Текст книги "Душа снаружи (СИ)"

Автор книги: Nelli Hissant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Мы пока обретались у Улле. Небольшая комнатка в общежитии, за стеной сосед безуспешно разучивал один и тот же перебор на гитаре, раз за разом, с утра до вечера. А другой сосед таким уже усердием лупил по установке. По вечерам мы собирались на общей кухне. Сосед-гитарист щедро поил всех пивом, сосед-барабанщик все спорил с Шу о каких-то концептах. Потом все просили меня исполнить какую-нибудь песню Ржавого, ужасно расстраивались, когда я чего-то не знал, и приходили в восторг, когда я все же пел. Хотя звучит совершенно непохоже. Так и наступало утро, а мы все сидели, раскачивались и вдохновенно завывали о «мелодиях космических пространств», «душах снаружи» и прочем.

И… мне было хорошо, правда. Они все − отличные ребята. Но я знал, что, когда настанет время, я все равно уеду отсюда. Опять. Я спрашивал себя, почему, и не находил ответов. Это грустно, потому мне правда хотелось остаться. Но каким-то шестым чувством, я понимал, что это лишь остановка в пути. Что все эти люди − часть какого-то уютного, теплого, тесного мира, микрокосмоса, если угодно, а я в нем − всего лишь гость. Мне нужно найти свой собственный мир. Если есть такой, конечно.

Но для начала, надо было закончить одно дело. Как там говорил Ржавый? «Нельзя оставлять оборванные песни висеть в воздухе». Иначе случится что-то нехорошее в космосе, как-то так.

========== Часть 1, глава 13 “Метель и кладбище” ==========

Утром я встал очень рано. Еще даже не рассвело. За окном сильно мело. И это

хорошо, в такой снегопад все спят крепко, уж не знаю, почему погода так

действует на людей. Мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то проснулся и стал

задавать вопросы. Или вообще решил, что я сбегаю. Нет, не на этот раз. У меня

было запланировано совсем иное.

Я вышел, тихо захлопнув дверь, и выждал пару минут, не окликнет ли меня

кто-то. Тогда я бы сказал, что иду покурить на свежем воздухе. На

кухне-то и так топор можно вещать, особенно после вчерашних посиделок. Но к

счастью, никто не проснулся.

Было зябко. Я старался идти как можно быстрее. Путь мой лежал на автобусный

вокзал. И нет, повторюсь, я вовсе не сбегал. И параноил насчет того, что кто-то

из моих приятелей заметит, что я ушел вовсе не поэтому. И даже не потому, что

задумал что-то опасное и противоправное.

Просто есть вещи, которые хочется оставить для себя и только для себя.

Это не хобби, не тайное увлечение. Это то, от чего я бы и рад избавиться, но

продолжал делать. Зачем? Сеанс мазохизма, не иначе. Может, какая-то крошечная и

наивная часть меня, спрятанная глубоко-глубоко надеялась на какие-то перемены.

Но это вряд ли. Чтобы поверить, что перемены возможны, наивность требовалась

запредельная. А может, это было для меня как ледяной душ. Страшно не хочешь

поворачивать кран, заранее содрогаешься, но все равно лезешь под это орудие

пыток, зная, что оно поможет тебе быстро проснуться и прийти в себя.

Я терпеливо ждал, пока двери вокзала откроются, переминаясь с ноги на ногу.

Как только ограждающая решетка была поднята, я направился к будке телефонного

автомата в дальнем углу. Немного подул на руки, чтобы они отогрелись. Щель для

монет кто-то заклеил жвачкой, я брезгливо отлепил ее, кинул несколько монет и

набрал код Вирров. Отсчитал пару гудков, несколько раз повернул диск и стал

ждать. Закрыл глаза и старался дышать глубоко.

Я никогда не отвечал, когда трубку брали. Я слушал, просто слушал. В этот

раз ждать пришлось довольно долго, и часть меня уже обрадовалась, что должно

быть, дома никого нет, и уже скоро можно будет с чистой совестью повесить

трубку. В этот раз обойдусь без ушата холодной воды. Ну или помоев.

Но трубку все же подняли. Сердце пропустило удар.

