Текст книги "ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК"

Автор книги: Обэриуты

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Чемодан стоит передо мной, с виду вполне благопристойный, как будто в нем лежит белье и книги. Я взял его за ручку и попробовал поднять. Да, он был, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог вполне донести его до трамвая.

Я посмотрел на часы двадцать минут шестого. Это хорошо. Я сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку.

Видно, сардельки, которые я ел сегодня, были не очень хороши, потому что живот мой болел все сильнее. А может быть, это потому, что я ел их сырыми? А может быть, боль в животе была и чисто нервной.

Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами.

Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь от его лучей. Вот оно прячется за трубу противостоящего дома, и тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Я вспоминаю, как вчера в это же время я сидел и писал повесть. Вот она: клетчатая бумага, и на ней надпись, сделанная мелким почерком: «Чудотворец был высокого роста».

Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой.

Двое рабочих и с ними старуха, держась за бока, хохотали над смешной походкой инвалида.

Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозить старуху на болото! Мне нужно еще занять деньги у машиниста Я вышел в коридор и подошел к его двери.

– Матвей Филиппович, вы дома? – спросил я.

– Дома,– ответил машинист.

288 – Тогда, извините, Матвей Филиппович, вы не богаты деньгами? Я послезавтра получу. Не могли бы вы мне одолжить тридцать рублей? – Мог бы,– сказал машинист. И я слышал, как он звякал ключами, отпирая какой-то ящик. Потом он открыл дверь и протянул мне новую красную тридцатирублевку.

– Большое спасибо, Матвей Филиппович,– сказал я.

– Не стоит, не стоит,– сказал машинист.

Я сунул деньги в карман и вернулся в свою комнату.

Чемодан спокойно стоял на прежнем месте.

– Ну, теперь в путь, без промедления,– сказал я сам себе.

Я взял чемодан и вышел из комнаты.

Марья Васильевна увидела меня с чемоданом и крикнула: – Куда вы? – К тетке,– сказал я.

– Шкоро приедете? – спросила Марья Васильевна.

– Да,– сказал я.– Мне нужно только отвезти к тетке кое-какое белье. А приеду, может быть, и сегодня.

Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благополучно, неся чемодан то в правой, то в левой руке.

В трамвай я влез с передней площадки прицепного вагона и стал махать кондукторше, чтобы она пришла получить за багаж и билет. Я не хотел передавать единственную тридцатирублевку через весь вагон и не решался оставить чемодан и сам пройти к кондукторше.

Кондукторша пришла ко мне на площадку и заявила, что у нее нет сдачи. На первой же остановке мне пришлось слезть.

Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меня болел живот и слегка дрожали ноги.

И вдруг я увидел мою милую дамочку: она переходила улицу и не смотрела в мою сторону.

Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал, как ее зовут, и не мог ее окликнуть. Чемодан страшно мешал мне: я держал его перед собой двумя руками и подталкивал его коленями и животом. Милая дамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, что мне ее не догнать. Я был весь мокрый от пота и выбивался из сил.

Милая дамочка повернула в переулок. Когда я добрался до угла – ее нигде не было.

– Проклятая старуха! – прошипел я, бросая чемодан на землю.

Рукава моей куртки насквозь промокли от пота и липли к рукам. Я сел на чемодан и, вынув носовой платок, вытер им шею и лицо. Двое мальчишек остановились передо мной и стали меня рассматривать. Я сделал спокойное лицо и пристально смотрел на ближайшую подворотню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шептались и показывали на меня пальцами. Дикая злоба душила меня. Ах, напустить бы на них столбняк! И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемодан, подхожу к подворотне и заглядываю туда. Я делаю удивленное лицо, достаю часы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдают за мной.

Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю в подворотню.

– Странно,– говорю я вслух, беру чемодан и тащу его к трамвайной остановке На вокзал я приехал без пяти минут семь. Я беру обратный билет до Лисьего Носа и сажусь в поезд.

В вагоне кроме меня еще двое. Один, как видно, рабочий, он устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой парень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая косоворотка, а из-под кепки торчит курчавый кок. Он курит папироску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы.

Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь.

В животе у меня такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли.

По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пикет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову.

