Текст книги "Стена чудес (СИ)"

Автор книги: Penelope Foucault

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Многое. Как насчёт того, что мы бы поговорили словами через рот?

Клаус фыркнул, заправил волосы за ухо и отшагнул. Сел на стул у пианино и подтянул к себе одну ногу.

– Неужели все эти годы… – начал Пятый.

Клаус кивнул.

– Да, примерно. Был период, когда я думал, что всё, но авария… Всё вернула в исходную точку, – он сгорбился. – Я сначала думал, что ты погиб, и у меня самого вся жизнь перед глазами пролетела, и я… – он шумно вздохнул. – Я понял, что не смогу жить в мире, где тебя нет. Что я не смогу жить без тебя.

Пятый зажмурился, отступил в сторону, устроил левую руку на затылке. Десять лет. Они расстались десять лет назад, потому что так было лучше для них обоих, но Клаус так и не смог двинуться.

– Ты выжил, и ты был таким… Невозможным. Чувствительным, злым и… хрупким. На тебя больно было смотреть, и больше всего я хотел тебе помочь. Не знаю, типа… спасти тебя.

– Меня не нужно было спасать, Клаус, – Пятый перестал мерить комнату шагами и остановился.

– Но ведь именно это и сделала Долорес, – Клаус склонил голову набок.

– Она… Давай не будем её сейчас втягивать. Очевидно, что разговор идёт о нас. О тебе и обо мне, – Пятый махнул рукой. Клаус закатил глаза.

– Я хотел тебе сказать. В тот день, когда ты вернулся из Детройта с протезом. Но ты меня будто не видел. Это так типично для тебя. Ты смотришь на меня, но не видишь.

– Я тебя вижу.

– Нет, не видишь, – Клаус поднялся и потянулся к Пятому коснулся его лица, погладил по щекам. – Ты не видишь и не слышишь меня. Я даже не уверен, что ты меня хоть когда-то видел.

Пятый, ещё мгновение назад не собиравшийся отступать, теперь отшагнул. Оттолкнул руки Клауса.

– Что ты пытаешься этим сказать?

– А ты что думаешь? – Клаус нахмурился. – Ты помнишь, почему ты со мной расстался?

– Как вчера, – Пятый развёл руками. – Потому что я не мог сделать тебя счастливым. Ты хотел секса, для меня он был мучением и…

– Что ты сказал? – Клаус застыл. – Мучением?

Пятый запрокинул голову и зашипел сквозь зубы. Он не умел подбирать слова. В тот раз он хотя бы набросал речь на бумажке.

– Мне было плохо, Клаус. Мне было двадцать лет, все мои сверстники трахались по всем углам, у меня был любимый человек, но весь секс сводился к тому, что я просто лежал и ждал, когда ты закончишь, – он закрыл глаза. – Прости, я знаю, что это больно слышать, но… – он поджал губы и покачал головой. – Мы столько всего перепробовали.

– И ты сдался.

– Я не сдался, – Пятый открыл глаза и сощурился, глядя на Клауса. – Я решил отпустить тебя, чтобы ты мог найти кого-то, кто сделает тебя счастливым.

– Так ты сделал это потому, что ты страдал, или потому что хотел моего счастья?

Пятый стиснул зубы и уставился на Клауса не моргая. На мгновение его охватили паника и злость. Он закусил до боли щёку и наконец выдохнул:

– И то, и другое, Клаус. Мы оба были несчастны в этих отношениях и…

У Клауса блестели глаза. Он шумно вздохнул и выпалил:

– Ты меня вообще любил?

Пятый запнулся. Сделал шаг назад, едва не оступившись на ровном полу. Просто усомнившись в его чувствах, Клаус будто влепил ему пощёчину.

– Как ты смеешь, – тихо сказал Пятый. – Как у тебя язык повернулся усомниться в том, что я тебя любил?

– Посмотри на всё с моей стороны, – Клаус пожал плечами и сморгнул слёзы. – Ты расстался со мной, потому что не мог удовлетворить меня в постели, а потом пять лет жил с Мирандой и послушной с ней кувыркался.

– Поверить не могу, что теперь мы говорим о Миранде, – Пятый закатил глаза. – Ты прекрасно знаешь, почему эти отношения вообще начались и чем закончились. Созависимостью и годами терапии, – он потёр переносицу. – Что теперь? В чём ещё ты меня упрекнёшь? В отношениях с Ваней?