Но это была всего лишь Эмила, служанка. Я хорошо ее помнил − крупную веселую

женщину средних лет. Больших трудов ей стоило натягивать чопорную серьезную

мину, в моменты, когда она накрывала на стол, или разбирала материн

гардероб. У нас дома не терпели неуместного веселья.

− Слушаю! − повторила она несколько раз.

Ох, сколько раз ей доставалось за это «слушаю». По мнению матери, взяв

трубку, нужно гулко и значимо отчеканить название поместья, не забыв, конечно,

титулов ее хозяев. Чтобы все понимали и осознавали, куда позвонили. Но Эмила

была кремень. То не забудет про титулы, но все равно в конце добавит неизменное

«слушаю», то начнет орать в трубку, что мол, ничего ей в клятом телефоне не

слышно.

Я бы с удовольствием поболтал с ней. Мы были дружны, как и с остальными

слугами. Но не стал − домашние могли быть в той же комнате. Если они узнают,

что это я, бедняжке попадет.

Уже второй раз я намеревался повесить трубку, как вдруг услышал какой-то

шорох и возню.

Я похолодел. Быстро протянул руку к металлическому язычку отбоя, но она

успела. Она всегда успевала.

− Ну, здравствуй. Сын…

Маменьке определенно нужно преподавать актерское мастерство. Искусство

интонаций, как вложить в самую простую и нейтральную фразу и презрения, и

холодной иронии. Паузы в нужных местах. И все это таким подчеркнуто спокойным

тоном. От которого тем не менее цепенеешь. Моя рука замерла над язычком. Вот

чего мне стоило быть чуть расторопнее и все-таки нажать на него?

− Что же, я наслышана о твоих похождениях. Мне звонили из бесплатной

окружной больницы…

Черт. Черт. Черт.

Надо было слышать, как она это говорит. «Мне» − и сразу перед глазами

портрет в золоченой раме, величественный профиль богини. «Бесплатной

окружной больницы» − мелькают оплывшие грязные лица, расцвеченные синяками, ряд

шатких коек, пожелтевшие матрасы с пятнами клоповьих гнезд. И какая же

невероятная, просто космических масштабов несправедливость, что эти два явления

из столь разных миров вдруг столкнулись в одном предложении!

Ну кто, кто додумался позвонить в Вирры? Зачем? Потому что думали, я сдохну

от того припадка? И что с того? Обязаны они извещать всех родственников, даже

если пациент совершеннолетний? Хотели как лучше? Или надеялись, что вся родня

примчится за своим потерянным сыном и озолотит лечебницу? Могу только

представить, что они услышали от матери.

Каждый раз я надеялся, что смогу вовремя отключиться. Услышу, что все живы,

и ладно. Или вообще не стану звонить. Или хотя бы выслушаю ее спокойно. Пусть

экспромт каждый раз был разный, но суть-то одна. Я неблагодарный, ужасный сын,

который хочет свести ее в могилу, но я сам плохо кончу, и очень скоро. Потому

что я запятнан грехом, я падаю в пропасть, я отрекся от своих корней, нужное

подчеркните. Но она каждый раз умудрялась добраться до самой моей подкорки.

В этот раз меня добил тот факт, что она в курсе моих последних приключений.

То-то в больнице на меня так пялились в самом конце. Сочувствовали, не давали

полиции сильно доставать вопросами… Отвратительно.

Я проживал все мои обычные стадии, слушая ее монолог. Вот ее голос начал

срываться, вот пошли переходы от почти крика к пророческому шепоту. Зловещему

такому, в кино люди умирают после таких вот разговоров. А я так и стоял замерев,

как олень в свете фар, и мечтал о том, чтобы пол разъехался и сомкнулся над

моей головой. Потому что такая тварь, из-за которой ей звонят из

бесплатных больниц недостойна топтать эту землю. А когда в трубке, наконец,

раздались гудки, я встряхнулся, и вылетел из будки.

Какое-то время я шел, почти бежал, не разбирая дороги, будто бы опасаясь погони. Гудки машин несколько вернули меня в реальность, и я свернул подальше от проезжей части. Все-таки пора завязывать с больницами. Да и помирать прямо сейчас я не буду. Вот назло, не буду. Пусть первый порыв, после таких-то напутствий из родного дома −

нырнуть под ближайший грузовик. Не дождетесь.