Поезд трогается. Я смотрю на часы десять минут восьмого О, с каким удовольствием спущу я эту старуху в болото! Жаль только, что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется подталкивать.

Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно.

В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги.

Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море.

290 Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание…

Поезд замедляет ход Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь пошевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной.

– Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался' Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения.

О, эти минуты бывают столь же сладки, как мгновения любви! Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует страшный упадок.

Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит, опять эта пытка! Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца. Я поднимаюсь и некоторое время стою, прижавшись головой к стене. Поезд идет, и покачивание вагона мне очень приятно.

Я собираю все свои силы и, пошатываясь, выхожу из уборной.

В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовой косоворотке, видно, слезли на Лахте или в Ольгино. Я медленно иду к своему окошку.

И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу перед собой.

Чемодана, там, где я его оставил, нет. Должно быть, я ошибся окном. Я прыгаю к следующему окошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, я пробегаю вагон в обе стороны, заглядываю под скамейки, но чемодана нигде нет.

Да разве можно тут сомневаться? Конечно, пока я был в уборной, чемодан украли. Это можно было предвидеть! Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами, и мне почему-то вспоминается, как у Сакердона Михайловича с треском отскакивала эмаль от раскаленной кастрюльки.

– Что же получилось? – спрашиваю я сам себя.– Ну кто теперь поверит, что я не убивал старухи? Меня сегодня же схватят, тут или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опустив голову.

Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит к Лисьему Носу. Мелькают белые столбики, ограждающие дорогу. Поезд останавливается. Ступеньки моего вагона не доходят до земли Я соскакиваю и иду к стан10' 291 ционному павильону До поезда, идущего в город, еще полчаса Я иду в лесок Вот кустики мо/к/кевельника, за ними меня никто не увидит Я направляюсь туда По земле ползет большая зеленая гусеница. Я опускаюсь на колени и трогаю ее пальцами Она сильно и жилисто складывается несколько раз в одну и в другую сторону.

Я оглядываюсь Никто меня не видит. Легкий трепет бежит по моей спине.

Я низко склоняю голову и негромко говорю: – Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков Аминь……

f imwuui ОЛЕЙНИКОВ На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась.

Конец мая и первая половина июня 1939 НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА Ты устал от любовных утех, Надоели утехи тебе! Вызывают они только смех На твоей на холеной губе.

Ты приходишь печальный в отдел, И отдел замечает, что ты Побледнел, подурнел, похудел, Как бледнеть могут только цветы! Ты – цветок! Тебе нужно полнеть, Осыпаться пыльцой и для женщин цвести.

Дай им, дай им возможность иметь Из тебя и венки, и гирлянды плести.

Ты как птица, вернее, как птичка Должен пикать, вспорхнувши в ночи.

Это пиканье станет красивой привычкой…

Ты ж молчишь… Не молчи.. не молчи…

1926 КАРАСЬ Н С Болдыревой Жареная рыбка, Дорогой карась, Где ж ваша улыбка, Что была вчерась? Жареная рыба, Бедный мой карась, 294 I Вы ведь жить могли бы, Если бы не страсть.

Что же вас сгубило, Бросило сюда, Где не так уж мило, Где сковорода? Помню вас ребенком, Хохотали вы, Хохотали звонко Под водой Невы.

Карасихи-дамочки Обожали вас – Чешую да ямочки Да ваш рыбий глаз.

Бюстики у рыбок – Просто красота! Трудно без улыбок В те смотреть места.

Но однажды утром Встретилася вам В блеске перламутра Дивная мадам Дама та сманила Вас к себе в домок, Но у той у дамы Слабый был умок.

С кем имеет дело, Ах, не поняла, Соблазнивши, смело С дому прогнала.

И решил несчастный Тотчас умереть Ринулся он, страстный, Ринулся он в сеть.

Злые люди взяли Рыбку из сетей, 29S На плиту послали Просто, без затей Ножиком вспороли, Вырвали кишки, Посолили солью, Всыпвли муки А ведь жизнь прекрасной Рисовалась вам, Вы считались страстным Попромежду дам..

