какой он приказал Соби идти к Рицке, любить и защищать его, он теперь велел ему оставить Рицку в покое, потому что теперь он сам будет делать всё вышеперечисленное. И любить, и защищать, и всё что угодно.

– А ты ему никто, – сказал он тогда. – Ты был заменой.

И Рицка протестовал, но никто его не слушал. И Соби тогда улыбнулся и сказал, что Сеймей прав. И Рицка даже обиделся и рассердился на него за это.

А вечером того же дня Сеймей сказал ему, что если связь, точнее её зачатки, начнут проявлять себя, то это скорее пройдет, если он больше не будет видеться и общаться с Соби. И что скоро он вообще забудет о существовании этого бойца, как о досадном недоразумении.

Рицка схватил с вешалки куртку и, засовывая руки в рукава, одновременно пытался влезть в кроссовки.

– Соби… Соби, – шептал он. – Я сейчас.

И перед глазами всё плыло: прихожая, свет из кухни, лестница наверх, ваза с красными цветами, тёмные окна и снег. И было так жарко, что, только надев куртку, он сразу захотел сбросить её и бежать прямо так в холодную темноту.

Наверное, у меня подскочила температура, думал Рицка и тут же снова: «Соби пришел!» Не забыл всё-таки! И радостная улыбка, и яркие пятна румянца на белых щеках, болезненная испарина на лбу, и странный шум в ушах, и ноги как будто чужие.

– Перчатки не забудь.

Мальчик вздрогнул, испугавшись этого неожиданного голоса совсем близко.

Сеймей стоял перед ним, преградив путь. И таким незнакомым показался он сейчас Рицке, что тот невольно отшатнулся, одновременно признавая и не узнавая брата. Сеймей стоял, сложив руки на груди и склонив голову набок, отчего свет из кухни освещал только половину его лица, а другая половина оставалась погруженной во тьму, так что даже глаз не было видно, и трудно было определить, с каким выражением Сеймей смотрит на него. И что-то неестественное было в его казалось бы, непринуждённой позе, какое-то внутреннее напряжение, которое он как будто всеми силами старался замаскировать.

– На улице холодно, – сказал он. – Я советую тебе захватить перчатки, Рицка.

– Ты… дашь мне пройти?

– Действительно так хочешь увидеть Агацуму?

– Ну разумеется! Он же пришел поздравить меня! Нехорошо заставлять человека мёрзнуть на улице!

– Хм, – Сеймей усмехнулся. – Но он не может даже переступить порог, потому что я запретил ему. И стоит сейчас там как побитая собачонка. Неужели он не вызывает у тебя отвращения, Рицка?

– Сеймей! Прекрати говорить все эти ужасные вещи! Это очень плохо с твоей стороны, сказать так о Соби!

– Он не зайдёт сюда. Никогда больше не зайдёт. Но ты можешь выйти к нему. Ненадолго. Мне больно смотреть, как связь мучает тебя. Хотя было бы лучше стерпеть и не поддаваться её зову. И запомни, что это в последний раз. И ещё запомни, что только к тебе я проявляю такое снисхождение.

– Я знаю.

И снова тошнота подкатила к горлу, только на этот раз она была как будто несколько иного рода. Это было отвращение, неприятие того, что говорил Сеймей. Но спорить сейчас – значит потерять последний и единственный шанс увидеть Соби.

– Дай пройти! – не выдержал мальчик.

– Рицка, ты ненавидишь меня? – тонкие губы Сеймея изогнулись в улыбке, которая никак не шла к серьёзности вопроса.

– Что за чушь! Конечно, нет! И пропусти уже меня! – Рицка сорвался на отчаянный крик, потому что с каждой секундой бесполезного стояния в тёмной прихожей ему казалось, что жизнь уходит. Пока он стоит здесь, жизнь проплывает мимо всё быстрее, быстрее, с огромной скоростью и скоро она совсем оставит его.

– Не кричи. Напугаешь маму, – Сеймей вздохнул, и вздох тоже вышел какой-то неестественный, как и сам Сеймей, как и всё в эту минуту. – Ладно, – он отошёл от двери. – Я пока побуду с мамой. Займу её чем-нибудь. Ты же знаешь, её нельзя надолго оставлять одну. А ты не задерживайся. Я буду ждать тебя к чаю.

Рицка ничего не сказал в ответ и кинулся к двери, открыв её одним рывком настежь. Воздух, показавшийся ледяным после духоты прихожей, обдал лицо и грудь. В отрезке тусклого света фонаря кружились снежинки, но, долетев до земли, тут же таяли. И Соби стоял в этом отрезке света, крошечном луче посреди мрака и холода, засунув руки в карманы пальто и опустив голову. Наверное, он уже устал высматривать Рицку в окнах. От всего этого устал.

О чём ты думаешь сейчас, Соби? Тебе тоже больно?

