Текст книги "Душа снаружи (СИ)"

Автор книги: Nelli Hissant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

А я хочу уже выйти из этого здания. На меня давят его стены и потолок. Я хочу собрать всех и привести в тот подвальчик. А потом, потом я не знаю. Сначала…

− Поговорим? − это вновь Улле.

Мы вышли в коридор, Шу увязался с нами.

− Думаю, теперь все быстро кончится. И к вам уже вопросов не будет, не парьтесь!

− Ах, не париться? − она скрестила руки на груди. − Ты, значит, решил всех нас спасать?

Я вздохнул.

− Прости, но я тупой. Объясни простыми доступными словами, на что именно ты злишься.

− На всю эту херню что ты устроил! – она почти кричала. − Ты думаешь, это весело?

− Не-а. − Я поспешно мотаю головой. − Ну, может, немного… Послушай, им все равно нужен кто-то виноватый. Они старались и так и эдак накрутить, что у них в городе секта, которую мы образовали. Вначале струхнули, что я отброшу коньки, да еще и в Виррах всплывет дело… Теперь они знают, что я помирать не собираюсь, а родня вовсе не собирается за меня вступаться.

− И поэтому ты решил их вывести из себя.

− Ну а что? Они бы с нас не слезли, пока не доказали, что мы сговорились и планируем переворот. Вот взять тебя, давно ты там собираешь соратников по клубу? С ребятами из группы Ржавого тусишь? Хочешь, чтобы все это всплыло? Мы-то знаем, что это просто встреча старых друзей, а они скажут «незаконные собрания».

− А ты, значит, такой благородный принц из Вирр и решил меня благородно спасти! А не пошел бы ты, принц…

− Я уже здесь, у них в руках! Пускай лучше думают, что у меня поехала крыша! Ты так хочешь разделить ответственность? Знаешь, что тогда будет? Всех на карандаш, никаких концертов, никаких несогласованных собраний! Все вплели белые ленточки в волосы и радостным строем на субботник!

Шу встряхивает нас обоих, возвращая в реальность.

− Ребята, вы чего? Нахрена так орать-то?

− Я просто не понимаю… Не понимаю. У него и правда беды с башкой, или что… − Улле отворачивается к Шу, делая вид что меня нет. Понижает голос, но слышимость особо не снижается. − За каким хреном он вообще залез в подвал? Я хотела собрать ребят, да, чтобы мы протестовали. Хоть что-то сделать… А тут он, и он говорил, как Ржавый, двигался как он. Это что, прикол такой? Это типа, смешно? А теперь он вдруг главный поклонник, видите ли! Продолжатель дела! А я, дура, чуть не поверила…

− Во что не поверила? − грустно спросил я. Я уже примерно представлял, чем этот разговор закончится. − Что я – это он? В воскрешение, реинкарнацию?

− Я же говорю, я − дура! А теперь ты, смотрю, начитался, влез в роль…

− Ты мне сама приносила статьи! И всем отлично зашел концерт, который мы устроили.

− Мы? − Она взглянула на меня почти с испугом.

− Чел. − Шу, похоже, долго готовил себя к этому разговору. − А вот если серьезно, ну зачем тебе все это? Ржавый был зачетный чувак, не спорю. Но ты просто так резко стал его фанатом, прямо угорел по полной… И вон, она говорит… Не мог, мол ты знать чего-то про него, а откуда-то узнал… Короче, что вообще происходит?

Шу, ох Шу. После того случая с гопниками в порту я то и дело ловил на себе его настороженный взгляд. И после больнички тем более. А что если Эсси опять начнет биться в припадке, орать не своим голосом, разбивать людям бутылки о голову? А может, сегодня он будет изображать давно умершего чувака?

А Улле… Даже не думал, что она так все воспримет. Хотя чего я ожидал? Оваций и благодарностей? Это ее воспоминания. Ее прошлое. А я влез туда без спросу. Конечно, Ржавый сам пришел ко мне, но ведь ей-то этого не объяснишь. Она не поймет, как не поймет и Шу. Или стоит рискнуть?

