Текст книги "Стена чудес (СИ)"

Автор книги: Penelope Foucault

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Пятый опаздывал на добрые пять часов. И нельзя было сказать, что это вышло случайно. Он совершенно осознанно выехал с опозданием, выбрал самый долгий маршрут и задержался в дайнере, чтобы выпить чашку кофе, съесть кусок пирога и набросать новую пьесу. Так что, останавливая машину возле выбранного ансамблем «Зонтики» ресторана через полтора часа после окончания похорон, он не испытал никаких угрызений совести.

В конце концов маэстро Харгривса он последний раз видел шестнадцать лет назад, и последние лет десять не проходило и дня, когда он не благодарил самого себя за ту детскую истерику, которую закатил матери.

В Чикаго было теплее, чем в Сент-Поле, и Пятый бросил шапку и перчатки на заднее сиденье, а пальто застёгивать не стал. Выскочил из машины, перебежал дорогу и толкнул внутрь тяжёлую деревянную дверь.

В ресторане гремела музыка, которую когда-то сочинял маэстро Харгривс, и Пятый заметно поморщился. Даже после всех лет в другом ансамбле, соло-выступлений, пяти симфоний собственного сочинения и нескольких лет терапии, концерт «Когда зло плачет» отзывался в нём только тупой болью.

Он миновал стол ансамбля «Воробьи» и вдову с дворецким, не выражая им ни капли сочувствия. Только губы поджал и хмуро кивнул, и тут же прибавил шаг.

«Зонтики» собрались в дальнем углу, и лица у всех были постными. Правда, сидели они здесь втроём, и для полного струнного квартета не хватало только Вани. Впрочем, они с Клаусом, кажется, отошли к барной стойке.

Пятый остановился у стола, провёл пятернёй по волосам, откидывая чёлку назад, и улыбнулся широко и почти радостно:

– Поздравляю. Он наконец-то сдох.

– Пятый. Мы же на похоронах, всё-таки, – Лютер поднял на него усталый взгляд. Он дольше всех терпел маэстро Харгривса и, кажется, сильнее остальных страдал от стокгольмского синдрома.

– Да ладно тебе, Лютер, – Диего похлопал по стулу рядом, и Пятый, стянув пальто, тут же сел. – Он просто сказал правду.

– Правда правдой, но можно было хотя бы не на похоронах. Грейс за соседним столом сидит, – Эллисон, похоже, пила не первый бокал, но о приличиях по-прежнему не забыла.

– Уверен, что если он лупил нас по рукам линейкой, то и жену свою поколачивал, – Пятый склонил голову набок и вскинул брови. – Хотя наверняка найдутся те, кто скажут, каким чудесным он был учителем и замечательным человеком.

– Знаешь, за что я тебя люблю больше всех остальных? – выплыл из ниоткуда Клаус в пиджаке цвета фуксии и тут же устроился у него на коленях. Ухватил Пятого за щёку, как ребёнка: – Когда бы мы ни встретились, ты всегда полон яда. Особенно в том, что касается сэра Харгривса.

Последние слова он пропел, вручая Пятому свой бокал сухого красного. Пятый выпил его залпом и поморщился.

– Что я могу сказать. Я ненавидел урода, – выдохнул он.

– Что достаточно печально, потому что он тебя обожал. Даже когда ты ушёл в «Комиссию», – заметила Ваня, садясь напротив.

Теперь почти все они были в сборе – и струнный квартет, и фортепианный дуэт. Не хватало только Бенуа с его арфой, и в этом – опять и снова – был виноват только маэстро Харгривс. Бенуа и его брат близнец Бенисио были блестящими арфистами, но Бенуа не выдержал давления и покончил с собой. Бенисио замкнулся и отдался музыке с концами. Сейчас он блистал в «Воробьях» и делал вид, что никого из «Зонтиков» не знает.

За столом ненадолго воцарилось молчание, разве что Клаус, ёрзая у Пятого на коленях, напевал себе под нос какую-то мелодию. Соскользнул на соседний стул и принялся рыться судорожно рыться в сумке.

– Держи, – Пятый сунул руку в карман пальто и достал блокнот и карандаш.

– Как ты догадался, что мне…

– Ой, да ладно, – Диего закатил глаза и запрокинул голову. – Мы тут все музыку пишем, ты думаешь, никто не догадался, зачем ты в торбу свою полез?

Клаус показал ему язык, осторожно вырвал лист из блокнота и принялся торопливо заполнять чистый нотный стан чёрными точками нот.

