Текст книги "Андрей (СИ)"

Автор книги: Огисфер Муллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

1

Эта история ни о чем. А где она произошла, в каком городе – неважно. Ведь особой разницы между городами нет, все они похожи один на другой. Отличается только архитектура и памятники в центре этих славных городов, а так – все то же самое, типовая застройка; люди – тоже одинаковые. По крайней мере, мне так кажется.

Может быть, я живу в одном городе с вами…

Я расскажу вам всего лишь о трех днях из моей жизни. Трех днях, которые и привели меня сюда. В Центральную Городскую больницу, в палату №…, а, не важно…

Всю свою, пусть и короткую, жизнь я много читал. Разных авторов, но почему-то всегда манила меня книга Джерома Сэлинджера, – то ли название нравилось, то ли еще что, – но какая-то магия для меня от нее исходила. Даже не читая ее, я знал, супер вещь это. Не потому, что так принято считать, – а и не знаю почему. Одно слово, волшебство какое-то в ней таилось. Долго искал её, наконец, эта книга попала мне в руки и начал читать я, про парня по имени Холден Колфилд. Я не старался подражать ему, просто мне стало казаться, что этот персонаж и эта книга способна дать мне ответы.

Ответы на вопросы. Какие? Я и сам не знал и не знаю до сих пор.

В начале прошу вас простить за излишнюю «квадратность» моей речи. Хочется рассказать эту историю во всех подробностях, а память подводит, поэтому приходиться писать как можно быстрее, чтобы не забыть ничего. Простите.

Итак, эта история имела место быть в городе «Н». А начинается она с моего ПТЛа, чье здание архитекторы, словно стесняясь, засунули в самую глубь жилых кварталов городской окраины. А за ним – только поля и железная дорога, вот.

ПТЛ – переводится как профессионально-технический лицей, а так – обычное ПТУ, его и называют – учага.

2

– Андрей, что опять? – спросила меня Лариса Николаевна, отложив тетрадку в сторону. Отчество вроде бы Николаевна, не помню точно.

Извините, забыл представиться. Меня зовут Андрей Гринин. Так получилось, что моя фамилия говорящая. Например, моя любимая группа – «Грин Дэй», потому что слово «фонограмма» как звуковая, так и текстовая чужды для них, что в современном мире редкость. И хотя их пик популярности пришелся на то время когда, как говорится, я пешком под стол ходил, мне все равно нравится эта музыка. Гринин – это еще и футболист ЦДКА, великой «Команды лейтенантов», ЦСКА нынешнего, за которую я болею.

А еще Гриня – это бомж, живущий в моем доме, так вот.

– А что? – ответил я, – мало написано?

– Ты что, издеваешься надо мной?

– Нет, – говорю, – я же написал, как и говорили.

– Да нет, к объему претензий нет, – ответила она, надевая свои модные узенькие очки.

Очки-то модные, а все равно… Дылда дылдой.

– Но содержание… Ты что создаешь? Зачем ты написал про Пьера Безухова, что он беспомощный, безмозглый сноб, думающий только о себе и ничего не умеющий?

– А я так вижу, – ответил я. Я действительно написал то, что думаю, но не знаю точно, думаю ли я так на самом деле, просто достала эта классика из-под палки. И этот Толстой – достал уже. Всегда поперек я. Может – специально, может – нет, просто написал и написал.

– Так что, два? – говорю.

– Я тебя не понимаю, на занятия не ходишь. Директор за тебя просит, тебе дают шанс, а ты такое вытворяешь. Ты что, ненормальный?

За меня действительно просил директор. Только не подумайте, я не блатной или что-нибудь там еще, просто раньше он жил в нашем районе и хорошо знал мою маму, поэтому и согласился помочь. А почему – это совсем просто. В моем ПТЛе меня поставили на отчисление, не за плохую успеваемость (уж этому-то уровню я вполне соответствую), а за прогулы, множественные прогулы, у меня их столько, что не поймешь – чего больше, присутствия или отсутствия. Поэтому эпитет «ненормальный» в мою сторону не выглядит чем-то особенным. Так меня много раз называли. Только звучали эти комплименты всегда по-разному, знатная коллекция подобралась, – дебил, олень, лох, дурак, полудурок – а вот теперь и ненормальный.

