Текст книги "Андрей (СИ)"

Автор книги: Огисфер Муллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Никогда одному не побыть, и самое дебильное, что эти разговоры никому не нужны, так от нечего делать…

Короче говоря, перескочил я через лужу, в которой плавала пачка из-под L&M вместе с Георгиевской лентой Дня Победы, и пошел домой. Да, еще за спиной омерзительный смех кобыл раздался, явно мне в след, видимо боксер, наконец, придумал и ввернул это в мой адрес, самоутверждение все-таки.

Может, какую-нибудь из них он сегодня вечером напоит и та ему даст, вечер удастся. Хотя, она, по ходу, и так не против, все равно с кем… Да и хрен с ними, достали эти уроды, поднял воротник на куртке, – домой.

6

Мне повезло с местонахождением моего училища. Его и мой дом разде-ляют всего четыре автобусные остановки, это минут пятнадцать пути на ав-тобусе или маршрутке. Сущая мука, если честно, этот весь общественный транспорт.

На автобусы так жалко смотреть даже. Часть их изготовлена еще до моего рождения. Старые, грязные, унылые. Похожи они, как один, на старого коня, которому давно пора на пенсию, но грохоча застарелыми суставами и костями, с трудом переводя дух, собирая в кулак свои последние силы и волю, он выполняет свою работу, чтобы помочь хозяину, чтобы потом в стойле упасть и умереть… до завтрашнего утра. Вот также и эти старые «Икарусы» гремят окнами и уже плохо держащимся корпусом, регулярно выплевывают выхлоп прямо в салон, продуваемый ветрами со всех сторон. Переезжают от одной остановки к другой, с трудом трогаясь с места после каждой. Жалко их просто.

Услугами маршруток вообще не пользуюсь, тесно там. Сиди и созерцай уродов всяких или наоборот, какая-нибудь телка залезет и сидит с недоволь-ным видом, что, мол, вы меня разглядываете, ну, подумаешь, полуголая и что? Сначала оденутся (эээ … или нет, – разденутся) для того, чтобы на них смотрели, а потом возмущаются, не понимаю я этого.

В автобусах проще, такой «клаустрофобии» не испытываешь, но, блин, там свои приколы. Нависнут над сиденьем тоже какие-нибудь подонки, и да-вай рассуждать. Вот, однажды, попал я в ситуацию.

Автобус необычно долго стоял на светофоре, может, авария, там, какая была, или еще что, не знаю. А внутри толпа, не продохнуть, повисли надо мной два быдлона, «умный» разговор вели. То есть, говорил один, а другой ему поддакивал.

Так вот, басил этот прол о своем проекте уголовного кодекса, где все сво-дилось к телесным наказаниям. Убийц – клеймить. Ворам – отрезать руку, на-сильникам – член. И так далее. И все так ладно получается, оратор хренов, а от самого перегарищем и мочой несет. Вот такой новатор, блин. Так и подмы-вало спросить, а «убийство по неосторожности» как тут поступить? Полклейма ставить?

Да и случаев таких до фига, – всяких разных. Пьяные, пристающие ко всем подряд. Вечно поучающие и требующие к своей персоне внимания баб-ки. Вечно гогочущие ровесники, чуть постарше ровесников с более серьезным «базаром» по мобильникам, у всех какие-то разговоры, сидишь на кресле старом липучем, слушаешь, в окно смотришь, так уныло делается и кондуктор вечно, как назло, лезет и лезет, со своей вечной проверкой проездных.

Короче, не люблю я автобусы. Обычно прохожу я этот же автобусный маршрут пешком, вдоль дороги. Конечно, проще по дворам, так быстрее, но хрен знает, на кого там нарвешься, всякое бывает, эти дворы такие же, как мой. А с чего им быть другими? Лучше там не ходить, – целее будешь.

В принципе, неплохо получается, иди себе и иди, никто на тебя внимания не обращает, никому до тебя дела нет и тебе тоже. Но блин, найдется же какая-нибудь скотина, которая сигаретку стрельнет или время спросит. Тер-петь этого не могу, я ведь ни к кому не лезу со своим тупыми просьбами.

