Текст книги "Андрей (СИ)"

Автор книги: Огисфер Муллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Ты просто неизлечимый… Но такой красивый, – шутливо и смешно так, а потом вздохнула, наигранно, шутливо, подняла голову вверх, выдохнула. – Ахх!

Совсем не злобно и не издевательски, говорю ведь, шутливо так.

И зашла внутрь.

Выкинул я сигарету и поплелся следом.

Потом начался второй фильм. Настя села на последний ряд. Сидеть там удобней, по ее мнению, было. Никто в затылок не смотрит, а я, дурак, пове-рил. Фильм был про супергеройского мутанта.

Этот уже был поинтересней, прикольно было, когда простой разносчик пиццы летал над городом в своем ужасно гомиковатом костюме и ставил на место тех, до кого нет дела полиции: карманников, разбойников, грабителей, не знаю, как они там в Америке называются. Тех, кто, в основном и мешает жить простым людям. Досмотрел я до середины и разочаровался в этом кино. Взбесили граждане, вернее, не сами граждане, а то, как они себя повели, ко-гда супергерой решил зажить жизнью нормального человека. Они бесились и выступали, они ненавидели своего героя. Странная логика получилась: дела-ешь добро, вроде бы так и надо, а стоит отойти – и тут же тебя проклинают, будто ты им чем-то обязан. Вот и помогай потом людям, твари неблагодар-ные.

Кино досмотреть не получилось. Ушел прямо с сеанса. Виной тому, стал мой первый, или нет, второй в жизни взрослый поцелуй.

Не помню, как это получилось, вроде как устал я от кино и хотел колы взять попить, она у нее на коленях стояла. А потом – только губы… такие теп-лые… и помаду, и все эти запахи парфюмерии с косметикой (никогда так близко их не чувствовал) и грудь ее на моей груди тоже помню…

Время словно остановилось. Знаю, что это звучит избито, но ведь именно так и было. В перерывах между поцелуями, даже в темноте я видел, как она улыбается, а я, тупица, как бродячий кот, дорвавшийся до еды, озирался по сторонам – не смотрит ли кто. И кажется, нашел одного – мужика лысого с со-седнего ряда, чуть впереди нас сидевшего. Темно было, хрен поймешь, он по-стоянно косился на нас, а может и не косился. Может, я просто хотел, чтобы кто-нибудь смотрел. Может, я искал оправдание своему неумению целоваться, вот, мол, этот пялится…

А может, я и умел целоваться. Хотя, мне кажется, что нет, не умел… Не знаю я, блин, оценок мне никто не ставил. Может, Настя потом сказала бы мне свое мнение, о моих способностях Дон Жуана, но этого не случилось. Она все испортила, а, может быть, и я…

Зачем было лезть ко мне в штаны? Что, она хотела этого прямо в киноте-атре???

– Я не хочу так, – говорю. Нет, шепнул ей на ухо – в ответ на действие ее руки, пробравшейся мне под майку и теперь медленно спускавшейся к пуго-вице джинсов.

– Расслабься, – прошептала она в ответ, тоже на ухо. Даже в темноте ки-нозала я видел блеск ее лисьих глазок. – Сейчас кошек покажу.

И мяукнула мне на ухо. Другим ответом была ее ладошка, не заметившая серьезной преграды в лице пуговицы, просто нырнувшая под нее и пробиравшаяся… ну, короче, вы знаете, куда пробиралась ее рука.

– Я не хочу так, – повторил я и грубо ее оттолкнул. Сказал я это, как каза-лось мне, шепотом, но люди на ближайших рядах оглянулись, кто с недоволь-ством, кто с интересом.

Просто встал и вышел. Не знал я, как поступить по-другому. Неуютно стало как-то, да еще от этой духотищи совсем крыша поехала.

Настя показалась мне такой омерзительной тварью, просто шлюхой и не мог я с ней сидеть рядом. Не мог я ничего с собой поделать. Может, она что и сказала мне вслед, да только я этого уже не слышал. Достала!

24

Пулей я вылетел из кинотеатра и… остановился. Мне некуда было идти, некуда и незачем. Домой не хотелось – опять урода сверху слушать, обратно в кинотеатр – тоже. Закурил и отошел в сторону, за лестницу.