– Когда мы последний раз так собирались? – спросила вдруг Ваня. – Именно… все вместе. Понятное дело, что мы пересекаемся друг с другом постоянно.

– Когда я ушёл. То есть… лет шесть назад? – Лютер потупил взгляд, рассматривая содержимое своего бокала. – Вы тогда вечеринку закатили.

– Было просто чудесно, – Клаус оторвался от записи. – Особенно когда кто-то додумался смешать водку с текилой.

– Это ты и был, – Эллисон вскинула брови. – Забыл уже?

– У текилы есть такие свойства, а уж с водкой, – Диего поморщился. – Я так плохо помню тот вечер, что с тех пор ни капли алкоголя в рот не взял.

– Сила воли у тебя железная, – заметила Ваня. – После всего, что было.

– То, что я не запиваю свои травмы не значит, что мне было легче, чем вам.

– Эй, полегче, – Эллисон вскинула руку. – Нужно чаще так собираться. Ну, не на похороны. А, не знаю. Каждый год собираться, как бывшие участники.

– Как выжившие, – уточнил Пятый. – Я хотел на твой концерт в Иллинойсе, кстати, но билеты раскупили, а директор концертного зала меня не очень любит.

– Что ты ему сделал? – Лютер с интересом склонил голову набок.

– Он бывший муж Куратора, и получается, что, когда она меня учила, они как раз развелись. Он думает, что я виноват.

– Пф, думает, – Клаус свернул лист бумаги и сунул его в нагрудный карман вместо платка. Вернул блокнот и карандаш Пятому, облокотился о спинку стула и улыбнулся широко. – А видали последнее Ванечкино выступление?

– Я даже вживую, – Диего расплылся в улыбке. – В первом ряду сидел.

– Я была во Франции, пришлось смотреть трансляцию на ютубе. Всё бы отдала, чтобы вживую услышать.

Ваня склонила голову набок:

– Теперь не скоро сможешь. Я на полтора года еду в турне. Европа, Азия.

– Может нам удастся пересечься где-то в Европе. Я уезжаю через пару недель, – Эллисон расплылась в улыбке. – Сыграем что-нибудь дуэтом.

– Было бы здорово, – Ваня кивнула. – Кстати, Лютер. Как тебе электронные скрипки?

– Непривычно, но очень здорово. Никогда не думал, что уйду из классики, но пока мне всё нравится. Я вообще заинтересовался электроакустикой, пробую новое. Недавно у меня на кухне кран капал, я записал, поиграл с настройками и в итоге половину инструментов в симфониях Малера заменил разными фрагментами звука… – он поводил рукой. – Получается очень по-инопланетному. Свой первый альбом назову «Лунная соната».

– Какой хитрец, – Диего засмеялся и полез в карман за телефоном. – Скинь послушать. Может я к тебе присоединюсь.

– Что, мариачи не выстрелило? – Эллисон подпёрла кулаком подбородок.

– Не, – он махнул рукой. – Я его перерос. Хочется чего-то свежего.

– Вот у меня каждое выступление свежее, – певуче протянул Клаус. – Вы бы знали, если бы хоть раз на них пришли.

– О, я был на твоём выступлении, – Пятый пощёлкал пальцами. – В Винчестере. Тебе ещё притащили русские гусли, и ты на них одну из своих песен сыграл.

– Ох, Пятый! – Клаус прижал руки к груди. – Ты был на моём концерте и не подождал меня после выступления? Я ведь так и обидеться могу.

– Напоминаю, что когда ты вышел, ты засунул в какого-то групиз язык по самые гланды. Я не почувствовал никакого желания тебя отвлекать.

– Мог бы хотя бы написать.

– У меня самолёт был следующим утром. Нужно было успеть на поезд.

– Кстати, – Ваня подняла бокал с шампанским и мотнула в сторону Пятого. – Твоя последняя пьеса – потрясающая. А говорят, импрессионизм умер.

– Всё ещё не идеально, – Пятый качнул головой. – Но я близок.

– Я бы сыграла с тобой дуэтом. Если напишешь что-нибудь.

Пятый свёл брови к переносице:

– С радостью. Считай, к твоему возвращению я сочиню сонату для скрипки и фортепиано.

– Может, нам стоит как-нибудь всем вместе собраться. Сыграть что-нибудь как в старые злобные.