– Ну, почему же. Думаю, это единственные по-настоящему искренние отношения, которые у тебя были. Не ради славы и успеха и не из интереса, не гей ли ты, – Клаус стиснул кулаки, подался вперёд и даже голос повысил.

Пятый скривился. Выдержал долгую паузу, пытаясь восстановить дыхание и унять рвущуюся из груди ярость, а потом процедил:

– Если ты хотел сделать мне больно, поздравляю. Ты преуспел, – он отступил ещё и отвернулся, собираясь уходить, но Клаус подскочил, схватил его за руку и потянул на себя. Снова обнял его за лицо, подтянулся и прижался губами к его губам. Пятый растерялся и замер, и Клаус углубил поцелуй, прижимаясь к нему всем телом.

На мгновение в голове Пятого пронеслись и все проведённые вместе годы, и то, каким могло бы быть их будущее. Рука об руку, плечом к плечу.

Пятый так и не ответил на поцелуй, но Клаусу это будто и не было нужно. Он отпрянул, но не убрал рук. Заглянул Пятому в глаза и едва слышно шепнул:

– Выбери меня.

– Клаус…

– Выбери меня, – Клаус зажал ему рот рукой. – Выбери меня. Дай мне сделать тебя счастливым. Мы заведём мопса и сможем играть в три руки, и…

Пятый сдвинул брови домиком.

– Я люблю тебя, – сказал Клаус, отступая и убирая руку. – Прости, что сделал больно, но я так сильно тебя люблю. Твою эту улыбку блядскую, и кофейную зависимость, и гениальную музыку, и… И я так хочу, чтобы ты просто увидел меня. И позволил сделать тебя счастливым.

– Я уже счастлив, Клаус, – Пятый опустил голову. – С кем-то, с кем я могу быть самим собой, и кто может быть собой рядом со мной.

– Я бы не просил тебя меняться.

– Но ты просил, – Пятый опустил плечи. – Ты просил, и я не смог. Секс – это одна из основ крепких отношений, люди должны друг другу подходить. Но это не наша история, – на него накатила усталость.

Клаус шумно вздохнул и отошёл обратно к пианино. Сел и закрыл лицо руками. Плечи затряслись, но он не издал ни единого всхлипа.

– Тебе нужно не по мне сохнуть, Клаус. А бороться за того, кто был бы твоим идеальным партнёром, – сказал Пятый, делая к нему шаг. – И я поверить не могу, что ты его упустил.

– Потому что мне нужен ты.

– Нет, не нужен, – Пятый качнул головой. – Я, наверное, худший человек, в которого можно влюбиться.

Клаус тихо хмыкнул, отнимая руки от лица. Посмотрел на Пятого заплаканными глазами.

– Ты так и не ответил мой вопрос. Ты меня вообще любил?

Пятый запустил руку в волосы, откинул чёлку назад и, наконец, ответил:

– Я любил тебя так сильно, что иногда мне казалось, что ещё немного – и я взорвусь. Ты был для меня целым миром, – он смотрел только в сторону, не на Клауса. Не хотел видеть выражение его лица. Надежду и разочарование в его глазах. – Я представлял, как мы прославимся и будем играть в четыре руки всю жизнь. И я хотел… Я правда хотел измениться ради тебя, Клаус. Найти причину, по которой мне так плохо, когда дело доходит до постели. Но однажды утром я проснулся и понял, что несколько месяцев живу в состоянии постоянной тревоги и с ужасом жду, когда дело дойдёт до секса. Я понял, что избегаю тебя, и это меня убивало, Клаус. Я не хотел мучить тебя и не хотел тебя ненавидеть, – он всё же решился и обернулся. – И это было больно. Первые месяцы мне казалось, я не могу дышать.

– Ты никогда… Никогда об этом не говорил.

– Потому что я не хотел вешать на тебя свои переживания, – Пятый развёл руками.

– Мой дебютный альбом о тебе. Я не мог смириться, – Клаус ссутулился, упёрся локтями в колени и запустил пальцы в кудри. – А ты ни строчки не…

– Ты издеваешься? – Пятый нахмурился. Развернулся на пятках, наклонился к пластинкам и перебрал их пальцами, пока не нашёл чёрно-бордовый конверт со своим первым альбомом. Бросил его на стул рядом с Клаусом. – По-твоему, это я всё с потолка взял?