До одиннадцати у меня еще было время. Нужно успокоиться. Уговорить себя, что

я последний раз звонил в Вирры, пусть это и не так. Пройдет месяц, два − я

снова наберу этот номер. Но сейчас надо немного прийти в себя. В этот раз

холодный душ был прямо что надо.

Ноги привели меня к воротам кладбища, и я усмехнулся этим мрачным намекам

мироздания. Прислонился к решетке и закурил. Руки закоченели до невозможности.

Я глубоко затянулся и уставился в небо. Мысли понемногу прояснялись.

Нужно найти, где согреться. Сегодня все-таки важный день. Опять начало мести

и становится сложно различать окрестности. Судя по всему, я забрел в один из

тех дурацких районов, где нет ни одной даже самой крохотной забегаловки −

сплошь пустыри или ряды панельных многоэтажек. И кладбище еще это. Транспорта

никакого не видать, вот уж угораздило!

Я решил срезать путь прямо через захоронения. Все-таки при таком ветре лучше

оказаться среди памятников, а не на открытом проспекте. Руки поглубже в рукава

и как можно быстрее! Но из-за метели все вокруг быстро стало неразличимым. В

голове не осталось никаких мыслей кроме «вперед, скорее». Кажется, кладбище

бесконечно. Кажется, такими темпами моя пневмония вернется. Или я вообще

замерзну здесь.

Хуже всего пришлось рукам. Я тер ладони, дышал на пальцы, но все без толку.

Пальцы выкручивало, так, что хотелось кричать.

И поэтому, когда я заметил огонек на одной из могил, то бросился к нему, не

очень, правда веря, в его реальность.

Как может огонь гореть при таком-то ветре и снегопаде? Я и от зажигалки-то

прикурил с трудом. Но лампадка просто-напросто сияла, как маленькое оранжевое

солнце. Все еще не веря, я скинул крышку и жадно протянул ладони к пламени.

Какой невероятный кайф. Я боялся, что со следующим порывом ветра лампадка

потухнет, но этого не случилось. Хотя я довольно долго простоял над ней на

коленях. Более того, ветер понемногу стих, и снег стал совсем другим − не колючими мошками, врезающимися в лицо, а

большими плавно падающими хлопьями.

Я сидел и наслаждался долгожданным теплом в руках, пока не осознал, что пора двигаться, а то я сам стал похож на

памятник припорошенный снегом. «Дева на коленях» − самый популярный вариант в

Виррах.

Сейчас еще минуту. Как же здесь тихо. Неужели метель прекратится?

− Спасибо тебе! – обратился я вслух к надгробию. − Наверное, ты был или была

хорошим человеком.

Огонь по-прежнему горел ярко и ровно. Я завинтил фонарь и аккуратно вернул

его на место. И внезапно понял, что мне позарез нужно узнать имя моего

спасителя. Вот нужно и все тут. Я поднялся на ноги и стряхнул снег с надгробия.

Сначала открывшееся имя мне ничего не дало. Но потом взгляд упал на дату

смерти, и в голове тут же защелкали многочисленные заголовки газет, которые мне

довелось прочесть в последнее время. Я бросился счищать снег выше, чтобы

избежать ошибки, хотя уже знал, что она исключена. И в шоке бухнулся обратно в

сугроб и так и завис. Фотография на надгробии была совсем крошечная, но этот

печальный взгляд огромных глаз, так странно выглядящих на грубо выструганном

лице, я теперь узнаю везде. Вот как так? Разве бывают такие совпадения?

− Чувак… Похоже, я должен снова тебя поблагодарить. Ведь это все неслучайно?

Мы теперь вроде как связаны, да? Хотя мне сказали, что ты ушел. Уже навсегда.

Жалко, если так.

Легко говорить, когда тебе никто не отвечает. Хотя я все-таки надеялся

услышать какой-то сигнал. Но только падал снег, и оранжевый огонек в фонаре

мягко извивался.

