Текст книги "ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК"

Автор книги: Обэриуты

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Вкруг него, невидны людям, но нетленны как дубы, 140 141 возвышаются умные свидетели его жизни Доски Судьбы ' И все читают стройными глазами домыслы странного трупа, и мир животный с небесами тут примирен прекрасно-глупо.

И сотни, сотни лет пройдут, и внуки наши будут хилы, но и они покой найдут на берегах такой могилы Так человек, отпав от века, зарытый в новгородский ил, прекрасный образ человека в душе природы заронил!» Не в силах верить, все молчали, конь грезил, выпятив губу, и ночь плясала, как вначале, шутихой с крыши на трубу, и вдруг упала. Грянул свет, и шар поднялся величавый, и птицы пели над дубравой – ночных свидетели бесед.

3. ИЗГНАННИК Птицы пели над дубравой – ночных свидетели бесед,– и Водолей сиял, на травы лия первоначальный свет, и над высокою деревней, еще превратна и темна, окружена сияньем древним, вставала русская луна.

Изба стояла словно крепость внутри разрушенной природы, открыв хозяину нелепость труда, колхоза и свободы.

' «Д о с к и С у д ь б ы» – произведение В Хлебникова Могила поэта в Новгородской губернии (Примеч автора) В 60 х годах прах Хлебникова перенесен на Новодевичье кладбище в Москве.– Сост 142 Кулак был слеп как феодал, избу владеньем называл, говорил: «Это моя изба», или: «Это моя новая амбарушка», а сам, пожалуй, ночь не спал, но только псов ворчанье слушал.

Монеты с головами королей храня в тяжелых сундуках, он был изгнанник средь людей, и рядом с ним гнездился страх.

И рядом с ним гнездились боги в своих задумчивых божницах; лохматы, немощны, двуноги, в коронах, латах, власяницах, с большими необыкновенными бородами они глядели из-за стекол, а там кулак, крестясь руками, поклоны медленные кокал.

Кулак моленью предается, пес лает, Парка сторожит, а время кое-как несется и вниз по берегу бежит.

Природа жалкий сок пускает^ растенья полны тишиной, лениво злак произрастает – короткий, немощный, слепой.

Земля, нуждаясь в крепкой соли, кричит ему: «Кулак, доколе?» Но чем земля ни угрожай – кулак загубит урожай.

Ему приятно истребленье того, что будущего знаки.

Итак, предавшись утомленью, едва стоят, скучая, злаки.

Кулак – владыка батраков – сидел, богатством возвеличен, и мир его, эгоцентричен, был выше многих облаков! А ночь, руками шевеля, как ведьма, бегает по крыше, 143 то ветер пустит на поля, то притаится и не дышит, то, ставню выдернув из окон, кричит: «Вставай, проклятый ворон, идет над миром ураган, держи его, хватай руками, расставляй проволочные загражденья, иначе вместе с сундуками умрешь и будешь без движенья! Сквозь битвы, громы и труды я вижу ток большой воды – Днепр виден мне, в бетон зашитый, огнями залитый Кавказ, железный конь привозит жито, чугунный вол привозит квас.

Рычаг плугов и копья борон вздымают почву сотен лет, и ты пред нею, старый ворон, отныне призван на ответ!» Кулак ревет, на лавке сидя, скребет ногтями толстый бок, и лает пес, беду предвидя, перед толпою многих ног И слышен голос был солдата, и скрип дверей, и через час одна фигура, виновата, уже отъехала от нас.

Изгнанник мира и скупец сидел и слушал бубенец, с избою мысленно прощался, как пьяный на возу качался.

И ночь – строительница дня – уже решительно и смело как ведьма с крыши полетела, телегу в пропасть наклоня.

4. БИТВА С ПРЕДКАМИ Ночь гремела в бочки, в банки, в дупла сосен, в дудки бури, ночь под маской истуканки выжгла ляписом лазури, 144 ночь гремела самодуркой, все к чертям летело, к черту, волк, ударен штукатуркой, несся плача, пряча морду.

Вепрь, муха, все собранье птиц повыдернуто с сосен, «Ах,– кричало,– наказанье, этот ветер нам несносен!» В это время, грустно воя, шел медведь, слезой накапав, он лицо свое больное нес на вытянутых лапах.

«Ночь! – кричал.– Иди ты к шуту, отвяжись, Веельзевулша!» Ночь кричала: «Буду! Буду!» Ну, и ветер тоже дул же – так, скажу, проклятый ветер дул, как будто рвался порох! Вот каков был русский север, где деревья без подпорок.