Словарь Даля.

Ненормальный, может быть, но как-то неприятно слышать это от человека с высшим образованием, которого по умолчанию принято считать умным. От человека, который даже не может правильно объяснить свой предмет.

Был такой случай, произошел он в тот день, когда я в кои-то веки отсидел весь учебный день. Лариса Николаевна объясняла нам что-то по учебнику. А, стихи Ломоносова. А там – Невтон, типа Ньютон так писали раньше. Так вот, она и говорит, что Невтон – это древнеримский основатель жанра публицистики. Тогда я чуть не подпрыгнул от удивления на этом вонючем стуле, удобном только для…, короче – неудобном, я-то ведь знаю, что это за «Не-втон».

А другой случай был такой. Не знаю, что ее подвигло, но она вдруг, решила преподавать нам Шекспира, причем повисла на первом же слове. Слово было такое – Уильям, написано оно было по-английски. Так букву «дабл ю», она окрестила буквой «УЭ», которая может читаться и как «В», и как «У». Мало того, затем она прочитала реку Эйвон, как Авоие (опечатка в учебнике была). Вот такой вот учитель Русского языка и Литературы. Хотя была у нее и силь-ная сторона – за это я и прозвал ее про себя – Фурия. Конечно, за ее орднунг логичнее было бы Фрау, но мне, почему-то в голову пришла именно Фурия. Этой сильной стороной было – проверять сменную обувь. Вообще, смешно – проверка сменки в ПТЛе. Но, в этом деле ей действительно равных не было, однажды она меня за это вообще с занятий сняла. И сейчас этот человек ста-вит мне диагноз – «ненормальный».

– И что делать теперь? – говорю, хотя знаю, – не поставит она мне два, ведь ее директор просил, а такие, как она, никогда не идут против течения.

Не выполнит просьбу, и, глядишь, – отношения испортятся, и не бывать ей завучем после ухода на пенсию Тамары Андреевны.

Вот кто мировая тетка, никогда на меня не орала, да я вообще не слышал, чтобы она на кого-то голос повышала.

Не поставят Фурию завучем – тогда прощай карьера. И насмарку все церберство и услужение, – зря, что ли, она у открытой двери мужского туалета стояла, проверяя, не курит ли кто.

Смешно звучит – карьера в ПТЛ.

– Напиши как надо, – сказала она, поправляя ноутбук, как всегда за-крытый. Никогда им не пользуется, только таскает с собой, его никогда не видели открытым (я, во всяком случае), – Как объясняли пиши. Ты надеюсь, не прогуливал тогда?

«Конечно! Прогуливал!», думаю, даже смешно стало. Поразительно, как меняются люди, когда видят что ты «блатной», бесит даже. И так, и сяк к тебе подход стараются найти, просто бесит.

– А давайте, я на выходных перепишу, – говорю.

– Пиши, после выходных принесешь, – вздохнул она.

Ничего я переписывать не собирался. Просто, как всегда, время тянул.

– До свидания, – пробубнил я на прощание и вышел из кабинета.

Если честно говорить, то по барабану мне этот ПТЛ, тоже мне, – светоч наук. Даже если я исправлю литературу, меня все равно выгонят, – геометрию я никогда не сдам.

Тем не менее, моя фотография с еще несколькими учениками моей группы, красовалась одно время на страницах городской газеты. Репортаж о ПТЛе делали и меня сфотографировали в числе еще четырех человек, тоже «отличников». Я не хотел фотографироваться, а фотограф, мерзавец, говорит, типа я фотогеничный и потащил сниматься.

Да и пошли они все. Просто в армию не хочется – жуть как. Хоть и год ввели служить, а все равно не хочется.

Не знаю, может быть, наслушался всякого бреда, трусов, – как объясняют по телевизору, потому и боюсь.

Но если это бред, то тогда почему у нас в доме те, кто отслужил в армии, – сама неадекватность? Один с утра до ночи синячит по-черному, бегает в тельняшке с криками: «ВДВ! ВДВ!» зимой и летом, пристает ко всем с одним– единственным вопросом: «Служил?» Такое ощущение, что жизнь для него это вечный дембель, а ведь из армии он вернулся, когда мне лет десять было, то есть семь-восемь лет назад. Допрыгался, башку ему Артур с гопниками про-ломил.