− Жаль, мы не познакомились раньше. Я очень хотел бы узнать побольше про

таких, как ты. И как я. Но семь лет назад я был совсем мелким. Неважно… Похоже,

со мной все же что-то не так. Теперь я признаю. Ведь неспроста все эти приходы

на ровном месте… Первый раз это случилось, когда мне было восемь. А в

двенадцать я вообще попал в какой-то жуткий лес и бродил там несколько часов.

И, должно быть, причина, почему мне все время хочется бежать, бежать куда-то

тоже как-то связана с тем, кто мы есть. Вот только я устал бежать, Ржавый. Мне

хочется остановиться. Но я не могу. И люди чувствуют это. Я же вижу, как Шу

порой посматривает на меня… Все еще пытается объяснить себе, что именно он

видел. Или сделать вид, что и не было ничего. Непонятное так пугает людей. А

ведь есть и те, кто настроен куда менее дружески, и дело не только в моей

дурацкой роже. Я теперь понимаю. Все непонятное − уничтожить, так? Скажи, ты

злишься на них, за то, что они сделали с тобой? Хочешь отомстить им? Или ты

выше этого? Конечно, выше. Жаль, я не похож на тебя. Я смог остановиться только

в последнюю секунду. Знаешь, иногда я просто хочу, чтобы все закончилось. Раз,

и нет человека, понимаешь, и проблем тоже нет. А иногда я хочу жить назло.

Назло им всем, сделать что-то такое, чтобы у них прямо бошки посносило от

ярости. Но все это так утомительно. Что мне делать, Ржавый? Продолжить эту

гонку? Сдаться? Может, это проходит с возрастом? Или нет? Ты это извини, что я

все это на тебя вываливаю. Мне вообще пора. Сегодня будет разбирательство.

Из-за того, что я, точнее, мы с тобой устроили в том отеле. Забавно вышло…

Хотели врезать мне как следует, за себя и за того парня, а теперь говорят,

максимум общественные работы или штраф, правда, денег у меня все равно нет… Все

из-за моего припадка. И, похоже, еще теперь считают с головой у меня… Того.

Может так и есть. Вот, сижу тут в снегу как дурак. Ладно, я все-таки пойду.

Спасибо тебе еще раз. Вот посидел у тебя, руки отогрел, немного легче стало. Я

постараюсь ухаживать за грибницами и не оставлять оборванных песен. Чтобы это

не значило. Пока.

«Вот только не смей расклеиваться, Эсси».

Выход с кладбища нашелся неожиданно быстро. Напротив я увидел автобусную

остановку, рядом − несколько унылых кирпичных девятиэтажек… Быть не может, кафе

в подвале? Правда вывеска такая старая и замызганная, может оно и закрыто? Мне

бы сейчас чего-то горячего. На всякий случай я все же толкнул тяжелую дверь и

заглянул внутрь.

− Есть тут кто? Ау! Вы открыты?

Ого. А подвал-то огромный. А акустика-то какая… Я осипший и охрипший, а

голос-то вон как разлетелся, эхом отскочил от стен. Стоп. Акустика… Акустика…

Почему-то я зацепился за это слово.

Пожилая женщина, выглянувшая из подсобки, налила мне кофе в большой

картонный стакан. Но мне уже было не до этого. Не оформившаяся пока мысль точно

зудела внутри. Я обошел все помещение по периметру, хлопая в ладоши. На меня

странно посматривали из-за кассы, но мне было все равно.

Вот здесь. А если еще сделать небольшое возвышение… Не против, если я тут у

вас немного подвигаю стулья? Давно вы открыты? Что?

Женщина отвечала крайне неохотно, похоже, она все еще не проснулась. И не

понимала, чего я докопался. Из инспекции, что ли? Да нет, такие в инспекции не

работают…

Проглотив «таких», я все же узнал, что работает кафе около полугода, открыли

здесь из-за невероятно дешевой аренды, но быстро поняли, что прогадали − какие

тут посетители, когда рядом только кладбище, да и место на отшибе.

Женщина отхлебнула чаю и добавила, что они с мужем уже твердо решили

закрыться. Так что если я все-таки из инспекции, то немного опоздал с

проверкой. Но все же она хочет, чтобы все понимали: отравились тогда люди

потому, что поставщик виноват – прислал гнилого судака, а они с мужем тут ни

при чем. На «гнилом судаке» я подавился кофе, и немного выпал из диалога. Но

все же попросил телефон владельца, не понимая пока, для чего он мне нужен.