– Мне нравится эта идея. Я даже чёрный смокинг ради такого найду, – Клаус поднял руку с чьим-то бокалом шампанского. – За планы на будущее.

Пятый хмыкнул. Его брали огромные сомнения, что когда-нибудь они смогут спокойно играть вместе. Но с другой стороны… с другой стороны, это был отличный план.

– За планы на будущее, – он чокнулся с Клаусом, и остальные тут же присоединились. Ни смеха, ни улыбок. Но в их глазах Пятый видел, что они все уже представляют тот концерт. Воссоединение «Зонтиков», со струнными и фортепиано, новыми силами и новыми стилями. Без постоянного надсмотра.

– Можно созваниваться по Скайпу раз в неделю. Сочинить что-нибудь всем вместе, чтобы вернуться громко, – почесал щетину Диего. – Не будем же мы снова «Когда зло плачет» играть, правда?

– Я скорее себе ногу отгрызу, – отозвался Пятый. – Мне нравится идея. Со скайпом.

– Нужно будет сверить расписания, – Эллисон тут же уткнулась в свой телефон. – Но в воскресенье, думаю, все смогут первое собрание провести? Часов в двенадцать.

– Я обычно в это время сплю, – Ваня заправила прядь за ухо. – Но ради вас встану.

– Нам же просто договориться, какой день недели и какое время нам всем потом подойдут. А потом может, не знаю, в города поиграем, – Эллисон ухмыльнулась. – Напомните, почему мы раньше ничего такого не планировали?

– Маэстро был жив, – Диего поджал губы. – Не могу поверить, что мы свободны.

Пятый кивнул. Клаус облизнул губы, глядя перед собой.

– Печально осознавать, что нам не хватило просто уйти от него. Пришлось дожидаться его смерти, чтобы почувствовать облегчение, – Эллисон провела пальцем по краю бокала.

– Даже это не поможет на самом деле, – Пятый поморщился. – Я ушёл из «Зонтиков» когда мне было тринадцать, но меня до сих пор считают его учеником. Хотя я большего добился в «Комиссии».

– Тут ты прав, – кивнул Лютер.

– Но мы можем всё изменить, – Ваня пожала плечами.

– И то верно, – Пятый допил остатки красного вина. – Какая разница, насколько сильно он нас изуродовал. Это же нас не определяет.

– Золотые слова, – Клаус снова щипнул его за щёку и встал: – А теперь… Кому ещё вина?

Остаток вечера так и прошёл: они давали друг другу послушать свои новые мелодии, показывали ролики с концертов и записывали даты и время встреч, фотографировались в Снэпчат и, чем пьянее были, тем больше обнимались.

Пока Маэстро Харгривс руководил их ансамблем, он и мечтать не мог, что когда-нибудь они станут дружными. И что сроднит их не горе утраты, не командная работа, а общая боль.

«Зонтики» просидели до закрытия, и к моменту, когда официанты принялись снимать скатерти и переворачивать стулья, только Диего остался трезвым, как стёклышко.

– Могу подбросить до гостиницы человек трёх. Двух, если одним из вас будет Лютер.

– Я снял гостиницу рядом, так что пешком дойду, – Лютер похлопал его по плечу. – Я не так сильно наклюкался, если ты не заметил.

– Мы все «наклюкались» достаточно, чтобы не садиться на руль. Можешь меня подвезти, Диего, – Эллисон улыбнулась. – Я вроде в паре кварталов от тебя остановилась.

– С чего ты взяла, что я всё ещё живу в Чикаго?

– Ты сам это пятнадцать минут назад сказал, – отозвался Клаус. Он еле стоял. Моргнул тяжело, заправил рыжую прядь за ухо и посмотрел на Ваню с Пятым: – Вы двое не хотите ко мне? У меня в холодильнике как раз есть сангрия, догонимся, посочиняем всякое.

Пятый задумчиво запрокинул голову. Он уже ловил вертолёты и заметно пошатывался, но всё ещё осознавал происходящее вокруг.

– Я не против, – сказала Ваня. Пятый скосил на неё взгляд и кивнул тоже соглашаясь.

– Почему бы и нет. Сэкономлю на гостинице и просто отосплюсь у тебя, – он ухмыльнулся.

– Ладно, ребята. Я пошёл, – Лютер обмотал вокруг шеи шарф и улыбнулся. – Я безумно по вам соскучился, но завтра у меня самолёт, и я бы не хотел на него опаздывать.

– Мы тоже отчаливаем, – Диего поднял руку с ключами. – До воскресенья, значит?

