Текст книги "Из любви к искусству (СИ)"

Автор книги: Норлин Илонвэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– О! – возглас, по всей видимости, адресовался Куруфинвэ.

– А, – в тон ответил он и кивнул на дверь. – Не стой, пропусти.

Обогнув принцессу и парадоксальным образом с подносами в руках отвесив поклоны принцу, все трое слуг во главе с Массэ поспешили к большому столу и принялись расставлять недоеденные и свежие угощения. Нэрданель проводила их взглядом.

– Откуда ты взялся? Я не знала, что ты зайдешь, – произнесла, наконец, Финдис, нагнала на себя какой-то подчеркнуто хмурый вид, вплотную приблизилась к брату и, словно нехотя, качнулась на носки.

– Я и не собирался, – он подавил вздох, наклонился и, по всей видимости, изобразил братский поцелуй. Она в ответ чмокнула его в щеку.

– Так-то лучше.

Нэрданель с некоторым смущением отвернулась и продолжила наблюдать за Массэ. Но разговор не слушать не могла.

– Мы собираемся продолжить ланч здесь. Ты останешься?

– Нет уж, спасибо, – пожалуй, резковато отказался Куруфинвэ и позволил себе усмехнуться. – Я заходил переодеться и за книгой, теперь пойду. Думаю заглянуть к Румилу. Не буду мешать.

– А после ланча Нэрданель обещала нарисовать мой портрет!

– Да неужели? То-то ты чуть ли не в короне. Ради такого я бы…

– Я никогда не работаю в присутствии кого-то, кроме модели, – после своего затянувшегося молчания вдруг резко выдала Нэрданель. Правды в этих словах не было, но в вопросе Куруфинвэ ей послышалось насмешливое сомнение, которое и вызвало редкий прилив злости.

Финдис, кажется, немного опешила от такого категоричного заявления. Да и Куруфинвэ как будто удивился, поспешив прикрыться очередной блеклой ухмылочкой.

– Серьезный подход. Тогда тем более не буду мешать. До свидания, ниссэ Нэрданель. Увидимся, мартышка.

Он не стал дожидаться ответа и под наигранно негодующий возглас Финдис вышел из библиотеки. Принцесса сразу выглянула следом.

– Ты придешь на ужин?

– Не сегодня.

– А когда?

– Не знаю. Как-нибудь.

– Бе-бе-бе.

Финдис скорчила в сторону коридора обезьянью рожицу и собралась отвернуться, как ее снова окликнули.

– Финдис!

– Что?

– Правильно, что послушалась. Может, тебя еще не поздно спасти.

– Да иди ты уже…

Шаги в коридоре возобновились и быстро стихли, а слуги тем временем закончили сервировку. Принцесса отпустила их и, окинув взглядом застолье, удовлетворенно кивнула.

– Ну что ж – приступим!

========== Глава 4. Великий поход ==========

Яблочный огрызок целеустремленно взлетел над подоконником и скрылся из виду – где-то в хризантемах мастера Ирвэ. Нэрданель рассеянно вытерла пальцы о замасленную тряпицу и еще на пол-ладони развернула холст от света. Лучше не стало.

Портрет Финдис остался во дворце на радость самой принцессе: она пригрозила поместить его в раму и повесить в своих комнатах. Чем были вызваны такая радость и такое оживление, оставалось непонятно. Ее портретов писалось много, и большинство было выполнено куда профессиональнее и интереснее. Не говоря о том, что в отличие от этого, карандашно-пастельного, почти все они нормально выполнялись маслом. Так что по вопросу качества работы можно было и поспорить, но Нэрданель не стала – толку-то?

– Как будто и не рисунок вовсе, до того объемно! – всплескивая руками, ахала Финдис, когда, наконец, получила разрешение взглянуть.

За окном тогда уже вечерело, но изменившийся свет не беспокоил Нэрданель – она давно ощутила в себе способность рисовать по памяти во всем, включая светотени, и не очень-то нуждалась в присутствии модели. Так что беда была не в свете, а в том, что ее визит явно затянулся, и не следовало больше злоупотреблять гостеприимством.