Другой на иглу сел, загнулся, а третий уже несколько лет из дома не выходит.

Ни о чем я не думаю, – так мне мама говорит. Надо было поступить в университет – и проблем бы не было. Но как туда поступишь с моим аттеста-том, тем более, везде блат, и никак ты по уму не пройдешь, а тем более без денег? Я мог бы учиться лучше, но постоянно прогуливал, не знаю почему, скверно там было.

В школу я поступил почти в восемь лет, год пропустил. День рождения у меня в октябре и поэтому, почти в семь меня в школу не взяли, пришлось ид-ти почти в восемь.

В первых классах все было нормально, я даже получил из рук директора школы почетную грамоту за достигнутые успехи. Читал я лучше всех, по пра-вописанию был одним из лучших, стихи наизусть давались легко.

Проблемы начались в средней школе, когда у моих сверстников начало давать о себе знать пацанство, начались деления на крутых и лохов, появи-лось желание доминировать. У каждого к каждому были предъявы. К этому я оказался не готов и мой наив начал натыкаться на кулаки.

Правда, такие случаи были редкостью, сейчас и не вспомнить ничего особенного, – так, все по мелочи. Слабаком я не был и поэтому наши крутяш-ки, буквально ненавидевшие все, что не подражает и не похоже на них, меня не трогали, – почти. Я четко входил в лагерь нулей, т.е. и не лохи и не крутые, меня словно не существовало. Впрочем, меня это мало волновало, в большин-стве я был апатичен к той атмосфере, что была в моем классе.

Еще помню момент, когда меня, в 6-м классе, включили в сборную шко-лы по футболу. Играл я хорошо, правого хавбека. Происходило это на школь-ном дворе, после урока. Преподаватель оказал мне честь, объявив о том, что-бы я приходил сегодня на тренировку вместе с четырьмя неформальными ли-дерами нашего класса. Весь класс, подонки, встретил это дружным взрывом смеха, даже освобожденные нытики и парни, жившие в моем доме, которых я считал своими друзьями. Эта история со временем превратилась в анекдот и до выпуска была одной из самых популярных в классе. Я не пошел, равно как и не ходил на большинство уроков и мероприятий, таких как День допри-зывника.

Блин, маразм, – скачи, стреляй из пневматики. Не нравится мне это де-ло. Еще больше бесит, когда начинает выступать, особенно перед ТВ, урод ка-кой-нибудь из начальства. Будущих защитников Родины, говорит, готовим. Умных, сильных и спортивных. Урод, лицемер поганый. Спросить бы у него, а ты своего сына отдал в армию?

И повторюсь, атмосфера в школе мне никогда не нравилась.

Полкласса не знает, где находится Чехия, а им вдалбливают про какие-то тектонические плиты. Учитель английского языка с упорством идиота пыта-ется внушить правильные произношение и правописание английского языка, а ученик тупо сидит и записывает их русскими буквами. Или история, где учитель истории говорит, что история не нужна нам, нам надо просто трени-ровать память, и в этом нам поможет история. Чтение стихов наизусть, где учителю доставляет садистское удовольствие медленно вызывать всех по списку, глядя при этом на класс хищным взглядом.

Скажите, на фига мне знать, какая валентность у магния, или как вы-глядит инфузория туфелька? Зачем надо чертить какие-то детали? А кто мне сейчас ответит, что такое квадрат двух катетов, или – что такое гипотенуза? Язык пришельцев какой-то.

«Для общего развития» – скажете вы. Соглашусь, но не более, ведь так я и относился к этому, не придавая значения прогулам, хотя, все, что требовалось на контрольных, я выполнял.

Они ведь не придавали значения тому, что творилось внутри классов… Кучка из двух – трех уродов держит весь класс в страхе, дедовщина почище армейской будет, а у них – шуточки, дети забавляются, шутят друг с другом. Ага, полтинник вымогают, ногой в морду бьют – прикол такой, шутка юмора.