– Да, да. Но вы всё равно не уйдёте необнятыми, – Клаус повис сначала на Лютере, потом смачно поцеловал Диего в щёку и стиснул в объятиях Эллисон. Та тихо вскрикнула, высвободилась из его хватки и попрощалась с остальными по-французски – расцеловав и Пятого, и Ваню, и Клауса в обе щеки.

– Хорошей ночи, – сказала она. Лютер кивнул всем напоследок, развернулся на пятках и перебежал дорогу, а потом скрылся в одном из переулков.

Диего и Эллисон, переглядываясь, поспешили в чёрный старенький Сааб.

Пятый проводил машину взглядом и почесал кончик носа.

Пошёл снег, и он пожалел, что оставил перчатки и шапку в машине.

– Мы же не дойдём пешком? – спросил он.

– Не, – Клаус опустился на тротуар в паре шагов и подпёр кулаком щёку. – Нужно такси ловить.

– Давайте я, – Ваня вскинула руку вверх и выглянула на дорогу.

Пятый смотрел на них с едва заметной улыбкой и пьяным чувством сентиментальности: может он и бросил ансамбль «Зонтики» шестнадцать лет назад, может они и виделись с тех пор очень редко, но каждый раз он чувствовал, что встречается со своими родными душами. Теми, кто понимает, что у него болит и теми, кто думает так же, как он.

Даже жаль было, что завтра утром они снова разъедутся и, скорее всего, никогда не сочинят симфонию «Зонтиков», о которой сегодня размечтались.

Он отшагнул от Вани, и тут же бросился обратно. Из-за поворота вылетел жёлтый Пежо. Его занесло, завизжали тормоза, но хода автомобиль не убавил. Пятый резко и грубо оттолкнул Ваню к Клаусу, а сам отскочить не успел. Машина снесла его с места, впечатав в стену, и сжалась в гармошку. Пятый сделал глубокий вдох, ещё ничего не чувствуя, а выдохнул с криком. Правая сторона, от плеча до кончиков пальцев, взорвалась болью.

Он не слышал ничьих голосов, не видел знакомых. В глазах потемнело, в висках запульсировала кровь, а боль, казалось, нарастала. Волнами.

Пока он ей не захлебнулся.

Когда приехали парамедики, Пятый ещё был в сознании. Не понимал, что происходит, с трудом разбирал голоса Вани и Клауса, но ни ответить не мог, ни сосредоточить на них взгляд.

Время тянулось как патока, превращаясь в бесконечную страшную пытку. Даже когда его руку высвободили из железного плена, легче не стало – разве что у Пятого уже не было сил ни кричать, ни стонать. Он протрезвел, но устал. И моргал всё реже, разве что дольше, с трудом не соскальзывая в темноту. Ему и не давали – один из парамедиков кричал что-то, что Пятый разобрать не мог, и шлёпал его по щекам каждый раз, когда опускались веки.

И только в больнице ему дали поспать. Прижали маску к лицу, и Пятый, сделав всего пару вдохов, провалился в сон.

========== Зима. II. ==========

Комментарий к Зима. II.

🎶 Noel Gallagher’s High Flying Birds – The Dying of the Light

🎶 Twenty One Pilots – Friend, Please

🎶 Apparat fet. Soap & Skin – Goodbye

Пятый проснулся от назойливого, монотонного писка. Звук был пронзительный и противный, и ужасно похожий на будильник. Он попытался нащупать телефон на тумбочке, но рука не послушалась. Затекла, наверное.

Да и писк, чем сильнее он в него вслушивался, тем меньше был похож на будильник.

Пятый с трудом открыл глаза и тут же поморщился. Проморгался и осмотрелся. Белые стены, цветы на тумбочках и Клаус, в клетчатых штанах и футболке с «Заботливыми мишками», свернулся в кресле в углу.

Больница. Точно.

Левая рука поверх шершавого, неприятного на ощупь одеяла, мерцание экранов рядом.

Пятый сосредоточил взгляд на Клаусе, а тот, будто почувствовав, встрепенулся.

– Ты проснулся, – Клаус потёр лицо рукой и встал. Подошёл к Пятому, нажал кнопку на ручке, чтобы вызвать медсестру, а потом сел в ногах. Улыбнулся сонно: – Как чувствуешь себя?

– Как будто у меня ужасное похмелье.

Пятый даже не врал. Голова казалась противно пустой, звуки раздражали и мышцы ныли. Но могло быть и хуже, учитывая в какую передрягу он попал.