Белая смородина, Черная беда! Не гулять карасику С милой никогда Не ходить карасику Теплою водой, Не смотреть на часики, Торопясь к другой.

Плавниками-перышками Он не шевельнет.

Свою любу «корюшкою» Он не назовет.

Так шуми же, мутная Невская вода! Не поплыть карасику Больше никуда! 1927 296 ПОСВЯЩЕНИЕ Ниточка, иголочка, Булавочка, утюг..

Ты моя двуколочка, А я твой битюг.

Ты моя колясочка, Розовый букет, У тебя есть крылышки, У меня их нет.

Женщинам в отличие Крылышки даны! В это неприличие Все мы влюблены.

Полюби, красавица, Полюби меня, Если тебе нравится Песенка моя.

(1928} КОРОТКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ Тянется ужин.

Блещет бокал.

Пищей нагружен, Я задремал.

Вижу: напротив Дама сидит.

Прямо не дама, А динамит! Гладкая кожа.

Ест не спеша…

Боже мой, Боже, Как хороша! Я поднимаюсь И говорю: – Я извиняюсь, Но я горю! (1928) К И. Чуковскому от автора Муха жила в лесу, Муха пила росу, Нюхала муха цветы 297 (Нюхивал их и ты').

Пользуясь общей любовью, Муха питалась кровью.

Вдруг раздается крик: Муху поймал старик.

Был тот старик паук – Страстно любил он мух.

II. Жизнь коротка, коротка, Но перед смертью она сладка.

Видела муха лес, Полный красот и чудес: Жук пролетал на закат, Жабы в траве гремят, Сыплется травка сухая 1 ТАРАКАН Милую жизнь вспоминая, Гибла та муха, рыдая.

III…И умирая.

IV Доедает муху паук.

У него 18 рук У нее ни одной руки, У нее ни одной ноги, Ноги сожрал паук, Руки сожрал паук, Остается от мухи пух, Испускает тут муха дух.

Жизнь коротка, коротка, Но перед смертью она сладка Автор! (1929) Таракан попался в стакан Достоееский Таракан сидит в стакане.

Ножку рыжую сосет.

Он попался. Он в капкане.

И теперь он казни ждет.

Он печальными глазами На диван бросает взгляд, Где с ножами, с топорами Вивисекторы сидят.

У стола лекпом хлопочет, Инструменты протирая, И под нос себе бормочет Песню «Тройка удалая».

Трудно думать обезьяне, Мыслей нет – она поет.

Таракан сидит в стакане, Ножку рыжую сосет.

Таракан к стеклу прижался И глядит, едва дыша…

Он бы смерти не боялся, Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала, Что душа не существует, Что печенки, кости, сало – Вот что душу образует.

Есть всего лишь сочлененья, А потом соединенья.

Против выводов науки Невозможно устоять.

Таракан, сжимая руки, Приготовился страдать.

Вот палач к нему подходит, И, ощупав ему грудь, Он под ребрами находит То, что следует проткнуть.

298 299 И, проткнувши, набок валит Таракана, как свинью.

Громко ржет и зубы скалит, Уподобленный коню И тогда к нему толпою Вивисекторы спешат Кто щипцами, кто рукою Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента Рвут на части пациента.

От увечий и от ран Помирает таракан.

Он внезапно холодеет, Его веки не дрожат…

Тут опомнились злодеи И попятились назад.

Все в прошедшем – боль, невзгоды.

Нету больше ничего.

И подпочвенные воды Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа, Всеми кинутый, один, Сын лепечет: «Папа, Папа!» Бедный сын.

Но отец его не слышит, Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый Вивисектор удалой, Безобразный, волосатый, Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки, Знай, что мертвый таракан – Это мученик науки, А не просто таракан.

Сторож грубою рукою Из окна его швырнет, 300 И во двор вниз головою Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке Возле самого крыльца Будет он, задравши ножки, Ждать печального конца.

Его косточки сухие Будет дождик поливать, Его глазки голубые Будет курица клевать.

(1934) ОЗАРЕНИЕ Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.

И неспроста одни ползут, другие скачут.

Я различаю в очертаниях неслышный разговор: О чем-то сообщает хвост, на что-то намекает бритвенный прибор.

Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши ее отправить в рот.

Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.

1932 НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ГЕНРИХА Прочь воздержание. Да здравствует отныне Яйцо куриное с желтком посередине! И курица да здравствует, и горькая ее печенка, И огурцы, изъятые из самого крепчайшего бочонка! И слово чудное «бутылка» Опять встает передо мной.

Салфетка, перечница, вилка – Слова, прекрасные собой Меня ошеломляет звон стакана И рюмок водочных безумная игра.

За Генриха, за умницу, за бонвивана Я пить готов до самого утра.

301 Упьемся, други! В день его выздоровленья Не может быть иного времяпровожденья.

Горчицы с уксусом живительным составом Душа его пусть будет до краев напоена.

Пускай его ногам, и мышцам, и суставам Их сила будет прежняя и крепость их возвращена.

Последний тост за Генриха, за неугасший пыл, За все за то, что он любил: За грудь округлую, за плавные движенья, За плечи пышные, за ног расположенье, Но он не должен сочетать куриных ног с бесстыдной женской ножкой, Не должен страсть объединять с питательной крупой.

Не может справиться с подобною окрошкой Красавец наш, наш Генрих дорогой.

Всему есть время, и всему есть мера: Для папирос – табак, для спичек – сера, Для вожделения – девица, Для насыщенья – чечевица! 1932 ГЕНРИХУ ЛЕВИНУ (По поводу влюбления его в Шурочку Любарскую) Неприятно в океане Почему-либо тонуть.

Рыбки плавают в кармане, Впереди – неясен путь.

Так зачем же ты, несчастный, В океан страстей попал, Из-за Шурочки прекрасной Быть собою перестал?! Все равно надежды нету На ответную струю, Лучше сразу к пистолету Устремить мечту свою.

Есть печальные примеры – Ты про них не забывай! – Как любовные химеры Привели в загробный край.

Если ты посмотришь в сад, Там почти на каждой ветке Невеселые сидят, Будто запертые в клетки, Наши старые знакомые Небольшие насекомые: То есть пчелы, то есть мухи, То есть те, кто в нашем ухе Букву «Ж» изготовляли, Кто летали и кусали И тебя, и твою Шуру За роскошную фигуру.

И бледна, и нездорова Там одна блоха сидит, По фамилии Петрова, Некрасивая на вид.

Она бешено влюбилась В кавалера одного! Помню, как она резвилась В предвкушении его.

И глаза ее блестели, И рука ее звала, И близка к заветной целя Эта дамочка была.

Она юбки надевала Из тончайшего пике, И стихи она писала На блошином языке: И про ножки, и про ручки, И про всякие там штучки Насчет похоти и брака…

Оказалося, однако, 303 Что прославленный милашка Не котеночек, а хам! В его органах кондрашка, А в головке тарарам.

Он ее сменял на деву – Обольстительную мразь – И в ответ на все напевы Затоптал ногами в грязь.

И теперь ей все постыло – И наряды, и белье, И под лозунгом «могила» Догорает жизнь ее.

…Страшно жить на этом свете, В нем отсутствует уют: Ветер воет на рассвете, Волки зайчика грызут, Улетает птица с дуба, Ищет мяса для детей, Провидение же грубо Преподносит ей червей.

Плачет маленький теленок Под кинжалом мясника, Рыба бедная спросонок Лезет в сети рыбака.

Лев рычит во мраке ночи, Кошка стонет на трубе, Жук-буржуй и жук-рабочий Гибнут в классовой борьбе.

Все погибнет, все исчезнет От бациллы до слона – И любовь твоя, и песни, И планеты, и луна.

304 И блоха, мадам Петрова, Что сидит к тебе анфас,– Умереть она готова, И умрет она сейчас.

Дико прыгает букашка С беспредельной высоты, Разбивает лоб бедняжка…

Разобьешь его и ты! 1932 БЫЛЬ, СЛУЧИВШАЯСЯ С АВТОРОМ В Ц. Ч. ОБЛАСТИ Стихотворение, бичующее разврат Пришел я в гости, водку пил,.Хозяйкин сдерживая пыл.

Но водка выпита была.

Меня хозяйка увлекла.

