Текст книги "Призрачный Легион (СИ)"

Автор книги: Ruby Lancaster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Нельзя делать НИЧЕГО без прямого на то приказа. Нужно подчинятся приказам не только хозяина, но и всех свободных людей. И еще: нельзя ни под каким видом не то что заговаривать, но даже приближаться к другим рабам. Если кто-то нарушит запрет, наказание ждет обоих, независимо от того, кто к кому первым подошел. В случае побега хотя бы одного из рабов, наказанию, скорее всего, казни, также подвергаются все.

Уж не знаю, какие чувства обуревали Брюса, пока он выслушивал подобный инструктаж, но лучше бы он держал их при себе. С Сергеем шутки плохи. Не знаю уж, какую воспитательную работу он провел, но Брюс значительно поутих… на время. А потом снова взялся за прежние фокусы.

Терпению Мив, далеко не ангельскому, быстро наступил конец. Но снова звать Сергея ей не хотелось. Он замечательный парень, конечно, но он не свой… А тут Халька предложила свои услуги… Интуиция подсказывала Мив, что дело здесь не чисто, и лучше Хальку, тем более вкупе с Иштваном к Брюсу не подпускать, но…

Результат превзошел все мыслимые ожидания. Через пару сеансов общения с Халькой и Иштваном Брюса словно подменили. Ни о каких дерзостях даже речь не шла. И выражение его лица наконец приобрело приличествующее рабу выражение испуганной покорности. Мив это чрезвычайно понравилось. Кроме того, убедившись, что физическому здоровью невольника ущерба никакого нет, Мив не запрещала Хальке время от времени использовать его. В конце концов, одной из важнейших обязанностей раба является развлекать хозяев и всячески ублажать их.

Сама Мив использовала Брюса исключительно для хозяйственных нужд и не видела ничего предосудительного в том, что с ним позабавится кто-то еще. Сколько раз она позволяла Хальке уводить его, она и сама уже не помнила.

***

Первым неладное почувствовал Анджей Младший. Я говорила, что он – эмпат, как и я, и Веслав? Но Анджей гораздо чувствительнее нас. Скорее всего, Ольгерд и Адась тоже эмпаты, хоть они и не развивают свои способности, и не очень-то ими интересуются. Так вот, с появлением в нашем Легионе рабов наше самочувствие стало постепенно ухудшаться. У Анджея это заметнее всего.

Да и мне, надо признать становилось все более и более не по себе… И уже не казалось, что рабы – это так здорово. Может, из-за того, что я постоянно находилась рядом с ними. Меня удивляло только, как Зенон ничего не чувствует. Спит с Эдрианом в одной палатке и не чувствует. Хотя да, он же не эмпат. Я просто удивлялась сначала, откуда взялась навалившаяся на меня тоска, а потом поняла, что тоска эта не моя, а их. С каждым днем все хуже, тяжесть просто невыносимая.

Я все чаще задумываюсь над тем, каково это – всю жизнь считать себя человеком и вдруг стать чьей-то вещью. Мне раньше казалось, что те, кто у нас, должны быть нам благодарны. Ведь мы их не убили, да и обращаемся неплохо… Если представить каково тем, кого Матвей купил… Я внезапно поняла, что в этом тоже дело, они ведь думают о них, все понимают, наверное. Я пытаюсь представить, каково бы мне было на их месте, впрочем, и представлять не надо, я и так все ощущаю, просто проанализировать не хочу.

Я решила поговорить об этом с Веславом и Анджеем. Веслав был настроен мрачно.

– Я все понимаю, Линде, я знаю, что и ты тоже это чувствуешь. Погано. Мы не должны были допускать такое в нашем Легионе.

Я понимала, что он хочет сказать. Что-то нарушилось, что-то важное. Словно в наш устоявшийся мир вторглось зло, и источник этого зла мы сами. Мы словно нарушили какую-то грань, отделяющую нас… от чего? Это нельзя выразить словами. Пока это чувствуем только мы, но скоро уже никто не сможет от этого скрыться. У каждого из нас только два пути – не обращать на рабов внимания или относиться к ним соответственно, как к рабам. Но если первое – подлость, то второе мне даже не хотелось бы называть.

– Я больше не могу, – пожаловался в свою очередь Анджей, – я каждый день это вижу и чувствую. Здесь даже воздух пропитан болью.