Я ведь наконец пришел к пониманию, что все странное происходящее со мной происходит на самом деле. Мертвые рок-звезды, заглядывающие на огонек, странные миры, люди с крыльями… Моя непонятная разрушительная сила. Все это и отделяет меня от других, заставляет так часто сбегать, не позволяет ни с кем сблизиться по-настоящему. Но ведь я особо и не пытался. И сам считал все это плодом моих мозгозавихреней. Что, если попробовать? Эти двое − первые за много лет, кого я могу назвать своими друзьями. С натяжкой, ведь с одним из «друзей» я сплю, а другой меня почти боится. Но если я смогу рассказать им, то может, мне впервые не захочется никуда бежать? Может, получится, наконец, остановиться?

Они смотрели на меня выжидающе.

Я собрался с силами, сделал глубокий вдох, один раз, второй. Но так ничего и не сказал. Я не мог понять, мне просто страшно открыться или же интуиция кричала, что этого делать не стоит. Наконец я решился.

− Он и правда, приходил ко мне, Ржавый. − Наконец начал я.

Они слушали не перебивая. Про крылатых, про лес и гигантских насекомых, про концерт и подвал. Иногда переглядывались, думая, что я не замечаю. Но я все видел, и уже понимал, что напрасно я затеял это откровение. Ничего не выйдет.

И Шу, и Уле − хорошие. Они могут быть верными друзьями, теми самыми, что и в огонь, и в воду. Но какие-то вещи будут навсегда за гранью их понимания. И это нормально. Они − тоже странные − по меркам серых пиджаков, вроде тех, что ведут это судебное задание, но они абсолютно нормальные люди. А я нет. И это-то и разделяет меня с ними. С ними и другими. Можно долго рассуждать о том, что такое норма, и насколько условно это понятие, но в моем случае все ясно. Я видел, как меняется их настроение по лицам. Вначале − вполне понятная злость: «да что он такое несет, да кем он нас считает?!». Потом − сомнение. А потом − самое ужасное, что только можно увидеть. Жалость. «Совсем плох, бедняга».

Если бы я мог, я бы сбежал от них, не оглядываясь. Или попытался разругаться с ними вдрызг, наговорить ужасных вещей, чтобы получить по морде, поссориться навсегда, да что угодно, только не чертова жалость!

Но мои дела здесь еще незакончены. А значит, придется все-таки и дальше налаживать с ними контакт, как-то сосуществовать, пока я здесь. Поэтому еще один коротенький спектакль.

Я замолк посреди монолога и в ужасе уставился в никуда, будто напуганный собственными словами. А потом, злобно отмахнувшись от рук, что потянулись похлопать по плечу(до чего меня коробит от этого жеста!), я принялся приговаривать «черт, черт, черт» и нервно потрошить карманы куртки. Нашел белую таблетку, поспешно запихал в рот, подавился, и мне тут же дали воды. Затем я выдержал паузу, по-прежнему таращась в пустоту и перемножая матрицы в уме. Таблетка − всего лишь аспирин, но зрителям этого знать необязательно.

Еще минут через пять совершенно другой Эсси, собранный и серьезный поведал собравшимся о том что «уже давно такого не случалось». Он рассыпался в извинениях и заверял, что как только все закончится, он вернется домой и продолжит лечение. Этот Эсси встретил столько сочувствия и понимания, что захотелось вымыться.

А еще минут через десять спустя он спокойно выслушал свой приговор в виде двух месяцев исправительных работ с последующей затем высылкой из округа Нортэм и дальнейшим запретом въезда на пять лет. Потому что строго здесь, в округе Нортэм с незаконными культами, если вы не еще поняли. Уле и Шу протестовали, я же молча стоял и улыбался. Округ Нортэм сам того не зная оказывал мне отличную услугу. Я понесу свое наказание, отдам свой долг Ржавому, и уеду, оставив в этом зашуганном городке новую грибницу. В маленьком подвальчике на окраине города вновь будут собираться люди и играть хорошую музыку, и их будет все больше и больше, грибница будет расти и разрастаться, до тех пор, пока серые пиджаки уже не смогут угрожать ей.

