Текст книги "ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК"

Автор книги: Обэриуты

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

А там, через улицу, все вдовы собрались и судачат об интимных подробностях своей прерванной брачной жизни.

Видит Свистонов, что он, Свистонов, уже днем за всеми, как за диковинной дичью, гонится; то нагнется и в подвал, точно охотник в волчью яму, заглянет – а нет ли там человека, то в садике посидит и с читающим газету гражданином поговорит, то остановит на улице ребенка и об его родителях, давая конфетки, начнет расспрашивать, то в мелочную лавочку тихо зайдет, осмотрит и с торговцем о политике побеседует, то, прикинувшись человеком сострадательным, нищему гривенник подаст и его враньем насладится, то, выдавая себя за графолога, всех известных в городе лиц объездит Утром, посмотрев на часы, Свистонов все позабыл.

Стараясь не будить жены, полуодевшись, сел за редактуру. Что-то такое исправил, что-то такое поправил, поспешил в писательский клуб. Там уже сидели в шляпах и кепках и друг другу сплетни передавали и последние происшествия. Редакторша курила, румяная и полная, за обветренным письменным столом и, читая рукопись, время от времени вздыхала и смотрела из-за рукописи в сторону. Ей интересны были все эти разговоры, подчас веселые, но шум шагов и раскатистый смех мешали ей 39 работать. Свистонов поздоровался с редакторшей и с присутствовавшими. Она подала ему руку и углубилась в чтение.

Посидели писатели, беседуя часа четыре, кого-то поджидая, ожидая, кто первый встанет. Посидев, как все, насладившись, как все, разговорами, Свистонов исчез в лифте и очутился на проспекте 25 Октября.

Было уже довольно поздно, и писатели и журналисты фланировали от издательства к Дому Печати и обратно.

Согретые весенним солнцем, они беседовали о том, что Круглов пишет, как Честертон, что хорошо поехать в Крым, что хорошо этакую книжку загнуть, чтоб она ежегодно выходила. Они спускались в Московское Акционерное Общество, ели жареные пиро/кки, читали вечернюю «Красную газету», искали, нет ли о них чегонибудь в хронике, покупали московские журналы и тоже справлялись – не пишут ли о них. Когда находили – то смеялись. Чушь пишут! Иногда к ним подбегал хроникер из студентов и спрашивал, над чем они работают.

Тогда писатели врали.

Это был нелегкий труд – просидеть в редакции часа четыре, а то и пять. К пяти часам у писателей разбаливались головы. Придя домой и пообедав, утомленные, ложились поспать на часок. К вечеру, убедившись, что день прошел и что уже сегодня они не смогут работать, шли с женами к знакомым на чашку чая.

Вечером, когда Свистонов лег в постель и подумал о том, о чем бы почитать: о старинной ли русской утвари, которая может пригодиться для его нового рассказа, или не взять ли путешествие в восточные страны Вильгельма де Рубрук в лето благости 1253, именно главу о прорицателях и колдунах у татар, как они выливают новый кумыс на землю, или том из «Collection de 1'Histoire par le Bibelot» '.

Но поленился Свистонов надеть туфли, сшитые им из бобрика во времена нехватки всего и голода. Не вылез из-под одеяла, не поднялся на стул, быстро не достал книг. Вместо этого повернулся к жене и стал беседовать с ней об услышанных в редакции новостях.

– Леночка,– сказал он, закуривая.

Леночка опустила записки Панаевой на одеяло и, «Историческое собрание Бибело» (фр).

40 облокотившись на локоть, стала смотреть на своего мужа.

– Граф Экеспар,– вяло тянул Свистонов,– свою любовницу цыганку называл Дульцинеей. Разделил свои владения на сатрапии и поставил во главе каждой сатрапии сатрапа. Выдавал своим солдатам чингисханский паек – трех баранов в месяц, а офицерам – двух баранов.

– Неужели? – спросила Леночка.

– Он мечтал образовать панмонгольскую империю с немецким государственным языком и двинуть цветные полчища на запад.

– Вот бы тебе взять такую тему. Можно было бы написать интересную повесть.