Веслав кивнул.

–Теперь уже поздно что-то менять. Впрочем, все не так плохо. Я думаю, эти двое адаптируются и привыкнут.

– Привыкнут быть рабами?

– Им придется. Иначе умрут… от тоски, от разрыва сердца, от чего там еще можно при таких обстоятельствах?

– А нам придется все это ощущать и умирать вместе с ними.

– Ты права. Надо что-то придумать.

– Если бы не это дурацкое правило, что им нельзя общаться. Думаю, они смогли бы друг друга поддержать.

– Точно. А еще ошейники эти… И колодки.

– А без них никак?

– Ну, думаю что-то придумать можно.

– Можно, – подытожил Веслав. – Но мы это сделаем позже. Меня сейчас гораздо больше Брюс беспокоит.

При упоминании этого имени мы с Анджеем затихли. То, что исходило от Брюса в последнее время, резко отличалось от эмоций двух других. Это была не тоска, не боль растоптанной гордости, не безнадежность, нет, от Брюса веяло просто-таки могильным холодом. Мне страшно было даже заглянуть к нему в душу и разобраться, что в ней творится. Видимо, остальные тоже это ощущали. У Анджея даже пот на лбу выступил.

– Да, – прошептал он. – Брюс, это да…

– Уж не знаю, как там Халька его воспитывает, – усмехнулся Веслав, – но ему это явно не на пользу. Ты не в курсе, что там происходит, Лин?

Я пожала плечами. О своих с Иштваном забавах мне Халька не рассказывала. Но наверно что-то жуткое, раз с мужиком такое творится.

– Надо поговорить с Мив, – решительно заявил Веслав. – Она же, в конце концов, его хозяйка! Ей все равно, что ли.

========== 3. Дознание и побег ==========

Самое удивительное, что Мив нас уже ждала. В последнее время ей и самой стало не по себе от того, что творилось. С Брюсом. Он совсем съежился и стал каким-то дерганым. Вздрагивал всякий раз, когда она к нему обращалась. И еще он почти перестал говорить. Даже когда она прямо обращалась к нему, он втягивал голову в плечи и отмалчивался. Или бормотал что-то невразумительное.

Мив уже поняла, что в своей воспитательной работе зашла, пожалуй, чересчур далеко, и ей уже немного не хватало прежнего Брюса. По крайней мере, то, во что он начал превращаться, ей категорически не нравилось. Мив давно хотелось с кем-нибудь посоветоваться по этому поводу, но как начать разговор, она не знала. Сказать, что с ее невольником что-то странное происходит, а она даже не может толком сказать, что именно? Нелепо, согласитесь.

Самое умное, что она могла сделать, это пресечь его дальнейшее общение с Халькой. Мив уже стало интересно, что там происходит. Халька в ответ на все ее расспросы пожимала плечами и отвечала:

– Так, ничего особенного. Просто говорим.

Вытянуть что-либо из Брюса оказалось совсем уж невозможно. Стоило Мив лишь упомянуть имя Хальки, как глаза у него стекленели, а на лице появлялось отрешенное выражение. Отчаявшись выяснить что-либо своими силами, Мив и решила обратиться к нам. Точнее к Веславу, но раз уж мы пришли все трое… О наших способностях Мив, разумеется, знала. Конечно, она понимала, что мыслей мы читать не умеем, но в ее случае была важна любая помощь.

Мы говорили в ее фургоне, предварительно убедившись, что Мэрид нет поблизости. Брюса тоже пригласили. Да, со времени нашего последнего разговора он здорово изменился. Хотя, возможно, Дэйв и Эдриан тоже, просто нам это не заметно, ведь они у нас все время перед глазами. Но, нет, они не выглядят такими осунувшимися. Можно подумать, Мив его совсем не кормит и заставляет работать по двадцать часов в сутки! В ответ на наводящий вопрос Мив только презрительно фыркнула.

– Переработает он, как же! Да сейчас и делать почти нечего, разве что по хозяйству помочь.

– Тогда чего он такой сонный?

– А кто его знает. Хотя точно, он что-то многовато спит. Только что не на ходу.

– Это от шока, – тихо сказал Анджей. – Ему вообще хочется заснуть и не проснуться. Чтобы завтра не наступало.

