Текст книги "Я буду носить тебя на руках (СИ)"
Автор книги: Nezumikun
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Они из первой моей десятки, те, кто погибли… Да, я помню, как умер каждый… Помню, как было больно. Я оплакал каждого из них и после запретил себе думать об этом…
Они иногда приходили ко мне во снах… чаще в кошмарах, и редко – когда я сгорал от одиночества в многомесячных полетах среди холодных звезд. В такие моменты моими собеседниками были бездушные железки и они... Моя память восстанавливала их образ в подробностях. Ведь как бы я ни кичился своим умением летать один, одиночество съедало меня, холод звезд сковывал мысли, и разум не соскальзывал в безумие только благодаря джетовской сверхустойчивости к стрессам.
Одиночество мой спутник... и теперь, раз ребята снова со мной...
Значит, я – тоже?..
Мне вдруг становится холодно, нестерпимо, до стука зубов. Ребята уходят вперед, манят меня, уговаривают… но я не хочу идти за ними.
Первая здравая мысль: «А как же мурка без меня? Опять влипнет в неприятности… да и дела у меня есть… Вон, богатым только стал и не успел воспользоваться положением. Да и не хочу я умирать, на тот свет всегда успеется, а я и не пожил еще толком… Что я видел в этом мире? Войну, кровь, смерть.»
Няншир... ты показал мне, что такое чувства, тепло, страсть. Хочу узнать больше... рядом с тобой, ушастый, я ощущаю себя живым.
Я остался один, свет стал тусклее, и оказалось, что сижу на берегу реки с черными водами, тихой и спокойной. На том берегу все искрилось и сияло, там была радуга, там меня ждали… Но я знал, что если перейду на ту сторону, дороги назад не будет. И поэтому сидел, уткнувшись лицом в колени и обняв себя серебристыми крыльями, и ждал чего-то… Ждал, что меня позовут, вернут обратно…
Я готов был так провести вечность, время не имело для меня значения… только холод становился все невыносимее…
И вот дождался…
Всплыло лицо Няншира: испуганное, растерянное, с белыми губами, уши эти его смешные прижаты к голове. На кончиках пальцев застыло тепло, и знакомый голос все звал и звал по имени, не переставая. Меня просили вернуться, очнуться и открыть глаза…
И я ухнул в бездну, к тому, кто меня ждал.
Здесь свет был другой. Раздражал, бил по глазам.
Морщусь, запах лекарств ударил в нос. Что-то противно запищало. Тело как бревно, и веки тонну весят. Хочу руку поднять и не могу. Мать! Что ж так холодно?! Только пальцы правой руки согреты в знакомой ладони. И запах, родной, любимый, такой знакомый…
– Он очнулся! – мурка склонился надо мной. Бледный, круги под глазами. Как же ты похудел, ушастый. – Клён! Женя! Женечка! Ты меня видишь? Скажи что-нибудь! – И голос такой жалобный, но полный надежды.
– Не напирайте на него, Няншир, он может не сразу понять окружающую реальность. – Спокойный голос раздается справа и еще одна голова склоняется надо мной, на этот раз блондинистая, но тоже ушастая. Знакомая физиономия, никак доктор-живодер взялся меня лечить.
Интересно, что они на этот раз учудили, раз я чувствую себя так паршиво. Наверняка без нанитов не обошлось. Как же его зовут то… ах да – Санис.
Доктор оттеснил Няншира, поводил надо мной странным прибором, проверил реакцию зрачков, пощупал пульс и довольно заулыбался во все клыки, что мне аж не по себе стало.
– Все в порядке, восстановление идет полным ходом. Мои малышки чинят его тело, позвоночник восстановят за неделю, мягкие ткани быстрее. Нервы, правда, будут расти подольше, может понадобиться месяц или больше, но он встанет на ноги.
О чем он толкует и почему так холодно?.. Вот сейчас встану и вытрясу из этого докторишки все подробности о моем состоянии! Только вот ниже поясницы ничего не чувствую, а когда пытаюсь заговорить вырываются какие-то невнятные скрипы. Убийственно смотрю на мурку, он подает мне емкость с водой, пью живительную влагу через соломинку и балдею от вкуса.
ОООооооо… это божественно! Как мало надо человеку для счастья. Еще бы пошевелиться и вообще будет все замечательно.