За дверь я вылетел нездорово окрыленным. Но мысль оформилась только тогда,

когда я влетел в квартиру, где сонные люди сонно пили чай.

− Нашел! Идеальное место!

Я ворвался на кухню, размахивая салфеткой с накарябанным на ней телефоном, и

оставляя разводы от подтаявшего снега на полу.

Улле потребовала немедленно снять грязные ботинки и объяснить все

по-человечески.

Я торжественно вручил ей салфетку. Так когда-то рыцари вручали

своему королю пакт о капитуляции вражеского замка.

− Для новой грибницы, конечно!

Полюбовался вытянувшимися непонимающими лицами и с наслаждением отпил из

чьей-то кружки.

========== Часть 1 глава 14 “Нормальные люди” ==========

К одиннадцати мы подошли к зданию суда. «Мы» − это я, Шу, Уле и соседи-музыканты. Но на месте уже собралась целая толпа. Мы несколько растерялись. Чего они все ждали? То, что я швырну в судью бутылкой и на внезапно появившемся мотоцикле протараню стену и умчусь в закат? Что Ржавый вновь объявится и собственными руками, тьфу, моими руками перебьет мэра и всех чинуш? Или что мы каким-то чудом заставим вернуть уже отстроенный клуб?

Ох, кажется, народ будет сильно разочарован. Я даже защищаться собирался сам, а красноречие − вовсе не моя сильная сторона. Да и дело не настолько громкое, как им видится. Скорее всего, заставят заплатить штраф, а поскольку денег у меня нет, то придется отрабатывать. Паршиво, конечно, но что поделать. Главное – не влипнуть на отработке в очередную историю, как я умею. На полное оправдание я не надеялся, потому что знал, что город настроен враждебно. Но мне не было страшно. Более того, все происходящее воспринималось как-то отстраненно. Будто происходило вообще не со мной.

Все, о чем были мои мысли сейчас − то кафе в подвале. Где поставить сцену, чем расписать стены. Это место было идеальным! А уж какой там звук…

Я жаждал заняться этим. Не очень понимая, зачем. Оставаться в этом городе я не собирался. Но так нужно. Так правильно. Ржавый бы точно одобрил. А я должен ему. И впервые в жизни у меня появилось ощущение, что я вышел на правильную дорогу. Нужно отдать один долг, а дальше все будет хорошо. Вот только закончился бы скорее этот суд.

Включить, что ли, беспомощного дурачка, чтобы наказание было полегче? Мне не терпелось поделиться с окружающими своими планами. Но пока нельзя. А то вдруг по закону подлости меня все-таки посадят или расстреляют. Смешно, конечно, но всегда лучше вообразить худший расклад.

Улле в очередной раз попыталась узнать, что я имел в виду под «грибницей». И какого хрена я такой радостный? Понимаю ли я, что сейчас будет суд? В своем ли я уме?

Я обнял ее за плечи.

− Они засудят меня, ясное дело. Но я не боюсь. Когда меня потащат на эшафот, прекрасная дева согласится стать невестой осужденного и вырвет меня из кровавых рук палача!

− Ты. Идиот. Безмозглый. – ответила она. Но руку мою не стряхнула. Не стоило мне, конечно, вести себя с ней так. Оно как-то само. Я не умею общаться иначе.

И засиживаться вдвоем на кухне тоже не стоило.

Она мне правда нравилась.

Но я не собирался оставаться в этом городе.

И лучше затормозить все, пока она не начала считать происходящее чем-то серьезным.

Нет, она прекрасно понимала, что я такое. Я ничего не скрывал. Да и вообще… Она старше меня на семь лет. Она была с Ржавым, когда случилась эта история. А я тогда ходил еще в среднюю школу. Но, к сожалению, взрослые умные девочки так и тянутся к придурочным мальчикам, создающим проблемы.

