Текст книги "Rain (СИ)"

Автор книги: Professor_choi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

–Милая, пожалуйста, не плачь. Можешь не ехать на похороны. Его уже кремировали. И Хёку я говорить не стала.. И ты не говори, хорошо? – было сейчас не время для обид. Вообще не время. Но маленький Хёк давно вырос, чтобы знать всю правду. А меня просят не плакать? Не ехать на похороны..? От меня что-то хотят вообще?

–Не звони мне больше.. – сдерживая внутреннего раненного зверька, скинула звонок, бросила телефон на пол, не заботясь о громких звуках. Всем пора вставать!

Нельзя так сладостно нежиться в тепле. Нельзя?

Со смертью не всё кончается – я знаю. Но меня душит осознание, что скоро я увижу папу, поэтому – да, нет смысла приезжать на похороны. Человек, который жил как собака – как собака и исчезает, потому что по нему больше некому скорбеть. А я выскорбила всё вчера, пока по полу собирала грязь и стены чужого дома.

Папа.. неси скорей фанеру и пару серебристых кнопок, чтобы залатать мою боль. Пусть я была тебе не нужна, только ты научил меня, что любить нужно пылко.. Ты сказал мне, что «прощаться – тоже искусство», когда я садилась в автобус, и проклинала тебя вслух, чтобы больше никогда не увидеть лицо, с большим количеством морщин и старческих родинок. Каяться не в чем, но я тоже приду с прощением.

И ты тоже.

Комментарий к 18.kinds of pain по части медицины не ручаюсь. пишу так – как хочу)

========== 19.полный дом ==========

– Это что, твоя семья?

– Нет, Аманда. Это птицы.

Дурнушка (Ugly Betty)

Голыми ступнями шлёпала тихо обратно, залезая в кровать, обязательно по серединке, где больше бесплатного подогрева. Ловлю отголоски сновидений, но они все воедино включали показ из старых записанных кадров, о которых я вспоминала только по праздникам, и то забыла счёт этим памятным датам.

–Кто звонил? – сопит Тэ, подминая меня под тяжесть своего тела – ему не особо интересно, просто он разбужен. На пару мгновений мне захотелось к кому-то прижаться, похныкать в плечо, с условием подарочной жалости, вместо остаточной ласки.

–Любовник. – Брешу осознанно – так проще.

На безучастный вопрос «что хотел?», следует пресное:

–Вернуться.

–Вернулся?

Съедаю вопросительный знак, обгладываю точку, складывая голову под подушку, марая в слюне волосы, попавшие в рот. Вслушиваюсь в собственную частоту ударов пульса, и не прихожу в ужасе от учащённости. Гавань чувств была спокойна, штормового предупреждения не наблюдалось, корабли возвращались с моря. Впервые наверно в отсутствие дома, засыпаю самым чистым сном, в котором пускаю бумажные корабли по прибытию, и всматриваюсь в ускользающее лицо отца. Он вылавливает рыбу, и хвастается своей улыбкой, точь-в-точь, как у Хёка – не могу разобраться, люблю её, или всё-таки люто ненавижу.

Я спрашиваю папу: откуда берутся чайки? И вместо ответа чувствую, как дышать становится легче от убранной подушки, и волосы кто-то изо рта заправляет за уши. Искренне верю, что это кто-то воздушный, уж точно не землянин. Усомниться не смею – так проще.

Отучиваюсь от плохой привычки думать много, да ещё о всяком глубоком – взахлёб.

Утром пробуждаюсь из-за суетливости рядом, будят беспардонно. Проспавший Чонгук не успевает съездить на квартиру и переодеться, поэтому в спешке пытается найти в гардеробе Тэхёна подходящие брюки с рубашкой, которые пришлись бы впору на чуть более накаченное тело. Я внимательно поглядываю одним глазком за беготнёй двух мужчин, один из которых уже благополучно застёгивал штаны, улыбаясь, набрасывал белую рубашку. Тэхён подошёл к кровати со стороны, ближайшей ко мне, и потянул меня, настоял подняться, обязательно во весь рост, чтобы я ему завязала галстук, пока он примеряет какие из десяток наручных часов подойдут к выбору пиджака.