Если честно – думал, Настя сзади побежит. Хотел скрыться, чтоб меня не видно было.

Странная фигня, от нее меня тошнило, а все-таки хотелось, чтобы она вышла на крыльцо, стояла, озираясь, с единственным лишь вопросом – где он? Как перед сеансом. А я бы не вышел, но и не ушел – просто бы наблюдал.

А потом к ней подойдёт какой-нибудь парень, знакомый или незнако-мый, неважно. Она познакомится с ним и уйдёт, а я буду стоять и жрать себя дальше.

Н-да. Больной какой-то я, это точно.

– Спичек не будет? – это стрельнул курить какой-то дятел. Ну и ну, выря-дился тоже мне – высокий, кепка какая-то тупая красная в руках,… Клоун.

Настя так и не вышла… увы…

И опять такая тоска взяла!

Побрел я по улице, не особо озираясь по сторонам. Хоть и район не мой, а все то же, только и разницы – дорога рядом. Шума еще больше, чем у нас, зато скамейки пустые, нет алкашей. Присел я на одну из них, закурил. Мерзостная привычка, но что поделаешь – прилепилась ко мне, и все тут. Не сядешь же просто на скамейку, и не будешь просто сидеть, смотреть, как блаженный. Вот и приходится закуривать, тогда ни у кого претензий не возникает. Сидит человек на скамейке, курит, ничего странного. Другое дело, если бы просто сидел, ничего не делая – разглядывает что-то. Криминал задумал.

Вечерело, жарища была неимоверная, градусов тридцать, это точно. И люди вдоль дороги шатались туда-сюда, словно не замечая друг друга, злые такие – может от жары, может от природы, не знаю. И я брел себе дальше.

И опять влип я в историю, просто талант у меня какой-то. Не знаю, как у меня постоянно так получается, говорю – больной я какой-то, аномальный. Купил я бомж и пиво, сел на скамейку и съел все, запив пивом. И, то ли пиво оказалось теплым и противным, то ли бомж был какой-то не такой, не знаю, но затошнило меня знатно, так, что прям терпеть мочи не было никакой.

Блеванул я прямо в клумбу рядом со скамейкой. Некуда было больше, не на тротуар ведь блевать-то, а до соседней скамейки, где урна была, уже не добежать было (смешно бы получилось). Да и фиг с ним, ну наблевал и все тут, прохожие, не останавливаясь, возмущались и продолжали свой путь. Я уже с места своего позора уйти собирался, но тут два доблестных милиционера поя-вились. Как, блин, зяблики – все знают, что они у нас обитают, но никто их толком не видел. И когда их видишь, появляется удивительное ощущение че-го-то знакомого и незнакомого одновременно. Со мной так один раз было, то-гда я даже улыбнулся от неожиданности. Улыбнулся бы я и сейчас, да плохо было.

– Ну что, вечерок справляем? Нагрузился уже? – Ко мне подошли двое милиционеров. Сержант и офицер. А может, и не офицер. На погоны я не глядел – и так было понятно, кто из них главный. Один был постарше, в кителе другого покроя, да ещё в фуражке, из-под которой уши так торчали, что аж смех пробирал. Правда, пробрал бы он в другой ситуации, а не в этой.

– Я?

– Пройдем! – сказал тот, который был в фуражке.

– За что? Я ничего не сделал! И трезвый я! Просто бомж-пакет порченый оказался и все. – Говорю, а сам думаю – зачем про трезвость сказал, теперь точно решат, что пьяный.

И не гадай.

– Ты че? Думаешь, не видно, что ты пьяный? – подал голос сержант, ря-бой такой, противный до чего!

– Я не пьяный! Это бомж, – настаивал я.

– Ладно, черт с тобой, не пьяный. – Выругался старший. Даже странно, как-то и не по себе стало от того, что, кажется, я их убедил.

– Документы?

Рано обрадовался.

– Дома у меня документы, я тут недалеко живу, в соседнем микрорайоне, – подбирал я слова со всей тщательностью и старался отчеканить каждое сло-во, страшно стало. – А сюда в кинотеатр пришел.

– Пройдем!

Пререкаться далее не было смысла, хотя можно было бы. Но куда уж там, пришлось встать и пойти с ними, куда денешься! Когда эта милиция нужна, ее никогда нет, а тут просто прикопались и ничего не попишешь. «Пройдем!» -и все тут. Тем не менее, попытался я, было, возразить.