Огни соседних домов, тихая улица, и две встретившиеся друг с другом полоски света: одна от фонаря, другая – из открытой двери дома, искрящийся в этом свете снег. Если бы только можно было сделать сейчас моментальное фото и оставить его в памяти. Запечатлеть этот момент, как Соби поднимает голову и встречается с ним удивлённым взглядом, а потом, как будто весь успокоившись, опускает напряжённые плечи, и тонкая паутина морщин на лбу разглаживается, и в глазах его Рицка видит отражение света, и Соби произносит с облегчением только одно:

– Рицка, – и улыбается.

– Соби! – мальчик с силой захлопнул за собой дверь и побежал к нему. Он никогда не думал, что расстояние в несколько шагов может оказаться таким длинным.

– Ты пришел, Соби! Не забыл! – оказавшись рядом с ним, Рицка резко остановился, как будто споткнулся. Ему хотелось обнять Соби, но вместо этого он только потупился и отвёл взгляд от такой смущающей улыбки и пристального внимания. Соби смотрел на него так, словно хотел запомнить. И он был такой привычный и родной. Запах табака и вместе с тем свежести, тёплые руки и осторожные, внимательные ко всему пальцы, складки одежды, сидящей всегда идеально на тонкой фигуре, белоснежные, будто бы шёлковые бинты, и всё та же улыбка – соскучившийся взгляд отмечает всё, впиваясь в каждую деталь утончённой красоты любимого человека.

– Разве я мог забыть про день рождения Рицки? – усмехнулся Соби.

– Соби.

И больше сказать как будто и нечего. И голова словно всё ещё немного кружится, а ноги так и не обрели твёрдую почву. И Рицка видит, что Соби своим пристальным и одновременно ненавязчивым взглядом замечает в нём все изменения: нездоровую бледность его лица в сочетании с ярким лихорадочным румянцем, прерывистое дыхание, слетающее короткими вздохами с обветренных губ. Соби всё видит, но ничего не говорит и ничего не спрашивает, зная, как Рицка не любит, когда его жалеют. Видит даже его растерянность от незнания, что говорить и делать дальше. И Соби избавляет его от необходимости думать и что-то решать, просто обхватывая крепко обеими руками и прижимая к себе.

И Рицка успел только тихонько вздохнуть, уткнувшись носом ему в грудь и чувствуя его тепло и ровное сердцебиение.

– Я соскучился по тебе, Рицка, – прошептал он в самое ухо. И пряди его волос приятно щекотали кожу.

В ответ Рицка только смял в пальцах его свитер под пальто. Он не мог сказать, не мог выразить, как соскучился. Только надеялся, надеялся глупо и упрямо, что Соби сам всё поймет и никогда его не отпустит. Просто хотелось хоть на одно мгновение поверить, что это возможно. Просто быть с тобой.

Ты не принадлежишь мне, Соби. Никогда не принадлежал и не будешь. И я помню об этом. Ты весь его, Сеймея. Он никогда не отдаст и не отпустит тебя. И об этом я тоже помню. Но это ничего. Это тоже всё ничего, потому что сейчас я могу обнять тебя. И этого никто у меня не отнимет.

Соби запустил пальцы ему в волосы, перебирая пряди и осторожно массируя кожу. И то ли от этого, то ли от его тепла, то ли ещё от чего-то дрожь в ногах, боль в груди и слабость вдруг оставили Рицку, и он начал обретать утраченную на какой-то миг способность мыслить.

– Соби, ты что-то делаешь, да? – спросил он, шумно выдохнув.

– Ничего особенного.

– Нет, ты что-то делаешь, – с уверенностью повторил Рицка. – Мне вдруг стало легче.

– Вот и хорошо. Я счастлив.

И Рицка подумал, как же это здорово – стоять вот так, обнявшись, здесь, на этом самом месте, когда кажется, что нет ничего приятнее, чем простые лёгкие прикосновения его пальцев. И мысль о том, что ему придётся вернуться домой и снова улыбаться Сеймею, который сказал с такой холодной и непоколебимой уверенностью, что это последний раз, когда ему можно увидеться с Соби, сказал, что Соби ужасен и дурно повлиял на него, эта мысль наполнила его сердце таким глухим отчаянием и яростью, что он смял свитер Соби так сильно, что молодой человек невольно вздрогнул и испустил короткий вздох то ли удивления, то ли волнения.

– Рицка, я ведь принес тебе подарок, – сказал Соби тут же поспешно, как будто желая отвлечь его.

– Правда? – Рицка отстранился и посмотрел на него с некоторым недоумением, словно вспомнив, что причина, по которой пришёл Соби – это его день рождения.

– Ага, – Соби улыбнулся, как он всегда улыбался, когда хотел сказать что-то вроде: «Всё будет хорошо, Рицка. Даже если всё очень плохо, как сейчас, это всё равно хорошо!» – Вот только… – Соби полез в карман и вытащил оттуда маленькую красную коробочку, перевязанную золотой ленточкой с надписью: «Рицке». – Только открой её, когда останешься один, хорошо?