Тем не менее, ПТЛ близко и я этому рад. В сравнении с тем, где учатся мои друзья… Стоп! Какие друзья, нет у меня друзей, так – знакомые с моего района, да бывшие одноклассники.

Ничуть не напрягает меня такое положение вещей, наоборот – радует, не надо быть никому обязанным, подстраиваться под кого-то, а общение… а, кому оно надо это общение. Скука смертная. Ведь никогда не поговорить ни с кем о действительно чем-нибудь стоящим разговора. Один примитив сквер-ный. Как здесь, так и на улице и в школе так было, – везде.

Даже в интернете с ним, с этим общением беда.

Как-то раз я зарегистрировался на сайте одного клуба, позициониро-вавшего себя как сайт настоящих фанатов. Надоело просто ползать по сети, собирать инфу, захотелось пообщаться с единомышленниками. С настоящими футбольными фанатами, да и просто поговорить.

И что? Там оказались одни мерзавцы. Со мной там даже говорить никто не захотел. Они ведь все такие умные и знающие, ты тут и не нужен вовсе, и плевать, что ты там знаешь и за кого болеешь. Ты никто и звать тебя никак, тут свои авторитеты и они не желают, нет, вернее – не соблаговоляют снизой-ти до общения с тобой, быдлом из Мухосранска.

7

Вот и мой родной район. Вы не поверите, но я его узнаю с закрытыми глазами и не только потому, что мусорный бак за соседним домом постоянно дымит поганым смрадом (сколько себя помню, он всегда дымил). Даже если бы у меня не было бы не глаз, ни носа, я все равно почувствовал бы свой рай-он. Не знаю как – наверное, душой, если она, конечно, есть. А если нет, то шестым чувством или что там еще есть для объяснения этой фигни.

Одно точно – чувство отнюдь не хорошее и даже в чем-то злое и устра-шающее. Что-то есть в воздухе, и, опять повторюсь, грязь не физическая (этого добра везде хватает), – грязь моральная, от которой легко задохнуться в смысле разума.

Нелепо, конечно, но если возвести свое мнение в абсолют, эгоистичный абсолют, то получится следующая картина – вокруг одни упыри. Надоело все бесконечно.

Говорят же: ненормальный я, больной – тут уж как хотите, выбирайте.

Есть мечта у меня – переехать отсюда. Но куда? Если, наверное, везде одно и то же? А с современными риэлторами рискуешь вообще на улице ока-заться?

Казалось бы: район как район, ничем неприглядный. Четыре хрущобы, поставленные квадратом. В центре раньше была детская площадка, теперь о ней напоминают лишь останки горки, словно флагшток без флага в давно по-кинутом лагере. Теперь здесь автостоянка всех окружающих домов. Здесь легко уживаются и крутой, хищного вида, «Ауди» Кири, бывшего бандита (из-вините, работника ЧОПа), а ныне держащего овощной ларек где-то у черта на куличках. Ненавижу его, а особенно его жену. Такая тварь занравная, даже с мамой моей не здоровается, мразь. У нас в школе работает учительницей младших классов. Однажды, когда я там еще учился, толкнул ее нечаянно на входе, даже нет, не толкнул, меня толкнули, а я на нее отскочил, так выпалила мне «Осторожней… Быдло!» – и все тут. Ненавижу ее.

Есть здесь и убогая «пятерка» Коляна, алкоголика и реального пацана, отца троих детей, между прочим.

Впрочем, детей у него нет… на бумаге, официально, а неофициально – живет обычная семья. Просто «гражданская жена» приняла мудрое решение – дети Коляна зарегистрированы как сироты, типа нет у них отца, и жена полу-чает солидные, по местным меркам, деньги на «воспитание» детей.

Да еще на этой стоянке есть почти сгнившая «копейка» старичка, люби-теля котов. Машиной он не пользуется, отсюда и постоянные скандалы с дворничихой, той еще тварью, а мне этого дедка даже жаль бывает. Не пьет, не орет, так иногда газетку почитать выйдет, а в основном ночью только и выходит котов позвать домой.