– Я, кажется, руку отлежал, – добавил он.

Улыбка Клауса стала из сонной натянутой. Он нахмурился, и Пятый нахмурился в ответ. Приподнялся на левой руке, одеяло соскользнуло и оголило правую.

То, что от неё осталось – забинтованную культю выше локтя. Пятый остановил на ней взгляд и тяжело моргнул. Ему понадобилась добрая пара мгновений на то, чтобы понять, что это не чьё-то ещё тело, не чья-то ещё травма.

У него не было правой руки.

Пятый метнулся в сторону, врезавшись в перила кровати рёбрами. Стиснул обрубок пальцами, всё ещё не в силах до конца поверить в происходящее, пытаясь проснуться и вынырнуть из кошмара.

Но как бы он ни старался, сон не заканчивался.

Клаус поймал его за плечи, и Пятый оттолкнул его ногой.

– Где моя рука, Клаус? – выдохнул он. – ГДЕ МОЯ БЛЯДСКАЯ РУКА?

Он будто падал в бездну.

– ГДЕ МОЯ РУКА? – закричал он снова. Датчики запищали чаще, открылась дверь и на пороге тут же выросла медсестра.

– Успокойтесь, пожалуйста, – она оттеснила Клауса. Пятый отполз в обратную сторону, смотря на неё с ненавистью. У мысли, что медики спасли ему жизнь, не было ни малейшего шанса, потому что в его голове раненым вороном билось только осознание, что он на всю жизнь калека.

И он больше никогда не сможет играть.

Ужас затуманивал разум.

– ЧТО ВЫ СО МНОЙ СДЕЛАЛИ? ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОЕЙ РУКОЙ?

Второй раз медсестра не стала просить. В палате показались санитары и ещё одна медсестра. Пятого оттащили от края и вжали в матрас. Он выгнулся, пытаясь выкрутиться, и краем уха уловил:

– Вводим десять миллиграмм Релиума.

А сразу следом укол в шею и снова темнота.

Когда он проснулся снова, назойливый писк звучал будто издалека. Веки и всё тело были тяжёлыми, правая рука болела. Пятый с трудом открыл глаза и с таким же трудом сосредоточил взгляд на единственном шевелящемся объекте в комнате.

Кто-то приблизился и наклонился к нему. Пятый будто через рыбий глаз смотрел, но всё равно разобрал знакомые тонкие черты.

– Ваня, – едва слышно сказал он. – Мне такой ужасный сон приснился, – он попытался улыбнуться, но усталость не позволяла даже такое лёгкое сокращение мышц. Он и говорил-то с трудом.

– Привет, Пятый, – Ваня села на край его кровати, протянула руку и поправила ему сбившуюся чёлку, лезущую в глаза. – Не говори пока ничего, ладно?

Пятый непонимающе моргнул. Ваня нажала на пару кнопок на боковой панели, и кровать приподнялась. Теперь Пятый полулежал, и смотреть друг на друга им было удобно.

– Ты спас мне жизнь, Пятый. Там, у ресторана, – Ваня нащупала его левую руку и сжала. – И я буду ценить это каждое мгновение своей жизни. Я навсегда у тебя в долгу.

Пятый попытался нахмуриться. Потом сжал её пальцы в своих, попытался поднять руку и не смог. Что-то звякнуло, и между его рукой и пластиковым подлокотником натянулся кожаный ремень.

– Не по…

– Пожалуйста, Пятый, – Ваня подалась вперёд и сдвинула брови домиком. Пятый вжался в подушку, будто пытаясь от неё сбежать.

Он уже знал, что будет дальше. Не видел, не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть, но уже знал.

– Нет, – сказал он. Едва слышно, потому что кричать не было сил. Наверное, транквилизаторы ещё действовали. – Пожалуйста, нет.

– Пятый.

– Не говори этого, – Пятый стиснул зубы. Зажмурился, как ребёнок, словно это могло что-то исправить. – Пожалуйста, Ваня, – и снова посмотрел на неё, не в силах вдохнуть. – Это не правда.

– Пятый, – Ваня покусала губы. – От твоей руки ничего не осталось. Им пришлось.

– Этого не происходит, – Пятый сжал её руку сильнее. Он снова падал в бездну и сейчас только Ваня могла его удержать.

И она поняла. Обняла его за плечи, утыкаясь носом в шею.