Но вот только бы прошел скорее этот дурацкий суд! И тогда я расскажу им свой план. У них будет новый клуб, я сделаю все, чтобы был. Шу и эти два обормота неплохо так сыгрались за последний месяц, вот еще бы вокалиста им найти, и все будет вообще прекрасно. Впервые в жизни я настолько горю идеей. Может быть, это и есть мой путь? Ездить по миру и рассаживать грибницы?

Так, что-то меня уже занесло.

Надо вернуться пока в реальность. А то вдруг и правда казнят, с конфискацией имущества. И все грандиозные планы к чертям.

Нас провожают в холл, где мы садимся на длинной и узкой деревянной скамье и ждем. Внутрь пустили только Уле и Шу. Но остальных прекрасно слышно с улицы. Они требовали свободы самовыражения, и кого-то, кажется мэра, на костер.

− У нас план-то хоть какой-то есть? − растерянно спросил Шу.

Я пожал плечами:

− Да не парься.

− Мне-то ничего не грозит! А вот ты…

− Еще раз скажешь про палача и прекрасную деву, я тебе врежу, – это уже Улле. − Подумай уже своей башкой, что ты собираешься говорить? И что говорить нам?

– Ну это… В чем там меня обвиняют? Вот я и буду это отрицать!

Ребята изобразили коллективное самоубийство, приставив пальцы к вискам.

Нас вызвали только через час.

Зал суда длинный, точно кишка. Трибуна в конце помещения здорово напоминала эшафот. Для полноты картины не хватало только стражников с копьями, что бросили бы меня к ногам судьи, цепей на моих руках и ногах и кровавых росчерков плети на спине.

Вступление сильно затянулось. Вначале следовало подтвердить, что я – это я. Несколько раз мое полное имя произнесли неверно, и мне пришлось продиктовать его по букве. Кажется, я уже упоминал, насколько мне это самое полное имя отвратительно? Затем также долго мусолили недолгую мою биографию. Школа, родители, последнее место работы. «Вольный музыкант? Что же… Очень интересно…» «Очень интересно» звучит в устах собравшихся как «ниже пасть уже некуда».

Я все ждал, что они уверятся, наконец, насколько пропащее создание перед ними, и мы уже перейдем к делу. Но нет, дама в брючном костюме с не разглаживаемой складкой под носом все не унималась. Когда меня спросили дату окончания начальной школы (кто вообще помнит такое?), я не выдержал и психанул. Судья − низенький человечек, казалось, пробывший в трансе до этого момента, очнулся и потребовал отвечать на поставленный вопрос.

И все понеслось по новой. Год рождения обоих родителей, место работы каждого. От скуки я рассматривал потрескавшийся потолок. Отвечал по максимуму односложно. Да, нет, не помню. Что, бабушек и дедушек будем вспоминать? Что? Был ли я поклонником музыкального коллектива «Утомленные путники»? О, неужели, наконец, подошли к делу? Наверное. Я не был близко знаком с их творчеством до приезда в ваш прекрасный город. На время тех событий в Заречье мне было четырнадцать лет, и я никак не мог принимать в нем участие. Что? Какие еще религиозные культы? Нет, не организовывал и не присоединялся к существующим. Не поступал в институт после окончания школы, верно, только при чем здесь это? Моя акция? Какая акция? А-а-а, ну это, моими мотивами были… Были… О! Отдать дань уважения великому музыканту! Что? Все-таки был ли я большим поклонником этого коллектива? Э-э-э, скажем так, по прибытии в ваш чудесный город я познакомился с творчеством «Путников» ближе, и был совершенно очарован! Призывы к насилию и массовому суициду в текстах? Да где?

Улле явно порывалась сказать что-то не цензурное.

− Под выходом в космос в композиции «Исход», − влезла она, − подразумевается вовсе не желание оставить земную оболочку, а достижение новых глубин сознания.

Но судья забарабанил молотком − оказывается, ей еще не давали слова. А прокурор довольно закивала.

−Ясно. Глубины сознания. Наркотики. Ясно все с вами.

− Да нет же! − не выдержал я.

− Его тело обследовали, после того, как… Он был чист! Это вы хотели выставить его наркоманом! Ничего не вышло, так какого вы снова начинаете?! − крикнула Улле.

Ей пригрозили удалением из зала.