Я покосилась на Брюса. Он сидел, уставившись в одну точку и обхватив себя руками, будто мерз, хотя в фургоне было довольно душно.

– Сядь нормально, – раздраженно приказала Мив.

Брюс послушно уронил руки, но через минуту сцепил пальцы. Ему, похоже, необходимо было за что-то держаться. Или держать себя.

– Но ты осматривала его? – спросил Веслав. – Ты же разбираешься в медицине, что-нибудь с ним не так?

– Да все так! Ну, то есть… Есть, конечно, ушибы, но это не серьезно.

– А еще что-нибудь?

– Есть… порезы. На груди и на спине. На руках и шее тоже. Но это совсем легкие порезы, считай царапины. Они, конечно, болезненные, но почти сразу заживают. Думаю, когда Сергей его бил, это тяжелее было.

– Ну, не знаю… Смотря, как подать. Ты же знаешь Хальку.

– Если порезы на шее, как ты говоришь, – добавил Анджей, – то они могли его просто запугивать. Делать вид, что хотят перерезать горло.

– Нет, не думаю. Брюс не так уж боится смерти. Да и потом, он знал, что Халька не имеет права такое сделать.

– Ну, положим, сделать-то она это все равно могла, – заметил Веслав. – И ничего серьезного ей за это не грозило бы, разве что недолгая ссора с тобой. А насчет того, что смерти не боится… Если сорок раз приставить нож к горлу, кто угодно не выдержит. Просто нервы сдадут.

– Если сорок раз приставили и ничего, понятно уже, что блеф, – возразил Анджей.

– Нет, Мив права, – вступила я. – Этим бы они его не запугали. Тут что-то другое. Что-то очень… нехорошее.

– Может, все же поговорить с ним? – поинтересовался Анджей, взглянув на Брюса. – Спросить самого.

– Бесполезно. Я уже пробовала.

– Так давайте вместе попробуем.

Я не переставала исподтишка наблюдать за Брюсом, чтобы определить, понимает он нас или нет. Он время от времени поглядывал на нас и явно прислушивался. К тому же вряд ли не догадался, что речь идет о нем.

– Подойди, – приказала Мив.

Брюс с явной неохотой поднялся и сделал шаг по направлению к нам. Я подумала, что с гораздо большим удовольствием он бы забился куда-нибудь подальше в угол. Лицо его выражало усталую обреченность.

– Брюс, – заговорил Веслав, – знаешь, мы как хорошие хозяева заботимся о своих… подчиненных. Нам не нужно чтобы нас упрекали в излишней жестокости. Все что мы делаем – законно. Я хочу сказать, вам повезло, что вы именно к нам попали. Твои друзья это поняли и смирились. Вам ничего другого не остается, как смириться. Ты вел себя не так, как подобает, и поэтому был наказан. Тебе не кажется, что это справедливо?

Брюс кивнул, будто соглашаясь, но вряд ли он до конца понял, о чем с ним говорят.

– Но в последние дни ты вел себя… правильно. А тех, кто подчиняется, мы не наказываем. Твоим друзьям совсем не плохо живется, уверяю тебя! А вот с тобой что-то явно не так. Нам это совсем неприятно. Может, расскажешь, в чем дело?

Веслав старался говорить как можно дружелюбнее и мягче. Однако напряжение Брюса только усилилось. Похоже, он воспринимал такое обращение лишь как утонченную издевку.

– Так в чем же дело, Брюс? Что такого с тобой сделали? По-видимому, это что-то незаконное? Ты не похож на человека, которого легко сломать.

Как только Веслав заговорил об этом, состояние Брюса резко изменилось. Теперь вместо усталости он источал страх. Страх темный и ледяной. Такой чувствуешь иногда в ночном кошмаре и просыпаешься с криком. А в нем этот страх вызвало одно лишь воспоминание, одна лишь мысль о том, что с ним делали. Да что же это могло быть такое?!

– Так что же, Брюс?

Он на секунду поднял глаза, бросив умоляющий взгляд на Мив, и снова потупился. Я поняла – он не скажет. Не из упрямства, нет. Просто не сможет. Это выше его сил. Но Веслав, кажется, еще этого не осознал.

– Я жду ответа, Брюс, и не испытывай мое терпение. Что с тобой делали?

– Ничего.

Я удивилась, как ему удалось из себя это выдавить.