Что ещё? Грязь, постоянная грязь, причем и зимой и летом, что называ-ется, одним цветом – грязь, такая черная жирная отвратительная грязь. Такая грязь, что если попала на одежду, то уже не ототрешь – только в стирку. Впрочем, все тут грязь.

Хватит о стоянке, думаю, вы уже представили эту картину.

Чего еще много в этом дворе – так это скамеек у домов. Эти скамейки есть у каждого подъезда, а у моего – самая огромная. Самодельная, прикру-ченная к перилам поребрика железной проволокой. Даже спинка у нее рань-ше была, но потом она отломалась и так валяется до сих пор в траве за ска-мейкой. «Синяя», ее здесь называют, хотя она ярко-желтого цвета.

«Ну и что такого, скамейка?», скажите вы.

Отвечу – в самих скамейках ничего плохого нет, но вот в чём дело. Знае-те, я люблю дождь, затяжной проливной дождь. Чтобы вам это понять, надо оказаться здесь в самое омерзительное время – летом, в июле, минут через пятнадцать после описанного выше природного явления.

По идее, солнце дарит людям тепло и радость. И вот, когда светило, на-конец, преодолевает сопротивление последней тучи и протягивает свои лас-ковые лучи к земле, стараясь скорее уничтожить последствия дождя и обог-реть людей, начинается вакханалия.

Словно по клику панночки в «Вие» начинают вылезать упыри и вурдала-ки, то есть злобные бабки и алкоголики всех мастей, короче говоря, – жители нашего дома. Они ревут, они кричат, они причитают, осмеивают и ругаются.

Только сильный, проливной дождь, холод да гроза, точно, гроза, могут со-гнать их с этой скамейки.

Когда все они торчат у скамейки, обсаживают её как мухи – тут-то вы и чувствуете то самое, глубинное и страшное, то, что здесь живет – похожее на шепот в темной комнате и на нереально громкий и насыщенный смех в ог-ромном зале.

Это надо почувствовать, так словами не объяснить.

И дым. Все в дыму – то ли от мусорного бака, дымящегося поганым смрадом, сколько себя помню, то ли еще что-то…

Все эти люди целыми днями ничем не заняты, не работают. Только тор-чат на скамейке, пьют гнилой спирт, чешут языки и стреляют у прохожих ме-лочь да «покурить».

«Нет работы» – оправдываются многие. Можно подумать, если она была они бы работали, ведь куда интересней зарабатывать милостыней или откро-венным грабежом в виде гоп-стопа, чтобы найти денег на очередную порцию пойла и приобрести ее у миленькой бабушки, торгующей по соседству.

Они почему-то считают себя общиной. То есть, каждый каждому что-то должен. Должен, потому что живет здесь. И они считают нормальным обсуж-дать жизнь людей, судить их, придумывать несуществующие подробности их личной жизни. Ведь они – община.

«В своих-то людях», с укоризной как-то сказала какая-то мразь моей маме в след. Подумаешь – Кулек (есть тут такой упырь) сказал моей маме в след какую-то пошлость, а она не растерялась, послала его куда подальше! Как по-смела только «в своих-то людях»..?

Когда-то был у нас в городе крупный завод, много там из нашего района людей работало, но с приходом новой власти он умер, пришла новая власть, завопила о возрождении традиций и на площадях завода вчерашние бандиты, а ныне бизнесмены, открыли торговые центры.

У нас на районе, да и вообще в городе, зек считается человеком, про-шедшем школу жизни. Невелика гордость, но есть на нашей улице такие, кто всерьёз говорит, что если тебе 15 и у тебя до сих пор нет даже условника – ты недочеловек. Жизни, значит, не видел, а зона из говна мужика делает. Так что, получайте Манхэттен, Беверли – Хиллс да Рублёвка и тому подобные райончики! У вас такого точно нет!

Мой друг или просто бывший одноклассник Саня говорит: «ты в армейку сходишь и иди в охрану». А если я не хочу? Но, почему-то все тычут мне этой охраной – стоять мордоворотом (каким я не являюсь) у входа в какой-нибудь офис местного бандита, извините, опять оговорился, – бизнесмена, тупо смот-реть на всех прохожих, а по вечерам тупо напиваться от того что тебе не с кем поговорить. А в один прекрасный момент получить пулю, только потому, что мой шеф решил отобрать ларек у другого такого же ублюдка.