А я понимал, что еще немного, и я тоже взорвусь. Я смотрел на трех человек за кафедрой, на полицейского, что подпирает стену в другом конце зала, и видел лишь непробиваемую баранью упертость в собственной правоте, полнейшее нежелание слушать и слышать. Все непонятное − упразднить, отменить, запретить – вот был их универсальный метод по жизни. Сделать все и всех одинаковыми и удобными. Очернить все неугодное лично им. Обелить себя. Они не могут предъявить мне действительно серьезного обвинения. Подумаешь, какой-то придурок устроил незапланированный концерт. Подумаешь, что препятствовал сносу здания… А вот если притянуть сюда секту, культ − дело приобретает серьезный оборот.

Дальше меня расспрашивали о том, как давно я знаком с присутствующей здесь Уллейной Сет. До меня как-то не сразу дошло, что речь об Улле. У нас же тут было целое общество любителей сокращений и прозвищ.

− Мы познакомились в мой первый день в городе, она работала администратором в отеле.

− Вы подтверждаете, что впервые встретили обвиняемого тринадцатого ноября?

Она подтвердила, но лица за кафедрой были полны скептицизма.

Они решили, что, я спланировал эту акцию, которая и акцией-то не была. Загодя нашел и собрал сообщников. Так мы плавно перешли к цели моего прибытия в славный город Нортэм.

− Похоже, последние два года вы вели, − дама со складкой сделала уничижительную паузу, невольно напомнив мне мать, − кочевой образ жизни.

«Да, так и было. А в этот славный город меня привели слухи о небывалом гостеприимстве местных и большом количестве рабочих мест. Ну а что, так и правда было сказано в рекламном буклете, который я видел на вокзале».

− И вы занимались преимущественно… − опять пауза. − Уличными выступлениями?

− А я осознал, что это мое призвание, − я не мог удержаться от сарказма, − моя единственная мечта. Растоплять сердца словами, сажать грибницы…

Тьфу. Чтобы тебя, Ржавый, вместе с твоими грибами, вот привязалось же!

− Грибницы?

− Поясните суду, что вы имели в виду?

− Наркотики?

− Нет, грибница – это общество, объединенное…

− Социальное субкультурное гнездо, во! − вмешался Шу.

Ему тоже сделали замечание. А обвинитель ехидно поинтересовалась, правильно ли она поняла, что все же некий культ имел место быть.

И казалось, что говорить бесполезно − было ощущение, будто мы озвучиваем все наши аргументы, стоя на краю бездонной пропасти, в которую слова падают и исчезают, не возвращаясь даже в виде эха.

Конечно, это была просто провокация. Тут бы и самый закоренелый флегматик взбесился. У Улле уже гуляли желваки. Я тоже с трудом сдерживался. Мы переглянулись, подбадривая друг друга.

Скорее бы это все кончилось. Мне не хотелось вновь сорваться. Пусть я больше не ощущал той неведомой пульсирующей силы, что то и дело подступала, грозя спалить в своем огне все вокруг. После того случая в больнице я был будто опустошен. Но меня аж трясло от злости. А как раз способности наговорить или натворить дел сгоряча я не растерял.

Объявили небольшой перерыв, во время которого мы помчались курить. Там во внутреннем дворике, в окружении сочувствующих нас слегка отпустило. Все тут же бросились вспоминать события семилетней давности.

− Они боятся повторения. Тогда народ гудел добрых две недели, весь город был в огне!

− И сейчас погудим! Запросто повторим!

Ну да. И опять кому-то прилетит пулей в лоб. И кажется, я знаю того везунчика. А у меня все же другие планы. Впервые в жизни у меня есть эти самые планы. Вырастить на пепелище новые деревья. Или грибы, если придерживаться привычных ассоциаций. Вот только бы закончить поскорее всю эту комедию. При этом так, чтобы все эти ребята не разгорячились и не устроили снова небо в огне. И желательно с наименьшими потерями для меня. Как бы это сделать, если учесть, что судьи уже решили все для себя? Да и мне уже тяжело держать себя в руках. Еще немного этих вопросов, и я пошлю их в задницу, если не дальше.

Нас вызвали снова. Уле и Шу отстали на пару шагов и о чем-то шептались. Похоже, поняли, что толку от меня мало, и пытались выработать хоть какую-то стратегию.