– Рада, что тебе нравится, – она вежливо приняла похвалу и стала собирать в коробку грифели и кусочки разнотонной пастели. Рисунок получился скорее черно-белый, лишь слегка оживленный прикосновениями цвета в волосах и на щеках Финдис.

– Еще как нравится! Мне кажется, я тут живее, чем на всех парадных портретах вместе взятых.

Нэрданель остановилась в своих сборах и с легкой тревогой взглянула на лист. Последнее суждение можно было трактовать двояко.

– Так на то они и парадные… А это просто рисунок…

Она хотела добавить что-то еще, почерпнутое из отцовских уроков, но наметившийся разговор об искусстве и его теории прервало появление Массэ.

– Прошу прощения, Ваше Высочество, ниссэ Нэрданель. Прибыли Ее Величество и Их Высочества. Ее Величество спрашивает, не пожелаете ли вы принять участие в обеде?

На обед – по их домашним меркам уже вполне себе ужин – Нэрданель не осталась, вежливо отказавшись и сославшись на то, что ее ждут дома. Впрочем, так оно и было.

Когда все тот же Тирьо остановил коляску возле калитки перед их домом, Нинквэтиль выглянула в окно и поспешила на крыльцо – встречать. Было очевидно, ей хочется немедленно услышать подробности визита, но давить и выспрашивать она, конечно, не станет. Впрочем, Нэрданель всегда рассказывала сама.

– У нас был ланч на террасе, потом мы гуляли по саду, болтали о разном, а потом сидели в библиотеке, и я ее рисовала, – сообщила Нэрданель, а затем поведала еще о некоторых подробностях, разумеется, умолчав о деталях разговоров и, конечно, о своем неприятном столкновении с принцем.

– День прошел хорошо, – подытожила, дослушав, Нинквэтиль, и ее строгое вытянутое лицо осветилось радостью – она явно беспокоилась, встревоженная недавним странным поведением дочери.

– Более чем. Мы договорились встретиться снова как-нибудь на днях. Может, сходим на прогулку или покатаемся верхом…

И к этому Нинквэтиль тоже отнеслась с одобрением.

Вскоре из Университета вернулся припозднившийся Махтано, семья уселась ужинать. После изысканного и разнообразного угощения во дворце Нэрданель не успела проголодаться, поэтому поданный Ториэль суп и бифштексы с гороховым пюре – у них дома привыкли к простой и сытной пище – только попробовала. Разумеется, это ни от кого не укрылось.

– Детка, неужто ты решила сесть на диету? – преувеличенно удивился Махтано, но все же бросил на жену короткий вопросительный взгляд. – Еще какая-то новая валимарская напасть?

– Нет. Да нет же! – возразила Нэрданель и прыснула, когда отец подкрепил свои сомнения комично-подозрительной гримасой.

– Оставь, – улыбнулась Нинквэтиль. – Ты же знаешь, что такое ланч во дворце.

– Хочешь сказать, чаепитие девочек? Объелись пирожными, и теперь никакого аппетита? А я всегда говорил: здоровый аппетит – залог хорошей работы.

Быстро поймав кураж, он углубился в уже знакомые рассуждения о полезной пище, способствующей умственной и физической деятельности, в порицания ненормированного питания и ярое осуждение голодного творческого запоя.

– …Я это всем своим ученикам говорю! Правда, не все прислушиваются. Вот взять хотя бы Куруфинвэ…

– Кстати, я видела его сегодня. Но он не соизволил передать тебе привета, – вклинилась Нэрданель, решив, что отцовские излияния надо аккуратно прервать.

– Ничего страшного, – отмахнулся Махтано, он во всем был снисходителен к любимому ученику. – Зайдет на днях. Нам надо кое-что обсудить…

И Махтано снова переключился на свое – теперь уже на рассказ о сегодняшних и будущих лекциях и семинарах.