Доктор смылся из поля зрения, видимо почуял мои недобрые намерения, а мурка присел рядом, вцепился в руку и смотрит на меня, как на чудо, а глаза подозрительно блестят.
Тут у меня в голове щелкает переключатель, разом вспоминаю все подробности и причину нахождения в больнице. Теперь кое-что проясняется и становится страшно, страшно, потому что я отлично знаю, на что способны плазменные ожоги.
Да что же так холодно-то?!
Силюсь спросить, произнести хоть слово, облизываюсь, сиплю…
Няншир смотрит на мои потуги и мягко накрывает пальцами губы.
– Тебе нельзя пока напрягаться и говорить. Что, Клён? Больно?
Да не больно мне! Холодно жутко внутри. Словно лежу спинной в ледяной воде.
– Врач сказал, что может быть немного холодно и дискомфортно вдоль позвоночника. Тебе нельзя двигаться, но постепенно все функции восстановятся, – произносит мурка и гладит по щеке ладонью, смотрит в глаза с обожанием и губы дрожат.
Это я и так слышал.
Что ж у тебя глаза на мокром месте, хвостатый, если все не так плохо. Провожу ревизию организма. Руки слабо, но слушаются, ног пока не чувствую, спина онемела, дыхание в норме, пульс стабильный, сердце работает без перебоев. Нервные окончания в некоторых местах недоступны. Боли нет, слабость жуткая, слух и зрение в порядке. Няншир снова дает мне пить, и я дарю ему благодарный взгляд, от которого тот просто светится изнутри. Снова подходит доктор.
– Не напрягайтесь, Клён, вы провели в коме больше месяца. У вас обширное ранение поясницы. Кусок позвоночника был выжжен плазмой, пострадали внутренние органы. Мы делали все возможное, но лечение не помогало, а просто поддерживало жизнь, тогда мы решились на применение новой методики, и она дала результаты! Вы очнулись и идете на поправку! – его сияющее лицо закономерно вызвало мое недоверие.
Хмурюсь и пытаюсь прожечь в докторе дырку. Договаривай, давай, эскулап хренов!
Шахис стушевался, нервно дернул ушами и продолжил:
– Мы ввели вам специально запрограммированных нанитов, они сейчас чинят ваши внутренние органы, костную ткань, восстанавливая все до первоначального варианта. Это безопасно! Гарантирую!
Ага, щас, я так и поверил. Видя мой скептический взгляд, он снова заговорил:
– Это не те роботы, которые мы вводили в вас для диагностики. Эти совершенно новые, вам не о чем беспокоиться! Вы будете чувствовать только онемение, ну, может небольшой холодок.
Холодок? Он издевается? Ощущения такие, как будто я в айсберг впаиваюсь!
Но ладно… я жив вроде, остальное переживем. Где наша не пропадала. Только что-то мурка какой-то грустный.
Доктор покрутился возле нас еще, дал ценные указания, чтобы спал, ел, не двигался и ни о чем не думал, а потом смылся. Как только за Санисом закрылась дверь, Няншир стек со стула на колени, вцепился в мою руку и всхлипнул. Из-за гривы волос я не видел лица, но по мокрым каплям на руке нетрудно было догадаться, чем занимается кошак. И хвостами еще меня сквозь одеяло гладит и дрожит весь.
А потом он вывалил все новости, что я пропустил, мне оставалось только лежать и обалдевать, впитывая события. Няншир говорил сбивчиво, несвязно, перескакивая с одного на другое. О бое с Ристишем, о его смерти, о неделях в больнице рядом со мной, о безнадежности и о том, что он чуть с ума не сошел. Что он слабак, ни на что не годен и мне не стоило с ним связываться.
Мог бы шевелиться, врезал бы или зацеловал до потери сознания, а так пришлось поднапрячься и дернуть треугольное ухо.
Няншир икнул, вскинулся, прекратил нести бред и уставился на меня несчастной зареванной мордахой. Придурок.
Я тяжело вздохнул, бледно улыбнулся и хрипло выдавил из себя:
– Не реви… Все хорошо теперь. Ты отлично держался, хвостатый. Благодарю, что не сдался…. Не опустил руки. И еще… я тебя люблю, – сказал напоследок шепотом, громче все равно не выходило. Решение озвучить эту мысль давно бродило в моей голове, ведь больше шанса может и не представиться.