– Прекрати, – Клаус снова сжал кулаки и заговорил громче. – Прекрати на меня давить!

Пятый не знал, что Клаус посвятил ему целый альбом. Узнавал себя в паре песен, но не более, и сейчас, наконец, понимал, почему Долорес смотрела на него с такой снисходительностью.

– Я не единственный слепой в этой комнате, Клаус. Классно, что в глазах вас всех я бесчувственный и тупой говнюк, но ты тоже не на всё обращал внимания.

Клаус всхлипнул, и Пятый вздрогнул. В этом звуке было столько боли и тоски, что она и захлестнула его. Он сделал шаг к Клаусу и застыл.

– Откуда мне было знать, Пятый? Что это обо мне? Ты даже в открытую о наших отношениях никогда не говорил…

– Когда мы встречались, гомосексуальность могла разрушить карьеру, – Пятый опять потёр переносицу.

– А потом?

Пятый помолчал.

– Ты этого хочешь? Чтобы я признал, что мы встречались? Тебя это успокоит? Ты поверишь, что я тебя любил?

– Хватит, – Клаус поднялся и дал ему пощёчину – в этот раз настоящую. – Ты не смеешь так со мной разговаривать!

– Ты меня по-другому не слышишь, – Пятый вздохнул. Щека горела, но он даже не поморщился. – Ты должен меня отпустить. Только так ты сможешь стать счастливым.

– Я не хочу.

– Иногда нам всем приходится делать то, что не хочется. Поверь мне, – Пятый тихо фыркнул. Потом шагнул к Клаусу и положил руку ему на плечо, но тот тут же её сбросил. Вытер слёзы рукавом.

Они встретились взглядами.

– Ты мне должен желание, – глухо сказал Клаус.

Пятый поджал губы и кивнул, надеясь, что Клаус не попросит его остаться.

– Я хочу сыграть с тобой вместе. В последний раз.

– Ты же знаешь, что от меня не будет толка.

– Будет, – Клаус шмыгнул носом и покусал губы, потом развернулся и вытащил из стойки написанных вручную партитур несколько затёртых листов с пьесой для четырёх рук. Отложил пластинку Пятого в сторону, развернулся к фортепиано лицом и отодвинулся на край стула. Пятый вздохнул и сел рядом, сосредоточенно вглядываясь в ноты.

– Симфония №5, – прочитал он. – У тебя ведь нет симфоний.

– Я написал её, когда мы расстались, – Клаус сделал глубокий вдох и размял пальцы. – Это не симфония, это…

– Я, – Пятый прикусил щёку. – Ты написал её для нас.

Клаус кивнул.

– И переписал её, когда ты попал в аварию. Чтобы её можно было сыграть в три руки.

Пятый нервно сглотнул. Пробежался глазами по своей партии, как смог размял пальцы и скосил взгляд на Клауса. Они сидели бок о бок совсем как раньше. Как десять лет назад. Тесно прижавшись друг к другу и предугадывая каждое движение.

– Начинаем, – сказал Клаус, поднимая руки над клавиатурой. Пятый повторил за ним.

Игра вышла неровной – Пятый путался в нотах, ему было сложно без предварительной подготовки. Но мелодия всё равно была красивой и тоскливо-надрывной. Они играли и играли, переплетая руки и ноты, пока партитура не закончилась, а Клаус не заплакал снова.

Пятый молчал. Потом обнял Клауса за плечи и поцеловал в висок.

– Мне жаль, что ты в меня вляпался, Клаус.

Клаус не шевелился долгие несколько мгновений. Потом развернулся и обхватил Пятого руками, ткнулся носом ему в шею и сделал глубокий вдох.

И тут же резко его оттолкнул:

– Уходи. Не хочу тебя видеть.

Пятый поджал губы и кивнул. Встал и ушёл в прихожую. Обулся и застыл на пороге.

– Прощай.

Клаус даже не вздрогнул. Пятый тяжело вздохнул и ушёл, закрыв за собой дверь.

Комментарий к Осень. IV.

А теперь перечитайте текст ещё раз с самого начала.

========== Осень. V. ==========

Комментарий к Осень. V.