А порой – хоть в школу не ходи, тошно до чего.

И не ходил.

Чаще уходил после первых уроков. Уходил домой, не любитель я шататься по улицам. А бывало вообще, просто забивал и не шел в этот светоч наук. Просто оставался дома.

И стучали на меня – мои же одноклассники, козлы.

Из-за этих прогулов у меня часто обострялись отношения с учителями, которые постоянно капали на это моей маме, однажды даже поставив вопрос об исключении из школы, вызвав на педсовет, а я … опять не пошел.

Интересно конечно – за прогулы они хотели меня исключить, а засранцев, каких было немало, выбивавших деньги из одноклассников и уже тогда имевших приводы в милицию, словно не замечали.

Помню двух близнецов, по-моему, с третьего, что ли, по седьмой класс со мной вместе ходили. Вот кому доставалось, это да. Потом их убрали из школы, перевели в другую, после того как один пытался из окна сигануть прямо на уроке. Харкали в него, с последних рядов, а учитель, тварь такая, еще его и к доске вызвала. Я, правда, этого не видел, рассказывали, прогуливал я. Гово-рят тот «суицидник» до сих пор в психушке, но что-то не верится мне в это. И никому за это ничего не было, хотя все прекрасно знали, кто доводил их.

Ах да! Ведь те ублюдки ходили на все уроки, спортом занимались. Жале-ли их – из неблагополучных семей они! У кого папы нет, у кого папа «есть»! Жертвы, сука, обстоятельств!

Мама очень переживала из-за прогулов, но школу я все-таки окончил, без блеска, но окончил. В десятый класс меня не взяли, думаю, сами понимаете почему. На выпускной я не пошел, несмотря на все уговоры мамы, даже Са-нек зашел с Настей, одноклассницей, уговаривал меня пойти.

Так я и попал в этот ПТЛ убогий.

Ни друзей хороших после школы, ни подруг – никого. Были, конечно, знакомые, но не более…

А меня потом долго мучил вопрос, что это Настю, одну из самых непреступных девиц всех старших классов, вдруг принесло меня уговаривать. Потом я получил ответ на этот вопрос, но рассказ об этом впереди.

3

Кабинет русского и литературы находился на третьем этаже, в самом конце рекреации. А она метров двадцать в длину, наверное. Идти до выхода, далеко – три лестничных пролета и холл.

Был путь и короче – через окно рядом с уже упоминавшимся кабинетом русского языка. Наверное, сейчас вы примете меня за сумасшедшего и спро-сите: «Ты что, дурак, из окна сигать?». Нет, я не дурак – сигать из этого окна, просто оно расположено так что, выйти из него очень легко, оно огромно, в пол-стены, и защищено только убогой решеткой, сколоченной из тонюсеньких реек. Знаете, прикольно бывает перед уроком сесть рядом и смотреть вниз, не знаю почему, но почему-то всегда хочется в него плюнуть вниз, особенно в момент, когда там собираются курить кобылы и гавкают друг на друга, потом ржут, не знаю, бесит меня это.

Итак, шаркая по вытертому паркету, каковым он всегда становится к концу учебного года, я направился домой, точнее говоря к выходу. Уроки кончились, и никого уже здесь не было, отчего и идти было нормально, тихо так, хорошо. Мысли мои были заняты тем, как провести одиночество, выпав-шее мне по той причине, что мама уехала к больной бабушке, в больницу, в маленький городок районного значения.

Может быть, вы пристыдите меня за это, но я был рад. Не болезни ба-бушки, естественно, – я все-таки не такой испорченный, а тому, что я дома один. И не потому, что я не люблю маму, – нет, моя мама самая лучшая. Да и болезни у бабушки как таковой нет, просто она у себя постоянно со всеми ру-гается, а, поругавшись, едет в больницу, тут же вызывая маму и меня. Час-тенько так случается, последний раз в феврале кажется, был. Обычно по зиме, летом, вернее, в тепло, в первый раз получилось.