– Я тебе еще не сказал,– оживился Свистонов,– что он объявил себя Буддой, состоял в переписке с китайскими генералами, нашел даже претендента на императорский престол, какого-то англинизированного китайского принца, проживающего в Америке и краснеющего, когда его называют китайцем.

Свистонов, вытянувшись под одеялом, курил, смотрел в потолок, затем он повернулся и стал смотреть на стену.

– Эх, жалко,– сказал он,– что никогда я, Леночка, не был в Монголии. Монастыри – дыхание этой страны.

По немецким сказкам дыхания не создашь. Пристроиться, что ли, к экспедиции Козлова, взять командировку от вечерней «Красной».– И уж закрыл глаза и стал засыпать, когда где-то сбоку появилась мысль об охоте и охотниках.

Ему захотелось писать. Он взял книгу и стал читать.

Свистонов творил не планомерно, не вдруг перед ним появлялся образ мира, не вдруг все становилось ясно, и не тогда он писал. Напротив, все его вещи возникали из безобразных заметок на полях книг, из украденных сравнений, из умело переписанных страниц, из подслушанных разговоров, из повернутых сплетен.

Свистонов лежал в постели и читал, то есть писал, так как для него это было одно и то же. Он отмечал красным карандашом абзац, черным в переделанном виде заносил в свою рукопись, он не заботился о смысле целого и связности всего. Связность и смысл появятся потом.

41 Читал Свистонов: В виноградной долине реки Ллазани среди множества садов, ее охвативших, стоит город Телав, некогда бывший столицей Кахетинского царства.

Писал Свистонов: Чавчавадзе сидел в кахетинском погребке и пел песни о виноградной долине реки Алазани, о городе Телаве, бывшем некогда столицей кахетинского царства.

Чавчавадзе был неглуп и любил свою родину. Его дед был ротмистром русской службы, но нет, нет, надо вернуться к своему народу. Чавчавадзе с отвращением посмотрел на сидевшего рядом купца, певшего песню Шамиля и игравшего на гитаре. «Торгаш,– пробормотал Чавчавадзе,– подлое племя, лакей». Купец жалобно посмотрел на него: «Не обижай, я хороший человек» Написав этот отрывок, Свистонов отложил листок: «Чавчавадзе,– повторил он,– князь Чавчавадзе. Что же думает инженер Чавчавадзе о Москве? Ладно»,– решил он и продолжал читать о смерти царя Ираклия и о горе его жены Дарий.

На низких диванах сидели жены сановников, закутанные с ног до головы в длинные белые покрывала, и, ударяя себя в грудь, громко оплакивали кончину царя. Против женщин, с правой стороны трона, разместились государственные чиновники, по старшинству, в безмолвии и с печальными лицами. Выше всех сидели старшие министры, за ними церемониймейстеры с переломленными жезлами.

Из окна комнаты виден был любимый царский конь, стоящий у дворцовых ворот, оседланный наизнанку. Подле коня сидел на земле чиновник с непокрытой головой «Великолепно,– подумал Свистонов.– Чавчавадзе – грузинский посол при Павле I, граф Экеспар, потомок тевтонского рыцарства. Но может быть, и не тевтонского… Надо проверить…» Какие-то дали будущего произведения замерещились Свистонову. «Поляка,– подумал он.– Надо бы еще поляка. Да еще бы изобрести незаконного сына, одного из Бонапартов, командовавшего в 80-х годах русским полком».

Влюбленные глаза Польши, устремленные на Францию, Генрих III убежал, Бонапарт на острове Св. Елены. Наполеон III, восста42 ние не удалось. Сейчас опять Франция и Польша – две культурные рыцарственные сестры,– подумал Пшешмыцкий, идя мимо собора Парижской Богоматери,– и третий рыцарь смотрит на нас – Грузия Написав это, Свистонов сел на постели: «И Париж прихватим,– посмотрел он на пол.– Завтра надо пойти к букинистам».– И Свистонов, завернувшись в одеяло, захрапел.

Утром, побывав в редакции, он отправился на проспект Володарского, стал заходить с портфелем в книжные лавки, как дама в Гостиный двор с ридикюлем.