🎶 Sleeping At Last – Hearing

🎶 Ólafur Arnalds – Happiness Does Not Wait

🎶 Oasis – Stand By Me

Домой он пошёл пешком. Хотел проветрить голову. Безуспешно пытался перестать раз за разом прокручивать разговор с Клаусом. Надеялся успокоиться к возвращению домой.

Но стало только хуже. Пятый шёл быстро, но всё равно зацепился взглядом за надпись, которую месяцы назад сфотографировал для Долорес. Она поблекла из-за весенних дождей, но её всё ещё удавалось распознать, и Пятый остановился. Откинул чёлку назад и уставился на бледные буквы.

Он чувствовал себя опустошённым, но слова Элизабет Кюблер-Росс вновь напомнили ему о Долорес.

О её улыбке.

О её хрупкости и силе.

О её понятливости и чувствительности.

И о том, как спокойно и хорошо рядом с ней, и как она, не прилагая никаких усилий, сделала его счастливым.

Пятый зажмурился и сделал глубокий шумный вздох. Развернулся и поспешил домой.

Долорес дремала на диване сложив бионические руки на животе. Как спящая красавица, одетая в звёздное небо. Пятый, не включая свет, снял пальто, разулся и сел на край дивана. Замер, рассматривая её лицо в отблесках уличного света, пробивающегося через окно, и закусил щёку. Мягкие черты лица и полуулыбка сейчас казались по-настоящему сказочными.

Она приоткрыла глаза.

– Эй, – едва слышно сказала Долорес.

– Эй, – так же тихо ответил Пятый.

Долорес развела руки, и Пятый устроил голову у неё на груди. Она обняла его, осторожно поглаживая по спине руками из пластика, металла и силикона, и Пятый, наконец-то, расслабился. Выдохнул и зажмурился.

Он не хотел её отпускать. Не хотел расставаться ни на секунду.

Хотел видеть мир её глазами, хотел видеть отражение мира в её глазах.

И не хотел терять её, потому что о чём-то умолчал.

– Долорес, – позвал он.

– Да, Пятая Симфония?

Пятый снова сел, чтобы видеть её лицо.

– Я люблю тебя. Знаю, ты не хочешь ничего серьёзного, и…

– Слишком поздно, – Долорес тоже села и взяла его за руку. – Ничего серьёзнее тебя у меня никогда не было, – она подтянулась и поцеловала его в лоб. – Я тоже тебя люблю.

Пятый облегчённо выдохнул и опустил плечи. Долорес, казалось, светилась, освещая тёмную комнату и его жизнь. Он подался вперёд, обхватывая её руками, прижимая к себе и ткнулся носом в макушку.

– Люблю тебя, – повторил он.

– И я тебя, – отозвалась она.

Совсем как раньше, они проболтали почти до утра, пока не уснули на том же диване, обнявшись и прижавшись друг к другу, как влюблённые из Помпеев.

Утром Долорес разбудила его поцелуем в щёку. Протянула чашку горячего чёрного кофе, потрепала по волосам и без единого намёка на улыбку сказала:

– Клаус уезжает в Европу. Написал мне утром и попросил следить за цветами.

Пятый сел, зажмурился и глубоко вздохнул. Потом коротко кивнул, глядя на Долорес, и поджал губы.

– Наверное, это самое правильное решение сейчас, – хрипло сказал он. Долорес согласно качнула головой, пересела ближе к нему и обвила руками, уложив голову на плече.

– Да, – шепнула она. – Сейчас только так он сможет с этим справиться.

Пятый покусал губы. Опустил взгляд и, наконец, сделал глоток кофе.

У него была своя жизнь, а у Клауса своя.

И друг за друга они не отвечали.

Учителем Пятого стал Атлас Джерико Кармайкл. Высокий и широкоплечий, с сединой на висках и вечной самодовольной ухмылкой. Он сам вызвался переехать и заняться обучением Пятого, потому что знал его отца и считал, что ему в руки попал потенциальный гений дирижирования.

Пятый так не считал. Фортепиано было его страстью, а дирижирование шло сложнее. Он быстро выучил основные схемы, но плохо справлялся правой рукой. Локтевой сустав не двигался так быстро, как того хотелось: шарнирам нужно было время, чтобы провернуться.

Он злился. Злость придавала ему сил: он слишком долго чувствовал себя беспомощным и бесполезным и не мог позволить себе вернуться в эту бездну отчаяния.