И поднимая бокалы, может быть, кто-то вспомнит о старине Эсси, который, наверное, где-то лечит свои беды с башкой. А на самом деле Эсси будет ехать куда-то далеко-далеко. В закат, под грустную эпическую песню, прямо как в кино. Тоже, какое-никакое, а будущее.

========== Часть 1, глава 15 “Я создаю оазис” ==========

Известка. Она была повсюду. Осела на моих руках, одежде, волосах, на тряпке, которой я уже несколько часов водил по замызганной стене. Стена не становилась чище, я это знал, и мои надсмотрщики тоже. Невозможно оттереть известку, ведь она − часть этих стен. Штукатурка повсюду облетела, и я просто размазывал белый порошок − от влаги превратившийся в мерзкую кашицу по всему зданию, а заодно и по себе.

Кажется, мне специально давали такие бессмысленные задания. Пару недель назад я складывал бумаги в пыльном архиве − они отправлялись на утилизацию, но их все равно надо было тщательно все рассортировать по датам. А позавчера «оживлял» бледно-желтые скамейки краской точно такого же цвета переварившегося желтка.

Я сказал им, что могу выполнять и нормальную работу. Полезную. Сказал, хотя не собирался. Ведь весь этот дурдом всего на несколько месяцев. А потом я уеду. Но я не вытерпел. Любое занятие должно приносить либо пользу, либо удовольствие. Когда нет ни того ни другого, это пытка. Возможно, все так и было задумано.

Кураторы же все как один закатывали глаза и сообщали об огромной важности в работах по восстановлению Дома Культуры − эти слова произносились чуть ли не с придыханием.

А на самом деле, Дом Культуры был так себе. Громоздкий уродливый памятник краткой послевоенной поры. Когда наша страна поднимала заводы, фабрики и колхозы, а вся так называемая культура воспевала посев хлебов и тракторные заводы. Это здание было как раз прямым отражением того времени − главная его задача была выглядеть гигантским, практически монструозным. С бесконечно длинными коридорами и залами. Закрываю глаза и вижу, как в актовом зале под бурные аплодисменты зрителей (потому что служба безопасности внимательно следит, чтобы всем нравился концерт) выходит хор дородных женщин и затягивает оду колхозному элеватору. Голоса − мощнейшие, звучит и правда масштабно, даже устрашающе.

Я понимаю вдруг, что вся наша страна цепляется за давно ушедшие эпохи. В Виррах до сих пор живут как при короле, меряются регалиями, устраивают приемы, в Нортоне − питают нежность к сороковым, коллективизму, труду и строгому надзору за теми, кто не желает шагать в ногу со всем строем. Неудивительно, что именно здесь произошла та история со Ржавым, и что она сейчас получила продолжение. На востоке почему-то ностальгируют по гангстерским двадцатым, правда, больше по части эстетики.

Есть ли такое место, где живут настоящим временем? − именно этим вопросом я задавался последние часы смены. После пришел, наконец, куратор − вертлявый такой мужичок, из тех, что рад стараться, внимательно осмотрел все помещение, аж несколько кругов нарезал по вверенному участку.

Я честно прошелся тряпкой по всему залу и тщательно растер известку. Теперь ее разводы стали более интенсивными и равномерными. Но если честно, разницы никакой. Но куратор долго кружил, придирчиво рассматривал, и наконец, милостиво кивнул, отпустив меня на сегодня.

Честное слово, еще немного, и я бы надел ему на голову ведро с мыльной водой.

На улице я отчаянно зевал и несколько раз спотыкнулся на ровном месте − бессмысленный тяжелый труд вытягивал все соки. Но я не собирался идти спать. Я направлялся туда, где у меня еще были дела. Куда более важные. Я бы сошел с ума, не будь у меня сейчас другого занятия, поэтому я даже рад вымотаться еще больше.

Поздний автобус. Холодное стекло так бодрит, если прислониться к нему лбом. А за окном проплывал ночной город. Ночь сглаживала всю его несуразность и разнокалиберность. В ночи Ньютом округ Нортон тих и безмолвен. И кажется, с надеждой смотрит в завтрашний день. Будто с утренним туманом город станет свежим и обновленным, отбросит заржавевшие оковы и смело взглянет в лицо будущему. Не знаю, откуда пришли эти мысли. Может это были мысли усталых людей, что сейчас спали в своих домах, обрывки их снов, парящие в воздухе. Что же. Я не мог ничем помочь им в сбрасывании оков. Но я собирался создать оазис.