– Это не ответ, Брюс.

– Что я должен сделать? – произнес невольник с видимым усилием.

– Что?

– Что мне сделать, чтобы вы не спрашивали?

Веслав просто оторопел от такой постановки вопроса. До такой наглости, торговаться с хозяевами, еще никто не докатывался.

– Похоже, наказания тебе на пользу так и не пошли, раз ты смеешь дерзить. Последний раз спрашиваю, что с тобой делали?

– Не скажу.

Когда человека загоняют в угол, в нем просыпаются силы к сопротивлению. Это, по-видимому, произошло и с Брюсом. В нем проснулось какое-то железное упорство. Он, конечно, понимал, что сам себя толкает в пропасть, но инстинкт самосохранения уже не работал.

Веслав растерянно оглянулся на Мив, словно спрашивая, что ему делать в данной ситуации, но тут вмешался Анджей.

– Мив, а можно мы его осмотрим? Его раны?

– Осмотрите, – пожала плечами Мив. – Да это и не раны вовсе, так, ерунда. Разденься, – приказала она Брюсу.

– Зачем?

Мив с размаху хлопнула его по щеке.

– Совсем страх потерял? Делай, что велят!

Брюс медленно стянул рубашку. Он уже весь дрожал, причем явно не от холода. Мы внимательно осмотрели его. Действительно, никаких следов жестокого насилия. Только едва заметные следы от порезов. Чем-то очень острым и тонким. Конечно, это тоже неприятно. Но не так уж их и много, я понимаю, если бы его всего исполосовали. К тому же ранки были очень короткими, максимум сантиметров пять. И из-за чего тут психовать?

Пока мы его осматривали, Брюс стоял спокойно, ни разу не шевельнулся, не взглянул на нас. Только губы слегка кривились.

– Действительно черт знает, – что изумился Веслав. – Не похоже на Хальку.

– Сколько раз они его брали? – спросила я. – Он уже должен был привыкнуть, если это только порезы.

– Может, это только для отвода глаз? – предположил Анджей.

Да, скорее всего, так оно и есть.

– Может, это что-то унизительное? О чем трудно сказать? – я так говорила, но я в это не верила. Никаким надругательством нельзя довести до такого состояния. Это что-то другое.

– Так, все, мне это надоело, – заявила Мив. – Не хочет по-хорошему, будет по-плохому. – Я сейчас позову Хальку и отдам тебя ей, – обратилась она к Брюсу, – если не перестанешь упрямиться, уверяю, что именно так я и поступлю.

– Я не пойду.

– Интересно. И кто же это тебя будет спрашивать?

– Не пойду! – он, кажется, позволил себе повысить голос. – Можете что угодно делать!

– Можем, – согласилась Мив. – Можем тебя связать и отволочь силой.

Брюс уже не опускал головы, смотрел прямо на нас. Во взгляде отчетливо читалось: «Конечно, можете. Я не сомневаюсь, что именно так вы и поступите».

– Я умру раньше, чем попаду к ним, – произнес он глухо.

Мив пожала плечами. Пустая угроза, мы все это знали. Но Брюс находился уже в том состоянии, когда большинство людей давно бились бы в истерике. Было понятно, что в ногах у нас валяться он не собирается, а если и вправду отдать его Хальке… Что тогда от него останется?

Стыдно признаваться в этом, но мы так ничего и не добились. Отвязались от него. Да и не так уж мы были уверены, что действительно хотим знать. В общем, от Брюса мы отстали. Да он, вроде, как и получше себя стал чувствовать. Хамить снова начал. В умеренных пределах. Мы уже думали, все в порядке…

***

…И все-таки он бежал, вот паразит! И ведь прекрасно понимал, чем это грозит и ему, и его друзьям. Нет, у меня в голове не укладывается. Да и ночку выбрал подходящую – гроза с ливнем, настоящая буря.

Мив, когда обнаружила побег, тревоги поднимать не стала, созвала нас по-тихому. Потому что понимала: если известие о побеге получит огласку, это грозит крупными неприятностями. Казнью всех оставшихся в лагере рабов, как минимум. Никому этого не хотелось, поэтому произошедшее нужно было во что бы то ни стало скрыть от Христана. Был только один способ это сделать – отыскать беглеца в ударные сроки и доставить обратно в лагерь.