– Ребят, а зачем мне идти с вами? Я ведь ничего не сделал.

– Там разберемся, сделал ты что или нет. – Безаппеляционно ответила мне фуражка.

– Как же так? Я спокойно сходил в кино, потом сел поесть, а бомж-пакет оказался порченный, меня и вырвало, и все! И причем тут мои документы, что, обязан я их, что ли, таскать с собой? – меня понесло, потому что на гори-зонте я увидел милицейскую машину. Стыдно и обидно стало так, аж слезы на глазах выступили. Мало того, что дома чуть ли не притон устроил, так еще и в милицию загремлю, вот мама обрадуется. Съездила к бабушке в больницу. Провел, блин, время. Насладился одиночеством, написал рассказ, блин.

– Слушай, больно ты говорливый, ты, случаем, не укуренный? – подал го-лос сержант.

Ухватил меня за плечи, сказал:

– Слушай, он ведь торчок. По-любому! Посмотри-ка!

– Точняк, – подтвердил офицер и уставился мне прямо в глаза.

«Это зрачки он смотрит».

– По-любому – расширенные, – вынес вердикт.

А у самого изо рта воняет так, будто там сдохло что-то.

Тут представил сцену. Рванул я в сторону с тротуара, под арку, что во двор выходила, и побежал, срезая дворы, в сторону моего. И бегу я так, как никогда в жизни не бегал, это точно. Ловите меня теперь, преступника злост-ного, террориста, если сможете, если вам, конечно, не лень. Они сначала бу-дут преследовать меня, а потом закричат что-то в след, а у меня только ветер в ушах стоять будет, да крик какой-то бабки мне вслед – так, не задел ее, просто мимо пробежал. Потом ноги заболят, и дыхание перехватит, я почти добегу до моего района, даже запах дыма почувствую. Сяду на скамейку и закурю, понимая, что опасно в чужом районе вот так садится, но ничего не поделаешь, сил уже не останется. И счастливый буду!

Не, так в кино только бывает. Да и трус я…

– Я имею право на телефонный звонок! Это неправильно!! – говорю. Сам не знаю, куда и кому звонить, но все равно говорю. Надо что-то сказать, что-то делать.

Сержант только ухмыльнулся, а фуражка вообще никак не отреагирова-ла, только говорит:

– Залезай.

Открывает дверь мусоровозки.

– Как правильно – я тебе говорить буду, – выдаёт кто-то из них.

А люди мимо проходят, некоторые даже оглядываются с любопытством: гляди, бандита задержали, работает еще родная милиция!

– Сейчас тебе на хате объяснят твои права, – заржал сержант.

– Отставить базар, сержант.

Это фуражка – сержанту. Похоже, он офицер и здесь – он главный.

Сержант, уже с неловкостью:

– Телефон, деньги есть?

Сказал что нету. Ведь не отдаст, если скажу что есть. Надо будет – обы-щет.

В общем, посадили меня в машину и повезли в отделение, для «выяснения личности». Я молчал, а эти уроды о чем-то своем переговаривались. Я не слушал, только радио играло какое-то говно итальянское играла, вперемешку с этим поганым шансоном.

Никогда раньше не был в милицейском отделении. Если честно, я даже не знал, где оно у нас находится. И вот теперь выпал «счастливый» шанс с ним познакомится. Не то, что оно было убогим – здание как здание, из белого кир-пича. Забор, стоянка с «бобиками» и иномарками, решетки на окнах, крыльцо с лестницей. Жутко стало тогда, когда дверь сержант открыл и приказал:

– Заходи.

Каземат какой-то. Там было темно и холодно, мерзко пахло еще там, да-же не знаю чем. Вот тут-то я и ощутил, не то, что стыд, – страх, животный страх, проникающий во все клеточки тела, просто парализующий все на све-те. Страх перед камерой обезьянника и ее населением и, самое главное, – ни за что.

– Пошли, – скомандовал сержант.

Ноги идти не хотели, все существо протестовало против этого, но вымол-вить слова я не мог, наверное, даже побелел от ужаса.