Все время до самого чая они провели в гостиной, обсуждая прошедший день и строя нехитрые планы на завтра. Нэрданель по большей части слушала и кивала, размышляя, а потом сходила в студию за альбомом и карандашами и принялась делать наброски. Смутный зуд, вызванный сегодняшними событиями и разговорами, требовал чего-то – какой-то новой интересной и перспективной работы, идеи. Нужна была эта идея… Нэрданель в задумчивости пыталась нащупать ее, покрывая страницу альбома зарисовками – лицами отца, матери, Ториэль и, наконец, Финдис.

«А что, – подумала она, рассматривая скопление белокурых головок – улыбающихся, задумчивых, пойманных на полуслове, удивленных, внимательно слушающих, – можно попробовать».

Написать полноценный портрет принцессы маслом на холсте – это казалось стоящей задачей. Она знает Финдис, ее характер, она видела другие ее портреты, написанные признанными мастерами. Она должна попробовать сделать по-своему, почерпнув что-то в образцах, но не пытаться копировать их – то, о чем говорил отец, но чего у нее упорно не получалось.

Наутро она поднялась рано, плотно – опять же по совету отца – позавтракала и заперлась в студии. Матери было строго настрого запрещено отвлекать, и та нехотя, но согласилась. Прежде чем взяться за холст и уголь, предстояло определиться с позой, ракурсом, выражением лица. Нэрданель изрисовала еще несколько листов маленькими набросками, затем большими, пока не выбрала – пойманная вполоборота Финдис оглядывалась на зрителя, словно окликнутая им. Губы слегка приоткрыты, глаза открыты широко, а рука непроизвольно тянется к обманчиво небрежно подколотым волосам. Это было естественное движение и естественное выражение лица, которое Нэрданель подметила во время их прогулки по «дикому» саду. Она часто подмечала так позы, гримасы, интересные тени на лицах, словно запечатлевая их в памяти, и потом мысленно перебирала, будто листала альбом.

На угольный набросок ушел чуть ли не весь оставшийся день, но в конечном итоге она его отвергла. Потребовалось еще время, и к тому моменту, когда пора было опомниться и спуститься в гостиную, с холста строго и величественно смотрела другая Финдис – принцесса в высоком кресле с крупными локонами на плечах и тяжелой драпировкой за спиной. Примерно такой ее рисовала Нэрданель в библиотеке, и на полноценном портрете именно такой она смотрелась бы правильнее и привычнее. На следующий день Нэрданель продолжила, и на следующий тоже. Нинквэтиль относилась к этому творческому порыву с молчаливым осуждением, а явно поставленный ею в известность Махтано при каждом удобном случае норовил пуститься все в те же разглагольствования о порядке, распорядке и правильном питании. Он всегда был рационален и последователен в суждениях. Нэрданель не слушала его с очень внимательным видом.

Проблема красок озаботила ее уже с момента начала работы над портретом. Собственно, эта проблема возникала из раза в раз: она садилась писать, делала основу – неизменно хорошую, удовлетворяющую – а затем все портила. И дело было не в скверной технике или безвкусных сочетаниях цветов. Нет. Что-то происходило с лицами, живыми и выразительными в монохромности, когда цвет загадочным образом будто бы крал у них жизнь, превращая в плоские яркие картинки.

Отец возражал:

– Ты сочиняешь. То есть, конечно, замечательно, что в тебе есть критическая жилка, далеко не каждый мастер способен трезво оценить свою работу и не впасть в самолюбование. Вот например… Впрочем, не о нем. Посмотри, как хорошо ты делаешь переходы цветов, какой естественный здесь тон кожи, какие сочные блики…

Отец всегда ее хвалил, мать тоже, король Финвэ, другие друзья отца и подруги матери, приходившие на ужины или дневной чай… Но это было не то. Нэрданель не хотела слышать, что правильно изобразила румянец и складки драпировки.

– Я пройдусь. Возможно, буду вечером, – сказала она, плюнув, наконец, и спустившись вниз.

Отложенная сенсация – портрет, уже испорченный первым слоем краски, остался сохнуть в запертой студии. Нэрданель решила, что им стоит отдохнуть друг от друга. Она переоделась из рабочего балахона в неброское темно-зеленое платье для прогулок, накинула пальто, тщательно убрала волосы под шляпку с вуалеткой и вышла из дома.