А я не хочу туда ездить. Тысячу раз туда уже ездил и каждый раз не до-рога, а мучение. Наизусть уже запомнил это все. В этих междугородных авто-бусах просто омерзительно. Это не автобусы, а сараи какие-то на колёсах, по-стоянно подпрыгивают на дорожных ямах, кресла всегда ломаные, какое не выбирай и запах такой отвратительный. Так, наверное, в фашистских душе-губках пахло. Хотя откуда мне знать, как там пахло, но предполагаю, что пах-ло там именно так. Сиди, мучайся. За окном одно и то же – перелески, белые поля, иногда этот однообразный пейзаж прерывается убогими деревеньками, которые не пожалело время. Ветхие домишки, засыпанные снегом, с переко-шенными от времени крышами и не менее дряхлые постройки рядом с ними вызывают жалость к людям, живущим там. По-моему, все, кто уезжает жить в село – полные дегенераты, другое дело, когда просто нет выбора.

А потом не менее убогий городишко, – такое же село, по сути, только большое. С вонючим вокзалом и вонючими людьми.

Мама сотни раз просила бабушку переехать к нам, но ничего не получа-ется, – отказывается и все тут, пожила здесь пару месяцев и уехала, поругав-шись с мамой.

В последний раз не поехал я, также как и сейчас. Мне понравилось быть одному. Особенно утро, когда только-только проснулся, тихо, темно еще было. Весь день впереди, лежишь и ждешь чего-то особого, восторг какой-то, что ли, а потом наступил он, этот день, и пролетел с такой скоростью, как вода из ладоней, и думаешь – завтра. Так погано сделалось. Обычный день, только мама вечером с работы не пришла. И все-таки, мысль греет – завтра. И сейчас радостно мне было, тому одиночеству ждавшему меня впереди.

Это внутреннее одиночество, своеобразную оболочку от окружающего мира, я обрел еще в первых классах школы, и со временем она становится только толще.

Я отличался от других детей рабочей окраины. У меня были другие инте-ресы, другой мир.

Я не бежал как другие на улицу, я играл, играл сам с собой в разные игры, это могли быть как классические солдатики, так и игры в приставку те-левизионную. Телевизор от этого испортился даже. Тогда же начал и читать. Читал всякое, объем не имел значения, главное чтобы интересно было. «Белый клык», Джека Лондона, была первой настоящей книгой мною прочитанной. Интересно было до чертиков, даже плакал иногда, когда читал. А потом мама приходила с работы, и я принимался клянчить у нее муравьиную ферму, как аквариум такая, знаете, наверное, на что получал всегда одинаковый ответ, такого у нас не продается.

Я уже говорил, что не люблю шататься по улице. Собственно, там, на улице была та же ситуация что и в школе. Бал правили те же самые люди. «Неблагополучные».

В их подсознании, да и в сознании тоже, уже был заложен стереотип на-стоящего мужика и настоящей семьи. – Пьянь папаша, наставляющий сына, что настоящий мужик это, несомненно, – он, его сын должен быть похож на него, а не на педрилу соседа. И орущая мать, скачущая вокруг этого алкаша, затравленная бытовыми делами, старающаяся сделать все дела сразу, а потом еще и с подругами поговорить, и всегда находящая время поболтать с кем-нибудь на улице, а в праздник умеющая хорошо оттянуться, вспомнив моло-дость.

С самого раннего детства они болтались на улицах, как беспризорники, до позднего вечера, встречая таких же, как они, сбивались в кучки, и неиз-бежно попадали под влияние таких же, как и они, но более взрослых братьев по разуму. Это их мир. Мир масок, масок реальных пацанов, масок заменяю-щих лицо. Потом колония или тюрьма, но для начала условник. Со временем он превратится в такого же папашу, и также будет бить жену, и также, вече-рами, сидя перед бутылкой на кухне, будет со стеклянными глазами учить жизни сына, которому тоже будет неуютно дома.

Такой участи я избежал. Хотя, уверен, будь я из такой семьи – для меня все было бы проще, проще было бы с учителями, проще находились бы друзья, девчонки, уважение со стороны старших было бы намного большим. Короче, проще так было бы здесь.

– Эй Гриша! – только один человек меня называет. Ромик – мерзавец, строит из себя мажора, так иногда хочется его подковырнуть: «А ты чего в учаге? Обстановку сменить? Чего, на универ мозгов не хватило?».

Видал я таких, как он, в школе. У них всегда было какое-то превосходст-во над другими детьми, эти уродцы отличались напускными интеллектом и интеллигентностью, хотя путались в самых обычных ситуациях, например, при сочинениях, которые готовыми списывали из дорогих книг, а вся интел-лигентность терялась, в ситуациях если учитель ставил не подобающую, по их мнению, оценку. В жизни это были такие же моральные уроды, которые все-гда смотрели на всех свысока, но предпочитая не трогать реальных пацанов, а отрываться на местном лошке, по-своему конечно, по-умному. Над родите-лями, например, ржать начинали.

«Патриот», ходит на акции всякие патриотические. Участвует в поста-новках военных, в войнушку играет, в форме бегает, с «немцами» сражается, а в армию не идет… тоже мне патриот…

– Лариса там еще? – спросил он, не отрывая глаз от своего айфона модно-го, которым только и делает что понтуется, просто достает и тупит в нем, что-бы показать – «во, какой я крутой».

Почему-то от вида такой мобилы вспомнил свой телефон. Мама пода-рила на день рождения. Совершенно обычный телефон, без наворотов, недо-рогой, зато удобный, нравился он мне. Украли у меня его, даже не знаю где, в автобусе может, там всегда такие толпы…

– Да, – говорю. Не хочется с ним тормозить, сейчас прицепится и будет делать вид, как я его достал уже. Сам трёп разведёт – а потом, типа, я его в разговор втянул.

– Ты чего-то сегодня на всех уроках был, – смеётся. Типа, ирония.

Ну вот, началось.

– Да, – отвечаю, а сам на лестницу смотрю, как бы свалить поскорей.

Тут он начинает мне загонять о том, как он на девятое мая «нажрался» и чуть в костер «военный» не навернулся, а потом как на него какой-то «комис-сар» – орал, протрезвлял, типа мне это интересно.

Постоял, послушал, да, блин, – гадкий человечишка, просто мерзавец.

Короче говоря, он и забыл куда шел, пока не вышла Лариса – мое спасе-ние. Он переключил внимание на нее, с такой харей, как будто это я его тор-мознул, а я нырнул на лестницу, даже не попрощавшись.

– Что, в армию теперь? – только и услышал я от него вслед.

– Не знаю, – говорю.

– Тебя по-любому отчислят!

– Да плевал я, – себе под нос пробубнил, уродец уже этого не слышал.

Действительно, плевал я.

4

Это был парадный вход, тот, которым пользуются все. Точнее говоря, не парадный, а единственный, – в отличие, к примеру, от школы, где я учился. Там было две лестницы – парадная и черная.

Если сравнивать, то эта лестница была скорее похожа на черную. Тускло освещенная и излишне крутая, еще и этот побитый кафель на площадках – такой скользкий, и эти цветы, просто бесит, висят на стенах площадок, обильно политые, с удивительно безжизненно болтающимися прядями лис-точков сухой зелени, начинающей желтеть. Висят для проформы, поэтому и бесят, – поливают их, а света нет, они и желтеют.

А еще на этой лестнице всегда кто-нибудь окликнет. Не понимаю я этой тупой привычки кричать в спину человеку. Кому это может быть приятно? Идешь себе, идешь, и тут – тормози, разговаривай, причем в большинстве случаев это оклик ради оклика, например, чтобы поздороваться.

– Гринин!

Ну вот, я же говорил.

На этот раз это наш дорогой Афганец, учитель ОБЖ, как всегда в камуф-ляже. Афганцем его зовут в шутку. Никто про него толком ничего не знает. Одни говорят, что он бывший офицер, уволенный в запас, другие, – что он просто выеживается и ходит в камуфляже, корчит из себя крутого вояку, по-этому и прилепилось к нему – Афганец. Хотя, если честно, мне кажется, сине-ват он для офицера, больно пьет много, да и сутулится сильно, – по-моему, у офицеров выправка в крови, да и борода у него.

Не знаю, в общем, не Шерлок Холмс я.

Я его еще про себя, одно время, хакером называл. Случай был. Стояла наша группа перед кабинетом, в ожидании урока, практика у нас такая – никого на переменах в помещение не пускать. Напротив того кабинета каби-нет завуча был, там у секретаря повис компьютер, и Афганец с умным видом советовал как его запустить снова. Знаете, чего изрек? «Надо пароль», – гово-рит, «ввести», – и так умно бороду свою долбаную чешет, кретин. Смех сме-хом.

– Ты мне обещал парты чинить, – сказал он, когда приблизился.

– Да, но… – начал я, глядя в сторону.

– Не, не убежишь, пошли, – Он тупо думает, что угадал мои мысли, – Дал слово – держи, чего ты, учись этому смолоду.

Любит эта скотина жизни поучить, думает, людей насквозь видит. Нику-да не старался я убежать, просто нос отвернул, запах чеснока был таким не-выносимым, будто бы для отпугивания вампиров.

– Давай, пошли, – немного весело произнес Афганец. Вампиров, наверное, сегодня было особенно много.

Что делать, поплелся следом. Все планы отступают, теперь этот упырь за-мучает.

Тут у вас явно возникнет вопрос, – с какого перепуга ученик должен ре-монтировать парты?

Ответ прост – это моя повинность, официально за сломанный стенд, а на самом деле за другое.

Стенд я сломал случайно, даже не помню как, вроде плечом задел, а эту скотину угораздило упасть и сломаться по каждой реечке, а другую скотину угораздило это увидеть. Дело нестрашное и поправимое, тем более, что стенды ломаются всегда, да никто их и не читает, короче, не нужны они никому, другое дело – загаженные стены под ними. Впрочем, это уже другая история.

На самом деле, дело было вот в чем. Я оскорбил на уроке какого-то на-шего полководца, резонно ответив на вопрос о нем, что на уроке ОБЖ долж-ны вестись разговоры не о войнах, а непосредственно о предмете, то есть об ОБЖ. И просто надоела мне эта марсомания, все эти маневры, переходы – как будто только этот урод полководец все делал, а где же солдаты, где их заслуга? Они ведь тоже люди, и для них все это было мукой, – все эти красивые стрелки на картах. Мне кажется, все люди, обожающие армию, просто не были там, – а я не был и не хочу. Не люблю – говорят мне одно, а вижу я совсем другое. В смысле – видел я этих солдат. Впрочем, я о них уже говорил.

Вся группа, естественно, рассмеялась – они всегда ржут как кони, не поймешь даже над чем конкретно – то ли над тобой, то ли над учителем, коро-че заржали и все тут. Афганец, естественно, побелел и наорал на меня, но ни-чего более не сделал, а потом этот стенд дебильный упал, вот тогда он на меня и насел, теперь гоняет по любому поводу – «отрабатывай».

Кабинет ОБЖ находился на втором этаже, прямо под кабинетом литера-туры, собственно, туда этот гад и шел, когда встретил меня.

«Как же я тебя ненавижу, Ромик», думал я, проклиная этого козла, за то, что он меня задержал. Сейчас я мог бы уже идти домой и делать все, что за-хочу, а теперь этот урод припашет, и будет издеваться, пока самому не надо-ест.

– Ты знаешь, кто такой Ленин? – ни с того ни с сего спросил Афганец, не поворачиваясь.

Честно – я просто не понял вопроса. Замялся. Это он к чему?

– Эхх, – не дождался ответа Афганец. – Чему вас только учат?

– Вождь мирового пролетариата, – выпалил я, не зная, как лучше сказать. Как сформулировал, так и сказал.

– Хм, знаешь? – то ли удивился, то ли поиздеваться решил.

Хотел я его спросить, – а почему у всех вождей революции, начиная от Ленина, и заканчивая Сталиным с Троцким, были псевдонимы, да не стал, – один раз возразил, теперь вот мучаюсь.

– А многие не знают, – бурчал он себе под нос. Зубы лучше бы почистил, урод.

Не унималось внутри все, так и подмывало его подковырнуть, например, про Хоукинга спросить, но не стал. Трус я.

Трус и поэтому больше молчу. Хотя есть у меня желание какое-то больное – все время хочется посадить умника в лужу. Не потому, что я гаденыш такой, а просто не люблю я этого рисования всего. Глядите-ка, умный я какой. Почему-то, когда говорят или пытаются сказать что-нибудь умное, кажется, что хотят поиздеваться. Поэтому, чтобы не уподобляться таким вот «умникам», приходишь к определению, – умный, знаешь много – сиди, смотри со стороны, потешайся сам себе. А этот… не знаю, может и права Фурия, ненормальный я, наверное.

Получилось смешно – Афганец забыл ключи от кабинета. Уморительно было смотреть на его рожу, когда он безуспешно дергал дверь и озадаченно искал в карманах ключи, типа они там должны быть. Кончилось так, как и должно было кончиться исходя из сложившейся обстановки. За ключами ему было идти влом и он, естественно, отправил меня.

«Видал я твои ключи», думал я про себя, спускаясь вниз. Повезло, никого по пути не встретил. В учительскую даже не зашел, а пошел прямиком в холл, он совсем небольшой тут, затем на улицу. Домой.

5

Иногда я считаю себя лицемером, а может быть я просто трус обычный, судите сами.

Стоит урод из параллельной группы на входе и курит с двумя омерзи-тельными кобылами. Видок у них такой, будто они только с дешевого порно интернет-портала вылезли, куча косметики, пропитые лица. Я знал их нагляд-но.

Так вот, этого урода зовут Жекой, скотина он еще та, тупой, но ходит на бокс, даже в соревнованиях каких-то дерьмовых участие принимает постоян-но и все такое. Он всех достает, боксер как-никак, однако никто ему слово не смеет сказать. Как такому что-то скажешь?

– Э!! – говорит, – Здороваться, не надо, что ли?

«Э» – его любимая фраза, как и самый любимый вопрос – «Чё?»

И смотрит на меня с видом феодала, уставившегося на своего вассала.

Сомневаюсь, что он знает, кто такие феодалы, но, повторюсь – его кула-ком можно убить.

Стрёмно.

Кобылы смотрят с иронией, – чё дальше-то?

Что делать, хоть и торопился я сильно, да пришлось остановиться и по-жать ему руку, хотя ни мне, ни ему это не надо. Больше того, мне хотелось его послать куда подальше, но…

В итоге простоял я минут пять с ним, помялся, постоянно ожидая в две-рях появления взбешенного Афганца, который, впрочем, так и не появился. Дал ему сигарету, естественно, куда уж без этого, ритуал целый – остановился, дай сигарету. Сам никогда не стреляю этих сигарет, – что я собачка, что ли. Лучше потерплю, а стрелять не буду.

Наконец, урод посчитал – с меня хватит «общения» с его персоной. Дейст-вительно, он так крут, а стоит и пытается завязать разговор с каким-то лохом, на кобыл впечатления не производящим, плюс еще и не горящим желанием с ним разговаривать. Нос ломать не за что, а кобылам как-то неинтересно.

– Иди, ладно – говорит, – Отдыхай. Хотел, видно, еще что-то добавить, да так, по-видимому, и не дотумкал, мозг ведь маленький, зато мышца большая и морда самодовольная…

На этом поганом входе всегда что-нибудь случается, то вот такой крутя-шок тормознет, то преподаватель дежурный прикопается, как Литераторша (Лариса), сменку проверить, то урод другого типа прицепится – типа Миши.

Миша, толстяк, порой так начнет парить! Парит меня по дороге из учи-лища домой или в автобусе, я ничего не понимаю и понимать не хочу, просто тупо и невпопад поддакиваю. Несет он всякую чушь – как провел лето, как летом у бабки в деревне воровал яблоки у соседки, как у него за это участко-вый паспорт отобрал, как через заборы прыгал. Мне всегда хотелось спросить, как он летал через заборы, ведь весит он, наверное, тонну или там, кило-грамм сто – как хороший слон. Но этого лучше не делать – говорить с ним пришлось бы, а он замучает трёпом своим. После конца уроков, когда досижу, я пытался скрыться от него, одежду брал в гардеробе раньше, но всё равно он настигал меня на автобусной остановке и каждый раз начинал нести свою ахинею. Наверное, ему просто не с кем было поговорить, а может он, просто был больной. Блин, а меня-то за что?