Стратегии − не мой конек. Мне бы просто удержать себя в руках. Вернуть то безразличие к происходящему, которое было со мной утром.

Глубоко вдыхаю. Каково же было Улле? Похоронить своего парня, а теперь спустя долгое время выслушивать этих идиотов, препарирующих его слова, извращая их смысл, выискивая то, чего нет.

Показалось ли мне, что они и ее хотят как-то притянуть к этой истории? Пока она и Шу − просто свидетели. Ведь неспроста же все эти вопросы насчет того, как долго мы знакомы?

С нее хватит. Жил себе человек спокойно, но тут прикатил старина Эсси и началось.

До меня дошло вдруг, что ко мне уже обращались не в первый раз.

− Простите, вы не могли бы повторить вопрос?

− Суд спрашивает, − дама со складкой чеканила каждое слово, − Вступали ли вы в контакт с кем-либо из присутствующих в зале?

Этот вопрос уже звучал и не раз. Только сформулированный другими словами. Кажется, есть такая методика допросов: упорно повторять одно и то же, возвращаться туда, откуда начали снова и снова. И тогда человек путается, злится, даже сходит с ума. И в итоге соглашается с тем, что раньше отрицал. Ну уж нет. Не дождетесь. И в трехсотый, и в триста первый раз я буду отмахиваться от их диких домыслов об умышленном сговоре.

Даже подумать смешно.

Мне велят отвечать и не задерживать суд.

Я хватаюсь за край кафедры, в поисках некого якоря спокойствия.

− Нет. Я не вступал в контакт ни с кем из присутствующих в этом зале. − Я невольно выделяю последние слова, и мой проклятый язык тут же принялся болтать дальше:

− Другие голоса вели меня…

Шу и Улле дружно округлили глаза.

− Поясните суду… − начинает прокурор, но я уже продолжал, громко и нараспев, для усиления эффекта:

− Мне был послан вещий сон, где души невинно убитых заговорили со мной, и просили они продолжить их благое дело! Из могил они простирали ко мне руки, прося не о возмездии, а всего лишь о покое, что даровать могли лишь слова, воспетые хором на пепелище!

Судьи несколько потерялись. Их сценарий был нарушен. Теперь они раскололись на два лагеря: одни требовали, чтобы я перестал паясничать, а другие уцепились за мои слова и все еще надеялись притянуть сюда версию о преступном сговоре. Они перебивали друг друга, споря и и думать забыли о моих приятелях, а мне только того и надо. Озадаченные лица Уле и Шу тоже играли на руку.

Я вырос в клятых Виррах, бесконечные сказания о королях, кровопролитных войнах, расправах, духах, взывающих из могил, пророчествах и предназначениях крепко осели в моей голове. Я понял, что я могу так вещать часами. И как дальний потомок многочисленных Эстервия я тоже ношу в себе толику фамильного безумия. Еще немного, и они уверятся в том, что у меня и правда съехала крыша. Оставят версию о преступном сговоре. Это все я, я закрылся в подвале и собрал народ, так как у меня не все дома и я разговариваю с мертвецами. А самое забавное, что весь этот бред не так уж и далек от истины.

Судья нервно стукнул молотком. Один раз, второй, третий.

Меня сложно остановить в такие моменты. Слова сильно опережают мысли. Иногда я даже не могу вспомнить, что именно говорил.

Кажется, мне вновь пригрозили удалением из зала.

Пусть.

Сейчас я уже не контролирую себя. Главное, я нарушил их сценарий.

Опять перерыв. После того как судья уже выстучал молотком целую ударную партию.

Да сколько можно?

− Кто-нибудь умеет печь кексики с напильниками? − бодро поинтересовался я у своей группы поддержки, когда мы вновь оказались наедине. − Чую мне они скоро понадобятся.

Улле закатила глаза и отошла в сторону. А я не понимал, почему бы было не продолжить развивать тему шуток про арестантов и смертников. Ведь иначе невозможно выносить это бесконечное ожидание. Когда вроде, понимаешь, что ничего серьезного тебе не грозит, но все же местами чуешь подставу. И впереди полная неопределенность.