У него зрачки расширились во всю радужку, в лице проскользнуло что-то такое необъяснимое… потрясение, недоверие, безмерное обожание. И слезы в момент высохли. Ну вот, успокоился. И запах ванили стал нормальным, не удушающим. Я прокашлялся и просипел дальше, хотя от слабости в сон тянуло.
– А теперь марш домой… поешь, выспись, прими душ и успокой родственников. И чтобы до завтра тебя здесь не было. Это приказ. А я спать.
Он закивал, оскал до ушей, вижу, как ему полегчало, вскочил, в щеку меня поцеловал и шепнул:
– Я тебя тоже люблю, – смутился, покраснел весь, хотя на смуглой коже румянец был едва заметен, ушами застриг, и глаза горят как два оранжевых фонаря. Ох… один этот взгляд многого стоит.
Красивый какой. Век бы любовался, да только спать хочется. Проваливаясь в дрему, слышал, как он на цыпочках палату покидает, и мне было так спокойно, как никогда в жизни. Я больше не один.
====== Часть 21 ======
СОПЛИ И ОБНИМАШКИ!!
Клён.
Следующие дни слились для меня в нескончаемый поток медицинских процедур. Бесконечные вопросы врачей и медсестер вытянули всю душу. Мурка был все время рядом, тихо сидел в уголочке или дремал на соседней койке. На ночь я выпинывал его домой, стараясь не смотреть в оранжевые глаза полные тоски. Ну не мог я по-другому!
Вынужденное заточение действовало на нервы, внутри накапливалось раздражение, не помогал даже мой хваленый самоконтроль, рано или поздно я бы сорвался. Не привык ощущать себя беспомощным, это бесило.
Кормить внутривенно перестали сразу, но твердую пищу не давали. На завтрак, обед и ужин в тарелке подрагивала неясная субстанция желеобразной формы. Не скажу, что противная на вкус, но мне хотелось мяса! Убил бы за котлету.
Врачи-садисты мило улыбались и говорили, что тяжелую пищу мне нельзя. Пока. Ничего, потерплю, сложней дело обстояло с самообслуживанием. Лежать прикованным к кровати – это самое мерзкое.
Руки заработали достаточно для того, чтобы управиться с ложкой, только на четвертый день, до этого меня кормила медсестра. Няншир сунулся было во время обеда, помочь хотел, но я попросил подождать за дверью, сначала вежливо, а потом не очень. Сорвался, нахамил, и мы впервые чуть не поругались по-настоящему.
Он не понимал, почему я отвергаю его помощь, а мне было невыносимо стыдно за свое немощное состояние. Еще никогда тело не было столь бесполезным.
Я не хотел, чтобы он видел меня таким… Бесился. Теребил докторов, хотел поскорее встать. Но Санис оборвал мои трепыхания на корню, сказал, что если не хочу остаться инвалидом, нельзя вставать еще минимум две недели. Меня это категорически не устраивало, но кто меня спрашивал.
На седьмой день я уже сидел в постели, мне принесли планшет и, как бы не отговаривали Няншир и Санис, я занялся просмотром документов по земле и отчетов о строительстве. Хоть время стало проходить быстрее.
Мурка помогал или сидел рядом – читал или играл на планшете, или еще что-нибудь, но постоянно был. Иногда объяснял интересующие меня вещи. И было хорошо вот так молчать. Вместе.
Оказалось, что пока я валялся в отключке, на планете шло полным ходом строительство, сразу три базы по добыче ископаемых, два курортных городка. Через пять месяцев ожидалась первая прибыль. Перспективы огромные, деньги текут рекой, и мой счет в банке обзаводится все большим количеством нулей, но меня это мало радовало.
Стрессами никогда не страдал, но, видимо, нынешнее состояние меня все же добило. Еще через пять дней стало совсем паршиво, и Няншир это заметил. Сел рядом, голову на бедро положил и попросил:
– Погладь меня, Женя, я соскучился.