− О, явились каторжники! − хмыкнула Улле, когда я вошел. Она долго сопротивлялась, говорила, что только больному придет в голову идея устроить клуб в такой-то дыре. А вот Шу сразу втянулся. Он вообще оказался свой в доску − то руководил покраской стен, то таскал паллеты для временных сидений, то выносил целые охапки мусора. То там, то тут мелькала его голова в выцветшей бандане. И как часто бывает в таких случаях, все нужные люди нашлись очень быстро. И тот, кто сумел помочь с арендой, и тот, кто запустил сбор денег на все расходы, и тот, кто умел работать руками, и даже чуть-чуть недоучившегося дизайнера где-то откопали.

Ну а я, с меня как с автора идеи, который, к тому же, отбывает срок на исправительных работах, спроса было мало. Но я все равно приходил сюда каждый день, старался максимально приложиться ко всему, до чего дотянусь. От настенных рисунков, до выбора столешниц, от уборки, до подъема духа трудящихся песней. Последнее мне удавалось лучше всего. Физический труд располагал. Порой, правда, я валился с ног, или засыпал стоя, облокотившись на свежеустановленную барную стойку. Иногда даже посредине песни. Народ громко возмущался моему приговору, особенно грядущей высылке. То и дело кто-то предлагал оспорить дело, и меня очень трогало их отношение, но я всегда отказывался. А на вопросы почему, изображал неисправимого фаталиста. «Будь, что будет!»

Но пока мне хотелось максимально приложиться к «Судаку». Так пока окрестили будущий оплот неформалов города. Дело в том, что предыдущая хозяйка постоянно пересказывала историю, когда поставщик прислал в ее кафе гнилого судака, отчего кто-то отравился и подал в суд, но она не виновата, виноват тот, кто шлет уважаемым людям гнилых судаков. И Шу так хохотал над этой историей, что в итоге всем остальным она тоже показалась забавной. А эта бесхитростная женщина, пока не съехала, пожелав нам удачи, все ходила вокруг и рассказывала. Кто-то притащил вывеску с деревянной рыбой, правда, окунем, но мы его перекрасили под судака. Рыбу повесили на стену, сразу на входе. Добавили зеленых пятен, кое-где подрисовали вылезающие кости. Потом кто-то привесил на рыбу парик. Кто-то сделал ей тату с русалкой. А сейчас, когда я вошел, Улле пыталась пристроить на многострадального окуня-судака меховое боа.

− Рыба-шлюха, − кратко пояснила она.

Интересно, какие еще трансформации ждали несчастного?

Сегодня в основном прибивали вывески в зале. Покачав головой на мое «виртуозное» владение молотком, меня быстро переквалифицировали в держальшики. Ребята подобрали целую кучу материала − старые фотки с концертов, постеры, кто-то даже пожертвовал коллекционные пластинки. Клуб потихоньку приобретал очертания обжитого пространства. Мне нравилось. Нравилось, то, что я начал это. Что, возможно, когда я буду далеко отсюда, люди вспомнят, что здесь был Эсси. Болтался под ногами, несмешно шутил, напевал что-то засыпая на ходу, но все его терпели, так как «Судак» был его идеей. Мечтаю о том, как это будут рассказывать всем приезжим. Это если, клуб не прикроют, конечно, по выдуманной причине. Я не доверял городу Ньютом округ Нортон. Но очень надеялся на этот народ.

Мне сообщили, что через пару недель уже прибудет заказанная аппаратура. Поработать еще немного и еще через недельку можно устроить полноценный концерт. Мой срок истекает как раз через три недели. И тогда же мне нужно будет покинуть город.

Но я кивнул. Последним аккордом в моей истории с этим городом должен стать концерт, это же очевидно.

Снова заснул стоя. Пришел в себя у барной стойки, где меня принялись отпаивать холодным кофе. Теперь есть риск вообще сегодня не заснуть. Но может, оно и к лучшему − порой лучше совсем не ложиться, чем пара часов тревожного сна. К восьми мне снова на отработку… Да, лучше совсем не спать. Но черт, как же колотится сердце.