К тому же у него была Долорес, прошедшая точно такой же путь принятия протезов и новых условий жизни.

Так что Пятый стискивал зубы и часами оттачивал движения, снова и снова делал заданные Кармайклом упражнения. Со временем он добавил партитуру и музыку и продолжил тренировки под Стравинского в наушниках. Правая рука по-прежнему была проблемой, а сам Пятый циклился на провалах и ошибках, а не на успехах. Сколько бы ему ни повторяли, что он справляется лучше дирижёров с двумя руками и намного быстрее схватывает, Пятый слышал только жужжание меняющих положение суставов и не мог не думать о том, что его протез слишком медленный.

Это было не так. Но нервное напряжение порой достигало предела, и пару раз Пятый в сердцах переворачивал пюпитр с партитурой и швырял палочку в другой конец комнаты.

Долорес застала его таким всего раз. Тяжело вздохнула, подняла с пола дирижёрскую палочку и убрала её в карман платья. Подошла к Пятому, сняла с него наушники и забрала телефон. Покопавшись немного в подборке музыке, подключилась к колонкам и включила на полную громкость бьющий по ушам индастриал – тот же, под которой они били машину в «Хуячечной».

Бросила телефон на диван, подошла ближе к Пятому и, взяв его за руку, закричала.

Пятый закричал тоже.

Палочку Долорес вернула ему только когда он расслабил плечи. Когда в нём не осталось ни намёка на гнев, разрывавший его ещё несколько минут назад. Когда он выдохся.

И Пятый продолжил работать. Выводить невидимые вензеля в воздухе и жужжать суставами бионической руки.

========== И снова зима. I. ==========

Комментарий к И снова зима. I.

🎶 Depeche Mode – Enjoy the Silence

🎶 Alphaville – Big in Japan

🎶 Ane Brun – Big In Japan

С наступлением зимы учёба пошла на лад. Пятый и сам теперь замечал успехи. В редкие дни, когда что-то было не так и он злился, они с Долорес кричали в подушку до тех пор, пока его не отпускало.

Он продолжал заниматься каждый день: дома или у Долорес, его устраивал любой вариант. Долорес привыкла к его размахиваниям и даже нашла в этом пользу. Перед каждой репетицией она привязывала к дирижёрской палочке длинную розовую ленту с фантиком от конфеты на конце, чтобы Пятый занимал игрой Морти. Сама она, конечно же, садилась рисовать.

Альбом был сведён и оформлен и теперь ждал только переноса на носители. Открытки уже покинули типографию, и коробки с ними занимали место у Пятого в квартире.

Всё ближе была годовщина аварии.

Пятый хотел бы об этом не думать, но к памятной дате он должен был дать интервью Роллинг Стоун. Несколько недель ушло на согласование вопросов, которые прозвучат, на подготовку примерных ответов, на обсуждение с Долорес и Куратором, о чём стоит умолчать.

Интервью должно было выйти откровенным и длинным. Таким, какого Пятый раньше никогда не давал.

Но даже спустя недели, даже за несколько дней до самого интервью, оставался вопрос, который Пятый ещё не одобрил – потому что он касался не его одного.

Клаус не выходил с ним на связь. Перестал вести Инстаграм, ничего не писал в Твиттер и заморозил свой Патреон. Долорес поливала цветы в его квартире, протирала пыль и иногда рассказывала Пятому какие-то мелочи. От неё он узнал, что Клаус поехал к Ване и теперь сопровождал её в туре. Не писал музыку и песни, но начал терапию. Он присылал Долорес фотографии: на них он улыбался, но в улыбке не было ни капли искренности.

Сейчас он не хотел иметь с Пятым ничего общего, и Пятый это понимал. Так было лучше. Клаус смог бы разорвать этот бесконечный круг страданий.

Но несогласованный вопрос Роллинг Стоун касался Клауса и слухов, которые ходили среди фанатов долгие десять лет.

Пятый долго собирался с силами, чтобы ему написать. На это нужна была определённая решимость, и черновик сообщения у него в телефоне ждал своего часа несколько дней.

Но откладывать больше было нельзя, и он, не заглядывая в заметки и не задумываясь, написал Клаусу сообщение: «Знаю, что ты не хочешь со мной говорить, но я хочу упомянуть наши отношения в интервью. Я постараюсь смягчить эффект, но не хочу это больше замалчивать. Но я не стану, если ты скажешь о них не говорить».

