Текст книги "Одна на миллион (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Я бросила взгляд на Никиту. Он поджал губы.

– Неважные отношения с родителями?

Я неоднозначно мотнула головой, словно не поняла вопроса. Мне не хотелось жаловаться на свою жизнь человеку, которому это мало интересно.

– Мои отношения с братом едва ли можно назвать идеальными, – сказал Никита, когда так и не получил ответ на свой вопрос. – Я не понимаю, чего именно он от меня хочет: он знает, что я не могу вкладываться в учебу в полную силу, но все равно давит словно пресс в тысячу тонн, – Никита скинул почищенную картофелину в кастрюлю с водой, стоящую на плите, а затем продолжил: – Я домой прихожу только ближе к ночи, чтобы прямо с порога завалиться в кровать и не выслушивать монологи Жени на тему моей бесполезности.

– Мне кажется, моя мать ведет настольную книгу под названием “1000 и 1 косяк моей тупой как валенок дочери”.

– Женя еще год назад продал права на свою настольную книгу “Что делать, если твой брат – человек дождя” Михалкову. Скоро фильм выйдет.

– На вручение премии “Кинотавр” позовешь?

– Боюсь, с любовью моего брата ко мне, “Кинотавр” мы будем смотреть с парковочного места.

Я рассмеялась, и картошка выскользнула у меня из рук, поднимая брызги. Никита охнул, и я взглянула на него – рукав его серой толстовки покрылся мокрыми пятнами. Я рассмеялась еще громче.

– Эй! – воскликнул Никита, и я тут же почувствовала прохладу на щеке и шее.

Противная вода затекала за шиворот, и я запрыгала на месте. Теперь смеялся Никита.

– Я же не специально! – я пыталась возмутиться, но улыбка во все тридцать два зуба не делала меня убедительней.

– А я специально! – Никита высунул язык, а затем забрал мою картофелину и закинул ее вместе с еще одной своей в кастрюлю.

Ужинали мы молча. Никита построил на своей тарелке кучки из переваренной картошки и съедал их одну за другой. По его лицу я видела, что вкус ему не нравится, но он старательно пережевывал сухой картофель и делал вид, словно это самое вкусное в мире блюдо до тех пор, пока я не сказала ему, что он может не строить из себя героя.

Я макала печенье в молоко и по кусочку клала его в рот. На вкус оно оказалось сносным, да и лучше у нас все равно ничего не было.

– У меня аллергия на арахис, – сказал Никита, когда запихнул в рот печенье целиком. – Надеюсь, в нем нет арахиса?

– Увидим секунд через тридцать, – я пожала плечами.

Никита поперхнулся, поднимая пузыри в своей кружке с молоком.

– Ты такая добрая, я просто балдею! – воскликнул Никита.

– А ты что думал, со мной не пропадешь!

Никита согласно закивал головой и засунул в рот еще два печенья. Я сосчитала до тридцати.

Арахиса в печенье найдено не было.

========== Глава 3 ==========

Комментарий к Глава 3

Автор все еще пишет с планшета и будет очень вам благодарен за исправление помарок и недочетов!

Всем отличного отдыха! <3

День, перевернувший всю мою жизнь, начался как обычно. Проснувшись утром в пустой и холодной квартире, я нехотя скатилась с кровати и еще около пяти минут лежала на полу, расправив руки в стороны, словно крылья, и раздумывала о том, стоит ли идти сегодня в школу. Шел четвертый день, как моя мама и ее дружок отправились в путешествие по Италии – четвертое утро, когда я могла наслаждаться своим собственным обществом без нудных нотаций матери по поводу моего внешнего вида и отвратительного поведения. Она имела удивительную суперспособность – найти мою вину даже в плохой погоде или неудавшейся прическе.

Мне нравилось оставаться одной, ощущать себя вольной птицей, способной покорить любую высоту, если ей не будут обрезать крылья. Мне нравилось разгуливать по квартире в одном белье и есть в кровати, нравилось включать музыку на полную громкость и подпевать ей во все горло. Мне нравилось быть одной, но я всегда боялась, что однажды проснусь и пойму, что совершенно одинока. Парадокс человеческой души – мы не хотим иметь дело с людьми, но хотим, чтобы они нас любили.

Из таких людей у меня была только Варя – единственная, кто беспокоился о моем настроении. Варя была тихой по натуре, и мне всегда казалось, что она дружит со мной только потому, что на моем фоне она выглядит ярче. Однажды я честно призналась ей в этом, но она обняла меня и ответила:

– Ты моя лучшая подруга. Мне все равно на то, что творится у тебя в голове, главное, никогда не отказывайся от меня. У меня кроме тебя никого нет.

И я верила и изо всех сил старалась быть хорошим другом.