Все мое существование сводится к общению с мамой на кухне, да про-смотра футбола по телевизору, и редко интернет. Тоска, одним словом. Рань-ше хоть видик был, смотрели его по вечерам, но он сломался, а в ремонт руки не доходят снести, что у мамы, что у меня. Стоит, пылится в ящике.

Первый год после окончания школы заходили мои бывшие однокласс-ники – Васек, Санек, ещё пацаны. Саньку даже иногда удавалось на улицу меня вытащить, но мне с ними не интересно, впрочем, и им со мной. Это раньше мы были дружны, играли в футбол списывали в школе друг с друга. А теперь вот…

Санек получил условник, другой – Васек – два года тюрьмы, «ни за что», как всегда. Подумаешь – лоха ограбил, пиво отобрал. Девушке плохо с утра было, а он, герой такой, пошел и принес ей лекарство. Прошлым летом это было.

Теперь если Санек и заходит, то все разговоры сводятся к тому, что кто-то кому-то что-то сказал и теперь будет стрелка, и какие сволочи менты – со-всем житья нормальным пацанам не стало, или где сегодня вечером найти на бухло. Или просит в долг. Я сначала давал, но видя, что не он не отдает – пе-рестал. После этого визиты Санька стали крайне редкими, а сейчас вообще прекратились. Последний раз он заходил по осени где-то.

Моя мама тоже ненавидит это место, этих людей и их образ жизни, про-сто так получилось, что она уехать не смогла, я помешал своим рождением. Да и мой папаша тоже виноват.

Если его когда-нибудь увижу – убью.

Моя мама, понятно, не входит в элиту двора, больше того – бабки из нашего дома ее не любят, говорят, что она странная. Конечно, странная – не пьёт, не сидит с ними на скамеечке, не треплется.

Короче говоря, моя мама всегда держится особняком, и живем мы обо-собленно, насколько это возможно в условиях хрущобы. Возможно, за эту обособленность меня за глаза называют полудурком. А, может быть за то, что не бегаю пьяный по округе, не был в милиции, не убиваю котов и не поджигал лягушек, как мои ровесники.

Сначала я не понимал ее: зачем она не такая, как они?

А потом начал понимать. Большинство – не всегда хорошо, а если это большинство состоит из уродов и пытается тебя к себе приравнять, надо вся-чески противостоять этому. Чтобы не стать такими, как все они, нужна же-лезная воля и чудовищно сильный характер.

Короче говоря, на примере моей мамы я понял одно: неважно, где ты, – в большинстве или в меньшинстве – главное оставаться человеком. А вообще-то, мы с мамой мало разговариваем. Так, когда придет, расскажет что про работу или про то, как цены на плохой товар повысили или что на улице опять случилось. Конечно, общение не сводится исключительно к этому, мы разговариваем и о другом, но, в общем, каждый сам по себе. Не напрягает меня мама, одним словом, и я отвечаю ей взаимностью.

Моя мама, это, пожалуй, единственное хорошее в моей жизни. А папа…

«Желаю тебе родить два метра колючей проволоки», – именно так обо мне мой отец сказал маме, когда уходил, перед этим избив и отобрав последние деньги. Видимо, его дружки-собутыльники были для него важнее, ведь же-нившись на маме он, по его убеждению, сделал ей одолжение.

Его мать не считала мою маму достойной ее сынка, ведь, по ее словам, он был королем и ему нужна королева. Что же, видимо такой королевой была проститутка из соседнего дома, с которой он потом жил и временами наве-дывался к нам, особенно с похмелья, просил прощения и однажды подарил мне часы, которые через день забрал и пропил, наверное, точно не знаю. Сколько себя помню, я жутко боялся его, не знаю почему, – видимо в моих детских глазах он ассоциировался со всем плохим, что есть на свете. Короче говоря, что такое настоящий отец, я не знал.