Хозяева и приказчики спрашивали о его новом романе, говорили о том, что интересно будет почитать, что вот есть любопытная книжечка и что, может быть, он посоветует кому-нибудь из своих знакомых вот эту книжку.

Книжная вакханалия кончилась, и редкие книги стали снова редкими. Дела книгопродавцев в общем шли плохо. Библиотеки не продавали им больше книг по 1 р. 20 к. за пуд.

Свистонов рылся и искал польских эмигрантских книг, искал книг по Грузии, по Остзейскому краю.

Книжники, отходя в уголок, пили водку, беседовали с постоянными покупателями, смотрели издали на улицу.

Довольный Свистонов вернулся домой. Он нашел: 1) Recveil de diverses pieces, servans a 1'histoire de Henry III roy de France et de Pologne. A Cologne, chez Pierre du Marteau MDCLXII '.

На этой книге был перечеркнутый экслибрис с гербом Д. А. Бенкендорфа; на гербе был девиз: Avec Honneur 2.

2) Русское Балтийское поморье, вып. 1, издание Ю. Самарина.

Прага, 1868.

3) Essai critique sur 1'Histoire de la Livonie.. par C.C D В MDC.C XVII3.

и еще много других в нежных свиных и телячьих переплетах.

Свистонов не любил электричества, поэтому в его квартире уже горели свечи. Леночка сидела за столом и читала: 1 Собрание разных историй о Генрихе III, короле французском и польском. Издано в Кельне Пьером дю Марто, 1662 (старофр).

2 С честью (фр.).

3 Критический опыт по истории Ливонии… 1717 (фр.).

43. лег я на драгоценную постелю и спал часа четыре очень спокойно, а проснувшись, увидел лежащую на окне флейту, которую я, взяв, заиграл в честь видимой на портрете красавицы арию, не зная, что сия флейта сделана чудною хитростию, ибо как скоро я заиграл, то в ту минуту все фонтаны с великим шумом пустили воды, а бывшие в саду разных пород птицы, каждая по своей природе, запели громогласные песни, отчего многие древа плоды свои с себя побросали Я пришел от сей странности в великий страх, тотчас играть перестал, боясь, чтоб на сей шум кто ко мне не пришел и не убил бы меня за мое дерзновение до смерти. А как между тем день уже склонялся к вечеру, то я и не рассудил никуда из оного прекрасного места идти, но остался в сей беседке ночевать и на другой день до половины дня тут пробыл, но видя, что в саду ни одного человека нет…

Эту затрепанную и презираемую книжку Свистонов купил на Вербе, среди прочего барахла, несколько лет тому назад, когда он интересовался литературными стилями.

Леночка сидела при свечах. Она скучала над этим романом. Все же он был куда менее интересен, чем Уолтер Патер. Она проголодалась, но ждала Свистонова, чтобы вместе пообедать. Она подошла к среднему окну и посмотрела, не идет ли Свистонов.

Вернулась и стала дочитывать, но вспомнила, что она сегодня еще не вытирала пыли. Прошла в соседнюю комнату, приставила коричневую лестницу и принялась перетирать свистоновские книги. «Как давно Андрюша не пишет стихов»,– подумала она и, передвинув лестницу, достала свистоновские тетрадки и застыла с тряпочкой на лестнице.

Она перелистывала свистоновские тетрадки со стихами, когда-то считавшимися непонятными, а потом ставшими слишком понятными, нашла в них свой локон, засохшие цветочки, стихи поблекли, выцвели от времени, но для нее все еще они горели.

Леночка провела тряпочкой по корешкам книг.

Теперь здесь так много книг, но, боже мой, каких книг: рукописные дневники неизвестных чиновников, книжки «на каждый день» похотливых студентов, переписка какого-то мужа с женой, по-видимому железнодорожного служащего, тоненькие брошюрки, изданные графоманами, философские книги с кондачка, написанные актерами; длинненькие, в кожаных переплетах, альбомы восторженных подростков; Санкт-Петербургский календарь на лето от Рождества Христова 1754. С записями: 44 «6. Пускал кровь из ноги, 19. Шел снег, 28. Куплено соломы». Косметики от Gli ornament! delle donne – Giovanni Marinello (1562 г.) ' до самых новейших.