В день, когда я застряла в школе вместе с Никитой Макаровым, я планировала вернуться домой пораньше, чтобы успеть на марафон фильмов “Такси”, которые крутили по телевизору. Но Екатерина Владимировна – мой учитель биологии, поймавшая меня после второго урока, сделала мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

– Марго, – пожилая женщина вертела в руках футляр от своих очков. – Я буду тебе очень благодарна, если ты сегодня закроешь кабинет за меня. Мою запись к врачу перенесли на двенадцать, это будет время урока. Я попросила лаборантку меня подменить, но я боюсь оставлять на нее кабинет – в последний раз она забыла убрать контейнеры с препарированными лягушками в холодильник, и за ночь они стухли.

Я ненавидела, когда меня называли Марго, но Екатерина Владимировна этого не знала. Зато она была прекрасно осведомлена о том, что я очень любила биологию.

– Марго, – Екатерина Владимировна положила свою тяжелую ладонь мне на плечо. От нее пахло хозяйственным мылом и лекарствами. – Кабинет будет в твоем распоряжении. Ты сможешь позаниматься биологией, подготовиться к экзаменам.

Я согласилась. У Екатерины Владимировны был рак щитовидной железы, и мне казалось, что если я откажу ей, она может умереть прямо передо мной в коридоре первого этажа, продолжая сжимать одной рукой мое плечо, а другой красный блестящий футляр из—под очков.

Когда все печенье было съедено и все швейные машинки напоследок были расстреляны с помощью лекал различного размера, мы с Никитой покинули кабинет технологии. Никита достал из своего рюкзака скрученный план эвакуации второго этажа, прислонил его к стене и зачеркнул один прямоугольник черным фломастером.

– Сколько времени? – спросил он, закладывая фломастер за ухо.

– Ну, – я подошла к окну, где было видно, что солнце уже исчезло за горизонтом, и ткнула пальцем в тыльную сторону своего запястья. – Согласно моим солнечным часам, сейчас слишком поздно для того, чтобы смотреть время по солнечным часам.

Никита сделал вид, словно не обратил внимание на мою выходку.

– Я не знаю, сколько времени, – сдалась я, не получив никакой реакции. – Мой телефон сел, а наручных я не ношу, потому что меня раздражает их тиканье. На первом этаже есть часы.

– Ладно, – отозвался Никита. – Неважно, впрочем. В актовый зал идем?

– Неужели, ты предоставляешь мне право выбора? – я удивленно приподняла бровь.

– Это был риторический вопрос.

– Я так и думала.

Никита хмыкнул и выставил локоть, предлагая мне за него зацепиться, но я лишь демонстративно вздернула подбородок и обошла парня, направляясь к актовому залу. Шагая прочь, я улыбалась по какой—то непонятной мне самой причине.

До Вари у меня не было друзей, и ни саму меня, ни других людей это не удивляло. С моим характером было странно лишь то, что меня до сих пор никто не связал и не скинул в канаву с ядовитыми змеями. Так получалось, что я не подходила ни под одну социальную группу, образовавшуюся в нашей школе: я была достаточно умна, но недостаточно тиха для ботаников и достаточно горделива, но недостаточно красива для популярных ребят. К тому же, в каждой группе был свой лидер, которому необходимо было подчиняться – я больше предпочитала принадлежать самой себе.

Чем ближе мы оказывались к актовому залу, тем взволнованнее выглядел Никита.

– В чем дело? – поинтересовалась я.

– Не понимаю, о чем ты, – Никита пожал плечами, изображая удивление, но я видела, как в его глазах играли бесы.

– Тогда прекрати так дергаться.

Никита ничего не сказал в ответ. Он нашел нужный ключ, вставил его в дверной замок и повернул два раза против часовой стрелки.

– Ты же помнишь, что через месяц последний звонок? – начал Никита, дергая дверь на себя. Она приоткрылась, и я заглянула в образовавшуюся щель, но ничего не увидела – в актовом зале не было окон, и вместе с тем и малейшего источника света помимо люстр. – Мы уже начали подготовку – декорации, музыка, освещение …

– Ты тоже участвуешь в этом? – перебила я и взглянула на Никиту с нескрываемым удивлением.

Для меня хуже, чем участие в мероприятиях, была организация этих мероприятий.

– О, да! – Никита выглядел так, словно был очень горд. – И не только я: Ян и Сёма тоже со мной.

Я знала Семена Остапенко и Яна Биленштейна, пожалуй, еще хуже, чем Никиту. Они были лучшими друзьями – неразлучной тройкой людей настолько непохожих друг на друга, что лично мне казалось странным, что они вообще общаются. Ян перешел к нам в шестом классе – думаю, многие девчонки в школе запомнили этот день на всю жизнь. Ян был настоящим красавцем: черные волосы всегда выглядели одновременно неряшливо и идеально, взгляд неизменно прищурен, словно он знал больше, чем все вокруг вместе взятые, одежда всегда стильная и, наверняка, дорогая. Сёма учился с нами с самого первого класса. Мне казалось, что Никита и Сёма дружили целую вечность: я никогда не видела их порознь. Сёма был полной противоположностью спокойному Яну, но при этом он не походил и на Никиту: Семен был квинтэссенцией всего самого нелепого и ненужного в человеке.

– В этом году все будет по—другому, – Никита схватил меня за локоть прежде, чем я сделала шаг в темноту. – Погоди! Стой здесь, хорошо? Две минуты.