Солдат Слышу бури страшный шум, слышу ветра дикий вой, но привычный знает ум: тут не черт, не домовой, тут не демон, не русалка, не бирюк, не лешачиха, но простых деревьев свалка.

После бури будет тихо.

Предки Это вовсе неизвестно, хотя мысль твоя понятна, посмотри: под нами бездна, облаков несутся пятна.

Только ты – дитя рассудка – от рожденья нездоров, полагаешь – это шутка столкновения ветров.

Солдат Предки страшные, отстаньте! Вы – проклятые кроты – землю трогать перестаньте, открывая ваши рты.

Непонятным наказаньем вы готовы мне грозить, объяснитесь на прощанье – что желаете просить? Предки Предки мы, и предки вам, тем, которым столько дел, мы столетье пополам рассекаем и предел представляем вашим бредням, предпочтенье даем средним – тем, которые рожают, тем, которые поют, никому не угрожают, ничего не создают.

Солдат Предки, как же? Ваша глупость невозможна! Хуже смерти! Ваша правда обернулась в косных неучей усердье! Ночью, лежа на кровати, вижу голую жену, вот она сидит без платья, поднимаясь в вышину.

Вся пропахла молоком…

Предки, разве правда в этом? Нет, клянуся молотком, я желаю быть одетым! Предки Ты – дурак, жена – не дура, но природы лишь сосуд, велика ее фигура, два младенца грудь сосут.

Одного под зад ладонью держит крепко, а другой, наполняя воздух вонью, на груди лежит дугой.

Солдат Хорошо, но как понять – чем приятна эта мать? 146 Предки Объясняем: женщин брюхо, очень сложное на взгляд, состоит жилищем духа девять месяцев подряд Там младенец в позе Будды получает форму тела, голова его раздута, чтобы мысль в ней кипела, чтобы пуповины провод, крепко вставленный в пупок, словно вытянутый хобот, не мешал развитью ног.

Солдат Предки, все это понятно, но, однако, важно знать – не пойдем ли мы обратно, если будем лишь рожать? Предки Сволочь, дылда, старый мерин, недоносок рыжей клячи, твой рассудок непомерен, верно, выдуман иначе! Ветры, бейте в крепкий молот, сосны, бейте прямо в печень, чтобы, надвое расколот, был бродяга изувечен1 Солдат Прочь! Молчать! Довольно! Или расстреляю всех на месте! Мертвецам – лежать в могиле, марш в могилу и не лезьте! Пусть попы над вами стонут, пусть над вами воют черти, я же, предками не тронут, буду жить до самой смерти! В это время дуб, встревожен, раскололся. В это время волк пронесся, огорошен, 147 защищая лапой темя.

Вепрь, муха, целый храмик ч муравьев, большая выдра – все летело вверх ногами, о деревья шкуру выдрав.

Лишь солдат, закрытый шлемом, застегнув свою шинель, возвышался словно демон невоспитанных земель.

И полуночная птица – обитательница трав – принесла ему водицы, ветку дерева сломав.

5. НАЧАЛО НАУКИ Когда полуночная птица летала важно между трав, крестьян задумчивые лица открылись, бурю испытав.

Над миром горечи и бед звенел пастушеский кларнет, и пел петух, и утро было, и славословил хор коров, и над дубравой восходило светило, полное даров.

Слава миру, мир земле, меч владыкам и богатым! Утро вынесло в руке возрожденья красный атом.

Красный атом возрожденья, жизни огненный фонарь, на земле его движенье разливает киноварь.

Встали люди и коровы, встали кони и волы, вон – солдат идет, багровый от сапог до головы.

Посреди большого стада кто он – демон или бог? И звезда его крылата блещет, словно носорог.

148 Солдат Коровы, мне приснился сон.

Я спал, овчиною закутан, и вдруг открылся небосклон с большим животным институтом.

Там жизнь была всегда здорова, и посреди большого зданья стояла стройная корова в венце неполного сознанья.

Богиня Сыра, Молока, главой касаясь потолка, стыдливо кутала сорочку и груди вкладывала в бочку.

И десять струй с тяжелым треском стучали в кованый металл, и, приготовленный к поездкам, бидон как музыка играл, и опьяненная корова, сжимая руки на груди, стояла так, на все готова, дабы к сознанию идти.