Кулинарные книги, лечебники, книги, посвященные давно уже не существующим танцам, карточным играм, и полочки с классиками, и томы и пачки кое-как поставленных и положенных книг.

Сев на лестницу, Леночка стала читать стихи. Она читала и вспоминала, где и когда каждое писал Андрюша, как был одет тогда Андрюша и как она. Но тут раздался звонок, и Леночка, убрав лестницу и бросив пыльную тряпку, открыла дверь.

Свистонов, читая газеты, обводил красным карандашом фразы, которые Леночка должна была вырезать и наклеить на листы.

Суп остывал.

– Потом бы ты почитал! – говорила Леночка.– Расскажи что-нибудь. ' – Что же тебе рассказать? – отвечал Свистонов и продолжал читать.

– Скажи хоть, какая сегодня погода,– попыталась завязать разговор Леночка.– Распустились ли почки и куда мы поедем на лето? – В Токсово, должно быть,– лениво пробормотал Свистонов, вставая.– Там прекрасный воздух.

Пошел в комнату полежать. За обедом он выпил немного вина и поэтому не мог читать и писать. Лежа на диване, он рассматривал Леночку, следил, как она ходит по комнате и роется в книгах.

– Леночка, почитай вырезки,– сказал он.

Леночка достала листы, покрытые газетными вырезками, и, сев поближе к свечам, стала читать.

Ноябрь, 1914 год.

По словам раненых немцев, настроение у солдат весьма подавленное. Офицеры все время говорят им о победах, но солдаты больше уже не верят этим рассказам.

Украшения донны Джованни Маринелло (ит).

45 21 июня 1913 года «Осман» Пример и совершенство' Курить его – одно блаженство Как папироса «extra fin» ' – Даст наслаждение «en plem» 2|" Товарам «Шапошников» слава Criez, messieurs3, им фора, браво"1 Дядя Михей 29 июля 1913 года Бал американских миллионеров большинство дам явилось на бал либо в простых деревенских платьях, либо в костюмах героинь популярных детских сказок Этим они желали подчеркнуть свое критическое отношение к воинствующим суфражисткам.

НАШЕСТВИЕ БЛОХ В городе развелось неимоверное количество блох. Дома, гостиницы, театры, кино – жалуются, что у них появилась масса блох Плохая очистка помещений летом благоприятствует быстрому распространению блох В бюро «Рабочее Оздоровление» обращаются целые дома с просьбой очистить квартиры от блох Очистка производится при помощи газов и обходится очень недорого Некоторые гостиницы обратились с просьбой избавить их от клопов. Эта работа производится тоже в ударном порядке Горячие речи против немецкого засилья…

1 Утонченный (фр) 2 Высшее (фр) 3 Кричите, господа (фр) 46 – Леночка, сколько раз я тебя просил собрать все вырезки и переклеить в хронологическом порядке Ведь это, я думаю, не так трудно1 К тому же сколько раз ч тебя просил на всех, даже самых незначительных вырезках помещать дату, названиетазеты Ведь это сильно облег чило бы работу Леночка перебирала вырезки, смотрела на своего героя – Хорошо хорошо – успокаивала она его,– обя зательно буду ставить – И месяц, и число, и название,– твердил Свисто нов Но в общем он был доволен чтением Оно растолкало его воображение Леночка взяла деревянный гриб, носки и стала штопать Свечи в алебастровых, в виде виноградных листьев, подсвечниках потрескивали Свистонову стало скучно – Леночка,– сказал он,– почитай новеллы Новеллами он называл другие газетные вырезки Леночка встала с кресла, достала томик в сафьяновом переплете и стала перелистывать – О портном,– попросил Свистонов Это была новелла тридцать третья Новелла тридцать третья РОМАНИСТ-ЭКСПЕРИМЕНТАТОР «Прежде чем написать что либо, нужно самому пережить описы ваемое явление» Этот принцип исповедует портной Дмитрий Щелин Он уже около двух лет пишет какой то «роман из современной жизни», со всеми ее ужасами Два месяца тому назад Щелину потребовалось закончить гла ву его романа покушением на самоубийство героя отравившегося ядом С этой целью Щелин пожелат сам испытать страдания которые обычно испытывают самоубийцы Он достал яд, принял его, а затем лишился сознания С квартиры Щелина доставили в больницу Марии Магдалины Здесь он провет около двух месяцев Поправившись, Щелин опять ста ч продолжать ‹роман» Теперь герою потребовалось испытать ощущение самоубийцы, пытавшегося утонуть В дна часа ночи на сегодня Щелин бросился с Тучкова моста в Малую Неву.