Разумеется, сделать это должен был ударный отряд, кто же еще? Хотя только своими силами мы бы тут не справились – кто знает, в какую сторону он ломанулся? Поэтому к нам присоединились Ярослав, Михал, Маринка и Иза. Я вот по привычке говорю «к нам», а ведь как раз меня среди преследователей и не было. Угораздило меня накануне подхватить простуду, и в дождь меня, разумеется, никуда не пустили. Адась тоже не поехал, мотивируя это тем, что он всегда был против рабов, и судьба их ему неинтересна, «нехай все сбегут или передохнут».

Вообще-то настроение отправляющихся ночью в погоню было далеко не благоприятным, и некоторые в глубине души были согласны с Адасем. Кому охота вставать среди ночи и тащиться неизвестно куда в грозу. Особенно хмуро выглядел Зенон, который имел нерушимое убеждение, что сон – это святое.

– Какого лешего ему вздумалось бежать? – возмущался Ярослав, седлая коня. – Остальные вроде не жалуются.

– И не на что потому что, – поддержал его Зенон. – Мы с ними обходимся по-людски. Ну, мы, во всяком случае. А вот Мив…

– Я-то по-людски, – огрызнулась Мив. – Если эта подруга опять чего-нибудь не выкинула.

– Халька, твоя работа? – спросил Михал.

– Да пошли вы! Мы с Иштваном уже сколько дней его не трогали.

– А сколько? – поинтересовался Веслав.

– Много! Не знаю! Короче, если у него крыша съехала, то это не от нас.

Ни для кого не являлось секретом, что Халька с Иштваном мучают Брюса, но все смотрели на это сквозь пальцы. В конце концов, вреда здоровью не наносилось, а это главное.

И вдруг – побег.

========== 4. О справедливости и милосердии ==========

– Почти пришли, – сказал Зенек. – Здесь осторожнее.

Подниматься стало гораздо труднее – вершина скалы совсем закрыла собою солнце. Твердо шагал лишь Анджей Младший, да еще Иштван, – он легко и неслышно скользил по камням.

– Понесло же нас в эти скалы, – проворчала Халька сердито, сдувая с лица волосы. – Спорю, что и за этой ничего не будет.

Между нами говоря, я тоже была в этом уверена, но выказывать свое недовольство не осмелилась. Будет похоже, что я жалуюсь, а я – совсем нет. Хотя я, конечно, смертельно устала. И Анджей тоже, хоть по нему и не скажешь. И даже Иштван. Вот только Зенон по-прежнему рвется вперед с неугасимым энтузиазмом. А он словно услышал мои мысли. Оглянулся и сказал просительно.

– Только еще эта последняя скала, и все. Если там ничего, вернемся обратно. Обещаю.

– Да там ничего и не будет, – упрямо пробурчала Халька.

– Там есть. Я знаю, – это Анджей. Он остановился, пристально вглядываясь вперед, словно высматривая что-то, ему одному ведомое. – Я вижу, что есть.

Кому первому пришла в голову идея, что где-то в этих скалах мог упасть осколок? Почему именно здесь? Какие-то крестьяне сказали? Всем им верить… Но мы поверили и лезем. Хотя зачем он нам, этот осколок? Съедим мы его, что ли? Нет вот, некоторым товарищам он обязательно понадобился.

Мы вышли рано утром, а сейчас уже вечер. Ясно, что придется заночевать в горах – о, как бы мне этого не хотелось! И Орла будет беспокоиться, и вообще… мало приятного. Самыми противными были именно эти последние минуты подъема вверх по почти совершенно черной скале, прячущей от нас солнце.

Наконец Зенон обогнул по узкому выступу край утеса (на минуту солнце осветило его) и скрылся за поворотом. Мысль о том, что цель близка, всегда придает сил, и последние метры мы проделали почти бегом.

– Красиво, – сказал Зенон.

Больше ничего говорить и не требовалось.

Мы оказались на узкой площадке-выступе нависающей над пропастью. Только теперь я оценила высоту проделанного нами подъема! С площадки открывался вид на широкое ущелье и дальше на горные цепи. Может, и не было в этом зрелище ничего особенного, но оранжевый свет опускавшегося уже солнца придавал бурым обычно горам странный розоватый оттенок, и в сочетании с бездонно-голубым небом создавал завораживающее зрелище. Было в этой картине, что-то щемящее. Может потому, что в горах ощущалась пустота… Возможно, на тысячи километров не было ни одного человека. Резкий холодный ветер бросался в лицо, словно стремясь оттолкнуть нас от этих просторов, запретных уже для людей, словно горы хотели сохраниться лишь для себя самих.