– Соби! – возмутился было Рицка. – Что это ещё за секреты такие?! – но коробочку взял, повертел в руках, разглядывая со всех сторон. – Похоже на обручальное кольцо.

Соби засмеялся.

– Вроде того. Но только открой, когда будешь совсем один, ладно?

– Хорошо, – Рицка понял, на что Соби намекает. Сеймею нельзя это видеть. И от мысли, что у них с Соби есть секреты от брата, ему стало как-то неприятно весело, а искры отчаяния вспыхнули с новой силой. – Спасибо, – сказал он наконец. – Что бы это ни было, спасибо. И за то, что пришел, тоже, – Рицка вздохнул и сразу смутился.

– Не за что, – ответил Соби, и от Рицки не укрылась тревога, которую он пытался спрятать за улыбкой, когда бросил беглый взгляд на окна. – Я должен сказать тебе кое-что.

– А? – Рицка убрал подарок во внутренний карман куртки. Он не ждал от Соби ничего серьёзного, думал, что тот собирается ляпнуть очередную глупость. Во всяком случае, он надеялся, что так и будет, но что-то в этой последней фразе заставило его насторожиться. «Должен сказать тебе кое-что». Звучит устрашающе даже от Соби.

– Рицка… – Соби снова взглянул в окна, чем встревожил мальчика ещё сильней, сглотнул, облизнул губы.

Рицка смотрел на него во все глаза. Неужели всё так плохо?

– Мне придется уехать, – сказал Соби и тут же снова отвёл взгляд. Сказал таким тоном, как будто отвечал занудный вызубренный урок.

– Уехать? – медленно, чётко проговаривая каждый слог, повторил Рицка.

– Да. Уехать. Сеймей сказал, что я должен держаться от тебя подальше. Хотя бы какое-то время, пока ты… – он говорил так быстро, как только мог, но вдруг запнулся, не находя подходящего слова. – Пока ты не привыкнешь. Он приказал мне уехать за границу, даже купил билет, так что какое-то время мне придётся пожить в Китае. Я не думаю, что уеду надолго, но кто знает. И… Прости меня. Я снова тебя предаю и бросаю, и… Мне так жаль… Рицка. Можешь ударить меня, если хочешь.

– Смешной ты, – ответил Рицка тихо. – Сначала даришь подарок, а потом просишь тебя ударить, – он вздохнул. – Что ж. Теперь всё понятно.

– Что понятно?

– Когда я собирался выйти к тебе, Сеймей сказал, что последний раз позволяет мне это.

Соби снова смотрел на окна, как будто всё боялся, что Сеймей увидит их, а Рицка вздохнул ещё раз и убрал руки в карманы. Странно было слышать эту новость от Соби, а не от брата, но зато теперь он понимал, что Сеймей отпустил его не потому, что вид Рицки, страдающего от сильнейшей душевной и физической боли, разжалобил его, а только лишь потому, что он хотел, чтобы Соби сам рассказал ему о своём отъезде. Чтобы Соби выказал степень своего послушания, силу своего подчинения хозяину. Выполнил приказ.

Рицка сжал замёрзшие руки в кулаки, отчего кровь сразу побежала быстрее, наполняя теплом, жаром всё его тело.

Что ж, Сеймей. Ты ошибся. Ты рассчитывал, что я рассержусь на безвольного Соби за его «слабость», как ты это назвал. Именно поэтому ты и подчеркнул, что Соби стоит на улице как побитая собачонка и не смеет войти в дом, потому что ты запретил ему.

– Что случилось, Рицка? Так сильно злишься на меня? – в его голосе было столько участливой и извиняющейся боли, что Рицка удержался и ответил спокойно:

– Не на тебя, – и тут же добавил: – Могу я попросить тебя кое о чём, Соби? Последнее одолжение?

– Конечно. Всё что угодно, Рицка, – отозвался Соби с нескрываемым облегчением.

Рицка покосился на окна своего дома и ответил с решительным жаром:

– Твоя машина, которую ты купил недавно… Как она?

– Как? Нормально. Мы же на ней катались неделю назад.

– Так вот. Я хочу покататься на ней снова. Прямо сейчас.

– А-а-а. Э-э-э… Покататься, говоришь? – кажется, Соби был готов к любой просьбе, но только не к этой.

– Да. Я хочу уехать отсюда куда-нибудь! Не сбежать, но… Просто. Ненадолго. Последняя ночь. Я ведь имею на это право, в конце-то концов! Как твоя временная жертва.

– Временная, – повторил Соби в задумчивости. – Конечно, ты имеешь на это право, Рицка.

Как это просто. За улыбками можно спрятать всё что угодно. Любую боль, даже если она вот-вот разорвёт тебя на части.