А я вялая, разбитой вазой стою на одеяле, придерживаясь за плечо Кима, застёгиваю последние пуговицы у воротника, слыша в ответ недовольное сопение, что ему дышать натужно.

–Больно ты тихая что-то. Заболела? – без задней мысли спрашивает Чонгук позади, везде успевая вставить своё словцо, даже когда занят самим собой или своей работой.

–Да. Тобой, – не оборачивая голову, продолжаю пробовать завязать галстук, и насупливаю брови, когда получается криво. Хэсон научил меня многим вещам, ворвавшись в личное пространство когда-то на правах друга, сходного с братом, но галстуки я как завязывала из рук вон, так и не изменила своим навыкам.

–Болит что-то? – имея в виду определённое, прячет за беспокойством Тэхён.

–Живот. – Реакции ноль, но я вне обид. Им, может и не всё равно, просто значения не придают элементарному, когда я говорю по правде.

Тэ усмехается, опускает руки на моё бедро, и безобидно поглаживает – я не противлюсь, но в два раза чаще взмахиваю ресницами. Он не жадничает и не претендует на свою полосатую кофту, которую я так безголосно умыкнула. Умыкнула и чёрт с ней..

–Не забудь её мне вернуть.

Я мотаю головой, но на деле думаю, что ничего никому не отдам. Не ищу смысла – просто ворую.

–Конечно.

Мне в полосатом на душе светлее, я это вдруг выяснила.

Тут же подходит одетый Чонгук, повторяя за Тэ интересное действо, протягивая своё запястье, с наброшенными часами – тоже собственность Кима. Тэхён бормочет, что Чон «повторюша», а я с самым прискорбным задумчивым видом застёгиваю «наручник», сомневаясь по поводу того, можно ли носить чужое время? Говорят, что вместе со смертью часы хозяина тоже останавливаются. Так верно ли это Чонгук, кликать на себя ненужные проблемы?

–Если ты заболела мной, то с большими осложнениями, – проговорил блондин, озабочено на меня смотря. Я растянула губы в улыбке, и баловалась своими припасенными открытиями «больших осложнений». Ого-го каких, блондинчик, тебе даже и не снилась такая маниакальная влюблённость..

–Намекаешь, что я плохо выгляжу, когда без памяти от любви?

–Намекаю, что нам лучше не влюбляться, верно? – Чонгук широко улыбнулся, погладил меня по щеке, и нашептал благодарности (с перепуга явно).

Предупреждение из уст Чона прозвучали иронично красиво, несколько трагично, в жанре романтики. А я ковыряла в висках не зная, стоит ли спрашивать неуместный вопрос.

«Если исчезнет память, куда-нибудь укрывшись по коробкам, любовь исчерпает свои чертоги, а человеческое тело истлеет, что останется? Если Чон такой умный, то съёрничал бы новый ответ, решающий мои думы. Что же останется у него? Большие осложнения?»

А сам ли сможет, избежать болезненную хворобу?

Покинув пристанище Ким Тэхёна, спровадила работничков, усадив по личным автомобилям, до скрытия за поворотом честно помахивая вслед, зная, что в боковое зеркало не отражаюсь, или просто не наблюдаюсь водителями. Потом взяла путь до онкологии, сев на автобус у ближайшей остановки. Не помешает пробежаться по всем инстанциям, ведь дома не насидишься, а занятость сама развевает тяжёлые мысли. Но мысли сейчас не тяжёлые – они пустые, и я прихожу к выводу, что это даже утомительней.

Поутру тщательно продумывала маршрут заведений, куда должна зайти, и первым пунктом указала дражайшего Доктора Мин Юнги. Любила я её не потому, что она милая, а потому – что первая, у меня до неё лечащих врачей не было. Вот я и привязалась.

–Ого. Мы сегодня не на каталке? Своими ногами? – поражённая, и не скрывающее этого, воззрилась Юнги. Я пришла как раз вовремя – не вовремя. Женщина обедала в свой короткий перерыв, и с порога кабинета, который почему-то был не заперт под ключ, я учуяла тяжёлый запах сигарет, выкуренных совсем недавно. Прозаично, что умный врач, профессионал в своём деле, губит своё здоровье никотиновым ядом.

–На осмотр пришла. Можно?