– Да уж, – протянул Иштван. – Но меня больше интересует вот это, – добавил он после паузы.

– Надо спуститься и посмотреть, – сказала Халька.

Площадка не обрывалась в пропасть сразу же, а сначала переходила во что-то вроде склона, на котором и находилось то, что нас интересовало. Воронка от осколка. От метеоритного осколка. По виду она напоминала воронку от снаряда, но вывороченная земля оплавилась и застыла белесыми полупрозрачными буграми лавы. Они напоминали лед, но не были холодными. Что находилось внутри воронки, с площадки было не разглядеть.

– Нет, – отрезал Зенон. – Наше дело было найти. А туда лезть нельзя. Мало ли, что там. Да и скользко. Шею сломать можно.

– А я осторожно, – сказала я. – Чуть-чуть.

Я поставила ногу на скользкий склон, но тут же поняла, что она не удержится. Тогда я присела на край и попыталась хоть немного сползти. Нога тут же сорвалась и я поехала вниз, пытаясь ухватится за выпуклые комки лавы. Иштван едва успел схватить меня за шиворот и выдернуть обратно на площадку.

– Больная да?! – напустился на меня Зенон. – Хоть бы веревкой обвязалась.

– А я и без веревки могу, – задиристо сказал Иштван. – Спорим, Зен? Давай, я попробую.

– Нет. Напрасно рисковать я не позволю.

– А никакого риска. У меня получится.

– Нет, я сказал, – голос Зенона прозвучал непривычно твердо. – Извини, Иштван, но я тебе не позволю. Когда будет задание исследовать, пожалуйста, иди. Но сейчас я начальник, и я тебе приказываю. Все, я сказал.

– Ну, так пошли назад раздраженно, – сказала Халька. Она не любила, когда им с Иштваном что-то запрещали. – Чего зря сидеть?

– Подожди, – сказал Анджей. – Посидим здесь еще немного.

– Да, отдохнем, – согласился Зенон. – Обратно еще сколько идти.

Конечно, он не рассчитывал вернуться в лагерь к ночи, но мы должны были соединиться в условном месте с другой группой, руководимой Ярославом и Всеславом.

Мы некоторое время стояли, любуясь открывающимся перед нами видом. По крайней мере, мы с Зеноном и Анджеем любовались. Я все еще сидела, свесив ноги в сторону воронки.

– Обрати внимание, Халька, – проговорил Иштван своим обычным язвительным тоном. – Ты сейчас наблюдаешь явление так называемых чистых душ.

– Что, – переспросил, словно очнувшись, Зенон.

– Детских душ, – с удовольствием пояснил Иштван. – «Истинно говорю вам, если не будете, как дети, не попадете в царствие небесное».

– Ты о чем, вообще? – нахмурился Анджей. – При чем тут мы?

Иштван растянул губы в то, что он считал улыбкой – глаза его никогда не улыбались.

– Вот ответь мне, Зенон – ты что выбираешь? Справедливость или милосердие?

– По отношению к чему?

– Вообще, абстрактно, как идею.

– Наверное, милосердие.

– Ага. Значит, в отношении тебя я немного ошибся.

– А ты, Линде?

– Справедливость.

– Kituno! («отлично» – венг.) А ты, Анджей?

– Не знаю.

– А если подумать?

– Милосердие. Наверное. Мне кажется это правильно.

Иштван кивнул.

– Все так. И что мы имеем? Ты, Лин, типичный ребенок – чистый и прекраснодушный.

– Это я-то?

– Ты-то. Зенон, как видно, уже нет, у него уже была возможность повзрослеть. А вот Анджей еще тоже ребенок – тяга к справедливости у него на лице написана, но он мудрый ребенок, он уже задумывается о том, как станет взрослым. Только дети верят в справедливость и хотят ее. Дети не боятся, ведь они безгрешны. «И каждому по делам его», такой принцип их вполне устраивает. А вот взрослые… Согрешившие… Начинают искать милосердия. Мы, мол, простим, так и нам простится. «Не судимы, да не судимы будете». Так что и грешить можно. Вот почему устами младенца глаголет истина. Они суда не боятся, и судить право имеют. Дети вообще бесстрашны.