Коровы Странно слышать эти речи, зная мысли человечьи.

Что, однако, было дале? Как иные поступали? Солдат Я дале видел красный светоч в чертоге умного Вола, коров задумчивое вече решало там свои дела.

Осел, над ними гогоча, бежал, безумное урча,– рассудка слабое растенье в его животной голове сияло как произведенье, по виду близкое к траве.

Осел скитался по горам, глодал чугунные картошки, а под горой машинный храм выделывал кислородные лепешки.

Там кони – химии друзья – 149 хлебали щи из ста молекул, иные, в воздухе вися, смотрели, кто с планет приехал.

Корова в формулах и лентах пекла пирог из элементов, и перед нею в банке рос большой химический овес.

Конь Прекрасна эта сторона – одни науки да проказы! Я, как бы выпивши вина, солдата слушаю рассказы.

Впервые ум смутился мой – держу пари – я полон пота.

Ужель не врешь, солдат младой, что с плугом кончится работа? Ужели, кроме наших жил, потребен разум и так дале? Послушай, я ведь сторожил, пристали мне одни медали.

Сто лет тружуся на сохе – и вдруг за химию! Хе-хе! Солдат Молчи, проклятая каурка, не рви рассказа до конца, не стоят грязного окурка твои веселые словца.

Мой разум так же, как и твой,– горшок с опилками, не боле, но над картиною такой сумей быть мудрым поневоле.

…Над Лошадиным институтом вставала стройная луна, научный отдых дан посудам, и близок час веретена.

Осел, товарищем ведом, приходит, голоден и хром, его как мальчика питают, ума растенье развивают.

Здесь учат бабочек труду, ужу дают урок науки – как делать пряжу и слюду, как шить перчатки или брюки.

150 Здесь волк с железным микроскопом звезду вечернюю поет, здесь конь с редиской и укропом беседы длинные ведет.

И хоры стройные людей, покинув пастбища эфира, спускаются на стогны мира отведать пищи лебедей! Конь Ты кончил? Солдат Кончил.

Кон Браво, браво! Наплел голубчик на сто лет! Но как сладка твоя отрава, как жжет меня проклятый бред! Солдат, мы наги здесь и босы, нас давят плуги, жалят осы, рассудки наши – ряд лачуг, и весь в пыли хвоста бунчук.

В часы полуночного бденья, в дыму осенних вечеров, солдат, слыхал ли ты хрипенье твоих замученных волов? Нам нет спасенья, нету права, нас плуг зовет и ряд могил, и смерть – единая держава для тех, кто немощен и хил.

Солдат Стыдись, каурка, что с тобою? Наплел, чего не знаешь сам! Смотри-ка, кто там за горою ползет, гремя, на смену вам? Большой, железный, двухэтажный, с чугунной мордой, весь в огне, ползет владыка рукопашной борьбы с природою – ко мне.

Воспряньте, умные коровы, воспряньте, кони и быки, отныне, крепки и здоровы, 151 мы здесь для вас построим кровы с большими чашками муки.

Разрушив царство сох и борон, мы старый мир дотла снесем и букву «А» огромным хором впервые враз произнесем! И загремела даль лесная глухим раскатом буквы «А», и вылез трактор, громыхая, прорезав мордою века.

И толпы немощных животных, упав во прахе и пыли, смотрели взором первородных • на обновленный лик земли.

6. МЛАДЕНЕЦ-МИР Когда собрание животных победу славило земли, крестьяне житниц плодородных свое имущество несли.

Одни, огромны, бородаты, приносят сохи и лопаты, другие вынесли на свет мотыги сотен тысяч лет.

Как будто груда черепов, растет гора орудий пыток, и тракторист считал, суров, труда столетнего убыток.

Тракторист Странно, люди! Ум не счислит этих зол.

Ударяя камнем в груди, мчится древности козел.

О крестьянин, раб мотыг,, раб лопат продолговатых,– был ты раб, но не привык быть забавою богатых.

Ты разрушил дом неволи, ныне строишь ты колхоз.

Медный трактор возит в поле твой невиданный овес.

152 Длиннонога и суха, сгинь, мотыга и соха! Начинайся, новый век! Здравствуй, конь и человек! Соха Полно каркать издалече, неразумный человече! Я – соха, царица жита – кости трактору не дам, мое туловище шито крепким дубом по бокам.

У меня на белом брюхе под веселый хохот блох скачет, тыча в небо руки, частной собственности бог.

Частной собственности мальчик у меня на брюхе скачет, шар земной как будто мячик на его ладони зачат.

То – держава, скипетр – меч! Гнитесь, люди, чтобы лечь! Ибо в днище ваших душ он играет славы туш! Тракторист О богиня! Ты погибла с давних пор! За тобою шел Добрыня или даже Святогор.

Мы же новый мир устроим с новым солнцем и травой.

Как с Полканом, как с героем, мы прощаемся с тобой.

Хватайте соху за подмышки! Бежали стаями мальчишки, оторваны от алгебры задачки.

Рой баб, неся в ладонях пышки, от страха падал на карачки.

Из печки дым, летя по трубам, носился длинным черным клубом, петух пел песнь навеселе, свет дня был виден на селе.

Забитый бревнышком навозным, I 153 шатался церкви длинный кокон, свет сек пыль сна по ликам грозным, струей летя внутри из окон.

На рейках книзу головой висел мышей летучих рой, как будто стадо мертвых ведем спасалось в Риме этом третьем.

И вдруг, урча, забил набат.

Несома крепкими плечами, соха плыла, как ветхий гад, согнув оглобли калачами.

Соха плыла и говорила свои последние слова, полуоткрытая могила ее наставницей была.

И новый мир, рожденный в муке, перед задумчивой толпой твердил вдали то Аз, то Буки, качая детской головой.

7. ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ Утро встало. Пар тумана закатился за поля.

Как слепцы из каравана, разбежались тополя.

Хоры сеялок, отвесив килограммы тонких зерен, едут в ряд, и пахарь весел, от загара солнца черен.

Повсюду разные занятья: люди кучками сидят, эти – шьют большие платья, те – из трубочки дымят.

Один старик, сидя в овраге, объясняет философию собаке, другой, также царь и бог земледельческих орудий, у коровы щупал груди и худые кости ног.

Потом тихо составляет идею точных молотилок и коровам объясняет, сердцем радостен и пылок.

154 Собранье деревянных сел глядело с высоты холма, в хлеву природу пел осел, достигнув полного ума.

Там, сепаратор медленный кружа, смеялось множество крестьянок; другие чистили ерша, забросив невод спозаранок.

В котлах семейных суп варился, огонь с металлом говорил, и человек, жуя, дивился тому, что сам нагородил.

Также тут сидел солдат.

Посреди крестьянских сел, размышленьями богат, он такую речь повел: «Славься, славься Земледелье, равноденствие машин! Бросьте, пахари, безделье, будет ужин и ужин.

Науку точную сноповязалок, сеченье вымени коров пойми! Иначе будешь жалок, умом дородным нездоров.

Теория соединения труда умудрила наши руки.

Славьтесь, добрые науки и колхозы-города!» Замолк. Повсюду пробежал гул веселых одобрений, и солдат, подняв фиал, пиво пил для утоленья.

Председатель многополья и природы коновал – он военное дреколье на серпы перековал.

И, тяжелые как домы, закачались у межи, медным трактором ведомы, колесницы крепкой ржи.

А на холме у реки от рождения впервые 155 ели черви гробовые деревянный труп сохи.

Умерла царица пашен, коробейница старух! И растет над нею важен сын забвения – лопух.

И растет лопух унылый, и листом о камень бьет, и над ветхою могилой память вечную поет.

Крестьяне, сытно закусив, газеты длинные читают, тот – бреет бороду, красив, а этот – буквы составляет.

Младенцы в глиняные дудки дудят, размазывая грязь, и вечер цвета незабудки плывет по воздуху, смеясь.

1929-1930 БЕЗУМНЫЙ ВОЛК Поэма Ног' Es splittern die Saulen ewig gruner Palaste.

Goethe ' 1. РАЗГОВОР С МЕДВЕДЕМ Медведь Еще не ломаются своды вечнозеленого дома.

Мы сидим еще не в клетке, чтобы есть людей объедки.

Мы живем под вольным дубом, наслаждаясь знаньем грубым.

Мы простую воду пьем, хвалим солнце и поем.

Волк, какое у тебя занятие? 'Волк Я, задрав собаки бок, наблюдаю звезд поток.

Если ты меня встретишь лежащим на спине и поднимающим кверху лапы, значит, луч моего зренья направлен прямо в небеса.

Потом я песни сочиняю, зачем у нас не вертикальна шея.

Намедни мне сказала ворожея, что можно выправить ее.

Теперь скажи занятие твое.

Медведь Помедлим. Я действительно встречал в лесу лежащую фигурку.

Задрав две пары тонких ног, она глядела на восток.

И шерсть ее стояла дыбом, и вся наверх устремлена, Слушай! Раскалываются колонны вечнозеленого дворца.

Гете *Я7 она плыла, подобно рыбам, туда, где неба пламена.

Скажи мне, волк, откуда появилось у зверя вверх желание глядеть? Не лучше ль слушаться природы – глядеть лишь под ноги да вбок, в людские лазать огороды, кружиться около дорог? Подумай – в маленькой берлоге, где нет ни окон, ни дверей, мы будем царствовать как боги среди животных и зверей.

Иногда можно заниматься пустяками, ловить пичужек на лету.

Презрев револьверы, винтовки, приятно у малиновок откусывать головки и вниз детенышам бросать, – чтобы могли они сосать.

А ты не дело, волк, задумал, что шею вывернуть придумал.

Волк Медведь, ты правильно сказал.

Ценю приятный сердцу довод.

Я многих сам перекусал, когда роскошен был и молод.

Все это шутки прежних лет.

Горизонтальный мой хребет с тех пор железным стал и твердым, и невозможно нашим мордам глядеть, откуда льется свет.

Меж тем вверху звезда сияет – Чигирь – волшебная звезда! Она мне душу вынимает, сжимает судорогой уста.

Желаю знать величину вселенной и есть ли волки наверху, а на земле я, точно пленный, жую овечью требуху.

Медведь Имею я желанье хохотать, но воздержусь, чтоб волка не обидеть.

Согласен он всю шею изломать, чтобы Чигирь-звезду увидеть! 158 Волк Я закажу себе станок для вывертыванья шеи.

Сам свою голову туда вложу, с трудом колеса поверну.

С этой шеей вертикальной, знаю, буду я опальный, знаю, буду я смешон для друзей и верных жен.

Но, чтобы истину увидеть, скажи, скажи, лихой медведь, ужель нельзя друзей обидеть и ласку женщины презреть? Волчьей жизни реформатор – я, хотя и некрасив, буду жить как император, часть науки откусив.

Чтобы завесить разные места, сошью себе рубаху из холста, в своей берлоге засвечу светильник, кровать поставлю, принесу урыльник и постараюсь через год дать своей науки плод.

Медведь Еще не ломаются своды вечнозеленого дома! Есть еще у нас такие представители, как этот сумасшедший волк! Прошла моя нежная юность, наступает печальная старость.

Уже ничего не понимаю, только листочки шумят над головой…

Но пусть я буду консерватор – не надо мне твоих идей, я не желаю бегать в ватер и называться грамотей.

Медведь я! Конский я громила! Коровий Ассурбанипал! В мое задумчивое рыло ничей не хлопал самопал! Я жрать хочу! Кусать желаю! С дороги прочь! Иду на вы! 159 И уж совсем не понимаю твоей безумной головы.

Прощай. Я вижу – ты упорен.

Волк Итак, с медведем я поссорен.

Печально мне. Но видит бог – медведь решиться мне помог.

2. МОНОЛОГ В ЛЕСУ Над волчьей каменной избушкой сияют солнце и луна.

Волк разговаривает с кукушкой, дает деревьям имена.

Он в коленкоровой рубахе, в больших, невиданных штанах, сидит и пишет на бумаге, как будто в келейке монах.

Вокруг него холмы из глины подставляют солнцу одни половины, другие половины лежат в тени, и так идут за днями дни.

Волк (бросая перо) Надеюсь, этой песенкой я порастряс частицы мирозданья и в будущее ловко заглянул.

Не знаю сам – откуда что берется, но мне приятно песни составлять – рукою в книжечке поставишь закорючку, а закорючка ангелом поет! Уж десять лет, как я живу в избушке.

Читаю книги, песенки пою, имею частые с природой разговоры.

Мой ум возвысился, и шея зажила.

А дни бегут. Уже седеет шкура, спинной хребет трещит по временам.

Крепись, старик. Еще одно усилье, и ты по воздуху как пташка полетишь.

Я открыл множество законов.

Если растенье посадить в банку 160 ь в трубочку железную подуть – животным воздухом наполнится растенье, появятся на нем головка, ручки, ножки, а листики отсохнут навсегда.

Благодаря своей душевной силе я из растенья воспитал собачку – она теперь, как матушка, поет.

Из одной березы задумал сделать я верблюда, да воздуху в груди, как видно, не хватило – головка выросла, а туловище нет.

Загадки страшные природы повсюду в воздухе висят.

Бывало, их, того гляди, поймаешь, весь напружинишься, глаза нальются кровью, шерсть дыбом встанет, напрягутся жилы, но миг пройдет – и снова как дурак.

Приятно жить счастливому растению – оно на воздухе играет как дитя, а мы ногой безумной оторвались, бежим туда-сюда, а счастья нет как нет.

Однажды ямочку я выкопал в земле, засунул ногу в дырку по колено и так двенадцать суток простоял.

Весь отощал, не пивши и не евши, но корнем все-таки не сделалась нога и я, увы, не сделался растеньем.

Однако услышать многое еще способен ум.

Бывало, ухом прислонюсь к березе и различаю тихий разговор.

Береза сообщает мне свои переживанья, учит управлению веток, как шевелить корнями после бури и как расти из самого себя.» Итак, как будто бы я многое постиг, имею право думать о почете.

Куда там! Звери вкруг меня ругаются, препятствуют занятьям 6 Ванна Архимеда 161 и не дают в уединеньи жить.

Фигурки странные! Коров бы им душить, давить быков, рассудка не имея.

А на того, кто иначе живет, клевещут, злобствуют, приделывают рожки.

А я от моего душевного переживанья не откажусь ни в коей мере! В занятьях я как мышка поседел, при опытах тонул четыре раза, однажды шерсть нечаянно поджег – весь зад сгорел, а я живой остался.

Теперь еще один остался подвиг, а там… Не буду я скрывать – готов я лечь в великую могилу, закрыть глаза и сделаться землей.

Тому, кто видел, как сияют звезды, тому, кто мог с растеньем говорить, кто понял страшное соединенье мысли – смерть не страшна, и не страшна земля.

Иди ко мне, моя большая сила! Держи меня! Я вырос точно дуб, я стал как бык, и кости как железо, седой как лунь, я к подвигу готов. Гляди в меня! Моя глава сияет, все сухожилья рвутся из меня.

Сейчас залезу на большую гору, скакну наверх, ногами оттолкнусь, схвачусь за воздух страшными руками, вздыму себя, потом опять скакну, опять схвачусь – а тело выше, выше, и я лечу, как пташечка лечу! Я понимаю атмосферу! Все брюхо воздухом надуется как шар.

Давленье рук пространству не уступит.

Усилье воли воздух победит.

Ничтожный зверь, червяк в паршивой шкуре, лесной босяк в дурацком колпаке – я – царь земли! Я – гладиатор духа! Я – Гарпагон, подъятый в небеса! Я ухожу. Березы, до свиданья.

Я жил как бог и не видал страданья.

162 3. СОБРАНИЕ ЗВЕРЕЙ Председатель Сегодня годовщина смерти Безумного.

Почтим его память.

Волки (поют) Страшен, дети, этот год.

Дом зверей ломает свод.

Балки старые трещат.

Птицы круглые пищат.

Вырван бурей, стонет дуб.

Волк стоит, ударен в пуп.

Две реки, покинув лог, затопили сто берлог.

Встаньте, звери, все зараз, ударяйте, звери, в таз.

Вместе с бурей, словно кит, тень Безумного летит.

Вся в крови его глава.

На груди его трава.

Лапы вывернуты вбок.

Из очей идет дымок.

Гряньте, звери, на трубе.

– Кто ты, страшный? Что тебе? – Я – Строитель. Я – Топор.

Победитель ваших нор.

Председатель Я помню ночь, которую поэты изобразили в этой песне.

Из дальней тундры вылетела буря, рвала верхи дубов, вывертывала пни и ставила деревья вверх ногами.

Лес обезумел. Затрещали своды, летели балки на голову нам.

163 Шар молнии, огромный, как кастрюля, скатился вниз, сквозь листья пролетел, и дерево как свечка загорелось.

Оно кричало страшно, словно зверь, махало ветками, о помощи молило.

А мы внизу стояли перед ним и двинуть пальцами от страха не умели.

Я побежал. И вот передо мною возвысился невиданный утес.

Его вершина, гладкая, как череп, едва дымилась в чудной красоте.

Опять скатилась молния. Я замер.

Вверху, на самой высоте, металась чуть заметная фигурка, хватая воздух пальцами руки.

Я заревел. Фигурка подскочила, ужасный вопль пронзил меня насквозь, на воздухе мелькнули морда, руки, ноги.

И больше ничего не помню.

Наутро буря миновала, лесных развалин догорал костер.

Очнулся я. Утес еще дымился, и труп Безумного на камушках лежал.

Волк-студент Мы все скорбим, почтенный председатель, по поводу безвременной кончины Безумного. Но я уполномочен просить тебя ответить на вопрос, предложенный коллегией студентов.

Председатель Говори.

Волк-студент Благодарю. Вопрос мой будет краток.

Мы знаем все, что старый лес погиб, и нет таких томительных загадок, которым мы довериться могли б.

164 Мы строим новый лес. Такой, каких на свете еще никто не видел. Ничего! Мы строим все – мужчины, жены, дети, и я клянусь – мы выстроим его.

Мы ча глазах вселенную меняем.

Еще совсем ›богие вчера – перед тобой мы ныне заседаем ьач инженеры, судьи, доктора.

Горит как смерч великая наука.

Волк ест пирог и пишет интеграл.

Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука, и у я: закончен техники квартал.

Итак, скажи, почтенный председатель, в наш трезвый мир зачем бросаешь ты – как ренегат, отступник и предатель – Безумного нелепые мечты? Подумай сам – возможно ли растенье в животное мечтою обратить, возможно ль полететь земли произведенью и тем себе бессмертие купить? Мечты Безумного безумны от начала.

Он отдал жизнь за них. Но что нам до него? Нам песня нового столетья прозвучала, мы строим мир, а ты – бежишь его! В о л к и – и н ж е н е р ы Мы, особенным образом складывая перекладины, составляем мостик на другой берег звериного счастья.

Мы делаем электрических мужиков, которые будут печь пироги.

Лошади внутреннего сгорания нас повезут через мостик страдания.

И ямщик в стеклянной шапке тихо песенку споет: – Гайда, тройка, энергию утрой-ка! Таков полет строителей земли, дабы потомки царствовать могли.

165 Волк и-доктора Мы – врачи и доктора – толмачи зверей бедра.

В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки, мы наблюдаем занятия мозга, нам не мешает больного прическа.

Волки-музы канты Мы скрипим на скрипках тела, как наука нам велела.

Мы смычком своих носов пилим новых дней засов.

Председатель Медленно, медленно, медленно движется чудное время.

Точно клубки ниток мы катимся вдаль, оставляя за собой нитку наших дел.

Чудесное полотно выткали наши руки, миллионы миль прошагали ноги.

Лес, полный горя, голода и бед, стоит вдали, как огненный сосед.

Глядите, звери, в этот лес – медведь в лесу кобылу ест, а мы едим большой пирог, забыв дыру своих берлог.

Глядите, звери, в этот дол – едомый зверем, плачет вол, а мы, построив свой квартал, волшебный пишем интеграл.

Глядите, звери, в этот мир – там зверь ютится, наг и сир, а мы, подняв науки меч, идем от мира зло отсечь.

166 Медленно, медленно, медленно движется чудное время…

Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса.

Стройные волки, одетые в легкие платья, преданы долгой научной беседе.

Вот отделился один, поднимает прозрачные лапы, плавно взлетает на воздух, ложится на спину, ветер его на восток как плывущего гонит.

Волки внизу говорят: – Удалился философ, чтоб Лопухам преподать геометрию неба.

Что это – странные виденья, безумный вымысел души или ума произведенье – студент ученый, разреши! Мечты Безумного нелепы, но видит каждый, кто не слеп,– любой из нас, пекущий хлебы, для мира старого нелеп.

Века идут, года уходят, но все живущее – не сон: оно живет и превосходит вчерашней истины закон.

Спи, Безумный, в своей великой могиле! Пусть отдыхает твоя обезумевшая от мыслей голова! Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги, кто гнал тебя на одиночество, на страдание.

Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь, ты прошел по земле как великий полководец мысли.

Ты – первый взрыв цепей! Ты – река, породившая нас! Мы – стоящие на границе веков, рабочие молота нашей головы,,167 мы запечатали кладбище старого леса твоим исковерканным трупом.

Лежи смирно в своей могиле, Великий Летатель Книзу Головой.

Мы, волки, несем твое вечное дело туда – на звезды – вперед! 793/ IIIIILI Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина, прошла сквозь его голову и вышла из затылка. Господин, по фамилии Дернятин, был весьма удивлен: ему показалось, что в его мозгах что-то просвистело, а на затылке лопнула кожица и стало щекотно. Дернятин остановился и подумал: «Что бы это такое значило? Ведь совершенно ясно я слышал в мозгах свист. Ничего такого мне в голову не приходит, чтобы я мог понять, в чем тут дело.

Во всяком случае, ощущение редкостное, похожее на какую-то головную болезнь. Но больше об этом я думать не буду, а буду продолжать свой бег». С этими мыслями господин Дернятин побежал дальше, но как он ни бежал, того уже все-таки не получалось. На голубой дорожке Дернятин оступился ногой и едва не упал, пришлось даже помахать руками в воздухе. «Хорошо, что я не упал,– подумал Дернятин,– а то разбил бы свои очки и перестал бы видеть направление путей».

Дальше Дернятин пошел шагом, опираясь на свою тросточку. Однако одна опасность следовала за другой.

Дернятин запел какую-то песень, чтобы рассеять свои нехорошие мысли. Песень была веселой и звучной, такая, что Дернятин увлекся ей и забыл даже, что он идет по голубой дорожке, по которой в эти часы дня ездили другой раз автомобили с головокружительной быстротой. Голубая дорожка была очень узенькая, и отскочить в сторону от автомобиля было довольно трудно.

Потому она считалась опасным путем. Осторожные люди всегда ходили по голубой дорожке с опаской, чтобы не умереть. Тут смерть поджидала пешехода на каждом шагу то в виде автомобиля, то в виде ломовика, а то в виде'телеги с каменным углем. Не успел Дернятин вы сморкаться, как на него катил огромный автомобиль Дернятин крикнул: «Умираю!» – и прыгнул в сторону 170 Трава расступилась перед ним, и он упал в сырую канавку. Автомобиль с грохотом проехал мимо, подняв над крышей флаг бедственных положений. Люди в автомобиле были уверены, что Дернятин погиб, а потому сняли свои головные уборы и дальше ехали уже простоволосые. «Вы не заметили, под какие колеса попал этот странник, под передние или под задние?» – спросил господин, одетый в муфту, то есть не в муфту, а в башлык. «У меня,– говаривал этот господин,– здорово застужены щеки и ушные мочки, а потому я хожу всегда в этом башлыке». Рядом с господином в автомобиле сидела дама, интересная своим ртом. «Я,– сказала дама,– волнуюсь, как бы нас не обвинили в убийстве этого путника».– «Что? Что?» – спросил господин, оттягивая с уха башлык. Дама повторила свое опасение.

«Нет,– сказал господин в башлыке,– убийство карается только в тех случаях, когда убитый подобен тыкве.

Мы же нет. Мы же нет. Мы не виновны в смерти путника. Он сам крикнул: умираю! Мы только свидетели его внезапной смерти». Мадам Анэт улыбнулась интересным ртом и сказала про себя: «Антон Антонович, вы ловко выходите из беды». А господин Дернятин лежал в сырой канаве, вытянув свои руки и ноги. А автомобиль уже уехал. Уже Дернятин понял, что он не умер. Смерть в виде автомобиля миновала его. Он встал, почистил рукавом свой костюм, послюнил пальцы и пошел по голубой дорожке нагонцть время. Время на девять с половиной минут убежало вперед, и 'Дернятин шел, нагоняя минуты.

Семья Рундадаров жила в доме у тихой реки Свиречки. Отец Рундадаров, Платон Ильич, любил знания высоких полетов: Математика, Тройная Философия, География Эдема, книги Винтвивека, учение о смертных толчках и небесная иерархия Дионисия Ареопагита были наилюбимейшие науки Платона Ильича. Двери дома Рундадаров были открыты всем странникам, посетившим святые точки нашей планеты. Рассказы о летающих холмах, приносимые оборванцами из Никитинской слободы, встречались в доме Рундадаров с оживлением и напряженным вниманием. Платоном Ильичом хранились длинные списки о деталях летания больших 171 и мелких холмов. Особенно отличался от всех других взлетов взлет Капустинского холма. Как известно, Капустпнскип холм взлетел ночью, часок в пять, выворотив с корнем кедр. От места взлета к небу холм поднимался не по серповидному пути, как все проЧпе холмы, а по прямой лпшш, сделав маленькие колебания лишь на высоте 15– 16 километров. И ветер, дующий в холм, пролетал скзод^ пего, не сгоняя его с пули. Будто холм кремневых пород потерял свойство непроницаемости.