Пятый с трудом дышал. Слишком устал, чтобы снова начать кричать, но слишком в сознании, чтобы не понять, что происходит.

И что всё это не просто страшный сон.

Что вся его карьера, все новые пьесы, все выступления, запланированный совместный концерт с Ваней и сборы ансамбля «Зонтики»… Всё это пошло под откос.

Всего этого больше не было.

Всё это было с кем-то другим.

Пятый, как рыба, ловил ртом воздух, пока не нашёл в себе силы снова заговорить:

– Что… что я буду делать? – выдохнул он. – Я не знаю… что мне теперь делать.

Ваня всхлипнула и отпрянула. Понурила плечи, ссутулившись, и покачала головой.

Она тоже не знала.

Никто не знал.

Они просидели так какое-то время, пока Пятый не захотел пить. Ваня поднесла ему стакан с трубочкой, и Пятый поймал её губами и сделал несколько больших глотков. Коротко кивнул и приподнял руку:

– А это зачем?

– Ты пнул Клауса в живот и наорал на медсестру, – Ваня подвинула себе табурет на колёсиках и опёрлась на койку локтем. – Я бы не осуждала их за меры предосторожности.

Пятый помолчал немного, кусая губы, а потом пожал плечами. Правое застреляло, и он поморщился.

– Меня тоже нельзя осуждать.

– Никто и не осуждает, Пятый.

Пятый кивнул и снова замолк. Теперь, когда у него кончились мольбы и уговоры, когда он перестал отказываться верить в происходящее, слов больше не было.

Он мог бы вложить то, что чувствовал, в мелодию. В перелив нот, в трагическое адажио. Закрыл бы глаза и дал бы пальцам волю, чтобы они вместо слов выразили эмоции, от которых разрывалось сердце.

Только чтобы сделать это, ему нужны были руки. Одной только левой ни за что бы не хватило.

Он сжал одеяло в кулаке.

– Пятый, – снова позвала Ваня. – Я собираюсь отменить мировое турне. Чтобы остаться. Помочь тебе адаптироваться.

– Ты… что?

Пятый с трудом верил в то, что услышал.

Часть его хотела сказать: да, конечно. Конечно, оставайся. Чтобы со мной был кто-то ещё достаточно несчастный. Чтобы я не смотрел на записи твоих концертов задыхаясь от ядовитой зависти. Чтобы ты тоже не могла спать по ночам, снова и снова думая о том, как у тебя могло быть всё.

Но он не мог с ней так поступить.

– Отменю турне. Тебе нужна помощь, и я легко…

– Ты собираешься убить свою карьеру, – Пятый склонил голову набок. – Следом за… – его голос дрогнул, так сильно ему не хотелось говорить. – Следом за моей.

Ваня молчала.

– Зачем?

– В смысле?

– Ваня, мы уже давно не настолько близки, чтобы ты рушила то, к чему так долго шла из-за меня.

– Ты спас мне жизнь. Ты лишился руки.

– И что? – Пятый дёрнул левой рукой. Снова заскрипел ремень. – Я спас тебе жизнь явно не для того, чтобы ты мне под ноги кидала свою скрипку.

Ваня сморгнула слёзы.

– Пятый, так нельзя.

– Ваня, – Пятый скрипнул зубами. – Ты поедешь в это турне. И будешь присылать мне записи с каждого концерта. И как бы больно мне ни было их смотреть, я буду. Потому что я спас тебе жизнь, и ты мне обязана.

Ваня молчала.

– Ты меня поняла?

Ваня кивнула.

– Ты мне обязана, – повторил Пятый. – Поэтому уж будь добра, стань самой известной скрипачкой в мире.

Она помолчала ещё немного. Глаза блестели, но она будто специально не моргала и молчала, чтобы не разрыдаться окончательно.

– Спасибо, Пятый.

– Пожалуйста.

Ещё пара минут прошли в молчании, пока не открылась дверь и на пороге палаты не показалась высокая женщина с печатью усталости на лице. Белый халат ловко приводил к мысли, что это лечащий врач Пятого.

Ваня тут же поднялась с табурета и отошла обратно к креслу, но не ушла.

– Если мы вас отстегнём, обещаете больше ни на кого не кидаться? – доктор остановилась в паре шагов от Пятого.

Он напрягся – понимал, что ему спасали жизнь и понимал, что у них не было выбора. И всё же не мог не злиться. Ему нужно было винить хоть кого-то в произошедшем, но он не мог винить водителя, который наверняка погиб, не мог винить Ваню и не мог винить себя.

В глубине души он понимал, как сильно не прав. Но не мог остановиться.

– Обещаю, – хрипло ответил Пятый. – Расскажите мне, что случилось. И сколько мне ещё здесь торчать.

Женщина покачала головой:

– Сначала осмотр. Потом вопросы. Договорились?

– А что, если я буду задавать вопросы, вы мне и вторую руку оттяпаете?

Доктор застыла и поморщилась:

– А вы неприятный тип, да?

– Вы хирург? – Пятый вскинул голову.

– Да.

– Если бы вы лишились руки, вы бы тоже были не самой приятной дамой в мире.

– Точно неприятный тип.

– Зато музыкант великолепный, – отозвался Пятый ещё до того, как понял, что именно сказал. Раньше он всегда так говорил, стоило кому-то заикнуться о его нелёгком характере.

Что он будет отвечать теперь?

Осёкся, кажется, не он один. Ваня вскинулась на своём месте, и даже доктор приоткрыла рот.

– Был, – Пятый тут же скис. – Проверяйте что хотите. Мне без разницы.

Мать Пятого умерла пять лет назад, оставив его абсолютным сиротой. Поэтому вместо неё в больницу приехала руководитель оркестра «Комиссия» Миранда Жестьон, известная публике как Куратор. Она была младше матери Пятого лет на десять, но всё равно была для него слишком взрослой. Интимная связь между ними прекратилась давно, но они продолжали поддерживать дружеские отношения.

Куратор приехала через три дня после пробуждения Пятого. Сразу же бросила Клаусу манто из искусственного меха (она была слишком известной, чтобы не выступать публично в поддержку экологии, белых медведей и соевых бифштексов) и прошла к койке Пятого, пронзительно цокая каблуками.

– Я записала тебя на приём в Меритех через две недели.

Пятый устало поднял голову:

– Здравствуй, Миранда.

– Лэнс Биггз лучший в своём деле, протез будет как настоящий.

– Скажи ещё, что я перестану замечать, что у меня нет руки, – Пятый поджал губы. Куратор смерила его взглядом и тряхнула волосами:

– Какой же ты иногда говнюк.

– Думаю, будет ещё хуже, – протянул Клаус. Он неслышно остановился у Пятого в ногах и упёрся ладонями в изножье. – Уже хуже, чем было.

– Куда уж хуже? – отозвалась Куратор.

– О, поверь мне, – Пятый тихо фыркнул. – Сейчас я ненавижу примерно всех, у кого больше одной руки.

– Ты не ненавидишь его. Он же здесь, – Куратор махнула в сторону Клауса. Клаус вздохнул, склоняя голову набок и заправил кудрявую рыжую прядь за ухо. – И меня, я думаю, тоже.

Пятый помолчал немного, кусая щёку.

Куратор, казалось, не понимала, что с ним сейчас происходит, и не догадывалась, как больно ему сейчас видеть всех тех, кто был связан с его старой жизнью.

С ним прежним.

С чем-то, что он потерял вместе с рукой, и потерял навсегда.

– Я вас не ненавижу, Миранда, – выдохнул он. – Но… – он запнулся.

Куратор напряжённо выпрямилась, потом коснулась плеча Клауса:

– Можно нам пять минут наедине? Сходи перекуси что-нибудь.

Тон у неё был как у мамочки на детской площадке, которая даёт ребёнку деньги на мороженое. Клаус повёл головой, оттолкнулся от изножья кровати и выплыл из палаты, прикрыв за собой дверь.

– Давай выкладывай, – Куратор уселась на табурет, на котором всегда сидела Ваня, когда приходила. – Я же вижу, что это что-то, из-за чего ты чувствуешь себя уродом.

– Может мне это настоящему мозгоправу рассказывать, а не тебе?

– Через пару недель ты обязательно будешь, уж я постараюсь, но сейчас у тебя есть только я, – она протянула руку и похлопала его по щеке. По-дружески, будто он не был больше бесполезен для её оркестра и игры в дуэте. – Давай.

– Не хочу.

– Слушай, я о тебе хуже думать не буду. Я тебя слишком хорошо знаю.

Пятый обречённо вздохнул. Поводил кончиками пальцев по шершавой поверхности одеяла, настучал на нём «Лондонский мост падает» и хрипло выдавил:

– Я никого не ненавижу, Миранда. Но меня сводит с ума мысль, что это случилось со мной, а не с кем-то из вас. Что у всех вокруг будут их карьеры, их музыка, а у меня будет одна рука и сны о прошлом. Что я останусь один, потому что без руки я никому не нужен. Потому что я больше ничего не умею.

– Ты же знаешь, что это не так.

– Миранда, посмотри мне в глаза и скажи, что правда веришь, что если мне присобачить протез на обрубок, я снова смогу играть.

Куратор уставилась ему в глаза, но не проронила ни слова.

– Я так и думал.

– Ты больше, чем твоя музыка, – она поймала его за запястье.

– Нет, – Пятый вырвал руку и приподнялся. – Нет, Миранда. Я – это моя музыка. И её больше нет. Потому что… – он шевельнул культёй. – Её больше нет. И меня тоже.

Он замолк и сгорбился. Закрыл глаза, тяжело задышал, пытаясь успокоиться. С каждым разом это было всё сложнее. Возможно идея Клауса попросить посадить его на капельницу с транквилизаторами была не такой уж плохой, и не стоило от неё так легко отказываться.

– Я не знаю, что мне делать. Было бы лучше, если бы я…

– Заткнись, – вдруг перебила его Куратор. Знала, что он хочет сказать. Схватила его за больничную рубашку и потянула на себя: – Заткнись, Пятый.

– Или что? – безразлично протянул он, снова глядя ей в глаза.

Куратор не разжимала пальцы.

– Когда ты пришёл ко мне впервые, ты тоже не знал, что делать.

– О да, и ты многому меня научила. Вынуждала меня с тобой спать, например.

Куратор скривила губы и шумно выдохнула.

Пятый прекрасно знал, как её ранят его слова, и именно поэтому их сейчас говорил. Знал, что она хочет как лучше, но хотел её оттолкнуть.

Не потому, что он не хотел принимать помощь. А потому что думал, что никто не может ему помочь.

– Ты был хорошим мальчиком и слушал меня тогда, – она всё же ослабила хватку.

Пятый упал обратно на подушки и поморщился – снова стрельнуло правое плечо.

– Будь хорошим мальчиком и делай, что тебе говорят и сейчас.

– Ты знаешь, что это бессмысленно.

– Ты понятия не имеешь, какую чушь несёшь, Пятый, – Куратор встала, поправила ему одеяло и отступила. – Я куплю тебе билеты, и через две недели ты пойдёшь на встречу с Лэнсом Биггзом. И я срать хотела на твоё мнение по этому поводу. Ясненько?

Пятый поджал губы. Он не хотел идти. Знал, что не пойдёт. Но спорить с Куратором было всё равно, что спорить со стеной.

Бесполезно. Ей всегда было проще дать, чем объяснить, почему не дал.

Всё всегда было так, как она хотела.

– Ясненько, – он стиснул зубы. – Уходи. И позови Клауса.

Куратор подобрала своё манто и вышла, всё так же звонко постукивая каблуками.

Пятый прижал единственную руку к лицу и сделал глубокий вдох. Хотелось кричать, и он закричал – беззвучно, по-прежнему сдерживаясь.

Снова скрипнула дверь, и через время плеча Пятого мягко коснулся Клаус.

– Всё так плохо прошло?

– Она не понимает, вот и всё. Но я не думаю… не думаю, что ты понимаешь. Или Ваня.

– Ауч, – Клаус прижал ладони к сердцу и скорчил разочарованную рожицу. – Почему, интересно, ты думаешь, что мы не понимаем, каково тебе?

– Потому что… – Пятый пожал плечами. – Это я здесь, а не один из вас.

– Пфф, – Клаус закатил глаза. – Пятый, я каждую ночь думаю, как бы вёл себя на твоём месте. И ты хорошо держишься, хочу сказать. Я бы ревел как сучка.

– Клаус, – Пятый не смог сдержать улыбки. Хотя стоило ему представить себе Клауса на этой же койке вместо него, и уголки губ снова поползли вниз. – Неужели ты не испытываешь облегчения, что это не случилось с тобой?

– Немного, – Клаус склонил голову набок. – Но ещё я чувствую себя виноватым, что не выдернул тебя следом за Ваней, например. Неплохая тема для обсуждения с моим мозгоправом кстати, жаль, у меня его нет…

Пятый снова рассмеялся.

– Видишь, – Клаус уселся на табурет и подкатился поближе. Потыкал Пятого в родинки на щеке. – Ты можешь улыбаться.

Пятый не ответил.