Мин Юнги усмехнулась, наигранно взялась за сердце, достала из шкафа мой пакет с вещами, который я в прошлый раз оставила, а потом дала маршрут-лист по кабинетам, где следует сдать: КТ, рентгенографию, анализ крови, УЗИ, МРТ и прочую ерунду.

Вместе со мной рассматривая готовые снимки томограммы, Юнги сначала молча водила пальцем по столу, выстукивая ритм ногтем с бежевым гель-лаком. Без шуток, это был ритм похоронного марша, я и сама знала ноты клавиш. А потом без лишних вздохов сказала как есть.

–Сроки у тебя горят. – Женщина с припухшими глазами выводила ручкой место заражения, обводя отдельные области. – Расположение влияет на локализацию боли. Вот смотри – у тебя диффузное поражение, поэтому живот в верхней части тянет. Она, конечно, может иррадиировать в другие области, рядышком. – Указав на соседние участки, Доктор Мин продолжила, пока я тихонько ловила каждое слово. – Вот сдавливает печень, кишечник пока не тронут. Но пока – это не значит, что сегодня вечером не перейдёт. Когда болит, значит прорастает. Ты не лечишь – ты болеешь, трактую понятно?

–Более чем, – я мягко улыбнулась.

–Что здесь весёлого? – скептически нахмурилась она.

–Опухоль на бабочку похожа, – констатировала я свои наблюдения и всё услышанное. В мозгу нет метастаз? Ну и чудно. Вполне хорошие новости за последние сутки.

–Хуярочку. – Юнги опустила глаза, снимая переднюю и заднюю рентгенографию с очагами белых пятен. – Чёрт. На смерть это похоже, Хуан. На смерть. Смекаешь суть? – разочарование во взгляде Юнги было ничем не изменить. Её подавленность стала карабкаться мне на спину, но я успешно пыталась отбиться от напасти. Там, на спине, уже сидел один груз, оставленный рассказом матери.

–Ты когда в прошлый раз сюда поступила, желтизной отдавала, но видимо окисление билирубина проходит, и уже зелёный в ход пошёл. Признаюсь, что по части окраса тебе повезло. Как? – божьей помощью. И это я не говорю про твой вес. Интоксикация на лицо, причём сильная. – Большинство заумных слов из медицинского словаря я не расшифровывала. Но суть да, смекала. – Биопсию повторную делать не будем. Выпишу тебе болеутоляющие посильнее. Пришью на лбу продукты питания. Никаких возражений слышать не слышу.

Я только была «за». Таблеточки горькие, но не горьчее, чем состояние анабиоза в условиях повышенной чувствительности. К тому же, я сюда пришла именно за медицинской помощью, а не поплакаться над негативными снимками.

–Я всё ещё жду прихода твоих опекунов, – выводя размашистый почерк, говорила женщина. И тут же перевела стрелки. – Выписываю тебе опиаты. Их только с разрешения врача. Попросишь кодеин. Дозой не увлекайся, а то выработается зависимость. – Отточенный годами голос, объяснял всё по пунктикам.

–Хорошо. – На первую просьбу заведомо подключала игнор.

–Если совсем невтерпёж, дуй сюда, положим под капельницу. С остальным разбирайся сама. И уже подумывай о том, как будешь рассказывать родным. – Я опустила глаза, поднялась со стула, произнесла «и на том спасибо», чтобы покинуть больницу. Но тут без стука в кабинет врывается медсестра, на вид не старше Мин Юнги, и сообщает неслыханную весть:

–Операционная готова. Господин Ким Чон ожидает.

Заслышав знакомое имя, я пригвоздила силуэт бедной медсестры к стенке и несколько раз переспросила имя оперируемого, так как получила нарушение слухового аппарата, при очередном обследовании (не иначе). Ещё не сложив паззл воедино, заумоляла Юнги дать мне возможность увидеться с больным и провести к палате. Потому что по всеобщим знаниям, Ким Чон не может находиться в онкологической клинике, он не может страдать раковым заболеванием, он не может не рассказать о таком своим близким. Сокджина и словом не обмолвилась..