Я вышел на улицу. Улле сидела на ступеньках − уже закончила декорировать судака и нервно щелкала зажигалкой. Усаживаюсь рядом и прикуриваю ей.

Отношения у нас были по-прежнему странными. Она пыталась держаться обособленно, даже подчеркнуто отстраненно. Мы много спорили, по любому поводу, даже самому пустячному. А потом вновь напивались и оказывались в одной кровати. И я вновь проклинал себя.

− Скоро уже закончим! − бодро сказал я.

Она смахнула челку на бок, глубоко затянулась, а потом произнесла, безо всякого перехода:

− Знаешь, а ведь есть еще время подать апелляцию. Высылка − это какое-то средневековье, ну!

− В средневековье меня бы выслали за стены в горящей бочке с маслом. Или привязанным к лошади, хе-хе. Так что у вас тут еще все гуманно.

Она вздохнула:

− Ты даже не хочешь попробовать остаться, да?

− Ну, я же говорил, все равно у меня…

− Сотни раз слышала про твои беды с башкой! И видела воочию. Так я и поверю, что ты отправишься лечить их. Зависнешь опять где-то, забухаешь…

Я молчал, спасаясь глубокой затяжкой.

− Ну даже если так… Почему бы не побороться, за то чтобы потом вернуться? Когда тебе станет лучше? И вообще… Ты музыкант, а они все на башку пристукнутые… Взять того же Ржавого…

«Да. Он был таким же, как и я. И вот чем для него закончилось пребывание в этом городе». − Конечно же, я не произношу этого вслух.

− Я просто не понимаю, − в ее голоси сквозит какое-то отчаяние. − Как можно столько сделать для этого места, а потом просто взять и свалить? Как можно…влезть в такую историю, втянуть столько людей, а потом сделать ручкой?

− Мне казалось, всем понравилась моя идея с клубом…

− Да вот именно! Посмотри на этих удотов − они тебя на руках качать готовы! Но тебе непременно надо сбежать в закат, потому что ты такой весь загадочный странник, или кем ты себя там возомнил! Ты просто шляешься по миру с гитарой, устраиваешь заварушки и втягиваешь в них людей, трахаешься направо и налево… Очень удобно!

− Да нет, это утомительно. − Я виновато взглянул на нее. − Но видно, такое у меня предназначение.

Она рассмеялась.

− Предназначение! Гастролирующая шлюха с импровизированной концертной программой!

Из-за двери высунулся нос Шу. Кажется, его привлекла последняя реплика.

− Это вы о ком? − поинтересовался он.

− Обо мне! − Я встал, и, обернувшись к Улле, уточнил:

− Не возражаешь, если я напишу это на афишах?

Она тоже встала и направилась назад в клуб, от души пихнув меня кулаком в живот. Я слышал, как она возмущается уже изнутри:

− А это-то здесь нахрена? Вы долбанулись?!

Все-таки я буду по ней скучать. Где бы я ни оказался.

Шу странно смотрел на дверь, закрывшуюся за ней. Потом кивнул мне.

− Пошли. Осталось два финальных штриха и домой. Ой е… − Он вдруг спохватился. − А сколько сейчас?

− Полпятого.

− И тебе, блин, туда к восьми…

− И пятнадцать плетей за опоздания, − я усмехнулся. − Да ладно, приткнусь где-нибудь здесь, отсюда и поеду.

Шу оживился:

− Ну тогда мы с тобой! Тем более, тут такую красотень навели, что даже уходить не хочется!

Мы вернулись в клуб, и я увидел, чему так возмущалась Улле − теперь у многострадальной рыбы вместо глаз вкручены были вкручены два диода, светящиеся кроваво-красным. Смотрелось ничего, но пора было определенно завязывать с коллективным творчеством. Скоро судак станет вообще неузнаваем.