Он отправил сообщение и отложил телефон. Растянулся у Долорес на кровати, откинув единственную руку в сторону. Морти тут же запрыгнула ему на живот и улеглась, нежно выпуская когти и едва слышно мурлыкая.

Пятый повернул головы в сторону телефона и тут же отвернулся. Зажмурился и вместо того, чтобы ждать, пока телефон завибрирует, сосредоточился на шуме воды, доносившимся из ванной комнаты. Повернул голову снова, в этот раз в сторону двери, а рукой потянулся к кошке. Провёл кончиками пальцев по залысинам над глазами, по шёрстке на макушке и, наконец, принялся чесать за ушами.

Долорес вышла из ванной через пять минут. За это время телефон не издал ни звука, и Пятый успел пройти все пять стадий принятия потери… Чтобы упереться в мысль, что Клаус мог просто не увидеть его сообщение. Он мог быть занят, мог плавать с дельфинами где-нибудь во Франции. И ему было совсем не до человека, дважды разбившего ему сердце.

Долорес уже натянула оба протеза, надела халат и теперь вытирала волосы полотенцем. Всё время, что Пятый её знал, она носила короткую стрижку, но, переехав в Сент-Пол, стала просто ровнять кончики. По утрам Пятый помогал ей собрать волосы в хвост или небрежный пучок, и тем самым, кажется, исполнял её заветное желание.

– Как вы здесь уютно лежите, – она опустилась на кровать рядом с Пятым. Устроила голову у него на плече, немедленно намочив и его домашнюю футболку, и одеяло, но ни капли не смутившись. – Буду лежать здесь с вами.

– Вот это я понимаю, «семья, на которую стоит равняться», – тихо фыркнул Пятый и осёкся. Телефон завибрировал. Он повернул голову, глядя на вспыхнувший экран и рассмотрел имя отправителя.

«Клаус».

Снова откинулся назад и уставился в потолок. Ответ был, но правда ли он хотел его знать? Вдруг Клаус отказался? Вдруг не так его понял? Вдруг поставил Пятому условие, которое он не сможет выполнить?

Слишком много вдруг.

– Что там за сообщение такое, что у тебя лицо самого несчастного человека в мире? – снова прервала молчание Долорес. Она привстала на локте, перегнулась через Пятого и взяла его телефон.

– Я спросил у Клауса, можно ли упомянуть в интервью, что мы встречались, – он тоже приподнялся. – И я… Оказывается, есть ещё вещи, которые меня пугают.

– Хочешь, я прочитаю? – Долорес поправил халат и села поудобнее. Пятый прикусил губу. Несколько мгновений он колебался, но потом кивнул.

Долорес набрала на телефоне пароль и открыла сообщение. Выдерживать драматическую паузу она не стала:

– Он написал «Хорошо».

– И всё?

– И всё. А что ты думал он напишет? «О, Пятый, уже слишком поздно, и ты и так десять лет топтался на моём сердце, но да, ты можешь рассказать, что мы встречались одному из крупнейших музыкальных журналов»?

Пятый сел, прижал к себе кошку и подался вперёд:

– Вообще-то, я понятия не имел, что, решив расстаться, чтобы не мучить его, я буду его мучить.

– Я знаю, – Долорес хмыкнула и бросила телефон обратно на кровать. – И я тебя не осуждаю. Херня случается, – она округлила глаза. – Так что попустись. Идём лучше кофе попьём и сходим куда-нибудь.

Пятый кивнул. Встал, всё так же прижимая Морти к себе, и ушёл с ней на кухню.

========== И снова зима. II. ==========

Комментарий к И снова зима. II.

🎶 Imagine Dragons – Birds

🎶 Coldplay – Up&Up

Интервью проходило в фотостудии. Пятый приехал к серому зданию с высокими окнами. Раньше оно было рабочим цехом и только недавно, повинуясь мировой моде, какой-то толстосум его купил и стал сдавать помещения студиям и музыкантам. Он не мог не вспоминать коридоры, ведущие в Хуячечную, пока искал по стрелкам нужное место.

В студии со стенами из красного кирпича и реквизитом, кажется, унесённым с ближайшей свалки, его уже ждали. Фотограф настраивал свет, репортёр наворачивал круги, уткнувшись в блокнот и вычёркивая вопросы. На вешалке висели завёрнутые в целлофан подобранные Куратором костюмы, а рядом с ними, прямо у зеркала, Пятого дожидалась визажистка.