Она меня прельщала так: «Раскинем с вами бивуак, Поверьте, насмешу я вас: Я хороша, как тарантас».

От страсти тяжело дыша, Я раздеваюся, шурша.

Вступив в опасную игру, Подумал я: «А вдруг помру?» Действительно, минуты не прошло, Как что-то из меня ушло.

Душою было это что-то.

Я умер. Прекратилась органов работа.

И вот, отбросив жизни груз, Лежу прохладный, как арбуз.

Арбуз разрезан. Он катился, Он жил – и вдруг остановился.

В нем тихо вянет косточка-блоха, И капает с него уха.

305 I • А ведь не капала когда-то! I Вот каковы они, последствия разврата.

1932 f ФРУКТОВОЕ ПИТАНИЕ Много лет тому назад /кила на свете Дама, подчинившая себя диете.

В интересных закоулках ее тела Много неподдельного желания кипело.

От желания к желанию переходя, Родилось у ней красивое дитя.

Год проходит, два проходит, тыща лет.

Красота ее все та же Изменений нет.

Несмотря, что был ребенок и что он вместо пеленок Уж давно лежит в гробу, Да и ей пришлось несладко: и ее снесли, рабу, И она лежит в могиле, как и все ее друзья – Представители феодализма – генералы и князья, Но она лежит, не тлеет, С каждым часом хорошеет, Между тем как от князей Не осталося частей.

«Почему же,– возопит читатель изумленный,– Сохранила вид она холеный?! Нам, читателям, неясно, Почему она прекрасна, Почему ее сосуды Крепче каменной посуды?» Потому что пресловутая покойница Безубойного питания была поклонница.

В ней микробов не было и нету С переходом на фруктовую диету.

…Если ты желаешь быть счастливой, Значит, ты должна питаться сливой, Или яблоком, или смородиной, или клубникой, Или земляникой, или ежевикой.

Будь подобна бабочке, которая, Соками питаясь, не бывает хворая, Постарайся выключить из своего меню Рябчика и курицу, куропатку и свинью.

Ты в себя спиртные жидкости не лей, Молока проклятого по утрам не пей.

Свой желудок апельсином озаряя, Привлечешь к себе ты кавалеров стаю.

И когда взмахнешь ты благосклонности флажком, То захочется бежать мне за тобою петушком.

8 сентября 1932 ПОСЛАНИЕ, БИЧУЮЩЕЕ НОШЕНИЕ ОДЕЖДЫ Меня изумляет, меня восхищает Природы красивый наряд: И ветер, как муха, летает, И звезды, как рыбки, блестят.

Но мух интересней, Но рыбок прелестней Прелестная Лиза моя – Она хороша, как змея! Возьми поскорей мою руку, Склонись головою ко мне, Доверься, змея, политруку – Я твой изнутри и извне! Мешают нам наши покровы, Сорвем их на страх подлецам! Чего нам бояться? Мы внешне здоровы, А стройностью торсов близки мы к орлам.

Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель, Намеки природы понятны без слов: Проходит в штанах обыватель, Летит соловей без штанов.

Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой, Хочу над тобою летать, Отбросивши брюки, штаны и рубашку – Все то, что мешает пылать.

306 307 Коровы костюмов не носят.

Верблюды без юбок живут.

Ужель мы глупее в любовном вопросе, Чем тот же несчастный верблюд? Поверь, облаченье не скроет Того, что скрывается в нас, Особенно если под модным покроем Горит вожделенья алмаз.

…Ты слышишь, как кровь закипает? Моя полноценная кровь! Из наших объятий цветок вырастает По имени Наша Любовь.

1932 ЛИДЕ Человек и части человеческого тела Выполняют мелкое и незначительное дело: Для сравненья запахов устроены красивые носы, И для возбуждения симпатии – усы.

Только Вы одна и Ваши сочлененья Не имеют пошлого предназначенья.

Ваши ногти не для поднимания иголок, Пальчики – не для ощупыванья блох, Чашечки коленные – не для коленок, А коленки вовсе не для ног.

Недоступное для грохота, шипения и стуков, Ваше ухо создано для усвоенья высших звуков.

Вы тычинок лишены, и тем не менее Все же Вы великолепное растение.