Вспоминается один момент. Уже подросший, я стоял с друзьями у мага-зина, а он шел с рыбалки с сыном одной из алкоголичек, каких много у нас на районе, и эта скотина даже не признал меня, не поздоровался и вообще не обратил внимания, как будто я был ему незнакомым человеком. Хотя, может, так оно и было, просто не узнал он меня. В итоге мой папа нашел свое счастье, отсидев в тюрьме и сейчас, в конце своего дерьмового существования работает за еду где-то на севере, как он писал недавно маме.

А мы с мамой спокойно жили, я ходил в садик, смотрел футбол. Жили мы небогато, мама старалась, как могла, сделать так, чтобы разницы между мной и детьми из полноценных семей не было видно. У меня было все, что требует-ся в этом возрасте.

В садике, будучи лет пяти, я начал понимать, что, кроме добрых людей есть и злые. Особенно это хорошо выражалось в наших воспитательницах. Не помню, как их звали, но помню, что были они как плюс и минус. Одна была с нами доброй, нас она не строжила, а у другой все было как в казарме, всё по команде, всё с криком, с нервами. Сейчас думаю – и не понимаю, как с таким отношением к детям можно было работать в такой организации, как детский сад, хотя ее сын, кстати, мой будущий одноклассник, занимавшийся в парал-лельной группе, считал, наверное, по-другому.

А еще футбол я любил, это было тем увлечением, которое резко отличало меня от других. Спросите себя, видели ли вы ребенка, который еще не ходит в школу, но уже знает, что сегодня на чемпионате Европы мира наши играют с итальянцами. И обратите внимание – никто меня этому не учил, ведь рос я без отца.

Знаю, что рисуюсь, но иногда так хочется, знаете ли…

Играл в футбол я тоже хорошо, регулярно забивая школьникам, захо-дившим к нам по пути из школы. Правда, мое излишнее рвение иногда обо-рачивалось разбитым носом и ободранными коленками, и, естественно, сле-зами. Я тоже плакал, как и все.

Единственным, что я по-настоящему ненавидел в детском саду, были вы-ступления на утренниках. Как только подходила пора читать стишки перед всем залом, я начинал плакать и забирался в зал к маме. Воспитательницы, конечно, ее ругали за это. Страшно мне было видеть несколько десятков пар оценивающих глаз. И, как ни учи я эти стихи, как не знай я их, все равно ко-нец был единым.

А потом настала пора идти в школу.

8

Сразу за остановкой начинаются постройки. Жилые дома, детский сад, школа, в которой я учился. Собственно, мой двор и находится между детским садом и школой.

Дорога домой с остановки, недлинная – минут пять ходьбы. Надо просто от основной дороги завернуть, сразу, как пройдешь, детский сад – вот он и двор.

Мой дом самый последний в периметре, если идти от остановки, а если от школы – самый первый, вернее не от школы, а от ее черного входа. Так удоб-но раньше было – выйдешь из школы, пройдешь метров пятнадцать, шмыг-нешь в поворот, вот он и подъезд.

Я и сейчас так хожу. Пройду мимо домов, до школьного забора, как уче-ники некоторые из города в школу идут, и поверну на дорожку между дома-ми.

Можно бы и короче – через двор, да Клим, тварь, всегда поставит маши-ну прямо на тротуар, дорогу перегородит и плевать ему на всех, ходите как хотите.

Он и вправду здесь самый крутой. У него есть все: черный БМВ с номе-ром 444, шикарная квартира и прочие атрибуты, свидетельствующие, по всеобщему мнению, об удавшейся жизни. Я не знаю, как и на что, но он от-крыл фирму, которая активно сотрудничает с нашей управляющей компани-ей и ТСЖ. То есть, с Галиной Георгиевной, или просто «ГГГ», как я ее назы-ваю, главой ТСЖ, живущей в моем подъезде, – и главой УК, как ее зовут – не знаю. Короче говоря, что бы не делалось коммунальными службами, делается фирмой Клима, делается плохо, но кто ж ему возразит? Да и вообще, по-моему, он здесь главный меценат и крестный отец в одном лице, здесь у него нет врагов, одни друзья – что барыги, торгующие спиртом, что участковый милиционер, жмущий ему руку при встрече.