Пятый окинул студию взглядом и ухмыльнулся: потёртое кожаное кресло, покосившиеся книжные полки и ржавый велосипед.

– В последнее время мне везёт на красный кирпич, – вместо приветствия сказал он.

Репортёр, взрослый, немного нелепый мужчина в круглых очках, обернулся и едва не выронил телефон.

– Вы пришли, – выдохнул он.

– А что, не должен был? – Пятый выгнул бровь. Прошёл дальше и тут же попал в руки визажистки.

Репортёра звали Кичи. Имя показалось Пятому знакомым. Он нахмурился, пытаясь вспомнить, где он слышал его раньше, но так и не смог. Пару раз он пытался потянуться за телефоном, чтобы вбить Кичи в поисковик, но каждый раз Джил – визажистка – усаживала его обратно.

Кичи подвинул к столу с зеркалом стул и сразу же начал интервью.

– Надеюсь, вы не против, что мы начнём сейчас, чтобы не терять время. Да и потому что интервью с фотосессией совмещать неудобно. Мы просто пытаемся в один день уложиться.

– Не против, – Пятый скосил на Кичи глаза. – Вы согласовали столько вопросов, что мы и в несколько часов не уложимся, а я бы хотел успеть к Долорес на выставку.

– О, – Кичи, совсем как Клаус, сложил руки на груди и склонил голову набок. – Это мило.

Пятый поджал губы и обречённо вздохнул. Случилось именно то, чего он так боялся: ему попался репортёр, принимающий всё близко к сердцу.

– Давайте вопросы, – сказал он. – Быстрее начнём – быстрее закончим.

Интервью было длинным и напряжённым. Они начали с самого начала: поговорили о родителях Пятого и маэстро Харгривсе, о работе с Куратором и его сольной карьере, постепенно шаг за шагом подбираясь к катастрофе.

Пятый рассказывал о мистере Пенникрамбе, о коротких отношениях с Ваней, подтолкнувших его к написанию его первой короткой пьесы, так и не увидевшей свет. Рассказывал об отце, о близости с матерью и о том, как Куратор была полной её противоположностью. Кичи час убил на странный словесный танец вокруг вопроса о Клаусе, и когда Пятый ответил, что они действительно встречались и его первая пластинка посвящена проведённым вместе дням, Кичи застыл, открыв рот. Пятый тогда протянул руку и забрал у него телефон, записывающий их разговор.

– Ради нас обоих – и Клауса, и меня – я прошу не затрагивать эту тему в последующих интервью.

Перед тем как начать вторую часть интервью – посвящённую аварии, Долорес и протезу, они взяли паузу. Заказали еду прямо в студию, а пообедав и выпив по чашке кофе, Пятый сделал первую партию фотографий. Пока его фотографировали, Кичи задавал новые вопросы. Пятый отвечал сначала сдержанно, потом вдумчиво. Запинался на некоторых вопросах, хотя знал, что они прозвучат, и знал, как должен ответить.

– Слушайте, – в какой-то момент не выдержал он. Стянул футболку с фотографией Стравинского и натянул другую, с надписью «Время меняет всё» и мальчиком, тянущим за собой тележку с манекеном. – Даже для человека, никак не связанного с музыкой, потеря одной руки – это тяжело. Вся твоя жизнь меняется и становится сложнее даже просто на бытовом уровне. Мои родители воспитывали меня как гениального пианиста, и я всю свою жизнь построил на этой вере, и когда я лишился руки… Я сломался, – он собрался натянуть пиджак, но передумал. Решил, что хотя бы несколько фотографий должны показывать протез полностью. – Думал, что моя жизнь закончена. И это нормально, – он сунул ноги в кеды и пошёл обратно к фотографу. Кичи перебрался следом. – И я чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. Я был уязвимым и чувствительным и резко реагировал на внешние раздражители, не воспринимал ничего из того, что говорили близкие. Я был сосредоточен на том, что чувствовал. На той боли, которую никто не мог понять.

Кичи сел на пол, скрестив ноги по-турецки. Фотограф подвинул Пятому деревянную лесенку. Пятый сел, подтянув к себе ногу и устроив протез на колене.