Вот так просто, в лоб. И все раздражение, как рукой сняло, когда мои пальцы зарылись в черную гриву и звуки мурчания наполнили палату. Кот и есть кот. Хотелось нежить это ушастое чудо, ласкать беспокойные хвосты и торчащие уши и чувствовать согревающее тепло тела. Чтобы я делал без тебя, мой неугомонный, искренний котенок.
Не знаю, сколько мы так просидели, было тепло, уютно, за окном светило солнце, а моё сердце перестало болеть.
– О чем задумался, Клён? – мурка повернул голову ко мне, погладил по бедру через одеяло, глаза серьезные, понимающие.
– Да так ни о чем, Няншир. Просто задолбался уже сидеть в этих четырех стенах. Здесь есть сад? Погулять бы, свежим воздухом подышать, – ответил, осторожно теребя бархатные треугольники ушей.
– Так в чем проблема? Хочешь наружу? Сейчас устроим, – и, выскользнув из под моей руки, он исчез за дверью.
Жду. Через десять минут моя хвостатая любовь, сверкая клыками, возвращается, притаранив коляску на гравитационной подушке.
– Нам разрешили выбраться на прогулку! – провозглашает он.
– Надеюсь, Санис остался жив в процессе уговоров?
– Он и не особо сопротивлялся. Только не больше часа, и по правилам больницы ты должен быть в коляске.
Не успел глазом моргнуть, как мурка стал меня одевать. Болтал без умолку, отвлекая, натягивал штаны, футболку. От его ладоней на коже расходилось тепло по всему телу, хотелось обнять, повалить на койку и целовать до засосов, вдыхая ванильный запах всей грудью, но я был не в форме, и приходилось терпеть.
Няншир действовал осторожно и ловко, а я краснел от того, что не способен даже носки сам надеть. Он словно не видел моего смятения. Заклеенная спина почти не мешала, я цеплялся за Няншира, помогал, потом осталось надеть только обувь. Я сидел на кровати и смотрел, как мурка, стоя на коленях, засовывает мои ноги в ботинки. Смотрел и понимал, что он ужасно нервничает и боится, что я опять выкину что-нибудь этакое: оттолкну, не приму помощь, обижу. Но я глубоко вздохнул и постарался скрыть, как был близок к этому.
Закончив с обувью, хвостатый поднялся с пола, а я схватил его за отвороты куртки и потянул на себя. Он выдохнул, судорожно завис надо мной, опираясь одной рукой в кровать, а второй поддержал под спину, как раз там где располагались повязки.
Замерли, смотря друг другу в глаза. Осознаю, что мне жутко не хочется лезть в эту долбаную коляску. Вот прямо протестует все изнутри. Сил нет сносить такое унижение, они бы еще меня клетчатым пледом прикрыли, и была бы вообще картина маслом.
Мурка вдохнул мой запах и спросил тихо:
– Можно я тебя на руках понесу без этой вспомогательной вещички? – и глазами на коляску указывает.
Улыбаюсь. Ты мысли мои читаешь, ушастый. Пальцами оглаживаю смуглую щеку, отвечаю:
– Можно. Нарушим правила больницы?
– Да плевать. У тебя такой вид, будто ты готов взорвать это средство передвижения противотанковой гранатой.
– Ха! Ты не далек от истины. Надеюсь, не уронишь по дороге.
– Ни за что, – серьезно отвечает и подхватывает на руки.
Обнимаю за шею, на душе легко и спокойно, в его руках я готов провести вечность. Охранник косится на нас удивленно. Пока идем по коридору – ловлю многочисленные взгляды: любопытные, одобрительные, осуждающие и восхищенные. Я знаю, что тяжелый, хоть и основательно похудел за время болезни, но мурка несет меня с таким достоинством, как будто я его самый желанный приз. А в глазах у него читается: «Моё! Не отдам!»
Мне это льстит.
В лифте нам встречается сестра Мариш, и мы напрягаемся в ожидании неприятностей.
У шахисы удивленные глаза, в которых мельком проскользнуло неодобрение, но профессиональная улыбка доброго доктора вмиг скрыла все эмоции.
– На прогулку собрались?
– Так точно, госпожа доктор, – Няншир крепче прижимает меня к себе.
– Решили проветриться, – вставляю свое слово.
– Хорошо. Только по правилам больницы вам стоило взять коляску, – Мариш осуждающе гипнотизирует брата. – И гулять не больше часа.