– Значит, по-твоему, получается, – насупилась я, – что раз Зенон за милосердие, то он уже не ребенок, значит, что-то плохое сделал, да?

– С твоей точки зрения, может, и нет, но он так считает. У него совесть нечиста.

– Да, – странно спокойно сказал Зенон, – нечиста. А у тебя, Иштван?

– А у меня ее нет. К чему? Особенно теперь.

– Совесть – это абстракция, – поддержала его Халька.

– Совесть – это Бог, – возразил Анджей. – Это то, что удерживает нас от зла.

– А что есть зло и добро теперь? – воскликнула Халька. – Иштван прав. Совести у нас с ним нет, и на добро и зло мне наплевать. Я делаю, то, что хорошо мне. И моим друзьям. Остальное мне фиолетово. И никакая совесть меня не мучит.

– Правильно, – кивнул Зенон, – я немного завидую вам. У вас нет совести, и вам от этого не плохо. Вам все равно. А мне нет. И это меня мучит.

– Да что с тобой Зенон? – удивилась я. – Что у тебя может быть такого? В чем ты можешь быть виноват? – поддержал меня и Анджей. – Это что, тот, давний случай?

– Нет, конечно, нет. И не то, что я убивал в бою.

– А что еще может быть? – настаивал Анджей. – За что может мучить совесть?

– Зверство. Предательство. Трусость.

– Но это же не о тебе, – возмутилась я.

– А я и предавал и зверствовал, – жестко сказал Иштван. – И многое другое. И что?

– И я, – сказала Халька. – Я тоже считаю – я была права. У меня не было выбора. Но друзей я не предавала и никому не позволю предавать меня. За это убивают.

– Может ты и прав, – сказал Зенон тихо. – Хорошо быть ребенком. Но может, это зло, эта вина, что внутри каждого взрослого… Они и нужны. Пока человек чист, он всегда на краю, он не понимает, что такое зло, пока не столкнется, не совершит ошибки. И не ужаснется. Но это ошибка… Она нужна. Она удержит, возможно, от других. По крайней мере, меня удерживает. Когда у меня возникает соблазн сделать что-то не так… Я вспоминаю мое преступление, мою вину, страх разоблачения. И меня это держит. И я держу зло глубоко в себе, справляюсь с ним. А ты Иштван позволил злу завладеть тобою полностью.

– И что. Мне это не мешает.

– Мне тебя жаль. Зло – это ведь слабость, унижение, страх. Всегда. Только добрые люди по-настоящему сильны и способны на борьбу. С собою, прежде всего. А зло – это всегда плыть по течению.

Когда говорит Зенон, мне хочется ему верить. Мне всегда казалось, что его слова – это единственная возможная и нужная мне истина. Но то, что говорил Иштван… Ребенок ли я? Неужели только потому, что у меня нет зла в душе? Иштван считает, что так и есть. Но что-то темное у меня в душе, безусловно, было. Может и не преступное, но… стыдное. То, что я никому бы не решилась поведать. Свои сны. Мне снова и снова снилась та ночь, которую мы с Зеноном провели в плену у наших будущих рабов. И снова, и снова мне снился Брюс. То, что он делал со мной. И эти сны не были кошмарами. Скорее наоборот.

========== 5. Той дождливой ночью… ==========

пришла в голову идея взять с собой и остальных рабов. Зачем, он толком объяснить не мог, он вообще был косноязычным, но что-то разумное в его предложении определенно было.

– Хорошо, – сразу согласился Зенон. – Я возьму Эдриана. И попрошу Орлу дать нам Дэйва.

– Зачем? – спросила я.

Ярослав пожал плечами.

– Он не станет сопротивляться, если с нами будут его друзья. Возможно.

– Вы боитесь его сопротивления?

– Не говори ерунды, – устало сказала Мив. – Ему же будет лучше, если он не станет сопротивляться.

К нам подошли Орла и Зенон.

– Вы представляете! – воскликнул Зенон возмущенно. – Она его не дает. Ни в какую.

– Не даю, – подтвердила Орла. – И мне все равно, что бы вы ни говорили.