Но повели меня не в камеру, а к посту, за которым сидел красномордый офицер, с седыми усами. Наверное, он был толстый, но мне была видна толь-ко его голова.

Он остановил нас и спросил, что произошло.

– Без документов шатается по городу. Блевал, прямо на улице, наркоман кажись, – говорил сержант, фуражка куда-то свалил, как только вошли. – Для выяснения личности.

– Я не наркоман, я отравился, – только и удалось выдавить мне из себя дрожащим голосом. – Я имею право позвонить.

Но никто словно не слышал моих просьб. Это было их дело, они были хо-зяевами этого места, и им решать, как со мной поступить.

– Тебе слово не давали, – это сержант, сука. – Ну че, в обезьянник его? – это он уже к тому, что за постом сидел.

– Да погоди ты, – отозвался офицер и смерил меня взглядом.

– Ну-ка малой, – сказал он мне, – встань на одну ногу и глаза закрой.

Он привстал. Он точно был толстым, но немного не таким, как я себе его представил изначально. Это было скорей возрастное, чем просто жир, полу-ченный от безделья.

– Теперь пальцем указательным до носа дотронись.

Ну вот, уже издеваться начали, ублюдки.

Сделал.

– Так, присядь теперь десяток раз.

– А на ногу можно встать? – спрашиваю.

– Ты что, тупой? Сказали – делай… – это опять сука-сержант.

– Конечно, встань, – перебил его постовой.

Присел я десять раз. Хоть и пот меня холодный бить начал, и слабость по всему телу шла, я готов был и сто, и двести, и тысячу, и миллион раз присесть, лишь бы отпустили.

– Так имя, фамилию, отчество назови, адрес твой, – говорит усатый.

Назвал. Он полез в компьютер и что-то там набил, наверное, базу данных проверял, затем покачал головой.

– Ну что, Андрей, свободен, – говорит мужик, и постукивать ручкой по столу принялся.

Ну, ни фига себе, мент попался, думаю. И, не помня себя от счастья, со-бирался было уйти, но толстяк вдруг мне вслед говорит:

– Куда пошёл? Дата рождения какая?

Я назвал.

– Угу, – закачал он головой, смотря в монитор компьютера, – свободен. Погоди, стой, протокол подпиши.

– Я сначала прочитаю. Можно? – говорю. Хрен знает, что они там напи-сали.

– Читай, – вздохнул толстяк, и, просунув бумагу в окошечко, вытер вспо-тевшее лицо. – Только побыстрее.

Прочитал. Ни хрена из-за почерка не понял, но пререкаться было не с ру-ки. Подписал.

– Ну все? Я свободен? – говорю, протиснув протокол в окошечко.

– Пока свободен, – пробурчал сука-сержант.

От радости хотел про кубок спросить. Кубок там стоял на постаменте. За что он? Да не стал, еще чего и вправду подумают – укуренный. Его отпускают, а он в диалог еще лезет.

Я пошел на выход и только сейчас обратил внимание на то, как здесь ти-хо. Не звонили телефоны, ни сновали туда-сюда опера, не происходило вооб-ще ничего. Короче говоря, картинка отличалась от телевизионной, хотя, мо-жет, просто выходной был, не знаю.

За моей спиной толстяк что-то выговаривал сержанту, я – не слушал, скорее отсюда!

Как же я был рад солнышку, ударившему своими лучиками прямо мне в глаза через открывшуюся дверь. И ветер этот – такой теплый был. Я был рад, тому, что меня отпустили. Этот усач был просто героем – в моих глазах, ко-нечно – правильно разобравшимся в ситуации. Протокол подписал и – свобо-ден. И плевать, что они не должны были меня задерживать вообще, главное, что меня выпустили, точно – это самое главное. И плевать, что до дома далеко топать. Автобусы, маршрутки, такси есть, а можно и пешком пройти, тоже неплохая идея. Хорошая у нас милиция.

«Ну и сука ты, Миша, дать бы тебе под дых», подумалось мне тогда. Я по-чему-то вспомнил рассказ толстяка из моей группы, как он вместо такси од-нажды вызвал милицию, и они его довезли до дома, «типа они людям служат и все такое». И какое-то странное чувство гордости или бравады разобрало меня от той мысли, что я был в ментовке и тут меня опять затошнило…

25

Милицейское отделение находилось на другой стороне города. Чтобы до-браться оттуда домой, надо пройти добрую половину города – до реки. Там пройти пешеходный мост, и дом уже недалеко.