Свет рыбьих глаз проводил нас вниз по лестнице. В зале все уже отложили работу и собрались вокруг сцены, куда местные художники − брат и сестра, торжественно вынесли какое-то полотнище. Сестра, вроде бы собиралась сказать вступительную речь, но как-то растерялась, и, отвернувшись от зрителей, потянула на себя край полотна. Они с братом принялись разматывать рулон. Вначале, было ничего не понятно, так как держали они его параллельно полу, и не могли поднять достаточно высоко, чтобы он развернулся. На помощь им пришли Шу с парой высоких приятелей.

Со стилизованного, написанного в нарочито небрежном стиле, но очень узнаваемого портрета на весь зал взирали знакомые печальные черные глаза. И в этих глазах был целый космос, они могли создавать планеты и зажигать звезды. Космос и окружал его − безумные созвездия, причудливые спиралевидные завихрения, млечный путь под ногами. Ржавый улыбался нам из космоса и из космоса глядел на новую, можно сказать, свежеиспеченную грибницу, оазис посреди пустыни серости и казенности.

И когда полотно − это был почти двухметровый холст, занял свое место над сценой, мне показалось, что космос распространился и дальше. Туманность рассеялась под потолком, искорки звезд заиграли на стенах, на лицах собравшихся. Оборванная песня продолжилась, и, похоже, вселенная была этим очень довольна.

Я забыл об усталости. Сознание наполнилось ощущением абсолютной правильности происходящего. И на мгновение − ведь счастье оно всегда так мимолетно мне стало так хорошо, как никогда не было раньше. Я был в космосе, я шагал тропою звезд. Мы все там были.

========== Часть 1, глава 16 “Типа прощание” ==========

Ни за что не произнесу это вслух.

Буду просто говорить про себя и смотреть со значением.

Типа, сказал.

Типа, попрощался.

Типа, вот такой вот я ушлепок.

Да можно и без «типа».

Я знаю, за что ты меня ненавидишь. Ведь я намеренно влез в твою жизнь. Ты сопротивлялась, но я все равно влез. Только потому, что не терплю масок равнодушия, что люди так любят надевать на себя. Иногда такая маска может послужить неплохой защитой. Но рано или поздно она намертво прирастет к лицу. А потом и погубит ту личность, что прячется за ней. Останется лишь сухая оболочка, медленно бредущая по жизни, вечно спокойная, непоколебимая, бесчувственная. Да, так куда проще. Так не больно. Я столько раз видел, как люди надевают эти маски и носят их уже до конца жизни. Но порой я просто не могу удержаться, чтобы не попробовать снять их. Или хотя бы чуть подвинуть.

А под масками – открытые раны. Оголенные нервы. Я сам себя ненавижу порой, за то, что делаю.

Но мне бы не хотелось, чтобы маска намертво приклеилась к твоему лицу. Я чувствовал что-то неладное в том отеле, да вообще в этом городе. И вмешался, даже не подозревая, какую историю я вытащу на свет.

И у меня двойственные чувства. Помнишь, как мы настраивались сегодня? Как вырубило пробки? Как гитару вообще не было слышно? Как буквально за час до концерта нагрянула инспекция? Одного таракана, одного грязного развода на стакане хватило бы для неприятностей. Таракан, кстати, был, но я завернул его в салфетку и подкинул в сумку той женщине из комиссии… Не было времени соображать.

А чего стоило уговорить тебя на дуэт? И как долго ты потом приходила в себя? Но ведь оно стоило того?

Помнишь, как Шу первым заорал в абсолютной тишине «отличная глотка, подруга!»? Я знаю, комплименты у него так себе, но думаю, ты понимаешь, это высшая степень восхищения. Научи его иногда помалкивать, а так он отличный чувак.

А эти ребята с окраины, которые вписались в самый последний момент? Хорошо, что они объявились. Я просто сорвал голос на их сете… Но вот второму гитаристу руки бы я переставил, ну да ладно, неважно.

Сегодня все шло не по программе. Вечно что-то ломалось, кто-то опаздывал, кто-то менялся… Но мы все, рука об руку вели этот вечер. Сегодня каждый в этом зале был одновременно музыкантом, работником зала, фанатом. И не было ни одной оборванной песни. Ты же знаешь, как это неправильно – оставлять их оборванными?

А я сегодня впервые понял, что способен на что-то помимо разрушения собственной жизни и раздраконивания других людей.