И когда я в ручке Вашей вижу ножик или вилку, У меня мурашки пробегают по затылку.

И боюсь я, что от их неосторожного прикосновения Страшное произойдет сосудов поранение.

Если же в гостиной Вашей, разливая чай, Лида, Вы мне улыбнетесь невзначай – Я тогда в порыве страсти и смущения Покрываю поцелуями печение, И, дрожа от радости, я кричу Вам, сам не свой: – Ура, виват, Лидочка, ваше превосходительство мой! (1932} 308 ЧРЕВОУГОДИЕ Баллада Однажды, однажды Я вас увидал.

Увидевши дважды, Я вас обнимал.

А в сотую встречу Утратил я пыл.

Тогда откровенно Я вам заявил: «Без хлеба и масла Любить я не мог, Чтоб страсть не погасла, Пеките пирог! Смотрите, как вяну Я день ото дня.

Татьяна, Татьяна, Кормите меня! Поите, кормите Отборной едой, Пельмени варите, Горох с ветчиной.

От мяса и кваса Исполнен огня – Любить буду нежно, Красиво, прилежно…

Кормите меня!» Татьяна выходит, На кухню идет, Котлету находит И мне подает.

…Исполнилось тело Желаний и сил – И черное дело Я вновь совершил.

И снова котлета.

И снова любил, И так до рассвета Себя я губил.

Заря занималась, Когда я заснул, Под окнами пьяный Кричал: «Караул!» Лежал я в постели Три ночи, три дня, И кости хрустели Во сне у меня.

Но вот я проснулся, Слегка застонал.

И вдруг ужаснулся, И вдруг задрожал.

Я ногу хватаю – Нога не бежит, Я сердце сжимаю – Оно не стучит.

…Тут я помираю.

Зарытый, забытый, В земле я лежу, Попоной покрытый, От страха дрожу.

Дрожу оттого я, Что начал я гнить, Но хочется вдвое Мне кушать и пить.

Я пищи желаю, Желаю котлет, Красивого чаю, Красивых конфет.

Любви мне не надо, Не надо страстей, Хочу лимонаду, Хочу овощей.

Но нет мне ответа…

Скрипит лишь доска, Лишь в сердце поэта Вползает тоска.

Но сердце застынет, Увы, навсегда, И, желтая, хлынет Оттуда вода.

И мир повернется Другой стороной, И в тело вопьется Червяк гробовой.

Октябрь 1932 ПОСЛАНИЕ Написано по случаю заболевания автора раком желудка Вчера представлял я собою роскошный сосуд, А нынче сосут мое сердце, пиявки сосут.

В сосуде моем вместо сельтерской – яд, Разрушен желудок, суставы скрипят…

Тот скрип нам известен под именем Страсть! К хорошеньким мышцам твоим разреши мне припасть.

Быть может, желудок поэта опять расцветет, Быть может, в сосуде появится мед.

Но мышцы свои мне красотка, увы, не дает, И снова в сосуде отсутствует мед.

И снова я весь погружаюсь во мрак,…

Один лишь мерцает желудок-пошляк.

1932 310 311 ПОСЛАНИЕ, ОДОБРЯЮЩЕЕ СТРИЖКУ ВОЛОС Если птичке хвост отрезать – Она только запоет.

Если сердце перерезать – Обязательно умрет! Ты не птичка, но твой локон – Это тот же птичий хвост: Он составлен из волокон, Из пружинок и волос.

Наподобие петрушки Разукрашен твой овал, Покрывает всю макушку Волокнистый матерьял.

А на самом на затылке ч Светлый высыпал пушок.

Он хорошенькие жилки Покрывает на вершок.

О, зови, зови скорее Парикмахера Матвея! Пусть означенный Матвей На тебя прольет елей '.

Пусть ножи его стальные И машинки застучат, И с твоей роскошной выи Пух нежнейший удалят.

Где же птичка, где же локон, Где же чудный птичий хвост, Где волос мохнатый кокон, Где пшеница, где овес? Где растительные злаки, Обрамлявшие твой лоб, Где волокна-забияки, Где петрушка, где укроп? Под елеем подразумевается одеколон (Примеч. «втора.) 312 Эти пышные придатки, Что сверкали час назад, В живописном беспорядке На полу теперь лежат.