– Ничего с ним не случится Орла, – со всей убедительностью сказала Маринка.

– Нет.

– Тебе жалко?

– Да, жалко.

– Его?

– Неважно. Все может случиться. Мив довела своего раба до побега, я уж не знаю чем. И если вы его схватите… ему плохо придется… а если не схватите – на ком будете отыгрываться? В любом случае Дэйви я с вами не пущу. И не просите.

Зенон тем временем привел своего Эдриана. Вид у того был встревоженный.

– Твой друг сбежал, – обратился к нему Ярослав. – Мы едем его искать, и ты едешь с нами. Может, тебе придется поговорить с ним, чтобы он не наделал глупостей.

Эдриан отшатнулся. Даже в темноте было видно, как он побледнел.

– Я не поеду, – сказал он.

– Это еще что! – воскликнула Халька. – Если он еще тут будет…

– Подожди, – оборвал ее Зенон каким-то незнакомым голосом. Затем повернулся к Эдриану. – Что ты сказал?

– Не поеду. Вы его убьете.

– Я ТЕБЯ убью, если будешь мне перечить. Думаешь, если я по-человечески с тобой обходился, ты можешь забыть, где твое место, ублюдок?

Зенон сгреб Эдриана за шиворот и швырнул по направлению к лошади.

– Не рассуждать! – рявкнул он. – Вернемся, я с тобой поговорю.

Халька насмешливо улыбалась.

– Я предупреждала, – сказала она тихо. – С ними нельзя по-хорошему.

Орла взяла меня за руку.

– Пойдем спать, Марго.

Я подчинилась, все еще жалея, что не могу поехать с ними. Но они и так уже много времени потеряли, хотя сомнительно, чтобы Брюс мог уйти далеко.

Ярослав отъезжал последним. Он уже вскочил на коня, когда Мив тихо окликнула его.

– Яр! – он оглянулся.

Мив стояла, скрестив руки на груди.

– Не калечьте его – сказала она.

***

Мне не хотелось ночевать в трейлере вместе с Виктором. Все остальные уехали, а его я немного побаивалась, хоть и любила. Поэтому в виде исключения я пошла спать на старое место, к Орле. Легла рядом с Гонораткой и Болеславом. В трейлере никто не спал, кроме Саши. Когда мы с Орлой вошли, она заворочалась, приподняла встрепанную голову и сонно спросила:

– Поймали его?

– Нет еще. Спи, – ответила Орла сухо. – И ты тоже.

Последние слова относились к Дэйву, который при ее появлении принял сидячие положение. Он покорно лег. Я заметила, что тот угол трейлер, который занимали Орла с Дэйвом, отделен занавеской. Раньше ее не было… Впрочем, Орла ее задергивать не стала.

Я уже знала от Саши, что Орла живет с Дэйвом как с мужем. Впрочем, она и не скрывала этого, а мне по-прежнему это было неприятно. Я знала, что Мив с Брюсом не живет.

– Думаешь, его быстро поймают? – шепнул мне Болеслав.

– А куда он денется.

– Думаешь, сильно накажут?

– Да уж наверно.

– Жалко. Он ничего так. И Дэйв переживать будет.

– Вот нашелся жалостливый. А зачем он бежал? И главное куда? Глупость. Ему же хуже будет, если не поймают – подохнет где-нибудь от голода.

– А знаешь, – помолчав, сказал Болеслав. – Я бы предпочел от голода, чем вот так, в рабство.

– Я бы тоже – подала голос Гоноратка.

– Спите вы, оба, – разозлилась я. – «Тоже»! Много вы понимаете…

Но подумала, что они, возможно, правы. Брюс не мог быть рабом. Даже ради спасения жизни своей и своих друзей. Он и сбежал, наверно, не потому, что долго обдумывал и готовился, а просто потому, что так получилось.

Гоноратка и Болек, наконец, задремали. Орла, похоже, тоже спала. Дэйв не спал, это я чувствовала. Интересно, он действительно так уж переживал за Брюса, как Болек говорит? Давно ли они знакомы? Друзья или так – товарищи по несчастью? Надо будет расспросить его об этом. А почему бы и нет. Правда, расспрашивать об этом раба в ошейнике как-то не принято… А кем не принято? Христаном? Да пусть он катится…