И еще: там, во дворе, всегда кто-нибудь пялится в окно и разглядывает, терпеть этого не могу. Потом еще гадость какую-нибудь придумают. Вот пару недель назад шел я домой. Дождь моросил мерзкий и, чтобы побыстрее было, пошел через двор. И надо же такому было случиться, поскользнулся я и упал, испачкался. И что? Через пару дней мама меня прямо спросила – пью ли я? Скандал был. Оказывается, кто-то сплетню пустил, что пьяный валялся во дворе.

Итак, завернул я в свой двор и направился к своему подъезду, под окна-ми – так быстрее, да и привычнее, не люблю по дорожке ходить.

Пнул пустую пачку «Кэмела», валявшуюся на дороге – люблю попинать всякую фигню, от нечего делать. Идешь, пинаешь, хоть по сторонам смотреть не надо. Допинав верблюда до подъезда, увидел практически уникальную картину – скамейка была пуста. Тихо, как ни странно – никого нет, наверное, все уже укушались и спят. Только бабка, «блаженная» – я ее зову так, ходит и трезвонит на всю улицу, птичек кормит, под неусыпным вниманием кота, де-лающего вид, что спит, а на самом деле неустанно следящего за перемещени-ем крылатых.

Надо сказать, у бабы Нюры – так ее здесь называют – омерзительно звон-кий голос, который к тому же не имеет регулятора громкости. Она всегда визжит на всю улицу, о чем бы и с кем она бы не разговаривала, причем рас-стояние до окон дома не имеет для нее особого значения. Одно слово – бла-женная, ей плевать с кем и про что разговаривать, все равно все закончится тем, что она поела и вышла погулять. Ей все равно, кто перед ней – алкаши, бабки, дети, животные. Абсолютно все равно. Этот человек всегда всем дово-лен и счастлив. Хотя порой мне кажется, что все ее простецкие замашки – просто маска, за которой скрывается ненавидящий всех человек. Уж взгляд больно пронзительный и не стыкуется с внешностью жизнерадостной бабуль-ки.

– Здрасьте, – буркнул я, доставая домофонный ключ, а в мыслях – только бы не прикопалась с каким-нибудь тупым вопросом. А ведь могла бы, если бы не кот, проявивший активность. Только звон в ушах стоял, когда я закрывал за собой дверь, она что-то чекотала то ли мне в след, то ли оживившемуся ко-ту, я ни хрена не понял в любом случае.

«Царство ночных кошмаров» – это цитата. Какой-то умник настрочил на стене в подъезде маркером, между надписями, прославляющими рэп и скин-хэдов. В общем, он прав – лампы давно отсутствуют, темно, и не знаешь, кто в этой темноте. И этот вечный запах жареной рыбы, всегда смешанный с ка-ким-то еще запахом. Второй запах может быть любым, но вонь жареной рыбы есть всегда. Терпеть ее не могу. Потом, правда, становится светлее, из-за грязных окон, через которые все равно пробивается кой-какой свет.

Живу я на третьем этаже (в доме их пять), так что неминуемо приходится проходить мимо почтовых ящиков.

Эта площадка – запасной аэродром нашей синевы, они собираются здесь, когда на улице холодно. Удовольствие еще то – мимо них идти, особенно, если они уже разогреты. Если не зацепили – вам повезло. Они тут себя хозяевами мнят. От них не спасает ничего – ни домофон, ни, тем более, эфемерный уча-стковый.

Видел я этого служителя закона всего пару раз, да и то – мельком про-шмыгнет, и все.

Хотя, когда домофон ставили, наша старшая по подъезду уверяла – новая жизнь. Типа, домофон будет и сразу пьяные собрания прекратятся.

Как же! Одна точка, где барыжат спиртом – прямо в подъезде, и еще две – в соседнем. Куда они денутся и куда алкаши от них денутся? Этот домофон, скорее, помогает барыгам, от милиции, а не людям. Хотя, чего им, барыгам, милиции-то бояться?

Впрочем, сегодня тепло и никого нет, вернее, нет синяков. Зато стоял Санек – тот самый, что с ноября не заходил. Саня был моим другом, вернее, он так считал, если исходить из того, что знакомство с детства означает дружбу. Туповатый, но сильный, не крутой и не лох, короче, реальный, он учился со мной с 1-го класса и жил в доме напротив, но своим другом я его все равно назвать не могу. Слишком разные мы. Приходя со школы, я находил еду, приготовленную мамой еще утром и заботливо оставленную под подушкой, а не пьяного папашу, уже завершившего свой рабочий день, так и не начав его.

Он нигде не учится, шатается по улицам, изредка занимается гоп-стопом и все такое. Короче, его недоумком никто не зовёт, в отличие от меня. А если вдуматься, он в более выигрышном положении, чем я – у него есть условник и армия, похоже, в отличие от меня, ему не светит.

Как только его увидел, сразу понял – он меня ждет, даже не гадай, все на лице и так написано, а лицо у него знатное – немного продолговатое, нос на-бок, а в темных глазах прыгает плохо скрываемая искорка тупоумной хитро-сти.

От мысли, что долги отдать пришел, стало немного смешно, даже спра-шивать бесполезно. Откуда у него? А если и есть, не отдаст.

– Здорово, – говорит, почесывая свою бритую башку, – как дела?

«Пока не родила», так и хотелось ответить. Блин, не день, а уродство сплошное.

– Нормально, – говорю, но уйти и не пытаюсь, знаю – просто так Саня бы не пришел, да еще бы не ждал столько, судя по плевкам на полу и свежим ха-барикам, торчавшим из открытой рамы.

– Ты это… – все мнется, – На… – протягивает мне газету.

Газета обычная, простая, городской еженедельник, пропаганда голимая, по ящикам ее рассовывают бесплатно. Блин, двадцать ящиков, половина ло-маных, без дверок, лежат газеты – бери не хочу, а раскрыл именно мой, хоть на хлюпком, да замке. Закрыть видно не смог, дверка так и открыта. «Ломать, не строить».

– Есть курить? – спрашивает.

Покурили, поговорили ни о чем минут пять. Дежурные вопросы. Тупость сплошная. Где пропадаешь? Чего делаешь? Да еще эту газету распотрошен-ную не сложить никак.

Наконец, он решился.

– Твоя матуха сегодня с сумкой выходила, – спокойно заговорил он, глядя мне прямо в глаза, – ее вечером не будет, да?

А я как-то и позабыл об этом, если честно. Ненавижу, когда в глаза смот-рят – как на допросе, как будто что должен ощущение появляется. Прям в размерах уменьшаешься.

– Ну да, – отвечаю. Что юлить-то? а сам думаю: отдохнул, что называется. Ии газету эту в трубочку сворачиваю, руки деть некуда.

– Так это… я зайду… сёдня… с пивом, ладно?

И сразу ясно – не вопрос это, и деваться некуда – не пошлешь же его куда подальше, хоть и хочется. Не по-пацански как-то. Что мне оставалось делать? Только и попросил, чтобы один приходил.

Повернулся и пошёл.

– Это… – что-то мне в след он выговорить хотел, но я уже не слушал, что еще можно услышать?

Эта встреча ничего хорошего изначально не сулила, но если бы я знал, с кем он придет и что из этого выйдет, я бы послал бы Санька куда подальше и плевать мне на пацанские понятия. Гори он и его дружба, но в тот момент я только попрощался с ним и, расстроившись из-за потерянного вечера, отпра-вился домой. Все время так – не могу послать никого куда подальше. Не от-кажу, а потом жалею. Действительно – язык мой враг мой.

Больше всего боялся компании, какую мог привести Санек (с него ста-нется). Нет, не беспорядка, который оставит сия дружина, этого и так не из-бежать. Бывал я на такой «вечеринке», уж и не помню, каким ветром меня туда занесло. Очень не люблю, да что там – просто ненавижу шум и гам, да еще общение с тупыми и пьяными уродами, которые еще и свысока на тебя смотрят. И подстраивайся под всех, лицемерь. Уф-ф.

9

Моя квартира совершенно стандартная, обычная двухкомнатная «хрущо-ба», с маленькой прихожей, крохотной кухней и с такими же унизительно ма-ленькими туалетом и ванной. Прикольно было, когда совершенно стандартная стиральная машина стояла в ванне. Переодеваться приходилось чуть ли не на одной ноге. Правда, теперь стиралка стоит на кухне, так что не повернуться теперь там.

Зато комнаты достаточно просторные, но и тут архитектор пошутил, сде-лав их смежными. Для кого это строилось? Точно не для людей. Вот приведи, допустим, я жену жить, что маме все слушать, что в соседней комнате тво-рится? Нет, это точно не для людей строилось, скорее, наоборот, у архитекто-ра был какой-то зуб, поэтому он так и сделал, гад.

Но, это все фигня, нам с мамой хватает.

Да, еще. Забыл – у нас же есть кот.

Барсик его зовут, вернее Барсик-второй. Первого убили, как – рассказы-вать не буду, скажу только, что убили люди, прямо в подъезде. То есть, нет, не в подъезде, умер он дома, в подъезде ему нанесли смертельные раны. Мама принесла его домой, чуть дышавшего. Шла она домой с работы, в подъезд зашла, а там мелкие стоят кругом и разглядывают что-то, интересно им, сволочам, как кот мучается. Поразительно, но этот маленький комочек жизни, не кричал о своей боли. Он пытался ходить, волоча за собой заднюю лапу. Есть – ничего не ел, только подходил попить воды. Думали, отлежится, пытались ему витамины давать, а он только смотрел на нас своим жалобным взглядом, прямо в глаза, словно что-то сказать хотел или спросить. Спустя три дня, он залез за кресло и, уснув, тихо умер.

Кто это сделал искать не стали ни мама, ни я. Какой смысл? Каждый второй может сделать это, и каждый второй может отмазаться. Какой-то по-ганый ублюдок избил. Может, потому, что он черный был. Примета, типа пло-хая. Может, из развлечения, просто так. Других причин не было. Мы с мамой никому ничего плохого никогда не делали, ни на кого не суявили и никого ни-когда не трогали, так что убивать нашего кота из-за мести не было поводов. А, может быть, это и послужило поводом – то, что мы ни к кому никогда не ле-зем, то есть лохи. Что они сделают-то?

Попадись мне этот упырь сейчас, я бы ему показал, что могу с ним сде-лать.

Конечно, можно было бы, как пацаны все делают, первому на кого дума-ешь морду набить. А смысл? Барсика уже все равно не вернуть этим. Да и бо-ец с меня невеликий, хоть и хилым я назвать себя не могу. Могу в морду дать в теории, но, если честно, дрался все один раз в школе. Побил одного урода на крыльце школы, в седьмом, вроде, классе, уже и не помню за что. Потом так погано было, особенно когда все мнение обо мне менять начали, подтрунивать перестали и некоторые руку тянуть начали, даже кто раньше не здоровался. Так что вот так.

Барсик второй живет у нас уже три года, приблудный он. Тоже черный, но нос у него не розовый, как у своего предшественника, а черный и белого пятнышка на груди нет. Мама подобрала его на улице, вернее, в подъезде, какие-то хорошие люди выкинули его котенком. Наигрались и выкинули.

У него был понос и все такое, но мы его выходили и теперь он – полно-ценный член семьи. Правда, гулять его не выпускаем, так спокойнее. А ведь самое интересное в нем, что ручным он так и не стал. В смысле, на руки не лезет и живет в каком-то обособленном мире. Глядя на него, думаешь – коты лучше собак. Кот, несмотря на свои малые размеры, всегда смотрит в глаза, в отличие от тех же собак, он словно в душу заглянуть хочет, и увидеть там че-ловека, он созерцает. Кот, если его ударили, никогда не будет вилять хво-стом, как тупая собака, служащая тому, кто ее вырастил, независимо от то-го, хороший он человек или плохой – все равно вертит хвостом. Вообще, по-моему, собак заводят одни уроды.

Практически никогда Барсик не показывает своего характера, хотя тот у него, несомненно, присутствует. Даже если он посреди ночи обнаружит свою миску пустой, он не станет орать на весь дом, а сядет рядом с маминой кро-ватью и будет терпеливо ждать.

И сейчас он сидел на тумбочке у телефона и смотрел мне прямо в глаза.