И дрожит Матвей прекрасный, Укротитель шевелюры, Обнажив твой лоб атласный И ушей архитектуру 1932 ПОСЛАНИЕ Ольге Михайловне Блестит вода холодная в бутылке, Во мне поползновения блестят.

И если я – судак, то ты подобна вилке, При помощи которой судака едят.

Я страстию опутан, как катушка, Я быстро чахну, сам не свой, При появлении твоем дрожу, как стружка…

Ты ж отрицательно качаешь головой.

Смешна тебе любви и страсти позолота – Тебя влечет научная работа.

Я вижу, как глаза твои над книгами нависли.

Я слышу шум. То знания твои шумят! В хорошенькой головке шевелятся мысли, Под волосами пышными они кишмя кишат.

I Так в роще куст стоит, наполненный движеньем.

В нем чижик воду пьет, забывши стыд.

В нем бабочка, закрыв глаза, поет в самозабвенье, И все стремится и летит.

И я хотел бы стать таким навек, Но я не куст, а человек.

На голове моей орлы гнезда не вили, Кукушка не предсказывала лет…

3*3 Любя меня, как все любили, За то, что гений я, а не клеврет! Я верю: к шалостям твой организм вернется.

Бери меня, красавица,– я твой! В груди твоей пусть сердце повернется Ко мне своею лучшей стороной.

1932 ШУРЕ ЛЮБАРСКОЙ Верный раб твоих велений, Я влюблен в твои колени И в другие части ног От бедра и до сапог.

Хороши твои л-одыжки, И ступни, и шенкеля, Твои ноги-шалунишки, Твои пятки-штемпеля! Если их намазать сажей И потом к ним приложить Небольшой листок бумажный Можно оттиск получить! Буду эту я бумажку Регулярно целовать И, как белую ромашку, Буду к сердцу прижимать.

Я пойду туда, где роза Среди дудочек растет, Где из пестиков глюкоза В виде нектара течет.

Эта роза – ваше ухо, Так же свернуто оно, Тот же контур, так же сухо По краям обведено Это ухо я срываю И шепчу в него, дрожа, Как люблю я и страдаю Из-за вас, моя душа.

И различные созданья Всех размеров и мастей С очевидным состраданьем Внемлют повести моей.

Вот платком слезу стирает Лицемерная пчела, Тихо птица вылетает Из секретного дупла.

И летит она, и плачет, И качает головой – Значит, жалко ей, и, значит, Не такой уж я плохой.

Видишь, как природа внемлет Вожделениям моим, Лишь твое сознанье дремлет, Оставался глухим.

Птица с красными глазами Совершает свой полет, Плачет горькими слезами Человечества оплот.

Кто оплот? Конечно, я.

Значит, плачу тоже я! Почему я плачу, Шура? Очень просто: из-за вас.

Ваша чуткая натура Привела меня в экстаз.

От экстаза я болею, Сновидения имею, Ничего не пью, не ем И худею вместе с тем.

Вижу смерти приближенье, Вижу мрак со всех сторон И предсмертное круженье Насекомых и ворон.

314 315 Хлещет вверх моя глюкоза! В час последний, роковой В виде уха, в виде розы Появись передо мной.

21 июня 1932 ПОСЛАНИЕ, БИЧУЮЩЕЕ НОШЕНИЕ ДЛИННЫХ ПЛАТЬЕВ И ЮБОК Наташе Шварц Веществ во мне немало: Во мне текут жиры, Я сделан из крахмала, Я соткан из икры.

Но есть икра другая – Другая, не моя, Другая, дорогая…

Одним словом – твоя.

Икра твоя роскошна, Но есть ее нельзя, Ее лишь трогать можно, Безнравственно скользя.

Икра твоя гнездится В хорошеньких ногах, Под платьицем из ситца Скрываясь, как монах.

Монахов нам не надо, Религию долой! Для пламенного взгляда Икру свою открой.

Чтоб солнце освещало Вместилище страстей, Чтоб ножка не увяла И ты совместно с ней.