Но ты абсолютно права. Нельзя влезать в чужие жизни, если не собираешься затем отвечать за последствия.

А я влез. Даже зная, что не задержусь в Ньютоне.

И теперь снова уезжаю. И уехал бы, даже не будь этих двадцати четырех часов, за которые меня обязали покинуть город.

Я надеялся, что все будет по-другому. Может, поэтому так старался сблизиться с тобой и Шу. Мне хотелось иметь настоящих друзей, а не просто любовников и собутыльников.

Знаю, что бы ты сейчас сказала. Если бы я набрался смелости высказать все глядя в глаза, а не так – вести мысленный монолог в надежде, что все будет и так понятно. Ты бы сказала, что с друзьями не спят. И это правда. Просто я не умею общаться иначе. Не умею иначе строить отношения. Жалкое оправдание, но это я еще далеко продвинулся. Сейчас я не настолько поехавшая шлюшка. Видела бы ты меня в семнадцать, когда я только-только свалил из Вирр…

Поэтому я просто смотрю. На тебя, на Шу, на всех остальных ребят. Как вы мелькаете, то тут, то там, как продолжаете этот вечер. Концертная часть окончена, но музыка продолжает играть. Только старые добрые хиты. Толпа разбилась на несколько больших компаний, что периодически пересекаются, и смешиваются. Бесконечные взрывы смеха. Объятия. И я в самой гуще всего этого. Только будто уже не здесь. Как тогда, когда меня занесло в прошлое. Я уже где-то далеко, хотя физически я все еще сижу на краю сцены, грею в руках пиво, кто-то постоянно чокается с моей бутылкой или подходит пообщаться, но я уже не здесь. Я уплываю. И мне только и остается, что смотреть, с жадностью впитывать в себя все происходящее. Чтобы запомнить. И каждый раз расплываться в кретинской улыбке, как только мы встречаемся взглядом. Мол, все в порядке, все настолько отлично, что лучше и быть не может, просто восторг-восторг! Боюсь, скоро меня стошнит от самого себя.

Я не хочу строить из себя «не такого, как все». Знала бы ты, как мне хотелось понимать, кто я такой. И ты и Шу крепко стоите на земле обеими ногами. А меня точно то и дело уносит на волнах, и я никак не могу это контролировать.

Я не могу даже нормально объясниться. Прекрасно понимаю, как долбануто прозвучит весь этот поток сознания. А ведь если бы была возможность отмотать время назад, я бы поступил так же. Потому что было бы преступлением не познакомиться с тобой. И оставить все как есть. Оставить оборванную песню повиснуть в воздухе.

Я только надеюсь, что в этот раз, нанес больше пользы, чем вреда своим вмешательством. Но это не мне судить.

Не буду просить прощения, понимания. Не думаю, что заслуживаю его. Просто… Не залезай вновь в этот свой кокон, ладно? Никто и ничто не должно заставить тебя замолчать и сдаться.

Сказать бы это вслух. Но почему-то все, что в голове звучит как связное, и иногда даже разумное предложение, в жизни обращается в бессмысленный набор слов. И если я заговорю, то я больше не смогу улыбаться как идиот, от уха до уха. Да, я нарушаю свои же заповеди. Сам примеряю маски. Но я сниму ее, правда, как только сяду в автобус. А пока, пусть уж лучше будет наигранная радость. Восторг-восторг.

Ты, наверное, думаешь, что я с легкостью выкину из головы и тебя и Шу, и всех остальных, как только уеду. Это не так. Я правда помню все лица, все голоса. Каждого и каждую в моих бесконечных поездках. А ведь с вами у меня почти получилось. Остаться надолго. Привязаться, уж как я умею.

И поэтому мой вынужденный отъезд воспринимается еще тяжелее. Меня тянет в путь, кажется, еще немного, и некий невидимый порыв ветра подхватит и помчит прочь отсюда. Может быть, прямо сейчас, пока я с вами. И я оглянусь, и увижу, как вы здесь смеетесь и пьете, отлично проводите время, и возможно, даже не заметите, как меня унесет прочь. И мне будет приятно знать, что все у вас будет хорошо. Ваше новое гнездовье будет процветать, город обзаведется новой, сплоченной рок-тусовкой, дело Ржавого будет жить.