Меня интересует медкарта, точные показания врачей, стадия рака и её местонахождение, но меня допускают только до палаты, и то, установив ограниченное время для посещения перед операцией. Господин Ким сидит на заправленной кровати противного цвета, абсолютно спокойный и собранный, переодетый в хлопчатую больничную пижаму. Эта пижама делает из представительного Директора размякшего старика с седыми волосами. Заметив на его шее крестик, нахожу его глаза.

И тоже молюсь. Нет разницы, в какого Бога мы верим.

Я ропщу дрожащим срывающимся «как же так?» и получаю по лбу вывернутое, сорванное с помойной упаковки «до свадьбы заживёт».

–Не говори Джине. – Я не понимаю и понимаю одновременно.

Моё время заканчивается, и медсестра просит удалиться из палаты, чтобы сопроводить больного. Эмоционально переполненная появившимися силами, вызываюсь идти следом, сидеть и ждать чего-то, сама конкретно с трудом разбирая ворох мыслей.

Ким Чон на самом деле имел в виду: не говори никому. И у меня так заломило в пояснице, ставши близко по духу.

Зелёным загорелась кнопка «Идёт операция», а у меня кружится голова, и вообще, мир перед глазами переворачивается. Часы ожидания кажутся дерьмом собачьим по сравнению с ценой жизни. Я не должна печься о ком-то так сильно, но подбивает катастрофическая догадка, как это жизненно-необходимо лежащему сейчас на столе Ким Чону, с вспоротым телом, поддерживаемым жизнь с помощью аппаратов, и неизвестно, возобновившему ли снова собственное дыхание.

Юнги выходит спустя несколько часов, когда я только-только задремала на скамейке в неудобно-затёкшей позе. Не удостоив взором, Доктор Мин отчитывается выброшенными фразами.

–Жив твой Директор. Не хнычь.

А я хнычу. Вот беру и хнычу всем наперекор. Хватаю Юнги за халат и много раз благодарю. Я рада за Господина Кима. И немного завидую.

И никому не скажу – клянусь.

Знобит и качает, не слушается весь организм, резко переклинив на морской болезни.

Огромное желание не пойти домой, насолить Джине и Намджуну, не со зла, но заставить их поволноваться, разозлиться ещё больше, и наверняка отвадить привязанность, которая плохо отражается на моих соседей.

Блуждания по улице ни к чему хорошему не приводят, и раскричавшийся телефон, опять испортил настрой. Звонила мама, снова, не успокаиваясь на прошлом разговоре, где прямым текстом поставила приоритеты в пользу детей, и кто из них важнее.

–Хуан, пожалуйста, выслушай меня. Не сбрасывай трубку. – Потупив глаза на детской площадке за разноцветным низким забором, стоически выслушивала тему разговора. – Я не успела договорить.. Папа оставил наследство, и две трети дома передал тебе, остальное записал на Хёка. Я бы хотела попросить тебя переписать всё на брата, а я верну всё деньгами, не переживай. Просто он очень привязан к деревне и отцу, пойми его. – Я усмехнулась, переполняясь отвращением, огромным кусманищем обиды и боли, образовывая сгусток ненависти. Наш маленький Дже Хёк оказывается привязан.. И чем же? Какими такими тросами, которые препятствовали всё это время наладить с пьянчужкой отцом связь? Правда, мам. Сердобольно извиняюсь, но с пониманием у меня туго.

–Материнская забота не знает границ. Мам, а что на счёт моих чувств? Или наличие дочери тебя смущает?

–Хуан! Что ты несёшь? Вы все для меня равны! – я берусь за голову, бесшумно хохочу, забавляюсь ложью, которой меня пытаются накормить. Равны? Это типа безразличны, или равны до той степени, как речь заходит об Ан Хуан? Между прочим, по Дже Хёку она тоже не плакала, жила себе не тужила в Пусане, когда нас бросила. Так что понятия её любви растяжимы и натянуты курам на смех.

–Да ты что.. – иронично заметила я. – Я свою долю не продам. А братишке передай, чтобы учился хорошо. Мне без него тоскливо.. – сопение матери на том конце отбивалось в венах громогласным пульсом. Я не хотела ругаться так нелепо, обрывая общение навсегда, но по плану рушатся только надежды, всё остальное вне очереди.