– Я был уверен, что больше никогда не смогу ни аккорда сочинить, настолько плохо мне было. И какое-то время это было правдой. Иногда я даже встать с кровати не мог, настолько тщетным мне казалось моё существование.

– И что изменилось? – Кичи, кажется, уже сориентировался и знал, как перестроить интервью.

– Куратор устроила меня в Программу помощи деятелям искусства компании Меритех, и когда я приехал на примерку и настройку протеза, я встретил Долорес.

– Так вот как вы познакомились. Вернее, – Кичи качнулся из стороны в сторону, снова напомнив Пятому Клауса, и добавил: – Сложно было бы не догадаться, что вы познакомились через Меритех. Но когда и как – это было загадкой.

Пятый нахмурился. Фотограф несколько раз щёлкнул затвором.

– Вы что, на Реддите сидите?

Кичи пожал плечами:

– Виновен. Я слежу за вами всеми ещё с «Зонтиков».

– А, – Пятый поджал губы и поднял подбородок. Теперь всё вставало на свои места.

– Значит, вы познакомили в приёмной Меритеха?

– Вроде того, – Пятый качнул головой и замер. Кичи молчал, кажется, ожидая, что Пятый продолжит свой рассказ, и пока Пятый подбирал слова, фотограф снова сделал несколько снимков.

Пятый провёл рукой по волосам, откидывая чёлку назад, потёр шею и заговорил снова:

– Я буду честен: я не знаю, с чего начать. Как бы я её ни рассказывал о ней, складывается впечатление, что Долорес какая-то… маниакальная девушка-мечта, которая появилась в моей жизни в тяжёлую минуту и вдохновила меня что-то делать, но это не совсем так. Она сложная. Не в смысле «не такая, как другие девушки», но сложная и неоднозначная, и очень сильная. И она вдохновляет меня каждый день.

– Из-за её истории? – осторожно уточнил Кичи.

– Из-за того, какая она сама по себе. Из-за её картин, из-за жизнелюбия и мудрости, из-за того, на что она способна, – Пятый качнул головой. – И ещё, потому что она знала. Что мне нужно мне время. Что для меня значит музыка. Но главное, – он сделал глубокий вдох и опустил голову. Ещё несколько фотографий. Он посмотрел на Кичи и выдохнул. А потом сказал: – Её во мне всё устраивало.

– У вас достаточно тяжёлый характер, согласен. Вы же об этом?

Пятый тихо фыркнул.

– Я асексуален, – он широко, с ямочками, улыбнулся. Потом мотнул головой и почесал кончик носа. – В моей голове это звучало немного… иначе.

Кичи, снова с приоткрытым ртом, осел и уронил руку с телефоном.

– Что… Как… – он прижал пальцы к вискам и часто заморгал, глядя на Пятого. – Правда?

– На улице вроде бы не две тысячи пятый, чтобы врать о таких вещах в интервью одному из самых важных музыкальных журналов страны, правда?

– Не то, чтобы никто так никогда не делал… – Кичи снова сел ровно. – Вы сможете… рассказать больше? Как поняли, как это влияет на вашу жизнь, были ли из-за этого когда-то проблемы? Не уверен, что кто-то когда-то совершал такой выход из шкафа.

– Потому что это никому не интересно, будем честны, – Пятый повёл плечом. Встал. Фотограф отодвинул ступеньку и теперь фотографировал Пятого в полный рост с Кичи у его ног. – Но я постараюсь всё это как-то… объяснить.

И он попытался. Используя заготовленную заранее речь и импровизируя, замолкая, подбирая слова и иногда перефразируя снова и снова. После асексуальности они перешли к протезам Меритеха и их программе поддержки, и только после этого к их с Куратором новому альбому.

Пятый переоделся ещё пару раз, доставка привезла суши и кофе, а Пятый продолжал говорить. Интервью шло так натянуто всё это время, но Долорес – даже присутствуя лишь незримо – развязала ему язык. Помогла расслабиться и успокоиться.

И заговорить откровенно.

Интервью закончилось затемно. Пятый переоделся в свою одежду, а подобранную Куратором небрежно затолкал в сумку. Взглянул в последний раз на Кичи и снова зацепился взглядом за плавные движения. Вспомнил признание Кичи, что он читает сабреддит «Зонтиков», и как тот отреагировал на упоминание Клауса.