На улице было совсем не жарко. Ранняя осень в Тирионе постепенно уступало место осени зрелой. Если буквально недавно, в день их с Финдис встречи во дворце погода была теплой и по-летнему ясной, то сегодня небо всерьез хмурилось, и по улицам Туны сорвавшимся псом носился ветер. Нэрданель пожалела, что, погруженная в свои мысли, не подумала захватить зонт, но теперь уж не стала возвращаться – понадеялась на удачу.

Она шла вдоль Большой Мастеровой, привычно разглядывая фасады домов и зная, что ноги сами выведут ее к всегдашнему маршруту, он окончится на площади. На улицах было пустовато: в разгар дня мастера занимались своей работой, слуги суетились по дому, а знатные леди пили чай друг у друга в гостях. Навстречу ей попалось несколько стаек мальчишек, то ли спешащих на занятия, то ли удравших с них. Извозчики, подремывающие с поднятыми воротниками на лавках своих колясок, при виде одинокой ниссэ приподнимались и молодцевато оправляли вожжи, но она отводила глаза или качала головой. Несмотря на усиливающийся ветер возвращаться домой не хотелось.

Наверное, стоило дойти до «Лиссэ» и взять свою обычную чашку дымящегося шоколада и что-нибудь к нему. Потом можно заглянуть в магазинчик при «Нолмэ» и полистать каталог новинок… Нэрданель остановилась на углу Валимарского бульвара и окинула взглядом ансамбль площади. Уже отсюда слышался настырный шепот фонтана, его не могли заглушить ни ветер, ни голоса, ни лошадиный цокот, ни скрип колес – каким бы сонным не был город, на вершине Туны всегда царила оживленность и кипучая деятельность. Как всегда, площадь распахивалась перед взором во всю свою величину, но сегодня на фоне свинцового пасмурного неба белоснежные стены ее зданий казались особенно контрастными и яркими.

Нэрданель нашла взглядом вывеску кондитерской, фигуру официанта, суетящегося возле столиков на улице – он поглядывал на небо, явно занятый мыслями о возможном дожде. Утвердившись в принятом решении, Нэрданель неторопливо зашагала в его сторону, поглядывая на окна зданий и витрины ателье и дорогих магазинов, где выставлялись украшения, шляпки, готовое платье. Иногда она останавливалась, чтобы отражение ее фигуры в начищенном стекле наложилось на красующийся в витрине манекен, затем шла дальше. Соблазн зайти однажды и примерить что-нибудь изящное или экстравагантное почти всегда заканчивался мыслями о реакции услужливых продавщиц. Последняя ее покупка, по такому вот порыву сделанная в ненормально дорогом магазинчике в верхних переулках Северного склона, оставила неприятный осадок, а сама шляпка до сих пор лежала на шкафу напоминанием о том позоре.

– Пятьдесят лауров, – с умело нарисованной улыбкой озвучила фантастическую сумму в меру услужливая продавщица и поставила на прилавок элегантную шляпную коробку. – Может, что-то еще? Щетки для волос, для платья, перчатки, вуалетки или… – И она приглашающим жестом указала на открытые полки шкафчика у себя за спиной.

«Финилма: новейшие красящие составы для любых волос. 100% исправление цвета и выравнивание тона». Высокие коробочки разных оттенков черного, платинового и золотистого блонд стояли в два аккуратных ряда и недвусмысленно намекали, какие именно тона и цвета ими следует исправлять.

– Нет, спасибо, – проблеяла тогда Нэрданель, выложила деньги и, сцапав покупку, спешно удалилась.

Позднее вечером она лежала в постели с подушкой на голове и думала, не встать ли за ножницами и не избавиться от ненавистной рыжей копны. Но это, конечно, было постыдное ребячество.

Дурацкие воспоминания не улучшили ее настроения, поэтому чашка шоколада и большой треугольник шоколадного торта не принесли желанной радости. Она с тоской гоняла по тарелочке красивую в своем глянце пьяную вишню и не смотрела в сереющее непогодой окно.