Блин, забыл вам рассказать, что через город наш протекают две реки, от этого и город делится на три или четыре неравных части. Даже названия у этих половин есть. Правда, не знаю я этих названий. Где-то посередине стоит Старый город, соединяющий пешеходным мостом ту часть города, где нахо-дится мой район с остальными частями города.

Домой идти не хотелось. Делать там было нечего. Мама еще не приехала, а соседско-подъездные оперы слушать не очень-то и хотелось, а ещё – я не хо-тел встречаться с Настей. Короче говоря, домой меня совсем не тянуло, и ре-шил я побродить, пройти через Старый Город, тем более, что я там сто лет не был. Но перед этим зашел я в аптеку и купил себе, наконец, анальгина. Съел сразу несколько штук – омерзительно, зато голова не болит.

Но – до Старого города еще дошагать надо было. Районы тут нежилые – офисы одни да магазины всякие разные. Вот и пошагал я туда.

Прошел мимо торгового центра, который просто пугал своими размера-ми. Огромный, страшный, особенно этот стеклянный фасад. Пока шел мимо -даже устал немного, казалось, он никогда не кончится, торговый центр этот. Здесь раньше целый завод был.

Есть хотелось. Был вариант с фаст-фуд кафе, но элементарно денег жал-ко стало.

Дома поем.

Гулял по «сити», переходил от одного дома к другому. Хожу и не узнаю. Быстро так все меняется. Недавно вроде один магазин был, сегодня на его месте, совсем другой. Даже улицы переименовываются с такой скоростью, даже названия не запомнить. Зачем?

Зашел в салон связи, приглашавший купить все, что нужно для мобиль-ной связи. Посмотрел телефоны под неусыпным взором лощеных продавцов– консультантов, смотревших на меня с видом Церберов и всем своим видом демонстрировавших то, что я тут – недоразумение и делать мне здесь нечего, будто вор какой-то.

Покупать ничего не стал, денег нет, только приценился. Вдруг, где поде-шевле будет. Дудки, везде только и видно – 5 999, 4 999, 7 999, 9 999, просто бесит. На хрена это все? Психология, что ли, такая? Товар стоит восемь ты-сяч, а я пишу семь, во какой я умный! На баранов рассчитана такая психоло-гия! Все бы такие салоны назвал бы «999».

И вот он Старый Город.

Тут отцы города все попытались сделать стильно и со вкусом. Даже рас-тяжку рекламную повесили свою: «Это наш город!», уроды.

Каждый год, летом, здесь проходит какой-то фестиваль. Названия, если честно, не помню, но очень претенциозный, смешно. Специально для этого фестиваля центр города (где полной церквей, старых купеческих домов, вся-ких антикварных лавок) и превратили в «Старый Город». Тут есть и вымощен-ные брусчаткой мостовые, парк и фонтаны с флагами, куда каждый турист, согласно легенде, должен кинуть монетку, чтобы вернуться сюда еще раз. И мемориалы, посвященные войне, и даже всякие памятники, типа: турист, расплывшийся в дебильной улыбке, смотрящий на речку и фотографирующий собор. Или какой-то былинный герой, страшный весь, рукой указывающий то ли на врагов, то ли на торговый центр. Был еще памятник советской семье, но его испортили, оторвав ребенка с плеч у отца. Заканчивается это все аллеей со скамейками и фигурными пеньками, на дальнем конце парка, с антиван-дальными фонарями, как всегда, сломанными.

С той стороны, откуда заходил я, старый город окружает парк. Хорошо там… могло бы быть.

Зашел, сел на скамейку, что поодаль других стояла, закурил. На бомжа я не был похож, поэтому мое долгое сидение не вызвало подозрений у милицей-ских патрулей, временами проходивших мимо. Подсаживались отдохнуть па-ру раз бабки или родители с колясками, вышедшие на прогулку.

Хорошо им – рядом с домом такой парк. А у нас «на районе» нет такого парка и не будет никогда. Не надо это никому. Многим гораздо проще у подъезда встать с семками и базарить, пока язык не отвалится, не обращая внимания на детей.