А я продолжу свой бесконечный бег. Я устал от него, но он не закончен. Не знаю, сможешь ли ты или Шу понять меня. Я сам не понимаю, правда.

Мне хочется думать, что все это имеет смысл. Может, в каком-то городе тоже сидят и ждут, что притащится старина Эсси и возродит им рок-н-ролл. Или просто устроит какую-нибудь движуху. Я знаю, что вскоре встречу еще людей, еще девочек и мальчиков. И я буду любить их всех, да, такое вот громкое слово, но для меня это так. Мне уже говорили, что так я закрываю какие-то детские травмы или пытаюсь что-то там компенсировать… Возможно. Не знаю. Я никогда не насыщаюсь. И это ужасно.

И больше всего я хочу остановиться. И остаться там, где мне место.

Может быть, такого места вообще не существует в природе. Но я очень хочу попробовать его найти.

Мы простимся позже, официально. Но я прощаюсь сейчас. Хочу запомнить вас всех вот такими. Пьяными от музыки, одурманенными лунным светом, не только этим, конечно, но звучит уж больно поэтично. Хочу запомнить это место. С уродливой рыбой на входе и идеальной акустикой.

Поднимите потом бокалы, а? Чтобы у старины Эсси тоже появился такой вот дом. Чтобы он разобрался со своим лунатизмом или черт знает чем, путешествиями в никуда, видениями, крылатыми мужиками и прочим.

А я пью за вас сейчас. За тебя, Улле. За тебя, Шу. За Ржавого, который всегда будет с нами. За того чувака, что влез на барную стойку и вот-вот оттуда грохнется. За вон ту мелкую девчонку, которая отплясывает так, что все опасливо шарахаются. За каждого кто сейчас здесь – общается, угорает, мирно спит на столе. До дна.

Мы еще попрощаемся, позже, когда настанет время отправляться на вокзал. Но я не смогу произнести всех этих слов. Все будет скомкано, быстро и неуклюже. Поэтому я прощаюсь сейчас. Мысленно.

***

Стоит заметить, что уже через полчаса я перешел от мысленных прощаний к вербальным. Сам поймал себя в момент, когда ходил по залу, обнимаясь со всеми подряд. Я сильно расчувствовался, каждое встреченное лицо казалось неземным и прекрасным. Как и пол, который мне так неожиданно подвернулся. Странно это – когда вместо коридора вдруг натыкаешься на пол. Но я был и ему рад, благодарен, за то, что он так удачно меня подхватил, за его уютную прохладу. Я лег на спину, и смотреть на всех окруживших меня людей сверху оказалось очень забавно. Потом откуда-то нарисовался Шу и решительно вынес меня на улицу. Там было очень красиво, и я сказал ему спасибо. Он назвал меня чокнутым братишкой, и я вновь расчувствовался. Но почему-то он отказался принести мне еще пива, или еще чего. Не по-братски поступил, короче. Я убежал от него обратно в клуб, чтобы найти себе новых братьев.

Потом все провожали меня на вокзал. С улицами творилось что-то неладное: они кружились и пружинили. Автомобили, фонарные столбы, деревья и пожарные гидранты неожиданно выпрыгивали из ниоткуда. Поэтому Шу то и дело ловил меня за руку. Все выражали сомнения, как меня такого пустят в автобус, и мне стало очень смешно от того, что такое и правда может произойти, но при этом, в городе оставаться мне тоже нельзя. Мне несколько раз намекнули, что при попытке задержаться в округе до условленного срока проблемы могут быть серьезные.

Народ почему-то не смеялся, но я долго и терпеливо объяснял, насколько это забавно. И рассказал, что, если что, я всегда смогу сбежать в космос. Или в другой мир, ведь я умею… Я даже собрался всем продемонстрировать свое умение, и уже открыл, как мне показалось, портал, но это оказалась просто чью-то дверь в машину. В которой, кстати, тут же сработала сигнализация, так что до вокзала нам пришлось бежать. Но может, это была вовсе и не дверь в машину. Потому что я отчетливо услышал из пустой кабины: