Текст книги "Андрей (СИ)"

Автор книги: Огисфер Муллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

А потом еще хуже стало – как представил где и с кем она ночью была. Может, и не была, да только моей голове не прикажешь. Больной я какой-то.

Еще чего не хватало путаться с дворничихой, да еще по имени Анжела! Знавал я одну Анжелу, со мной в школе училась – это еще одна подруга Насти. Мразь еще та была, наподобие Марьяны. Все напоказ, одна показуха, одни понты дешевые. Все косила под образы из кино дурацкого. Посмотрит – и на-чинает косить – прической, цветом волос, стилем одежды, даже тату модную сделала, как у Бейонс или Бритни (как там их зовут?). Одни закосы, ненор-мальная. Все считалась одной из самых стильных у нас в школе, крутая была. Интересно, что с ней стало? Хотя нет, неинтересно.

20

Так и получилось.

Дворничиха пришла со своей подругой после обеда. Я в это время спал, звонком в дверь они разбудили меня.

Опять поспать нормально не удалось! Я вскочил, как ошпаренный, ду-мал, Настя пришла, или мама приехала. Подлетел к двери, хорошо еще ума хватило в глазок посмотреть. На площадке Анжела шушукалась с опоечного вида дамой, лет тридцати, в спортивном костюме. Можете смеяться, но сна-чала я принял ее за мужчину.

Звали эту уродину Надей. Не могу смотреть на нее без улыбки, во вся-ком случае, сдерживаться очень сложно. Как вспомню как она, однажды, на скамейке читала книгу, так сразу смешно становится. Хотелось гаркнуть: «переверни книгу, не той стороной, вверх ногами держишь, идиотка!». Или прикопалась однажды к маме на улице, рецепт салата «Цезарь» спрашивала. Мама говорит ей, что не знает, а она, идиотка, чуть на ногах стоит, а все рав-но лезет.

Я не открыл. Естественно.

Вот не приди эти суки – может, ничего бы и не случилось бы вообще, а так…

Короче, понесло меня.

Был я пьяный (или с похмелья – уже не помню), в голове все вертелось и, вот, случилось то, что случилось.

Почему напился – помню, а почему себя так вести начал – нет. Сломалось во мне что-то или, наоборот, восстановилось, – не знаю. Бунт это такой был, против всего и против самого себя, прежде всего.

Никого не трогаешь – и тебя никто не трогает. Простая формула, как ка-залось мне. Беда была в том, что эта формула была мной придумана и она ни фига не работала.

В конце концов, сколько это все можно было терпеть? Терпеть этот идиотизм и абсурд? Я человек и хочу жить как человек, а не слушать изо дня в день пьяные вопли упырей под окнами. И не хочу я, чтобы про меня приду-мывали всякие гадости и небылицы.

Но начну по порядку.

Итак, сходил я в магазин, в кои-то веки, без всяких приключений. Купил сигарет и уж теперь-то открыл их у прилавка и переложил в карман, оставил штук пять в пачке, пусть стреляют!

Как раз, когда я бился над клейкой лентой, которая никак не хотела от-лепляться, сзади подлетел нетерпеливый мужик – тот самый, который учил меня как правильно «бомжи» есть. Словно не замечая меня, из-за моей спины, он попросил у продавщицы «сотку», обдав меня мощным и невероятно воню-чим перегаром. Продавщица с таким же хладнокровием, с каким разговари-вала со мной, извлекла из-под прилавка початую бутылку с водкой и налила половину пластмассового стакана.

Она что-то пробурчала о цене и подала мужику.

– Потом отдам. – Ответил мужик и, видимо, чтоб отобрать не успели, оп-рокинул все содержимое стакана в себя.

Наконец, я отлепил ленту и пошел на выход. За спиной начала развора-чиваться драма: продавщица вопила, что это уже сотый раз «в долг», мужик убеждал, что отдаст, просто ему плохо и просил прощения. «Нефиг наливать было. Когда наливала, не думала, что он должен», подумалось мне.

Что, теперь вслед мне не смешно говорить? И закрыл за собой дверь.

Тишина такая стояла, прямо дивно, как-то! Посмотришь – и, вправду, рай! И пофигу становится и асфальт этот разбитый и дерьмо собачье на тро-туаре и все остальное. Хорошо, блин!

Дальше пошел я, как и собирался, в библиотеку, но Михи там не оказа-лось. На его месте сидела миловидная девчушка, лет двадцати пяти и мило беседовала с кавалером, может быть своим, а может, только познакомились, не знаю.

– А Михи нету? – говорю. Как-то привык, что он тут всегда здесь сидит, поэтому и немного опешил.

– Кого? – спрашивает дура.

– Ну, такого, в очках. – Говорю, без всякой задней мысли.

– А… этого… – Сама, сука, говорит и едва смех сдерживает. – Нет, его се-годня не будет.

Развернулся я и пошел на выход. Заело меня, что она над ним смеялась. Может, конечно, и не над ним, может, тот бык, что-то смешное сказал, но мне так показалось. И вообще некорректно как-то – человек подходит, спрашива-ет, а ему в ответ чуть ли не ржут, надоело это все уже.

– А что смешного я спросил? – не сдержался я, развернулся и подошел на-зад к столу.

Кобыла вопросительно уставилась на меня, не понимая о чем это я. Все-гда так, люди уже не замечают, как хамят, оскорбляют или просто обижают своими действиями других людей. Может, конечно, в их понимании, нахамить – это наорать или грубо сказать, но, по-моему, смех в ответ ничем не от-личается, он также способен оскорбить человека.

Она сказала:

– Что?

Напрягся и мудак, опять самоутверждение сейчас начнется. А все-таки глупо все как-то получилось – тупанул сам, тоже мне благородный гнев. Идио-том только себя выставляю и, самое главное, перед кем?

– Извините, – только и сказал я, и вышел. Побрел домой, проклиная себя на каждом шагу – какой я все-таки идиот. Ненавижу себя.

И опять эта вонь из мусорного бака понеслась над районом. Снова там что-то горело. Просто омерзительно. И асфальт тогда какой-то острый был, каждый камешек под подошвой чувствовался. Иду, смотрю на него, на ас-фальт на этот, даже пачки сигаретной пустой нигде не валяется, и попинать нечего. Но и взгляд поднимать не хочу, – солнце так и бьет по глазам. И дома эти – не дома, а ДОМА, как отроги скал на побережье, огромные такие и солн-це из-за них выглядывает, злое такое, хищное.

И мысли такие поганые в голове. Денег почти не осталось и что, вообще делать, как время провести. Мама ведь звонила, еще вчера. Я как-то позабыл, она говорила что задержится, а я забыл как-то, внимания не обратил. Говорила: деньги, если что, у дядьки взять.

Мелькнула мысль к нему съездить, он на другом конце города живет, но передумал, вспомнив последний визит. Он хоть и брат маме, но ведёт себя, как не родной. Нет, он, конечно, улыбается всегда, приветливый такой, а сам подкаблучник, все там тетка моя решает. Маленькая такая, жирная, на сви-нью похожа. И прическа у нее уродская. Короткие волосы, красные такие, мерзко просто. Как ни приду к ним, уставится на меня и смотрит ястребиный взглядом. Будто говорит: «Чего ты приперся? Скорей бы убрался, и я бы спокойно могла бы дальше командовать всеми домашними» и улыбается, омерзительно.

Есть там кузина моя, Светой зовут, года на четыре старше меня, она больше в дядьку характером, тоже улыбается и смеется. Вообще, прикольная такая. С нами теперь почти не общается, с родственниками со стороны тетки – пожалуйста, а с нами – нет. А я помню, что раньше, лет семь назад еще, мы с ней у бабушки пересекались, вместе жили. Да, блин, было время. А потом не знаю, что случилось, просто не знаю. Наверное, воспитание теткино сказалось – она теперь реально крута, это так надо называть. Работает в офисе каком-то, по знакомству устроили, карьеру делает, не знаю, что там конкретно, но ее будущее – точно, светлое.

Тоскливо стало, захотелось, чтобы мама вернулась и не было бы ни этих двух дней, ни этого Санька, ни Насти. Хотелось, чтобы все было как раньше.

И еще одна мысль хорошая посетила меня по дороге домой. Социальные сети – это круто! В социальных сетях можно просто удалить всех знакомых и «друзей» и все, не надо париться, а тут…

Нет, Настя чтобы была.

Как же давно была пятница! Оглянуться не успел – а уже воскресенье.

Тут мои рассуждения прервал клокочущий голос аксакала за спиной:

– Ты чо не здооваешься, судент?

Я машинально оглянулся – за спиной сидела обычная публика – аксакал, баба Нюра, со своей вечно отставленной ножкой (хоть с кем-то потрепаться!), Артур и Клоп, сынок Кулька, мордастый краснорожий утырок в кепке и тел-кой, которая смотрела на меня с иронией и вызовом одновременно.

На скамейке, между аксакалом и длинным Артуром стояла небольшая пластмассовая бутылка из-под лимонада с характерно надетым на горлышко пустым пластиковым стаканом.

– Что? – совершенно логично и без вызова ответил я, действительно не расслышал. Попробуй пойми его квакание.

– Аааа…, эхе-ге, – сказал толсторожий, прищурившись.

– Есть сигарета? – Перебил его Артур.

Обросший весь, рожа в щетине. Мерзость.

Клоп сверлил меня взглядом. Как всегда, он сидел на корточках, глядя на меня снизу вверх.

– Дай пять рублей. – Промычала кобыла.

Я полез в карман за ключом от подъезда.

Я опять забыл его!

Спросил:

– Есть ключ от двери?

В ответ все впали в какой-то ступор и переглянулись. Тишину прервал громила:

– Слышь, тебя спросили, так отвечай, – сказал он с вызовом, уперев руки в колени и немного подавшись вперед.

– Какие-то проблемы? – С таким же вызовом ответил я, стремясь сразу расставить все точки над i. В самом деле – какого-то синяка бояться!

В воздухе повисло напряжение.

– Слышь, че, проблем хочешь? – ответил верзила, уже с нарастающей яростью в голосе.

– Ну, предположим, не хочу. Собственно, чего тебе вообще от меня надо? – ответил я, спокойным и ровным голосом, даже немного удивившись себе.

Воцарилось молчание. После паузы амбал ответил:

– Было бы за что, вообще бы убил. – Это было сказано уже с чувством превосходства, но как-то в сторону.

Его перебила телка:

– Ты что, крутой здесь самый?

Я чувствовал, что дело ничем хорошим не закончится, все двигалось к мордобою, поэтому не стал острить заготовленной шуткой на счет его пьяных валяний у подъезда и его прически.

Спасла, как и в прошлый раз, все та же баба Галя. Она выходила из подъезда и я, ничего не ответив уродам, скрылся в подъезде. Нет, мне не было страшно. Не знаю почему, но как-то все параллельно стало и плевать на них было, абсолютно на все мне плевать почему-то стало. И еще взбесило – стоит эта бабка жирная, чуть шею себе не своротила, выглядывает. И эта баба Нюра тоже, идиотка, всегда вся в счастье.

«Царство ночных кошмаров» – надпись в подъезде. Здесь же наблевано. Бывают моменты – не утерпеть человеку на нашей скамейке и он вываливает содержимое своего желудка прямо в подъезде, под лестницей (чтоб никто не наступил). На «синей» скамейке – нельзя, они чистюли. Вон, Игорек, сука, даже пачку от сигарет и ту демонстративно положит в ломаную пластмассовую корзину, которая заменяет урну.

Бомж Гриня сидел на лестнице у почтовых ящиков.

– Андрюх, – говорит, – дай прикурить.

Дал. В конце концов, Гриня малый незлобный и мне-то уж точно ничего никогда не делал плохого. Впрочем, и хорошего тоже, но надо все-таки оттал-киваться от первого, наверное.

Пришел домой, покормил кота и сел читать. И только я дочитал до беседы Холдена с мистером Антолини, как опять – звонок в дверь.

Пришел Санек. Конечно, пришел не просто так, как всегда. Сначала мял-ся на пороге. Спросил, – приехала ли мама? Когда узнал, что нет, сразу вошел. Никогда я, наверное, не дочитаю эту книгу до конца, никогда не узнаю отве-тов Мастера.

И опять стол, опять бутылка водки, теперь уже без пива. У меня еще было свое, но жалко как-то стало тратить, хотел оставить себе. Эгоист я.

Выпили.

– А Настя где? – единственный вопрос, который меня интересовал.

Он словно не услышал. Не знаю почему, но в нем было что-то не так. По-терянный какой-то. Не мог я понять что, может быть, в глаза он мне не смот-рел, не знаю.

– Смотри, – говорит, и достает сложенный в несколько раз листок бумаги.

Посмотрел я этот листок. Вот это да, один заголовок чего стоит – «свободу не просят, свободу берут!». Далее следовал текст об ограблении государством своего народа, о провальных реформах, об олигархах, об армии, о войнах и все такое, херня одним словом.

– Ну? – спросил Санек, подтачивая очередную спичку, чтобы ковырять в зубах. – Круто?

– Что круто? – отвечаю. Действительно не понятно, что тут крутого. – Кто тебе это дал?

– Кислый, – говорит, – а что?

– Да так, ничего.

С каких это пор этот дебил авторитетом стал? Теперь он ещё в оппози-цию играет! Олигофрен, супермен хренов, в каждой бочке затычка.

– Ну это… вот, написано, … правильные вещи, – говорит Санек.

Растерялся он. Даже про спичку свою забыл.

– Вот именно – написаны, – говорю. Тошно как-то стало. – Это не твои мысли.

– Как это?

Не знал я, как сказать ему это без последствий, но выразился прямо, о чем и сейчас не жалею:

– Тебе их написали, а ты выучил!

– Так ты что, не согласен? – потупился Санек, – Что тут неправильно на-писано? Ты ведь как бы умный?

– Какая разница, правильно или неправильно, тебе-то, что до этого?

– Как че..? Я, это… гражданин! Это моя страна, мне здесь жить… это… и мне решать, как это делать! Видишь же – написано про свободу!

– Что ты мелешь? – говорю, а самому так тоскливо, просто тошнит от этих речей. Свобода, демократия, говнократия.

– Ну ты, че? Не согласен? За этих, что ли, за олигархов?

Он опять взял спичку. Потом отложил, хотел что-то добавить, но не ска-зал, просто налил еще по стопке.

Выпили.

– Нет, – говорю, а сам думаю.

Странно – человек ведь тупой, никогда таким делами не занимался и ТВ почти не смотрит, и что его так разогрело туда идти? Скажи я ему такое пару дней назад, он просто бы заржал. Это в лучшем случае, в худшем – морду бы набил. За что? За то, что это те самые «городские джунгли», против которых он сейчас выступает, сам не понимая этого. А тут все это на бумажке краси-вой написано. Да, и еще: по любому, Клим это бумажку ему дал.

– Тогда что? – говорит и смотрит на меня. Казалось, весь его маленький мозг старался меня понять и не мог, он крутил эту бумажку в руках, как свя-щенник Библию.

– Ну, есть этот листок и что теперь? – говорю. Голова начала опять болеть, да и от этой водки замутило. – Закусывать будешь?

Санек молчал.

– А я закушу, – сказал я и пошел на кухню за хоть чем-нибудь, что могло отбить эту тошноту.

Санек в это время сидел и молчал. Может, сказать ему было нечего, мо-жет еще что-нибудь, но он молчал. Принес нарезанной колбасы, мама в холо-дильнике оставила еще в пятницу, а я ее только сейчас обнаружил.

Опять налили и выпили.

– Клим организует мобы на марш. Пойдешь..? Он и от армии откосить поможет, – протараторил Санек, используя, наверное, единственный довод. И как запомнил – я ведь мимолетно упомянул об этом в пятницу?! Вот и считай людей тупыми и недалекими – то, что надо, всегда увидят и запомнят.

– С какого это он от армии откосить мне поможет?

– Ну… Это самое… Ну, как бы, проявишь себя, сделаешь пару дел, а он… это… нужные рычаги включит.

– Каких дел? Какие рычаги?

Мелет – и сам не знает, что мелет.

– Всяких, – размыто проговорил Санек. Мне почему-то показалось, что Саня придумал это все про службу.

– Криминал? – спрашиваю, и поверить себе не могу, зачем я это спраши-ваю – конечно же, криминал.

– Не знаю…, – скорее утверждение, чем отрицание или непонимание.

– То есть вместо армии в тюрьму? – водка опять пробила брешь в само-контроле.

– Как знаешь… Так че, не пойдешь? – сказал Санек.

Мне почему-то стало его жалко. Он не был похож на прежнего Санька, излучавшего уверенность и силу, пусть тупую и недалекую, но силу. Он сам не знал, что ему делать и дело тут было не в моих речах, он и сам не горел жела-нием туда идти, просто его «попросили». Его сознание говорило ему – «тебе это не надо», и он соглашался с ним. Но ему ведь «порекомендовал» авторитет и как он может его ослушаться? Дело было даже не в Климе, дело было в самом Саньке. Он пытался заставить себя думать, но у него не получалось, он пони-мал и знал входы и выходы из многих ситуаций, но политика… он просто не мог понять этого. Поэтому и теребил в руках этот листок помойный, чтобы хоть в нем найти оправдание своим действиям. Убеждая себя, что это он идет по собственной воле, а не по чьему-то приказу.

Хотя, может, все гораздо прозаичнее было, – он просто денег был должен, не знаю…

– Не пойду и тебе не советую, – попытался отрезать я.

– А ты меня не учи, – его кулаки сжались. Ну вот – стандартное действие – не понимаю, значит, сломаю.

– Да я, нет…, – комок в горле встал и не хотел выходить при виде сжатых кулаков. Он меня побьет и сильно.

– Ну вот и все, – сказал он, видимо, почувствовав мой страх. Такие, как он, всегда это чувствуют, как животные. Он тупо смотрел на меня с видом победителя. Конечно, второй раз он предлагать бы не стал, для себя он сделал вывод: «если я не с ним, значит, я против него». Такие, как он, всегда мыслят крайностями.

И на меня вдруг нахлынуло то самое ощущение, посетившее меня на скамейке перед уродами.

– Что изменится от того, что вы выйдете и вас отдубасят дубинками? Что с того изменится? Героями будете? Ах, как мы круты, за свободу! Кто такие эти оппозиционеры? Кому они реально помогли? Они защищают бандита! Они делают деньги на всем этом!! Твоя свобода – в твоей голове, а не в ихних баш-ках, какими бы умными они не были! Здесь надо жить, а их интересы мне по барабану. У меня свои интересы, я хочу жить. Что, правительство заставляет людей быть такими, какие они есть? Что заставляет людей…

Тут я задел стопку рукой, и она упала на пол.

Поднял, не разбилась, но мысль уже потерялась.

Я попытался продолжить:

– Что, дураки, Кондопогу забыли? Что там творилось?

– Мммм…. – Санек ничего не понял, но – и кулаки разжал.

Нет, его мои слова, конечно, не переубедили, но он просто не мог меня ударить – и все тут. Он со мной вырос, он жил здесь, он учился со мной в од-ном классе, но даже это не могло стать причиной, того, что он меня не уда-рил. Короче, так и не понял я ничего, какая в нем произошла перемена. Он просто долил себе водку в стопку, допил и ушел, ничего не говоря.

– Я просто хочу сказать, они устроят это шествие, люди получат по голо-вам, а они разъедутся по своим Рублевкам, Лондонам, Парижам и Нью-Йоркам, и там будут показывать это все. А что изменится для тебя? Ничего. Только в ментуру заберут, да в перспективе по этапу пойдешь, а матери твоей что…, – орал я ему в спину. – Да ты, с этим Климом якшаясь и так, там скоро будешь, – это уже в закрытую дверь.

Ушел.

– Живи своим умом, а не хренью всякой, – пробурчал я себе под нос.– Где твои «Королевы» и шахи?

И – скрип-скрип над головой.

– Слышно? – проорал я и, что было силы, кулаком ударил в стену.

Дальнейшего не помню, отключился.

А потом пришли эти две опойки. Может, еще кто приходил или звонил – не знаю.

Только Барсик сидел на столе, не обращая внимания на колбасу и смотрел на меня – то ли с укором, то ли просто пытаясь понять что-то.

Кот смотрит на человека сверху вниз. Это правда. Куда мне до него.

Вот опойки ушли, голова разболелась – просто ужас. Съел последний анальгин, невесть как его нашел в коробке с лекарствами.

Помогло, но похмелье осталось. Головокружение, тошнота, все прям бе-сит. Пошел и взял пиво из холодильника. Налил себе стакан и выпил залпом. Как бы противно ни было, а помогло. Еще эти докторишки советуют не по-хмеляться, всякое говно есть, чтобы прошло, врут!

И опять этот гам, наш Гайд-парк продолжал жить. На улице было столпо-творение, центром которого была баба Нина. Она живо возмущалась. выдава-ла какие-то тирады и бабки, обступившие ее со всех сторон, активно подда-кивали. Как-то взгляд мой зацепился за одну из них – бабка, маленькая, красномордая такая. Она жевала слова, было ничего не понять из того, что она лепит, только «ага-ага-ага» и было слышно.

Гребаный верзила Артур опять сидел на скамейке и что-то доказывал Ак-сакалу, активно жестикулируя руками.

Сынок Кулька спал за скамейкой, Надя сидела молча, подпеперев лицо рукой, с умным видом пялясь на бабок. Она даже пыталась согласно кивать, но получалось это весьма комично, при каждой попытке она с трудом сохра-няла хрупкое равновесие. В чем было возмущение, я так и не понял, да и по-нимать не хотел, мне просто хотелось, чтобы все заткнулись.

Тут мне пришло в голову, что тем, кто живет в коммуналках, еще хуже, там такое прям на кухнях общих творится… И там ни от кого не закроешься в квартире.

Да и плевать, что там хуже, мне хреново здесь, что мне до них!

Включил радио, а там опять тупая песенка про чудо. Вырубил я это ту-пое радио и включил «Грин Дэй», тот самый «неудачный» альбом. И плевать, скрипи там по полу, ползай, скотина.

По-настоящему хорошие песни никогда не популярны, даже у «Грин Дэй». Наверное, потому что популярность песни определяет большинство, а умных людей там, может, всего лишь процентов тридцать, а все остальные – прили-палы, которые хотят быть в струе. Зато и получается – сегодня моден этот, завтра другой. Такие, как Игорь, из моей группы, сегодня от Nickelback, зав-тра от Arash тащиться будут, уроды. Слушаешь старую музыку – «фу, отстой какой!» – хотя год назад сам этот тип от этого тащился.

Хотя, нет, не всегда. Если крутой какой-нибудь орел старьё слушает – так это винтаж, ретро.

Да пошли они все!

Мне вторил Билли:

I don`t need your authority,

Down with the moral majority!

.

– … сause I wanna be on minority, – закончил я строчку, выключив музы-ку. Не потому, что не хотел никому мешать, плевать мне на это, просто вспомнил я про это долбаное сочинение.

Чистый лист компьютерной программы смотрел на меня, словно ухмы-ляясь. Он словно говорил: «Ну, давай, выдай!».

Холден, Холден, как же все непросто… Пишешь, что думаешь, и не нра-вится это, на – «парашу» за содержание. И что с того, что я написал свои мыс-ли, а не мысли преподавателя? Да даже не его мысли, а как в методике напи-сано, неизвестно кем и когда. Я хоть подумал, а она отбарабанила урок по го-товому и все, а потом еще и судит, по своим, нет, не своим – чужим мыслям и ставит мне оценки. Ты не имеешь права и никто не имеет права ставить оценки человеку за его мысли. Так просто проще. «Два» – и иди, сделай как надо. И никто не объяснит, почему я неправильно думаю. Просто «два» – по-тому что это неправильно, так не принято. А если какая-нибудь скотина ска-тает рецензию какую-нибудь из инета, то за это – «пять», бред! Не буду я ничего писать. Я написал, как думаю. Обосновал, почему – и все тут, и плевать мне на все! Вот так!

Снова стал что-то печатать. Что в голову придёт. Как Сервантес: изобра-зил на листке рыцаря – вот вам Дон Кихот получился.

[i]Поздняя осень. Может, конец октября, может, начало ноября. День ед-ва перевалил за половину, но уже темнеет. В парке все пустынно. Уже не поют птицы, льет мелкий моросящий дождик. От сильного ветра он еще более противный, чем обычно.

Пожар осени. Деревья горят ярким пламенем, как всегда в это время года. То туда, то сюда пролетают искры от деревьев, временами они сбиваются вместе и устраивают причудливые представления с танцами, пируэты которых невозможно больше не повторить, не увидеть. Многие деревья уже выгорели дотла и теперь стоят лысыми и страшными, ветру уже нечего с них взять, но он продолжает гнуть их, словно хочет удостовериться, что вся жизнь покинула это дерево. Желтые, красные, красные, желтые. Искры падают на землю и превращаются в обычные листья. Ковер из листьев.

Чуть поодаль дорога. Автобусная остановка. Пустынно. Очередной по-рыв ветра. Рябь по луже в выбоине асфальта и очередная порция искорок врывается в танец на воде, придавая ему новые краски и движения. К остановке подъехал автобус. Выходящие люди спешно раскрывают зонты и спешат скрыться от непогоды, кто куда. И красно-желтый ковер из листьев, и вальс на воде превращается в простую кучу грязи… [/i]

Вот так я писал. Не знаю, о чем, не знаю, зачем.

Бросил я это дело и с минут двадцать тупо пялился в телевизор. Там сводили пары. На экране появилась героиня передачи – блондинка лет два-дцати пяти. Она любила отдых на Ибице и яркое солнце Аппенин, искала она мужчину, любящего домашний уют. Просто охренеть и не встать. Я обожаю Ибицу и Мохито, а еще я романтик, выходи за меня замуж, если ты из Мила-на, я тебя уже люблю.

Фальшивые скоты! Мерзость просто!

Такая тоска опять нашла.

Чтобы жить хорошо, нужны деньги. Нужна успешность, надо быть ус-пешным, все хотят быть успешными,… и я хочу. Все определяют деньги, бла-госостояние, количество денег. Бесперспективный я, нет у меня денег. И вез-де какие-то контрактные взаимоотношения. Ты мне – я тебе. Удачная партия, детей не планируем – причем здесь любовь? Стоп! Или как у меня во дворе…. Так мерзко стало, мерзко и тоскливо, вообще пипец.

Потом выпил еще пива и мое сознание стало со мной шутить.

Перед глазами предстала сцена – Артур или какой-нибудь другой бык (он просто виделся мне качком без лица, просто кто-то здоровый), встает с крова-ти одевается и уходит, а Настя встает, кое-как причесывает волосы, идет на кухню, берет недопитую вчера огромную бутылку пива, наливает стакан, вы-пивает. Потом, одевшись, наливает еще и ходит по комнате, просыпается ее подруга и они весело обсуждают события прошлого вечера. Затем начинает кричать ребенок и Ксюша с проклятиями идет укачивать его.

Плохо или хорошо – крики с улицы отвлекли меня от этих горячечных фантазий. Не крики, а какой-то протяжный вой: «Я ноооооогуууу сломалааа-аа!!!».

Подошел к окну, смотрю.

Кричала пьяная Надя, упавшая-таки со скамейки. Лежит на разбитом асфальте, как мешок, и орёт без умолку.

Орёт Наденька, орут бабки, визжат дети. Крики, крики, крики…

– У меня инфарт! Ааааааа! – не унималась пьяная тварь.

И от Адольфа, за стеной – какая-то нацистская муть. Под рев музыки ка-кой-то урод пропитым голосом вопит – «Мы русы, мы атланты, мы боги!». Или что-то в этом роде.

Ушёл в кухню. Налил стакан пива. Тут решил позвонить Насте.

Некоторое время здравый смысл ещё сопротивлялся. А потом…

Как-то против своей воли получилось. Вроде и я звонил, а вроде и не я. Просто подошел и набрал номер. Раз пятьсот я пытался бросить трубку, пока там играла какая-то раздражающая музыка, и раз пятьсот давал ей еще пару секунд.

– Алло! Привет! – раздался в трубке голос Насти.

А я, дебил, молчу. Не знаю, что сказать. Ненавижу себя, ненавижу. Ни одного слова не подобрать, зачем я вообще звоню?

«У меняяяя инфарт! Спасиииииите! Ууууууу…» – несся с улицы визг.

– Андрей, ты что ли? Что молчишь? – так спокойно, а я повис, как дурак.

«Инфааааааарт у миняяяяааааааа!! Ааааааа!»

– Чем занимаешься?

Ну вот, Настя все поняла, а может и нет. Но ее вопрос был в точку – та-кой простой и одновременно сложный. Почему я не мог сказать этой пустой фразы? Почему?

– Да так, ничего.

Я просто ненавижу себя. Появилось ощущение, что она мне звонит и она отвлекает меня от дел. Вот так всегда – хочешь общения с человеком, а полу-чается невпопад. И когда этот человек сам начинает искать оного, но нево-время, вдруг появляется уйма дел, мешающихся под ногами.

– «Грин Дэй» слушаю.

Идиот, зачем я это сказал?

– Ага. – многозначительно произнесла она. Наверное, ей было скучно, по-этому она не придала значение моим последним словам. – А кино?

– Какое кино? Что ещё за кино?

– А что такого-то в этом? – возмутилась Настя, – Давай, сходим в кино, не против?

– Вообще-то… я поспать собирался.

– Спать?? А время-то сколько, знаешь? Кончай тупить, Андрюш.

– А «Кошки» там будут?

Нет, я понимаю, что это мюзикл, и не будет его. Но почему-то в голову пришло, что я никогда не видел «Кошек».

– На улице кошки. Мало, что ли?

– Ладно, собираюсь, – ответил я, понимая, что она не отстанет, а сам ра-дуюсь. Радуюсь, что она сама предложила. Сам бы никогда не догадался, ду-рак.

– Уже одеваюсь, сейчас выйду.

– Ну, если ты так настаиваешь, ладно. Так уж и быть, пойду – засмеялась в трубку Настя. – Только… вот ещё что…

– Что еще?

– Ты меня на остановке подожди, а не у дома, ладно?

– Хорошо.

Я прекрасно понял ее просьбу. Проблем с Артуром не хотелось иметь и мне – объясни такому, что они расстались. Да и сомнения в том, что Артур в курсе разрыва, оставались.

– Минут через двадцать, – добавил я после недолгой паузы.

Она смеётся:

– О`кей. Плюс-минус тридцать.

А потом и без того поганое настроение стало еще хуже, хотя куда уж там!

И дело было не в Насте. Дело было в другом. Я понял, что не хочу не куда идти, да так не хочу, что прям ноги не идут!

Жуть как мне не хотелось в этот мерзкий кинотеатр идти, рядом с мерз-кими людьми там сидеть, на этих поганых креслах просиженных сидеть, что-бы сзади какой-нибудь мерзкий идиот фильм комментировал. На остановку эту мерзкую идти не хотел, с людишками мерзостными, с которыми еще и ехать потом, вонючками потными. В автобус этот мерзкий лезть не хотел – ле-зут и лезут все, видят, не поместятся, но все равно лезут, а потом кондуктор виноват во всем, что лезет проверять билеты у всех. Во двор – мимо этих уро-дов! – выходить не хотел.

Ничего я не хотел, все так противно стало, что хоть вешайся. Ну, вот, пойду я туда, а потом сожалей, что еще один день прошел впустую, куча вре-мени была просто уничтожена без пользы. Какой пользы – я не понимал и по-нимать не хотел, только знал, что не хочу туда идти. Был момент, когда я да-же хотел позвонить Насте и все отменить, но передумал. Трус я.

Все-таки я кое-как оделся. И камешек этот поганый из кроссовка достал, он под подкладку зарылся, сволочь (маленький такой, а неприятно-то как!).

Допил пива остатки – совсем мало его оставалось, на дне почти. Мер-зость, газы вышли, один спирт остался.

Взял последние деньги и отправился.

21

В подъезде теперь, кроме «аромата» жареной рыбы и блевотины, еще и говном несло – то ли кот, то ли человек опорожнился. Вонь та еще была, это я вам точно говорю.

Едва я вдохнул «свежий» воздух, как понял – не только похмелье мучило меня. Висок враз заболел, боль проявилась только на воздухе, причем сразу и сильно.

Закурив, пошел вниз, делать-то все равно нечего, анальгина дома нет, так что обратно возвращаться не имело смысла. Но вернуться все равно при-шлось. Я опять забыл ключ от домофона. Знаю, плохая примета, но уж лучше плохая примета, чем опять стоять у подъезда рядом с этими упырями.

На нижней лестнице сидел Гриня.

– Андрюха, дай сигаретку, – пробурчал он. Ну и несло от него! Похоже, это он и обделался.

– Нету, – говорю. А он сидит – и не двигается ни вправо, ни влево. Не обойти его никак. Все-таки обошел или, скорей, перепрыгнул. Полоса препят-ствий началась…

– Жалко? А… б…, козлы, человеку сигаретку зажать, е…..й в рот, б… Ой-ой-ой, – бубнил он пьяным голосом.

Хотел ему ответить, да не стал. Зачем?

Все-таки странные люди – хоть сто раз дай я ему эту сигарету, на сто первый все равно будешь козлом.