Не слушал я, о чем они говорили. Все равно мне было. Сам процесс нра-вился: сидишь, и до тебя никому нет дела. Никто не обсуждает, никто не су-дит. Вот оно – счастье.

Так и остался бы на этой скамейке навсегда. Прикольно – вот так сидеть. Соловьи поют, красиво (а у нас нет соловьев, потому что таких деревьев нет). Всюду зелень и сквозь нее пробиваются лучи солнца, которые так и норовят ослепить, смотреть больно. А сзади на солнце накатывает туча, синяя такая, дождевая, наверное. Контраст – класс, так бы и смотрел, не отрываясь.

Тут-то настроение мое опять испоганилось. На горизонте появились от-дыхающие дембеля в своей клоунской форме с дебильными аксельбантами. Они двигались без особого направления – куда занесет, вид у них был тот еще, а орут-то как! одно слово – герои.

Глядя на них, я вспомнил, что так и не написал этого долбаного сочине-ния, а значит, и я скоро буду таким же упырем ходить и прифакиваться к людям. Нет, только не это.

Ушел я оттуда, и направился к мосту, не понимая зачем. Зачем я туда иду? Я не хотел возвращаться домой, шел как на автомате. Все шел и шел. А люди все куда-то бежали и бежали, ничего не замечая, с безразличными ли-цами, торопились. Не замечали они ни памятников, ни собора, ни вечного ог-ня, ни гастарбайтеров, работавших на ремонте дороги даже в выходной. Только гопники, развалившиеся на скамейках спокойно созерцали окружаю-щее, изредка с интересом поглядывая на небо. Их время настанет немного позднее, через несколько часов.

Один раз в толпе даже Настю увидел и потерялся, все думал: уйти или продолжать идти вперед? Пока думал, эта девушка подошла совсем близко, я увидел, что это была не Настя. Померещилось.

И так уныло было! Не хотел я домой идти вообще. В смысле – возвращаться. Зачем? Ничего хорошего нет. Настя все испортила. Зачем? Ах, Сеня то! Ах, Сеня это! Так иди у своего Сени и отсасывай, в его долбаном «Ауди»! Если для нее нормально – вот так?

Ай! Надоело все!

Вспомнил слепую бабульку из второго подъезда, такая жалкая в своем проеденном молью пальто, со своей такой же убогой дочкой и хромой собакой, что плетется сзади них в те редкие моменты, когда дочка под руку выгу-ливает мать.

Как-то слышал или прочитал где-то фразу, что, мол, жалость – плохое чувство. Типа, если ты испытываешь жалость к человеку, ты этим его унижа-ешь, ставя его на ступеньку ниже себя. Чушь какая-то. Если бы сейчас в лю-дях было бы побольше этой самой жалости или сочувствия – и жить было бы проще. Осточертели эти тюремные замашки, эти вечные игры словами, это вечное дерьмо. А может этой бабульке стоит позавидовать, ведь она лишена удовольствия видеть все, что происходит, видеть этих людей и то, что они творят. Точно, мне не жалко ее, мне завидно…

Первые капли дождя начали падать с неба. Начался мелкий моросящий дождь. Одел я куртку, поднял воротник и закурил.

И никому до меня нет дела, никому! Моему государству плевать на меня, мой народ ненавидит меня. Мое государство хочет использовать меня, мой народ хочет убить меня. И те, и эти говорят: стань как все и живи! Стань как все и живи? Не хочу? Не хочу! Не хочу!!! Ослепнуть бы…

И все кругом правы. Любой гребаный психолог это скажет. Психолог, психотерапевт, или как там они по-новому себя еще называют, не помню… не знаю и знать не хочу!

Мент остановил – прав, так в законе написано. Училка – права, я не на-писал сочинение. Государство призвало – право, у меня долг перед Родиной. «ГГГ» права, не знаю только в чем, но она права, точно.

Не прав только я, не прав только я. Нечего блевать на улице без паспор-та, сочинения пиши так, как надо и не пойдешь в армию, получишь корочку.

Корочку, означающую, что ты человек? А если нет её у тебя – то и не че-ловек? Не поступишь никуда – тогда в армию, там, где нелюди тебя класси-фицируют. Любого надо классифицировать, занести в графу, присвоить при-знаки, проштамповать. В конце концов, если надо – поставить клеймо.