Утопавшего вовремя заметил речной городовой и сторожа моста.

На шлюпке они подплыли к Щелину и вытащили его из воды В бессознательном состоянии «рочанист-экспериментатор» был доставлен в ту же больницу Марии Магдалины. Утром он был приведен в сознание.

Это еще не все. Теперь нужно испытать, как бросаются под поезд. Тогда только все явления моего романа будут и реальны, и чувствительны.

Положение романиста-портного – тяжелое.

– Читать дальше? – спросила Леночка.

Свистонов кивнул головой и закрыл глаза.

Новелла тридцать четвертая СТРАННАЯ ИСТОРИЯ Оно конечно, в суде иногда бывают странные истории. До того странные, что хочется смеяться до коликов в животе, а иногда плакать. Например, один из последних номеров ленинградского журнала «Суд идет» рассказывает о таком веселом случае из практики Ахтюбинского губсуда.

В прокуратуру поступило заявление некоего гражданина о том, что какой-то парень изнасиловал корову.

По предложению прокурора следователь приступил к расследованию этого изумительного преступления.

Велось следствие. Дело росло и пухло. «Насильнику» было предъявлено обвинение, и наконец дело с обвинительным заключением поступило по подсудности в губернский суд.

Но в нашем уголовном кодексе нет статьи, по которой можно было бы судить за подобное преступление, и Ахтюбипский суд очутился в тупике Как быть? Как прекратить это дело? Из этого пикового положения губсуд вышел весьма остроумно.

Для возбуждения дела об изнасиловании необходимо заявление потерпевшей – так сказано в законе И знаете, что сделал губсуд" Он прекратил дело «ввиду отсутс^вия заявления потерпевшей об изнасиловании»..

Леночка продолжала: Новелла тридцать пятая ТАТУИРОВАННЫЙ На основании 846-й, 847-й, 848-й и 851-й ст. ст. Устава уголовного судопроизводства, по определению Асхабадского окружного суда, от 3 декабря 1910 года, разыскивается Иван Григорьев Бодров, происходящий из крестьян села Чернышева Николо-Китской волости, Каренского уезда, Пензенской губернии, обвиняемый по 1, 13 и 1 ст улож. о наказ.

Причеты обвиняемого' 29 л, полного среднего роста, среднего телосложения, статен, глаза серые, на теле следующая татуировка 1) на груди между сосками нарисовано распятие с надписью на кресте «IN.KI», по бокам такового нарисованы цветы, с правого соска – из породы лилий, с левого соска – неопределенной породы, 2) под распятием справа и слева на грудной клетке нарисованы двуглавые орлы, на правой половине грудной клетки копия российского государственного герба, в середине косы стоит буква Н., с левой стороны грудной клетки двуглавый орел, не похожий на герб…

3) на брюшной части выше пупка и немного правее изображен лев с гривой и поднятым хвостом. Лев этот стоит на стреле, которая острием своим обращена также вправо; 4) по правую сторону льва и на одной высоте с ним изображен св. Георгий-победоносец на коне, побеждающий дракона, 5) по левую сторону льва и на одной с ним высоте изображена женщина (амазонка), сидящая на лошади. Голова лошади обращена в сторону льва; 6) на левой руке с передней ее стороны повыше локтя изображена женщина, поднявшая подол; 7) на той же руке, ниже локтя, на передней ее стороне изображаются неизвестные цветы и ниже их – лилия;… 10) почти на самом локте, немного пониже, изображена бабочка, головкой обращенная к вышеописанным цветам, 11) на правой руке повыше локтя, на передней сторо'не руки, изображена женщина, завернувшая юбку и открывшая одну ногу до бедра, 12) ниже локтя, на стороне руки, обращенной к телу, изображается сердце, пронзенное стрелой, якорь и крест, 13) как раз под якорем, сердцем и крестом изображается голая женщина, стоящая на какой-то голове и поднявшая левой рукой меч; 14) правее голой женщины с мечом изображена другая женщина, полуголая и больше по своим размерам, правую руку заложила на затылок, 15) правее последней еще женщина, полуголая, держащая позади головы развернутый веер, 16) левее женщины с мечом изображена сирена с мечом; 17) на правой ноге, почти на бедре, на передней ее стороне, изображена женщина, с курчавыми волосами, с ожерельем на шее, без ног, туловище заканчивается непонятным рисунком, Леночка покраснела.

Свистонов взял книжку и дочитал сам: 48 49 Всякий, кому известно местопребывание разыскиваемого, обязан указать суду, где он находится Установления же, в ведомстве коих окажется имущество обвиняемого, обязаны немедленно отдать его в опекунское правление Свистонов чувствовал, что скоро можно будет приступить к работе. Новелла о портном уколола его, как неотчетливое оскорбление. Вторую он пропустил мимо ушей. Третья показалась ему достойной внимания.

Над ней можно было подумать. И, передав обратно книжечку Леночке и уже не слушая, что дальше читает жена, представил в виде картины тридцать пятую новеллу.

– Черт знает что,– пробормотал он Жена прервала чтение и посмотрела на него.

– Андрюшенька,– сказала она,– ты опять выпил лишнее. Тебе плохо? – Подошла к постели.

– Скорей листок,– сказал Свистонов.– Дай карандаш,– сказал он.

Взял бумагу, стал рисовать на ней голого человека.

Свистонов начал с ног, больших и мускулистых, стоящих на дощатом полу, повел карандашом вверх, нарисовал крепкое туловище и руки с лопатообразными ногтями и увенчал все это приятной головкой с небольшими лихо закрученными усами.

– Нет ли у тебя акварели? – спросил он.

– Я думаю, найдется,– ответила Леночка и, поискав, принесла.

Свистонов покрыл все изображение ровной розовой краской и, взяв тридцать пятую новеллу, приступил к самому главному.

Выбрав и послюнив тоненькую кисточку, все время заглядывая в новеллу, он стал наносить знаки разными красками. На груди между сосками он поместил серебряное распятие, по бокам – белую лилию, под распятием нарисовал герб и орла, на брюшной части, повыше пупка, вывел сочного льва с гривой и поднятым хвостом.

Юбки он изобразил ситцевыми, женщине с веером придал нечто цирковое, собаку передал сладострастной, змею веселенькой зелененькой, а надпись «Боже меня храни» над непристойным местом вывел золотыми буквами…

Фон покрыл черной краской.

Свистонов, поднявшись на постели и выплюнув муху, 50 попавшую ему в рот, стал искать книжку наверху – на полке, потом внизу – в ночном столике Он зажег несколько свечей, вставленных в бронзовые ампирные подсвечники. Вынул из ночного столика зеркало для бритья.

– Леночка, поставь воды,– сказал он.

Пока Леночка кипятила воду, Свистонов курил,_ задумчиво рассматривал рисунок, поставленный между свечами и зеркалом. Черный фон почти не пропускал света, и розовый человек выступал из коридора. Так забавлялся Свистонов. Затем, отложив рисунок, стал бриться и думать о том, куда пойти и с кем бы познакомиться.

Свистонов вошел в Дом Печати. Был литературный вечер. Молодая писательница выступала. После семи лет своей литературной деятельности, действительно славной, приковавшей к ее деятельности и к ней самой сердца лучшей части общества, она выкинула трюк, настолько непозволительный и циничный, что все как-то опустили глаза и почувствовали неприятную душевную пустоту. Сначала вышел мужчина, ведя за собой игрушечную лошадку, затем прошелся какой-то юноша колесом, затем тот же юноша в одних трусиках проехался по зрительному залу на детском зеленом трехколесном велосипеде – за ним появилась Марья Степановна.

– Стыдно вам, Марья Степановна! – кричали ей из первых рядов.– Что вы с нами делаете? Не зная, зачем, собственно, она выступает, Марья Степановна ровным голосом, как будто ничего не произошло, прочла свои стихи.

Свистонов сидел в соседней комнате в кресле, откинувшись на цветную спинку с черными кариатидами, и прислушивался к голосам.

Голос в серой кепке говорил о том, что можно было бы взять Авеля и Каина в ироническом роде.

Голос в синей рассказывал о том, что он пишет книгу смертей, которая будет посвящена Пушкину, Лермонтову, Есенину и другим.

Голос в очках басил, что путают литературную критику с административными мерами.

Пьющий чай в третьей комнате крикнул. «Получите, пожалуйста».

Сидящий со шляпой в руке острил: «Мертвый локтей не раздвигает».

51 В антракте Свистонов пробился сквозь шумевшую толпу в зрительный зал.

Публика негодовала на представление.

– Итак, вы на меня не сердитесь? – спросил Свистонов у выходившего Валявкина.

– Я понимаю, конечно, что искусство, но зачем же обязательно гильотина? – развел тот руками.

Протолкались в столовую, сели за столик у камина.

Свистонов рассматривал стекло поднятого им в воздух стакана.

– Выпьемте,– чокнулся он,– за ваше будущее выступление, за ваше исполнение. Эким талантом вас природа наградила! Спустя немного к столику подсели еще литераторы, и скоро образовалось непринужденное и веселое общество. Анекдоты перемежались пивом, только что написанные стихи – облаиваньем рецензентов, разговоры о недавно вышедших книгах – смехотворными черточками их авторов.

Между тем заезжий писатель Валявкин то оживлялся, то опять становился печален.

Он обводил глазами столовую.

Он думал, что его встретят с распростертыми объятиями, а между тем, точно нарочно, на него не обращали никакого внимания.

– Да, там известно. В Москве чтецы,– искоса посматривая в сторону москвича, нервически рассмеялся человек за соседним столиком,– выйдет на эстраду, грудь колесом, полосатые чулочки выглянут, рука прострется и начнет прославляться: «Я и Шекспир». Или еще начнет перечислять предметы на все голоса и думает, что это стихи. Вы там в Москве живете, как канареечки, тесновато, а у нас здесь просторные палаты,– открыто обратился говоривший к москвичу.

Но его перебил другой молодой человек – агент по объявлениям: – Наши литераторы свежим воздухом дышат, в Детском Селе живут, поближе к пушкинским пенатам! Мы здесь работаем по-настоящему, а у вас там в Москве лодыри.

– Бросьте, не стоит ссориться,– успокаивал секретарь месткома,– и Москва имеет свои достоинства, и Ленинград их не лишен. Мы действительно работаем здесь в тиши, а они там волнуются, а еще неизвестно, что лучше – спокойствие или волнение.

52 Куку, сидевшему за другим столиком, хотелось туда, где играло пианино, Куку влекла девушка с огромным ртом, с угреватым, грустным носом, с волосами, которые начинались почти у бровей и сильно поредели от абортов. Она с псевдоизяществом ударяла по клавишам и пела: До свиданья, друг мой, до свиданья.

Казалась комната Куку тихой, а девушка желанной.

Но так как еще не наступила весна, то девушка влекла его недостаточно сильно. Ему, правда, нравилась линия ее плеч, плеч сильно покатых, и то, как поющая трясет в воздухе кистями рук, а затем выделывает пальцами фигуры на клавиатуре.

Хотя Куку был всем известен, но до сих пор Свистонов не обращал на него внимания. Тут же, в поисках за материалом, он решил с ним познакомиться.

Свистонов допил стакан и последовал за Куку туда, где играло пианино и девушка пела. Свистонова окружила толпа смеющихся молодых людей.

– Познакомьте меня с Куку,– сказал он,– мне он нужен для моего нового героя.– Часть молодежи отделилась и побежала.