– Мам, ну мам! Ну пойдем сначала смотреть поход! Маам!..

Нэрданель оторвала взгляд от остатков торта и взглянула на улицу. Мимо ее окна прошли молодая женщина с мальчиком: тот с жаром говорил и одновременно тянул мать за руку. Видно, предмет просьбы был так важен, что затмил даже призывно выставленные в витрине сладости.

– Да сколько же можно! Ты же видел это тысячу раз! Пойдем лучше смотреть…

Куда именно предложила отправиться сыну молодая женщина, Нэрданель уже не услышала. А вот чего хотел сам мальчик, поняла сразу. Задумалась на пару минут, затем прямо пальцами в сетчатых перчатках отправила в рот вишню, оставила рядом с тарелочкой двадцать тьелпинов и два сверху и вышла из кондитерской.

В Центральном зале Музеона, виднеющемся в проеме дверей дальше через холл, среди шатров и одетых в шкуры манекенов носились дети. Нэрданель вроде бы узнала мельком виденного мальчика, но не пошла проверять – Великий поход ее не очень интересовал. Вообще-то она не ходила в Музеон, когда всерьез бралась за новую картину, тому было несколько причин. Ей не хотелось копировать, пусть даже не нарочно, не хотелось подсматривать идеи и, что тоже важно, не хотелось распылять свои переживания. Созерцание скульптур мастера Маньярмо или полотен мастеров Равендо, Энвиньэро и Антарно требовало эмоциональных сил, и Нэрданель не без оснований опасалась, что не сможет работать, если будет все время возвращаться мыслью к этим образцам и своему восхищению ими. Правда, она так и не дошла еще раз до выставки мастера Ф., но сейчас воспоминания о нем вызывали у нее чувство стыда и неловкости. Повторный визит она решила отложить. Но насчет Музеона в целом решила рискнуть – все равно. Что так, что эдак толку от ее потуг было мало. Может, хотя бы с тысячной попытки она найдет ответ на вопрос, каким именно путем следует двигаться, чтобы отыскать, как говорит отец, «свой собственный стиль».

Могучие мраморные фигуры, величественно восседающие на тронах или, напротив, вырастающие из завитков волн, из пены облаков, из до блеска обтесанных постаментов, встречали гостей Музеона сразу на лестнице на второй этаж. Нэрданель медленно поднималась мимо них, мысленно приветствуя, как старых знакомых. Какие-то ей нравились особо, и она всегда задерживалась возле них; некоторые, например, зловещую фигуру Судии в накинутом капюшоне и со зрачками из черного мрамора, всегда проходила, отвернувшись. За лестницей налево начиналась двойная галерея, тоже посвященная скульптурному искусству, а все остальное крыло отвели под живопись. Нэрданель собиралась пройти сразу туда, но путь ей преградили дети.

Целая группа – судя по всему, самая младшая, может даже, подготовительная из какой-то очень приличной школы на Северном склоне – толпилась вдоль кавалькады «Охоты» и не оставляла шансов протиснуться без риска показаться невежливой. Детишки с разинутыми ртами слушали распинающегося мастера, а пять матерей разместились полукругом и глядели – кто в окна, кто на своих чад, а кто по сторонам. Когда Нэрданель приблизилась, надеясь, что стоящая с краю низенькая бледная леди посторонится и уступит дорогу, та только холодно взглянула и сразу отвернулась.

– Это приватная экскурсия, – с неприязнью в голосе заметила другая леди, а прилизанный мастер, услышав чьей-то голос помимо своего, возмущенно замолчал и уставился прямо на Нэрданель.

– Я… – открыла рот она, но увидела, что теперь на нее смотрят уже все, сочла за благо поскорее ретироваться. – Извините.

«Вот дура, – обругала она себя, когда нашла укрытие в зале на противоположной стороне от лестницы – здесь галерея зеркальным образом вела в Восточное крыло. – Надо было просто пройти. И все».