– Ничего, Клёна я и на руках с удовольствием потаскаю, сестра. Ты же не сомневаешься в своем братишке?
– Ничуть, – шахиса подмигнула мне, попрощалась и вышла на очередном этаже.
Вниз доехали в одиночестве.
– Не устал? – шепчу мурке в шею.
– Нет.
На первом этаже у выхода мы столкнулись с Линсис, и я заподозрил сговор в славной семейке Кистис.
– Куда это вы собрались? – мама мурки сделала строгое лицо, окидывая нас проницательным взглядом.
– Гулять. В сад, – отрапортовал Няншир.
– Санис дал добро?
– Безусловно.
Линсис скептически подняла бровь.
– Но по правилам больницы…
– Больной должен сидеть в коляске. Я знаю, мама, но вполне способен донести Клёна на руках в любую точку планеты. Благодарю.
Он очаровательно улыбнулся ей, а я хрюкал ему в шею, чтобы не рассмеяться в открытую, и смотрел краем глаза, как его улыбка перерастает в оскал.
Линсис немного смутилась, нервно дернула хвостами, поправила волосы.
– Ладно, вы не маленькие уже. Только не больше часа, дорогой!
– Конечно, мама.
Выйдя в сад, Няншир дотащил меня до скамейки и бережно сгрузил, сам присел рядом. Я прислонился к спинке и смотрел в голубое небо, вдыхал свежий воздух и впитывал солнце. День был великолепный, ни облачка. Запах цветов и деревьев чувствовался особенно остро после кондиционированного воздуха палаты. Как же хорошо быть живым.
Мурка осторожно обнял меня со спины, повернулся и хотел что-то сказать, как у него зазвонил телефон. Ушастый смешался, достал аппарат и ответил.
– Да, Нарсис.
Сидели мы близко, и было все слышно.
– Няншир, охрана говорит вы вышли на прогулку?
– Да, брат. Клёну не мешает подышать свежим воздухом, а охрана вон маячит в ста метрах за углом, – мурка говорил спокойно, но его хвосты нервно постукивали по сиденью скамейки.
– Почему не взяли коляску? Так ведь удобнее и по правилам положено…
– Нам удобней по-другому! – очень ласково, но как-то угрожающе осадил брата Няншир.
Тишина в трубке.
– Ну ладно, ладно, братишка. Я только спросил. Не забывай, что Клёну нельзя двигаться, мама говорила, что гулять не больше часа…
– Я знаю… Нар… не беспокойся. Пока. – Няншир прервал связь, спрятал телефон, а у меня губы в улыбке так и растягиваются.
– Это заговор! – замогильным голосом произношу и смеюсь, не сдерживаясь больше.
– И ничего смешного, Клён! – зашипел хвостатый смотря на меня, и тоже расплылся в улыбке.
Через секунду мы уже ржали оба, и немногочисленные гуляющие пялились на нас осуждающе, а нам было все равно.
Отсмеявшись, я положил голову ему на плечо, вздохнул счастливо.
– Хорошая у тебя семья, мурка.
– Ага. Теперь она и твоя тоже, Женя.
– Все никак не привыкну, что появился кто-то, кому не наплевать, что со мной. Мариш всегда в свое дежурство в палату заходит, беспокоится, не нужно ли чего, Линсис так ненавязчиво выспрашивает меня о прошлой жизни, а мне и сказать нечего. Ну не рассказывать же, в самом деле, даме о войнах, полетах на истребителе или как нас тренировали в лагере. Зато мы нашли общую тему в экстренной медицине, и я дал пару советов, как останавливать кровь подручными средствами при различных ранениях. Она даже записала все.
– Привыкай, Клён, мама и сестра от тебя без ума и это не только чисто научный интерес, ты им нравишься сам по себе, так же как и мне. И я буду носить тебя на руках столько, сколько понадобится.
– Ладно, а я постараюсь встать на ноги поскорее.
– Я всегда буду рядом, помогу в случае чего, ты только не стесняйся меня, – Няншир погладил меня по спине и потерся щекой о макушку, черные пряди мазнули по щеке.
– Да какое стеснение… ты же меня моешь уже сам, в туалет таскаешь. Пока руки не работали, все с ложечки порывался кормить, – прозвучало как-то обвиняюще.