Иван Иванович Куку страдал странной страстью писать письма. Это был толстый сорокалетний человек, великолепно сохранившийся. Его лицо, украшенное баками, его чело, увенчанное каштановой короной волос, его проникновенный голос вызывали сначала во всех знакомящихся с ним почтение. Такое умное лицо, говорили они, такие баки, такие вдумчивые глаза. Несомненно, Иван Иванович – человек значительный. Иван Иванович это чувствовал. Он старался холить как нельзя лучше свои баки. Он стремился к тому, чтобы глаза его постоянно светились вдохновением, чтобы лицо его всегда ласково улыбалось, чтобы все чувствовали, что он всегда думает о высоком и прекрасном. Все он совершал с величием.

Брился он величаво, курил – пленительно, произносил ослепительно даже пустячок: я бы съел сегодня бифштекс.

«Несомненно, я похож на великого человека» – останавливался он иногда на улице перед зеркалом.

И даже ученики трудовой школы глазели и говорили: «Смотри-ка, кто это?» 53 У Ивана Ивановича ничего не было своего – ни ума, ни сердца, ни воображения. Все в нем гостило попеременно. То, что одобряли все, одобрял и он. Он читал только книги, уважаемые всеми. Других книг он принципиально не читал. Он хотел быть светлым умом и достойной душой. Всегда он занимался тем, чем занимались другие. Когда увлекались религиозными вопросами, увлекался и он. Когда окрылились фрейдизмом, окрылился и он. Единственной оригинальной чертой его характера была страсть к письмам. Любил писать письма Иван Иванович и писал с дрожью. Всегда они начинались так: «Я честный человек, и поэтому должен я вам сообщить, что вы негодяй» – или: «Вы позволили себе распустить про уважаемого человека гнусную сплетню, вы – подлец» – или: «Вы отказались прийти по моему приглашению в рекомендованный мной вам дом и показать свои рисунки. Сообщаю вам, что ваши рисунки гнусны и что лишь снисходя до вас я увлекался ими». Пожимали плечами друзья, получая такие письма. «Ах, Иван Иваныч,– говорили они друг другу, встречаясь на улице.– Надо у него побывать и его утешить. Все это ведь от нервности. Ведь если мы его оставим, то он останется совсем один, и неизвестно, что тогда с ним будет». Но прежде чем они, сговорившись, успевали побывать у него, Иван Иванович, осунувшийся и сгорбленный, приходил к ним и извинялся.

Под светом люстр знакомство состоялось.

Они – Свистонов и Куку – пошли друг другу навстречу. Они удивлялись, что до сих пор почему-то не были знакомы. Куку говорил, что он еще с юности следит за свистоновским творчеством и уже давно хотел познакомиться с автором, чтобы выразить ему свое восхищение. Свистонов говорил, что он слышал о Куку много прекрасного и интересного, что жаль, что Куку ничего не пишет, а что если бы взял Куку перо в свои руки, то, наверное, получилась бы очень интересная повесть.

Душа у Ивана Ивановича затрепетала. Показалось Ивану Ивановичу, что он нашел родственную душу, и стал петь лебедем Куку, стал позировать красавицей перед Свистоновым. «Посмотрите, какой у меня ум,– как бы говорил он Свистонову, – какое дивное образо54 вание. Ах, друг мой, друг мой! – как я страдаю. Почти не с кем мне побеседовать. Ведь я окружен ненастоящими людьми! Иван Дмитриевич, конечно, хороший человек, но ведь он нуль в биологии. Дмитрий Иванович неплох в филологии, но зато человек ужасный. Константин Терентьевич знающ, но всегда молчит. Терентий Константинович болтлив, но не сведущ». «А читали ли вы эту книгу? – спросил он, вынимая только что полученную книгу.– Она перевернула мое мировоззрение».

Из Дома Печати они вышли вместе. Куку был очарован. Свистонов обрадован. Они условились подру– житься.

Куку жил в огромном доме, почти отдельном городе, где все было свое – и аптека, и магазины, и садик, и баня – на Лиговке. Иван Иванович Куку был любовью своих друзей. Они считали его неудавшимся гением.