–Не вини меня в том, что я забрала в свою семью Хёка. И в том, что твой отец спился, виновен он сам и его слабость. – Серьёзно и сквозь зубы отвечала мать, находя для себя аргументы в чистоте совести. Я почти поддалась, пока не освежилась воспоминаниями своих плачевных истошных криков, умоляя мать не бросать нас.

–..нет, ты всё же передай, что я скучаю по брату. Может быть, он возжелает увидеть свою любимую сестру? – пропуская всю вину и не вину матери, толкую свою желаемую линию, с некой издёвкой.

–Да не цепляйся за него! Хуан, я делают так, как лучше. – Сорвалась женщина, стоило мне снова вернуться к её мальчику.

–Как лучше тебе?

–Ты невозможна. – Укоризненно вздыхает мама, мужаясь с такой плохой дочерью, свалившейся на неё с неба.

–В этом мы с тобой очень похожи, – тяну воздух ртом, и выбиваю из лёгких, – мама..

«Отличный оригинал и её копия нашли друг друга..»

–Ты добилась того, что теперь разговаривать с тобой, не хочу я.

========== 20.танцы в белье ==========

Mark Pinkus – In a Dream

Eric Satie – Gymnopedie №2...

... Знаешь, а я никогда не боялся смерти. Я просто не хотел на ней присутствовать...

Параграф 78: Фильм второй

Пришлось нервно пролистывать давнишние входящие в поисках номера Хэсона. Сначала мысленно собиралась с силами позвонить. Потом, стоически выслушивала соболезнования от бывшего и его не замолкающую болтовню про то, как он удивлён и соскучился, и всё ради того, чтобы получить, наконец, номер его матери. Необходимо было хотя бы разузнать, отчего умер мой отец, или что послужило его смерти. Я сразу поняла, что ни за что не вернусь в наш отчий дом снова, не приеду в свою деревню, потому как распускать нюни в масштабных количествах будет чересчур печально. И без того хватает обстановки мрака. А нагрубив матери по телефону по поводу своей доли, мной управлял сиюминутный гнев – насолить ей. Но я ни о чём и не жалею. Имею право быть капризной взрослой дочкой.

Услышав в трубке моё имя, Госпожа Чхве, мягко говоря, не сильно обрадовалась.

–Хуан? Та, что из неблагополучной семьи? – неотобранные фразы я просто уничтожаю. Незачем цепляться за бессмысленность их значения. – Чего надо? Опять моему сыну голову решила вскружить? Малолетняя вертихвостка! Пачками за тобой валялись, а тебе всё мало было!

Помнится, Госпожа Чхве называла меня второй «дочерью», угощала дешёвым мороженным, потому что сама подрабатывала в продуктовом, и на нашу тройную дружбу смотрела одобряюще. На Дже Хёка с Хэсоном молилась, умиляясь крепкой дружбе мальчиков. Честно и не вспомню, когда стала самым злейшим врагом в их доме. Эта женщина не стала заменой матери, но и чужими мы не были. Точно не были..

–Я звоню, чтобы спросить об отце. Почему он умер? Как он умер?

–А как же! Столько пить, можно рассудок потерять! Яблочко от яблони недалеко падает, ага? И мать ваша непутёвая, так по стопам пошла её.. Хёк твой папашу тоже покинул сразу, как ты уехала, да хоть он один ещё получился годный.. – Подождите-ка. Хёк переехал сразу после моего отъезда? Я думала, он сначала окончил школу.. И да, годными стоят её казённые банки с огурцами, и те со сроками слетели. А моя непутёвая мать не её ума дела, вот уж точно. С кем спать, нужно учить её Хэсона. С отбором у него туго.

–Так и почему он умер? – я куда сдержаннее, чем могу показаться. Перебесится, а всё растреплет, как было и не было. Деревенские мамаши самое рейтинговое радио. Я, конечно, не ожидала нападок (понимания тоже), но уж переживу как-нибудь. Хотя я и не имею ни малейшего понятия, в чём провинилась. Где опять сделала ошибку?

–Да от рака он умер! Болел твой папаша долго! А тебе по барабану было, авось аукнется. Ноги раздвигать, кому не попадя меньше будешь! – прозвучало, прямо как проклятие. А что-то я не трепещу.. Кажется, аукнулось. – По мужикам находилась, унизила моего сыночка, и имеешь совесть звонить мне?

Ого, как интересно. Так я по рассказам Хэсона сама ему изменяла? Я? Кусок дерьма на самом деле тоже недалеко ушёл от своей матушки. Вот кому-кому хватило совести после лжи, снова предлагать отношения, объясняя свою скотскую натуру молодостью. Настолько грязной я себя давно не чувствовала. Со всех щелей на меня посыпались обвинения, и хоть в одном бы была действительно замешана. Обидно и мерзко, с какой стороны не посмотри.

–Думаю, вам пора подтереть сопли своему Хэсону. К Великому сожалению, он так и не научился самостоятельности. – Я сбросила неприятный звонок, и упала на скамейку возле моего подъезда.

Между делом вспомнилось, как моя бывшая однокурсница рассказывала, что у всех женщин в их семье рак груди, и что она боится такой же участи. Но рак – не наследственное заболевание, и учёные не могут дать объяснение сходствам в генотипе. Рак имеет наследственную предрасположенность. Но пап, мы же с тобой такие разные и непохожие. Как же ты так.. со мной. Скучал?

Так сильно хотел меня увидеть?

Любопытный Хэсон пытался дозвониться до меня повторно, чтобы узнать подробности диалога. А я послала этого сукина сына куда подальше, и добавила в чёрный список. Такой подложенной свиньи можно было только подивиться. Изворотливость Хэсона всегда пользовалась популярностью в школе. Такой талант с годами не пропадает.

Переступаю неуверенно перед порогом в гостиную, где на диване замечаю сидящую Джину, с бесстрастным лицом наблюдающую музыкальное шоу. Боязно окликать её по имени. Дико неудобно первой заводить разговор. Да и Намджуна дома нет – броситься в защиту некому. А в домашних пушистых тапках она выглядит так задушевно по-домашнему. Потрёпанная растянутая футболка с Марио дополняют образ, а улыбка всё равно с губ не сходит. Привыкать к людям – плохая привычка. А всё никак от меня не отвадится.

Без лишнего шума опускаюсь на диван рядышком, обнимаю закинутые коленки, и опрокидываю на них голову. Мохнатый пласт лежит в джининых ногах, и вполне громко сопит, высунув язык. Как человек.

Послышавшее шмыганье носом, привлекает моё внимание. Сокджина продолжает игнорировать присутствие второго человека, но я не стану дуться и хлопать дверьми. Вроде не в том положении, вроде – не имею право.

–Я оканчивала курсы медсестёр, потому что не боялась смерти. – От злой Джины почти и след простыл, но сожаление осталось дотлевать где-то по памяти. – Когда я была на практике, к нам привезли семью Намджуна, попавшую в аварию. Его жена и ребёнок умерли на моих глазах, а тот, за кем я ухаживала три месяца – был Намджун. – Вот как.. А потом они долго дружили. Это я помню. Их архивное видео долго играло в моей голове, над каминной полкой, где дотлевали старые никому ненужные записи воспоминаний. У моих архивных видео нет пометок.

–Хуан. Повторюсь. Я не боюсь смерти, но я не хочу на ней присутствовать.. – мои глаза изучали её профиль, прямой аккуратный носик, чудаковатые розовые волосы (надеюсь, никому в суп не попали), пухлые губы.

А бояться смерти и не нужно – говорил Чимин. А ещё он говорит, что её незачем ждать. Нужно получать удовольствие каждую секунду, и жить так, словно завтра наступит конец света. Лиричный смысл, а на деле всегда наоборот. Конец света каждое утро пролезает через окно, оглашая, что разбил кружку/уволили с работы/забило унитаз/нет воды. Умер мой отец..?

–Если ты здесь за смертью, то не трави мне душу. Слышишь? – Джина перевела свой намокший взгляд в мою сторону, и нахмурила брови. Я мягко улыбнулась ей, и резко кинулась сцеплять руки на шее, целуя в щёки – натерпелась холодности, забирая теплоту, исходящую от неё. А она уже точно не злилась.

Много раз повторяла ей, что у меня всё будет хорошо. Что я буду жить. Что поводов для переживаний практически нет. Что для меня нет преград. Что:

–Обещаю – всё будет хорошо. – А кодеин, прописанный Мин Юнги пёк карман сумки.

Я вру, потому что мне хочется побыть счастливой ещё немножко. Сейчас, когда на уме множество мыслей, я не сумею принять верное решение. Мой эгоизм – моя надежда.

Джина громко всхлипнула и заплакала, поглаживая меня по спутанным уличным ветром волосам. Не знаю, поняла ли она мою ложь, приняла ли и что скажет потом.

А про себя я продолжала заведённой песенкой повторять девушке ещё одну фразу. Много-много и ещё очень долго. Она стала моей любимой под звук дождя об оконную раму. Свежестью по венам и мокрые глаза.. Джина..

«Помни меня, помни меня, помни меня..»

Не забывай, и всё будет хорошо.

История знакомства моих родителей напоминает сказку. Моя мать спасла тонущего отца-мальчишку из речки, и когда я была маленькой, часто слышала в сторону мамы нежное привязавшееся «моя Левкофея». Левкофея – это древнегреческая богиня, которая спасла Одиссея из моря. Но любая сказка как привило, заканчивается, а любовь по общепризнанному факту длится не долго. По мнению Бегбедера Фредерика – всего три года.

Отец стал похаживать налево, мать, хм.. направо? Их разлад начался с незапамятных времён, но все продолжали строить вид любящей семьи, садясь опять за стол в полном составе, кривя ненастоящие улыбки. А после очередного воссоединения, родился Хёк, и брак ненадолго продолжал держаться возле маленького ребёнка.

Когда я была в подростковом возрасте мама спуталась с приезжим из города бизнесменом. Их отношения быстро разрастались, и буквально через полгода она с одним чемоданом покинула наш дом, решив, что дальше такая жизнь продолжаться не может. Что она – любит другого, а в жертву приносить себя не станет. Слишком молода, слишком красива, слишком любит хорошую жизнь, чтобы хоронить себя с никчёмным мужем и двумя маленькими детьми.

В последнем разговоре, мама сказала мне, что её нельзя винить. Что она непричастна к нашей разрухе. А мне всего-то и надо было, чуточку её внимания. Когда я догоняла её и кричала вслед, мать даже не обернулась, не погладила по волосам, не пообещала вернуться; не заверила, не пообещала – всё будет хорошо; не убедила меня, как надо понять правильно.

Да, себя в жертву она не принесла. Но стала ей по своему мнению. Будто мир обрушился на неё, когда я её возненавидела и принимала её редкие денежные подачки, как должное. На них и жила.

Крайним удивлением для меня стало место жительства Дже Хёка. Вот он был ярым ненавистником матери, и после её ухода меня ещё больше игнорировал, словно чёрной кошкой, перебежавшей дорогу, была я. Ну а то, что он переехал в Пусан сразу после моего поступления в университет, в принципе не такая уж невидаль. Мама подготовила все условия, чтобы обогреть выросшего, практически взрослого сына, которого якобы до безумия любила.

Я прекрасно понимаю, что слабые люди, как мой отец, не умеют сражаться с проблемами. Ему только нужен был повод, чтобы опустить руки, но воспоминания о нашем коротком добром детстве иногда посещают меня во снах. Даже когда он пил, то никогда не кричал и не поднимал руку ни на меня, ни на брата. Мы были накормлены, были напоены, и учиться я отправилась с деньгами, данными папой. Я знаю, он сам сломался. Мы с Хёком просто дети, и ничего не могли изменить. В частности я – просто отразила всю боль в своей душе.

Но изредка, по воскресеньям, прожёвывая джинино овсяное печенье, я думаю, что многое упустила. Что мама – меня не долюбила, папа – меня не нашёл, брат – так меня и не понял.. Во всей этой семейной драме я одна ставлю запятые, и начинаю перечислять понесённые убытки. Затаивается страшное чувство, что единственной, кому это всё ещё важно – Ан Хуан. И что эту важность я с собой и заберу.

А Хёк дурак, не успеет сказать мне, как раскаивается.

-Камень, – я волнуюсь: раз, – ножницы, – ещё немного: два, – бумага, – расслабленно выдыхаю: три. – Чо-о-он Чонгукки! – пропела я, радостно воскликнув.

Дом Ким Тэхёна имел лекарственное свойство, когда растворившаяся доза кодеина усмиряет ноющее чувство в теле. Без ограниченных сроков, как: «понедельник-пятница, в выходные не работаем», и предупреждениях о визите, мы опять собираемся втроём. Не интересно портить дождливый прекрасный вечер в кровати, без какого-либо спора или сделки. Я первая предлагаю сыграть по-взрослому, дабы выявить, кто первый начнёт раздеваться.

Наш изворотливый Чонгук проигрывает, и я довольно хлопаю в ладоши, наблюдая за незаинтересованностью Тэхёна в этом конкурсе.

Чонгук недовольно цыкнул, по достоинству приняв проигрыш – как отличный шаг на пути к профессиональному стриптизу. Я поддевала местную диву, когда Чон ступил на кровать, типа на подиум. Он притязательно откинул прядь с лица, сексуально облизал контур губ, и, столкнувшись глазами Тэхёна, неудобно одним уголком губ хмыкнул, опуская веки (перед другом он впервые выглядел так глупо). Но пристыдить его было нереально. Золотой, и только.

Войдя в занимательный раж, я подозвала начинающего танцора Чонгукки и вместо купюр, запихала ему в брюки проездные билеты, предлагая продолжить веселье интенсивнее. Тэхён по поводу нашего сумасшествия мнения не высказывал, но иронично сложив руки на груди, отошёл в сторону, сев на пуфик, и ожидая окончания приват-танца. Так было отнюдь не весело, но всё приходит в процессе. Меня лично пока всё устраивает, не считая лёгкой головной боли в височной части.

Чонгук тем временем интеллигентно протянул мне ладонь, подзывая взойти на танцпол новой «звёздочкой» шоу, и показать настоящий класс. Начиная по второму кругу свои никчёмные попытки, расстегнуть ширинку и намекнуть на полное подчинение «аля, это мне стыдно, а не тебе», я столкнула усмехающегося Гука обратно на ковёр, взяв инициативу на свои хрупкие женские плечи.

Поддельно обиженный Чон пытался со скепсисом взирать на мои движения. А я, стянув жакет, первым делом кинула вещь в лицо ошарашенного Кима, который строил из себя саму невинность. Включив на плеере телефона фоновую песню «TOKiMONSTA», что могла бы ещё больше раскрепостить меня, и вообще станет отличным дополнением. В такт музыке легче вертеть бёдрами.

Может быть, это мой последний блудный танец? Такой.. Ну, такой, оригинальный?

Мне хочется проживать день как последний, и совершать те вещи, которые никогда бы себе не позволила. Одна из таких – эти двое, с которыми я сплю.

Медлительно развязывая вязочки бантика на цветочной блузе, я прикрыла глаза в упоительном наслаждении. Я говорю сейчас о воздухе. Дышать – это привилегия живых, но они/мы это никогда не начнём ценить, принимая как должное.

На этот раз рубашка спикировала в Чона, борющегося с моим хамским поведением. Мои сунутые билеты всё ещё торчали из «кельвинов», и Чонгук на фоне Тэхёна выглядел примятой проституткой. О себе я вообще молчу, само собой. Принцессы в таких грехах не сознаются. Они промышляют таким втихаря.

Сменив раздражённость на милость, Тэ по смешному откинул голову на бок, как и Чон до этого закусил губу, робко мигая глазками. Я опешила от неожиданного, но приятного смирения Тэхёна. Он приподнял края белой сорочки, выводя пальцем окружность около пупка. Чонгук и я даже забылись, к чему устроили показательное выступление, когда среди нас такая нешуточная конкуренция. Блондин вытянул губы трубочкой и присвистнул, без стеснения наблюдая за Кимом. А понаблюдать было за чем. Я делала тоже самое.

Расстёгивая пуговица за пуговицей длинными утончёнными пальцами, Тэхён высокомерно на нас глядел, уж совсем вшиваясь в роль, отбрасывая прошлое нежелание. Я поперхнулась воздухом, когда брюнет облизнул пальцы, не сводя с меня тяжёлого и уже порядком возбуждённого взгляда. К такому я была не готова однозначно, и стоя в лифчике и брюках, соображала, как разруливать не контактирующий секс, который мы тут развели.