Больной я все-таки.

Людской поток был густой. Все спешили поскорей перейти мост и ук-рыться от дождя, спешили даже те, у кого были зонты. Спешат люди, все по-глощены своими заботами. Шаркают подошвами, стучат каблуками, а все равно друг друга разглядывают, оценивают – тихо, украдкой, так и скользят взглядами друг по другу. И тут, в этой безмолвной толпе спешащих куда-то манекенов, меня осенило. То есть, нет, не осенило – появилось офигенное же-лание. Даже представил себе себя. Вот иду я по мосту и раз – и запрыгиваю на перила, а они скользкие, дождь ведь моросит. И иду по ним, и весело мне, а внизу вода черная шипит и пенится в водоворотах, а люди стоят и смотрят в недоумении – что за псих? а мне весело. И перила скользкие такие, дождь накрапывает и подошвы у меня скользкие, поэтому каждый шаг рискованый – как бы, не поскользнуться. Шаг, другой, и смотрю я, и весело мне. Люди смотрят на меня снизу, такие маленькие, а я на них и не смотрю. Вижу толь-ко на асфальте, на мосту, такая маленькая лужица и в ней круги на воде от падающих капель, и от ее вида голова у меня кружится и смешно мне стано-вится. И тут страх приходит. Желание спуститься на пешеходную сторону становится всепоглощающим, а ноги начинают предательски трястись. При этом даже представить нельзя, где мост, а где водная бездна, уже смотрящая на меня и готовая меня проглотить без остатка. Можно только чувствовать это, оттого и шаг в сторону сделать так трудно. Почему-то, кажется, что лю-бой ход безальтернативно окажется мимо, и возникают сомнения – а есть ли мост вообще. Конечно, мост есть, его не может не быть, но… и падаю я, толь-ко вот куда не знаю…

– Куда прешь, – толчок в плечо – это я в кого-то врезался, замечтался. – Осторожней, хоббит.

Эти манекены иногда говорят.

Все-таки домой, здесь мне делать нечего. Домой. Там, по крайней мере, тепло. И, как ни крути, пойти мне было некуда. Дождь оказался недолгим, хо-тя когда я был на середине моста, он, как назло, знатно зарядил. Промок я знатно, как кот иду и с волос капает.

Взял такси. Услугами этого типа транспорта почти не пользуюсь, незачем мне это. Но вот тогда не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Ничего не хотелось. Подумал – в такси, одному, будет лучше.

Но таксист, как назло, попался разговорчивый, жизнерадостный такой, гад, короче. Он любезно предложил добраться до моего района дворами, так, говорит, короче будет и дешевле. Я согласился, идиот. На мою беду, под не-замолкающий треск своей рации, он всю дорогу рассказывал о своей «участи», как будто мне было это интересно. Что работал он на вредном производстве, зарплату платили плохо. Потом, вроде ничего стало, а он все равно ушел в таксисты, зарабатываешь столько же, даже больше, и отравой всякой дышать не надо – знай баранку крути.

Едет, перед лужами не тормозит, по барабану ему прохожие, подумаешь – облил. Зато на лежачих полицейских жалуется. Хотя, ведь ехали-то дворами, а откуда там «полицаи»?

От печки в машине голова разболелась, к тому же и достал меня этот клоун. В какой-то момент я не выдержал:

– Почему люди думают, что истории их кому-то, кроме них, интересны?

Он поворачивается ко мне, аж в лице переменился.

– Чего?

– Остановите здесь, – говорю.

Мне тошно было от этого упыря.

Глядите, какой я умный. Устроился, на своей вонючей развалюхе езжу бомбилой, имею дофига. Ничего не делаю, знай только с таких, как ты, имею. И такой живет, и такой устроился.

Содрал он с меня как за весь маршрут – и не постеснялся. Да я и не спорил. Я вышел из такси, машина сорвалась с места.

И куда только вежливость подевалась?

Лучше бы мне было не выступать и ехать домой. Район, где я оказался, мне был незнаком, хотя, в принципе, визуально я представлял, где нахожусь. До дому только далековато.

Район этот был похож на мой. Также дома стоят квадратом, такая же стоянка посередине, такой же асфальт потрескавшийся. Где-то скандалили – из окна было слышно два мужских голоса, грубый и помягче, видимо, отец с сыном.