– И кормил бы, что в этом такого? – проворчал мурка. – Пойми, ты мне любой нужен: и больной, и здоровый, и раненый. Любой.
Действительно, что такого?
– Стыдно мне, хвостатый, – признаюсь и чувствую, как он напрягся весь. – Как развалина. Бесполезный, никчемный…
– Замолчи! – поворачивается ко мне лицом, смотрю в гневные глаза и понимаю, что основательно разозлил его, вон и когти уже показывает. А потом он наклоняется и нежно целует, гладит по голове, и я задыхаюсь от переполняющих меня эмоций. По губам растекается тепло, языками сплетаемся в ласке, и такое острое удовольствие накрывает, что я готов из своей шкуры выпрыгнуть и взлететь к небесам. Как же он скучает без прикосновений. Боится, верит, любит. А я, придурок, комплексами маюсь.
Запускаю руки в густые волосы, ласкаю шею ладонями, поглаживаю торчащие уши, он мурчит тихонько, обнимает за плечи и плавится, словно воск подогретый. Хвостами мои бедра обнял и наглаживает.
Когда находим силы прерваться, пульс сбит к чертям и губы красные у обоих. Мне-то хорошо, возбуждение до паха не доходит, останавливаясь в животе, а вот он возбужден и так страстно смотрит, облизывая клыки.
Утыкаюсь лбом ему в грудь, слыша торопливый стук сердца, когтистые пальцы нежно перебирают отросшие волосы у меня на затылке. Я дурак и это не лечится. Он бы не бросил меня, даже если бы я стал инвалидом, прикованным к креслу. Слава нанитам Саниса, что я избежал этой участи. Хотя выход есть из любого положения, даже если это разряд бластера в висок.
Сидим так, вдыхая запах друг друга, и молчание не тяготит нас, а наполняет уютом. Пока он со мной я преодолею любые трудности.
====== Эпилог ======
Полтора месяца спустя.
Няншир.
Клён окончательно поправился, Санис его три дня назад осматривал и сказал, что все замечательно. Наниты выведены, чувствительность восстановлена. Теперь беленькому все можно, разве только нагружать позвоночник не рекомендуется.
Ну, это и так понятно.
Как раз сейчас из ресторана вернулись, на каре прилетели в поместье, где живем в моих комнатах. Летали в город развеяться, да я все Женю откормить пытаюсь, а он усиленно сопротивляется. Ворчит, что растолстел, обленился, так как в спортзал ему нельзя пока. Я так и не нашел эти мифические лишние килограммы, наоборот все так… мммм…
обозначилось в нужных местах, мясо наросло. Я вот всю прогулку его взглядом так и облизывал, чуть слюной не капал. Он заметил, в глазах бесы запрыгали, и давай надо мной издеваться. То футболку невзначай задерет, то по плечу погладит, а меня даже через ткань будто электрическим разрядом долбит. То хвосты погладит так, что глаза закатываю от кайфа и в спине прогибаюсь. Когда домой полетели, я его в каре облизал везде, где дотянулся. Он тихо смеялся, отвечал, целовал в ответ, шею гладил ладонями, задевал ноющие соски через ткань и не отпускал, пока я жалобно не замяукал, сам тем временем забираясь к нему под футболку.
Воздух в каре раскалился, в ушах застучало, а в паху болезненно затянуло – и все от одних поцелуев, ласк и ощущения гладкой кожи под ладонями.
Потом отодрал его от себя, посмотрел на влажные губы и горящие похотью красные глаза и простонал:
– Сейчас кончу, сил нет…
– От одного поцелуя? – беленький приподнял бровь и облизнулся. – Невтерпеж?
– Даааа, – умоляюще простонал я на выдохе, а он скользнул руками мне между ног и погладил, вырывая жалобный мяв. Затем расстегнул штаны и стал медленно ласкать напряженный член, размазывая смазку по стволу и горячей головке. Мне только и оставалось пошло стонать, притягивать его ближе и расцвечивать так удачно подставленную шею засосами.