318 Дитя, страшися тлена! Да здравствует нога, Вспорхнувшая из плена На вешние луга! Шипит в стекле напиток.

Поднимем вверх его И выпьем за избыток Строенья твоего.

За юбки до колена! За то, чтобы в чулках Икра, а не гангрена Сияла бы в веках.

Теперь тебе понятно Значение икры? Она – не для разврата, Она – не для игры.

7 июля 1932 ХВАЛА ИЗОБРЕТАТЕЛЯМ Хвала изобретателям, подумавшим о мелких и смешных приспособлениях: О щипчиках для сахара, о мундштуках для папирос, Хвала тому, кто предложил печати ставить в удостоверениях, Кто к чайнику приделал крышечку и нос, Кто соску первую построил из резины, Кто макароны выдумал и манную крупу, Кто научил людей болезни изгонять отваром из малины, Кто изготовил яд, несущий смерть клопу.

Хвала тому, кто первый начал называть котов и кошек человеческими именами, Кто дал жукам названия точильщиков, могильщиков и дровосеков, Кто ложки чайные украсил буквами и вензелями, Кто греков разделил на древних и на просто греков.

Вы, математики, открывшие секреты перекладыванья спичек, 317 Вы, техники, создавшие сачок – для бабочек капкан, Изобретатели застежек, пуговиц, петличек И ты, создатель соуса „пикап"! Бирюльки чудные – идеи ваши – мне всего дороже! Они томят мой ум, прельщают взор…

Хвала тому, кто сделал пуделя на льва похожим И кто придумал должность – контролер! {1932) СЛУЖЕНИЕ НАУКЕ Я описал кузнечика, я описал пчелу, Я птиц изобразил в разрезах полагающихся, Но где мне силы взять, чтоб описать смолу Твоих волос, на голове располагающихся.

Увы, не та во мне уж сила, Которая девиц, как смерть, косила.

И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть.

И прежняя в меня не лезет снедь.

Давно уж не ночуют утки В моем разрушенном желудке, И мне не дороги теперь любовные страданья – Меня влекут к себе основы мирозданья.

Я стал задумываться над пшеном, Зубные порошки меня волнуют, Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом – Строенье бабочки меня интересует.

Везде преследуют меня – и в учреждении, и на бульваре Заветные мечты о скипидаре.

Мечты о спичках, мысли о клопах, О разных маленьких предметах, Какие механизмы спрятаны в жуках, Какие силы действуют в конфетах.

Я понял, что такое рожки, Зачем грибы в рассол погружены, Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки И почему в глазах коровы отражаются окошки, Когда они ей вовсе не нужны.

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана Волшебная структура таракана.

О тараканьи растопыренные ножки, которых шесть! Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут, Их очертания полны значенья тайного… Да, в таракане что-то есть, Когда он лапкой двигает и усиком колышет!…А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки, Делившие со мною мой ночной досуг, Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки – Куда они девались вдруг? Иных уж нет, а те далече – Сгорели" все они, как свечи, А я горю другим огнем, иным желанием – Я вырабатываю миросозерцание! Еще зовут меня на новые великие дела Лесной травы разнообразные тела.

В траве жуки проводят время в занимательной беседе, Спешит кузнечик на своем велосипеде.

Запутавшись в строении цветка, Бежит по венчику ничтожная мурашка.

Бежит… бежит… я вижу резвость эту, и меня берет тоска.

Мне тяжко! Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня.

И гложет тайный витамин меня.

И я молчу, сжимаю руки, Гляжу на травы не дыша…

Но бьет тимпан! И над служителем науки Восходит солнце не спеша.

{1932) МУХА Я муху безумно любил! Давно это было, друзья, Когда еще молод я был, Когда еще молод был я.

319 Бывало, возьмешь микроскоп, На муху направишь его – На щечки, на глазки, на лоб, Потом на себя самого.

И видишь, что я и она, Что мы дополняем друг друга, Что тоже в меня влюблена Моя дорогая подруга Кружилась она надо мной, Стучала и билась в стекло, Я с ней целовался порой, И время для нас незаметно текло.

Но годы прошли, и ко мне Болезни сошлися толпой – В коленках, ушах и спине Стреляют одна за другой.