Короче, на удивление мерзостное местечко.

Самым колоритным персонажем здесь был алкоголик, сидевший при-слонясь к стенке ларька, удивительно каким образом еще сохранившегося, учитывая, что в борьбе за внешний вид города все ларьки нещадно сносили. Алкаш тупо считал копейки, которые постоянно ронял и с великими усилиями поднимал.

Ларек тоже был поганый, с выгоревшей вывеской, на которой был на-рисован усатый мутант – то ли пес, то ли человек, разглядывать я не стал.

В лицо дул теплый весенний ветер, тоже гадостный после дождя, разно-сивший сладковатый запах какой-то дряни. Отвратительно.

С нетерпением достал пачку с сигаретами и обнаружил там всего две сигареты. Пришлось зайти в ларек, несмотря на отвращение.

У дверей была огромная лужа. Хотел перескочить её, и едва не упал, только вымарал кроссовок.

В ларьке никого не было, только продавщица в голубом фартуке и ка-кой-то цыган (или кавказец, не знаю), куривший у прилавка и с видом хозяи-на ведшего разговор с продавщицей. Негромко гудел вентилятор, разгоняв-ший сигаретный дым и от этого дыма дышать было совсем нечем.

На какое-то время я задержал взгляд на продавщице. Это была кобыла с десятью килограммами безвкусно нанесенной косметики на пропитой роже и волосами цвета прокуренной известки, как в сортире родного ПТЛ.

Когда я вошёл, они тупо уставились на меня, корова в фартуке что-то у него спросила или объясняла, не видя меня в упор. Потом, видя, что цыган потерял к ней интерес, спросила отвратительным хрипатым голосом:

– Что для вас?

– Пачку сигарет, «Кент», – ответил я и положил на прилавок деньги, без сдачи. Не хотелось проводить здесь ни одной лишней секунды. Мерзостно. Может, днем тут еще нормально, а сейчас включен электрический свет – так омерзительно, ещё и воняет…

Услышав слово «Кент», продавщица на секунду с интересом посмотрела на меня и отвернулась, чтобы взять сигареты. Цыган в это время бросил мне фразу наподобие того, что «Кент» – хорошие сигареты и только нормальные пацаны их курят. Похоже, он попытался завязать разговор. Не обращая вни-мания, я взял у коровы сигареты, засунул их в карман и направился к выходу.

На выходе помог торопящейся домой женщине с ребенком перейти лу-жу. Просто подал ей руку, а ребенка перенес. Женщина поблагодарила.

– Пожалуйста, – ответил я и, закурив последнюю сигарету, выбросил пустую пачку в урну, на мое удивление стоявшую пустой рядом с ларьком и… тут же опять в эту лужу и вляпался.

«Х…сос е…й, чтоб, б…ь, я тебя не видел здесь! Иди на х…! П…рас, б…ь, х…лот. Не знаю я тебя больше! Так и сдохнешь в канаве, х…сос!». Машиналь-но я оглянулся – это по-прежнему отец с сынулей выясняли отношения, нимало не заботясь, что об их жизни (и ориентации) узнает вся улица.

Минут через пятнадцать я вышел к дороге и пошел домой. Остановил-ся, хотел почистить подошвы, но грязь из лужи так и не оттиралась.

Меня взбесило – сидит баран в ларьке, курит, как будто на улице ему не покурить, сволочь! Нюхайте, я тоже крутой! «Кента» курю! а самому даже гре-баную доску у дверей не положить! Конечно, он ведь с другого входа заходит, чернота!

Да нет, не в цвете кожи дело, а в другом. Можно подумать, «белый» бы так себя не вел. При чём тут вообще – чёрный, не чёрный.

Иду. Смотрю по сторонам. Мигает светофор – зеленый, красный, желтый. Как камушки в серьгах Насти.

Настя.

Опять в моей голове была только она. Я не мог перестать думать о ней, а когда думал – ненавидел – то ли ее, то ли себя, непонятно. Голова болела, но боль была не от виска – боль была почище физической. Наверное, это и есть долбаная любовь – чувство постоянной тоски. Тебя тянет и тянет к человеку, вопреки велениям разума и рассудка.