Он усилил нажим, дрочил мне, шептал непристойности и наращивал темп. Я весь извивался, подавался бедрами, стискивал плечи и глухо мычал, теряясь в нашем общем запахе, густом от возбуждения. Кончил сильно, аж в глазах потемнело, и позвоночник прострелило огненной волной. Мой крик заглушили теплые губы, а потом Клён поднес испачканную ладонь к лицу и тщательно облизал, смотря мне в глаза. Ооооо… я чуть не кончил повторно, внутри все сладко сжалось в предвкушении. Нет, я его точно отлюблю сегодня, к кровати привяжу если надо. Когда в себя пришел, то застегнул штаны и окинул его жарким обещающим взглядом. А он так невзначай поинтересовался:
– Может, я поведу? А то ты дрожишь весь, еще врежемся куда.
– Не врежемся. Автопилот на что?
Поднял кар со стоянки так, как будто у меня у самого крылья выросли, потом запрограммировал маршрут и снова полез целоваться. Зачем время терять?
Пока летели до дома, друг друга до сумасшествия довели, запах в машине такой стоял, что любой бордель позавидует. Как только приземлились, прошмыгнули в свои комнаты и дверь заперли. Потом с рычанием набросились друг на друга, одежда клочьями полетела, располосованная моими когтями.
Пока до спальни добрались, перевернули кресло, уронили вазу с цветами, хорошо хоть она не бьющаяся, расхреначили журнальный столик и почти свернули шею напольной лампе. И все это не расцепляясь.
Потом я беленького на кровать толкнул, вылизал всего от подбородка до лодыжек, он сначала сопротивлялся, но потом разомлел и сам подставляться стал. Я все смотрел, как он жмурится от удовольствия и тяжело дышит, алые глаза словно звезды горят, ладонями горячими меня гладит и шепчет беспрестанно:
– Мурка, мурочкаааа… Мурёночек…
От его хриплого от возбуждения голоса мозги отключаются. Седлаю Клёна, трусь своим возбужденным членом о его плоть, он течет весь, капли смазки собираются на головке. Красивоооо. Соединяю оба наших стояка и дрочу сильно и размеренно, так, что он воздухом давится при вдохах, а меня жар окатывает, и кожа испариной покрывается. И когда уже нет сил терпеть, беленький оскаливается и достает припрятанную смазку. Вырываю у него тюбик и торопливо смазываю себя, но выдавливаю слишком много геля, между ягодицами хлюпает, яйца мокрые, внутри все пульсирует. Не могу! Хочу!
Клён шумно сглатывает и помогает мне надеться на свой упругий член. Не отрывая взгляда, задыхаясь от удовольствия и сумасшедшего жара, впустив его полностью, замираю, прикрываю глаза и делаю первое движение. Терпение иссякает почти сразу. Падаю вперед, опираясь руками о постель, целую беленького до одури, до укусов и ранок на губах, а он вцепляется мне в бедра и насаживает на себя, подмахивая. Стонем в унисон, и жар спаивает наши тела воедино. Пот бежит по спине, кровать долбится спинкой о стену, но нам плевать. Так надо сейчас, быстро, жестко, почти грубо, чтобы чувствовать все и сразу.
Кровь кипит, и я, кажется, остался без кожи, так велико удовольствие. Двигаюсь глубоко, быстро, хвостами хлещу беленького по ногам и рычу, упиваясь наслаждением. Так долго без тебя… без возможности коснуться по настоящему… я так скучал. Люблю тебя…Люблю… Мой… Не отдам… Ты – моя жизнь.
Не знаю, что из этого я нес вслух, да и не важно.
Он тоже рычит, скалится, держит крепко за бока, не вырвешься, мои волосы оглаживают его по лицу, по груди. Он проводит ладонью снизу вверх по спине и собирает пряди в горсть у меня на затылке, тянет, вынуждая выгнуть шею, и впивается губами туда, где бьется жилка.
Я наверно взлечу сейчас, пульс бешеный, повторяю как заведенный его имя:
– Женя, Женя...
И столько нежности во мне, не вычерпать. Глаза щиплет и застилает пелена.
Клён отрывается от моей шеи и больше не отводит от меня взгляда, наполненного жаждой, царапает бедро, кусает за соски, когда я подставляюсь, и глухо стонет. В какой-то момент я ложусь на него полностью, тонем в поцелуе, находясь на грани, кончаем одновременно, содрогаясь и крича не сдерживаясь.
Не могу успокоить дрожь, а он берет в ладони мое лицо и вылизывает скулы, шепчет ласково:
– Ну что ты, Няншир… ушастый… любимый… котенок…
Я тону в его взгляде и улыбаюсь, понимая, что совсем расклеился.
Сил нет и тело вялое. Не хочу двигаться.
Лежим, между нами мокро от пота и спермы. Балдею от нашего общего запаха и тихо мурчу, а он перебирает мои волосы и сопит в шею, успокаивая дыхание. Проходит много времени, мы слиплись основательно, но нет сил шевелиться.
Целую беленького в плечо и спрашиваю:
– Как ты? Ничего не болит? А то мы как то увлеклись…
– Все отлично.
Сопит, по спине гладит, спускаясь до основания хвостов, а мне так хорошо, что словами не передать. Потом все же разлепляемся, сажусь на кровати, смотря на развалившегося беленького, и краснею. Он так выглядит, что еще немного – и я снова на него наброшусь, провокация белобрысая.
– Я в душ, – соскальзываю с истерзанной постели.
– Давай. Я поваляюсь пока, – он потягивается, расправляя мышцы, и я спешу скрыться в ванной, чувствуя, как внизу все снова заинтересованно дернулось.
Клён.
Хо-ро-шо! Тело легкое, голова пустая, с лица довольная лыба не сходит, и вообще, я словно обдолбанный. Все ушастик виноват, кошак ненасытный, но это именно то, что было нужно. Постель пропахла нами.
Надо вставать, но впервые лениво, пусть мурка плескается в свое удовольствие.
Комм звенит, входящий вызов, наверное, кто-нибудь из родственников мурки. Пару секунд решаю ответить или нет, но все же воспитание пересиливает. Заворачиваюсь в простынь и подхожу к терминалу. Надеюсь, рожа у меня не слишком блядская, а то испугаю родственничков, да впрочем, все равно уже. Думаю, камера не сможет передать всю степень моего падения в бездну разврата.
Даю голосовую команду, и на экране появляется шахис незнакомой наружности в робе и в каске. В руке у него наблюдается молоток, а за спиной интенсивно ведется какое-то строительство.
– Эээ… Здравствуйте, я хочу поговорить с Нянширом Кистисом. Это возможно?
– Он занят на данный момент, но вы можете сообщить все, что хотели мне, я незамедлительно передам. – не растерялся я, прикидывая, какой еще скелет выпал из шкафа.
– Ладно. Тогда скажите, что строительство коттеджа почти закончено, но возникли проблемы с поставкой плитки для бассейна, в связи с чем, мы выбиваемся из графика на неделю. Всего доброго.
– Доброго… – успел попрощаться, прежде чем связь прервалась.
Почесал в затылке. Какой еще дом? Бассейн? Нифига себе, почему я опять ничего не знаю?
Возвращаюсь на кровать, жду. Шум воды стих и Няншир вышел из душа, вытирая голову полотенцем. Высокий, черноволосый, с каплями воды на коже. Влажные хвосты растопорщились. Так, сосредоточиться и думать верхним мозгом.
– Няншир, радость моя хвостатая, ты ничего не хочешь мне сказать? – ласково вопрошаю. Нет, я не злюсь, просто в очередной раз недоумеваю. Что он опять от меня скрыл?
Замер, полотенце повисло на шее, состроил глазки невинного котенка и губы облизывает, это видимо, чтобы у меня все мыслительные процессы смешались.
– Нет, а что?
– Ну… тут звонил шахис с молотком и сообщил, что дом почти готов, только плитка для бассейна задерживается. Мне вот интересно, ты сбежать решил или я что-то неправильно понимаю? – невольно пропускаю в голос злость.
Он срывается с места, напрыгивает, роняет меня на кровать и нависает сверху, придерживая руки.
– Пока ты себе всякий бред не напридумывал, послушай меня. Я построил нам дом и хотел сделать сюрприз, – выпалил он, лихорадочно блестя глазами, хвосты крепко обвили мои ноги, если я вздумаю дергаться, то сделаю ему больно.
– Дом? – желудок ухнул в пятки, а сердце застучало где-то в горле. – Но когда успел? Всего же месяц после болезни прошел?
И тут до меня доходит, да и смотрит он так выразительно, как на дебила.
– Когда строительство началось?