Она знала, что на нее иногда накатывает такая необъяснимая робость и оторопь, которая не позволяет ни дать отпор откровенному пренебрежению, ни без дрожи зайти в шляпный магазин. Как с этим бороться и что делать, если в других ситуациях она могла без труда поставить на место подгулявшего извозчика, было непонятно. Сейчас вот, скорее всего, следовало подождать немного и вернуться, чтобы без лишних слов раздвинуть эти надменных куриц и пойти своим путем.

«Особенно ту – мне по плечо. Которая сразу отвернулась», – сварливо подумала Нэрданель и, чтобы не оставаться в зале с декоративными каменными вазами пошла дальше.

Второй этаж Восточного крыла был отведен мебели, оружию, одежде и посуде. Хотя экспозиции часто менялись – комиссия все пыталась найти лучшую сочетаемость между прикладными и декоративно-прикладными искусствами, которые на одном этаже не помещались, а границы между ними часто оказывались размыты. Нэрданель не раз и не два слышала, как посетители спрашивают у смотрителя что-нибудь вроде: стоит ли искать драгоценные шкатулки и зеркала в интерьерных залах или наоборот – рядом с ювелирными коллекциями.

Но гобелены висели здесь всегда. Дальняя от фасада бывшего дворца галерея с ее затененными окнами служила подходящим местом для больших и не очень полотен. Через равные промежутки из нее вели двери в боковые комнаты, комнатки и залы, где тоже разместили гобелены и некоторые другие работы из ткани – вышивки, кружево, плетение.

Нэрданель нечасто здесь бывала, но сейчас большого выбора не было, и она шла вперед, продолжая скрипеть зубами из-за дурацкой сцены. Остановилась, когда увидела возле очередной двери блестящую табличку: «Мириэль».

Говорили, она всегда представлялась только так. Только это имя было вышито на всех работах где-нибудь в неприметном углу. Это уже потом, когда слава мастерицы загремела по всему Тириону и Валинору другие стали добавлять – Мириэль Сэриндэ, Мириэль Вышивальщица, а еще позднее – королева Мириэль, бедная королева Мириэль… Женских лиц в Музеоне было много, если подумать, то подавляющее большинство: на холстах, в мраморе, на деревянных панелях, витражах, вышивках, фарфоре… Но женских имен – единицы. Нэрданель постояла, глядя на свое отражение в отполированной табличке, и с мрачной решимостью шагнула внутрь.

В первых двух комнатах на стенах в рамах и без них висели разные вышитые картины – и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и странные причудливые композиции из орнамента или каких-то сплетенных ветвей, трав, побегов, подсмотренных с необычного угла, а может, явившихся мастерице во сне. Тонкость и детальность работы были несомненны, такие переходы цветов были подвластны не всякому художнику, нечего было говорить и о других вышивальщиках – никто и близко не мог сравниться с покойной королевой в ее искусстве. Но еще больше привлекали или, как в случае с Нэрданель, отталкивали сами цвета, сами тени, лица, позы, этими тенями испятнанные. Вот взять хотя бы «Дарительницу плодов». Красивая, сильная, пышущая жизнью женщина стоит во весь рост, тонкое платье ползет с ее широких округлых плеч, на поясе жарко блестит серп, а руки протягивают зрителю сноп колосьев и цветов. На нем – фрукты, ягоды, медовые соты; сок и влага сочатся между пальцев, ягоды винограда падают под ноги, и там, на земле видны другие плоды – уже тронутые гнилью.

– Очень уж у нее грозный вид, – с тенью осуждения в голосе говорила Нинквэтиль, когда они с дочерью заглядывали в эту часть Музеона.

«Дарительница» и правда не улыбалась и даже не выглядела приветливо, только темные глаза сверкали не хуже серпа на поясе.

– Принято считать, мастерица столкнулась с проблемой передачи мимики на плоскостном изображении посредством нестандартных художественных средств, – услышала как-то Нэрданель объяснения мастера перед группой учеников. – Отсюда такое суровое выражение лица, пропавшая улыбка и неудачная игра теней на плодах, которые кажутся нам испортившимися. Все это, разумеется, не умаляет…

«Что за бред, – подумала тогда Нэрданель. – Она протягивает плоды, как дитя, – попробуй не удержи. Какая тут улыбка…»

Но большой радости созерцание подобных тревожных вещей ей не приносило. И все же она решила бегло осмотреть эти две комнаты. Подошла и к «Дарительнице», и к зловещей «Купальщице», выходящей из черного лесного омута, и к «Окну в мир» с некрасивым пузатым кувшином и одиноким, безумно-синим ирисом в нем… По-хорошему, каждая вторая работа вызывала у Нэрданель внутреннюю дрожь, поэтому на пороге последней третьей комнаты она задержалась, заранее собираясь с духом.

«Великий поход» удостоился чести быть выставленным в полном одиночестве. Только горели на полу лампы с поворотными зеркалами, да скругленная банкетка стояла в центре комнаты. Комната была тупиковая, без окон, и три ее стены по периметру закрывало огромное полотно. Нэрданель, глядя в пол, быстрым шагом прошла и села, досчитала до десяти и только тогда подняла глаза.

Вереница фигур тянулась от левого края к правому. Начиналось все с изображения обнаженного мужчины, стоящего по колено в темной воде и завороженно глядящего на звезды. Следом за ним мужчина и женщина, тоже обнаженные, держались за руки и смотрели уже друг на друга. Охотник в шкуре высматривал в траве следы зверя, собирательница орехов держала на плече корзину, рыболов чинил сеть… Доходя до угла комнаты, полотно делало плавный поворот, и на этом самом месте головы трех фигур поднимались к небу, словно с трепетом слушали кого-то невидимого. Дальше начинался сам поход: вьюки на спинах, копья в руках, мечи в ножнах, воздетые руки вождей. Нэрданель узнавала некоторые лица, другие ей ни о чем не говорили. Под ногами идущих появлялись собаки, потом птицы над плечами; по мере приближения к правому краю гобелен светлел – ночной мрак уступал место приближению дня. На втором повороте в другом углу стены трое мужчин стояли, обнявшись, на берегу моря и смотрели – двое в сторону зеленого холма на горизонте, один – куда-то перед собой. На третьей стене усилиями многих строился Тирион. Последняя фигура изображала короля – в венце и мантии, он преклонял колени на белоснежных ступенях дворца; свет, льющейся откуда-то из-за пределов полотна, достигал здесь своего апогея.

Фигур было двадцать восемь, все в натуральную величину. Мужчин и женщин поровну, все с разными лицами и телосложением, все уникальны и непохожие на первый взгляд. Но под определенным углом Нэрданель всегда мерещилось странное: будто бы все это один и тот же герой, путешествующий от левого края к правому – от берега озера к подножию трона. Так, поза охотника будто перетекала в позу собирательницы, разведчик продолжал движение юноши, играющего с прирученным псом, каменщик оборачивался в девушку, протягивающую ему кувшин, а изогнувшаяся плясунья с бубном будто предвосхищала намерение короля опуститься на колени. И даже троица на морском берегу не была исключением. Этот странный эффект казался Нэрданель пугающим.

– Она была безумно талантлива, – говорили про Мириэль, а Нэрданель спрашивала себя, не нужно ли в эту характеристику добавить «и».

Тем более, одно отличие среди фигур все же имелось. Невысокая женщина, словно затертая своими отправляющимися в дорогу спутниками единственная смотрела зрителю прямо в глаза. Она же единственная казалась совершенно неподвижной. Ни прерванного взмаха руки, ни остановленного поворота головы, ни даже падения тяжелых складок мантии или рассыпающихся по плечам волос. Женщина остановилась и смотрела из тени, другие фигуры шагали мимо, словно не замечая, а ее опущенные вдоль тела руки, бледное лицо, почти белые волосы и широко распахнутые темные глаза выражали то ли испуг, то ли непонимание, то ли немой вопрос. «Что это?», «Как я сюда попала?», «Зачем?», – пыталась угадать Нэрданель.

Говорили, что когда после решения об открытия Музеона было дано объявление о приеме работ, на следующий же день в комиссию пришла эта невысокая тонкая женщина. Про нее ничего не знали, потом только выяснили: живет где-то далеко у подножия Туны, чуть ли не на границе с лесом. Особой дружбы ни с кем не водит и занимается тем, что чинит готовое платье и украшает его недурной вышивкой. В комиссию она явилась одна, но с огромным свертком, а когда его развернула, все до единого остолбенели. Тотчас позвали за всеми причастными, включая, разумеется, короля.

– И что он сказал? – спросила Нэрданель, когда в первый раз услышала эту историю от отца.

Махтано пожал плечами.

– По-моему, ничего. По-моему, он просто пропал сразу.

Наверное, поэтому Нэрданель у короля ничего про его первую жену не спрашивала. А он сам никогда не говорил.

Как бы там ни было, работа никому неизвестной мастерицы стала самым первым экспонатом, сразу же принятым в Музеон. Он же самым первым раз и навсегда занял свое место в том зале.

– Вам нравится? – вырвал Нэрданель из размышлений негромкий голос позади.

– Вы так и будете меня подкарауливать? – справившись с испугом, как бы равнодушно спросила она.

– Вы так и будете врываться в мое уединение? – прозвучало в тон.

Нэрданель зажмурилась на мгновение, куснула щеку, дотронулась до шляпки и только тогда обернулась. Принц неподвижно стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. По всей видимости, она прошла совсем рядом, не увидев его в тени за дверью – неподвижного, в черной одежде на фоне черной стены.

– Я вас не заметила.

– Как всегда.

Нэрданель замешкалась, не зная, следует ли принять это за обвинение или лучше просто пропустить мимо ушей. Хотя ответа от нее явно ждали, но не на этот вопрос. Поднявшись с места, Нэрданель огляделась, внимательно ощупывая взглядом фигуру за фигурой.

– Не знаю, – наконец, произнесла она. – Скорее нет, чем да.

– Вы безжалостно правдивы, – заметил Куруфинвэ, как ни странно, без тени негодования в голосе.

– Я просто правдива.

– И очень гордитесь этим.

– А вы как будто ищете способ меня задеть.

На этот раз Куруфинвэ промолчал, и только губы его чуть дрогнули – то ли в слабой улыбке, то ли в невысказанном возражении. Нэрданель подождала еще, но, не увидев другой реакции, все же добавила:

– Я чувствую тревогу, когда смотрю на все это. Сюжет вроде бы радостный, но эффект противоположный.

– Сюжет?

– Ну… – снова замешкалась Нэрданель, не зная, как сказать об очевидном. – Озеро, поход, основание Тириона…

Куруфинвэ изогнул бровь и, наконец зашевелившись, махнул рукой в перчатке на левый край полотна.

– Рождение, – он махнул направо, – смерть, – описал широкую дугу, – жизнь.

Нэрданель нахмурилась и обернулась:

– Это же коронация. Почему смерть?

– Разве это не финал? И потом: он опускается. Смотрит во мрак. Спрятан от наших глаз.

Нэрданель нахмурилась еще сильнее, взглянула налево. Стоящий в озере мужчина был обращен к зрителю, обнажен, голова его запрокинулась к небу. А руки словно непроизвольно взметнулись к груди – может, он хотел ухватить ими звездный свет? Король же был изображен спиной. Очертания его тела только угадывались под складками мантии, и можно было предположить, что ладони касаются коленей или даже земли. И, хоть сцена и была залита светом, взгляд коленопреклоненного был направлен вниз, перед собой, где по всем законам должно было находиться пятно его собственной тени. И потом действительно выходило: кроме тяжелой с виду мантии, распущенных по плечам волос и венца на них ничего другого видно не было.

– Хм, – наконец, изрекла Нэрданель и резко обернулась обратно к принцу. – Хм.

Тот слегка пожал плечами, имея в виду то ли «не за что», то ли «а как иначе», то ли еще что-то.

– Вам знакомо понятие символизма? – все-таки спросил он, помолчав какое-то время.

– Знакомо, – резко ответила Нэрданель. Еще не хватало, чтобы принц возомнил, будто она неотесанная идиотка.