Я неуверенно кивнула. Никита быстро исчез в темноте, оставив меня одну в пустом и тихом закутке перед актовым залом. Я огляделась. Помню, как оказалась здесь в первый раз. Это был день, когда все мы: розовощекие, наивные дети – явились в школу с яркими портфелями за спиной и огромными букетами наперевес, окрыленные мыслью о том, что школа – это новое и неизведанное место, переполненное приключениями. В тот день мама сказала, что это будут лучшие одиннадцать лет в моей жизни, а затем заплела мне в волосы пышный бант оранжевого цвета, который мозолил глаза каждый раз, когда я проходила мимо зеркальных поверхностей.

– Рит! – Никитин голос звучал словно из трубы – Рит, заходи!

Я опустила ручку двери вниз и дернула ее на себя, а затем замерла на пороге, не в силах двинуться с места.

Я никогда не видела ничего более красивого в своей жизни.

Если бы меня пустили в открытый космос, он выглядел бы менее реальным, чем эти разноцветные облака и блестящие созвездия, разливающиеся по стенам и потолку когда—то непримечательного актового зала с его деревянными скамейками и старенькой стереосистемой. Полная, абсолютная и невероятно густая темнота никогда не казалась мне более волшебной. Я закрыла за собой дверь и шагнула в нее, и вихрь звезд и разноцветных переливов окружил меня, словно я встала в самый центр маленького космоса.

– Невероятно, – шепнула я, не способная даже вдохнуть, а затем повторила: – Невероятно!

– Я знаю! – отозвался Никита.

Я не видела, где он находится, но подозревала, что он сидит где—то за кулисами и управляет свето системой.

– Это действительно невероятно, – я откинула голову назад и несколько секунд отсутствующее смотрела на звездные переливы на потолке.

Никита подошел ко мне, и мы простояли в тишине плечом к плечу еще некоторое время. В таком удивительном освещении помещение казалось мне одновременно слишком просторным и удивительно тесным, и это сбивало меня с толку и заставляло дышать отрывисто, раз за разом путая вдохи и выдохи.

Я схватила Никиту за рукав кофты и тут же почувствовала на себе его взгляд.

– Это ты придумал? – спросила я, пытаясь замять внезапную неловкость.

– Можно сказать и так, – Никита не сводил с меня взгляд, а я продолжала смотреть на звезды. – Техника и оборудование, как и инициатива, принадлежат Зое Тимофеевой. Идея с космосом моя.

Никите не обязательно было уточнять, кто именно стал спонсором такого дорогостоящего и, наверняка, заграничного оборудования. Девочка с двухэтажной квартирой и таким огромным гардеробом, что за все одиннадцать лет она умудрилась ни разу не повториться, была моей личной занозой в заднице. Зоя Тимофеева была самой популярной девчонкой в школе – по крайней мере, так считала она сама и ее огромная свита из самых красивых и самых обаятельных. И это не преувеличение. Люди, окружающие Зою, были действительно красивы. Девушки с пышными волосами в максимально коротких из дозволенного юбках и с губами цвета розового вина, (хотя на деле это был всего лишь красный), сидели с высокими парнями, чьи плечи были шире, чем шкаф с микроскопами в кабинете биологии. И в их главе сама Зоя Тимофеева и ее Дима Лавров – самые красивые из них и, разумеется, самые умные. К счастью и к сожалению одновременно, до меня им было еще далеко, и именно это делало меня мишенью номер один.

– Мне очень нравится твоя идея, Никит, – я посмотрела на него и улыбнулась.

Он как—то странно отвел взгляд в сторону, словно ему стало неуютно.

– И другим тоже понравится, – добавила я после небольшой паузы. – А почему именно космос?

– Звездам – звезды, – даже в полумраке, освещенном цветными переливами, я заметила, как Никита нахмурил брови. – Если бы я сделал что—то менее шикарное, меня бы Зоя заставила задницей фейерверки пускать.

– Не Зоя, Дима, – поправила я, хмыкнув. – Не только задницей, и не только фейерверки.

Никита улыбнулся, но продолжил смотреть куда—то в сторону.

– Ладно, – Никита почесал ухо, – Я выключаю?

Я кивнула, но когда поняла, что Никита на меня не смотрит, подтвердила вслух. Он исчез в темноте оставив меня одну в центре Вселенной. Спустя буквально мгновение что—то щелкнуло, и яркий свет разлился по всему актовому залу. Я зажмурилась с непривычки.

– Все будет светлее, разумеется, – Никита скрылся за кулисами. – Выпускники входят в полумрак и едва различимый космос на стенах. Во время вальса, звезды будут и на потолке. Больше всего эффектов будет на коронации.

– Чего? – я быстро—быстро заморгала, а затем мотнула головой.

Воспользовавшись тем, что Никита меня не видел, я взобралась на сцену, игнорируя ступеньки. – Какой коронации? – спросила я, подходя к Никите, который теперь возился со стереосистемой.

– А? – переспросил Никита, словно не расслышал.

Он снова вытащил язык, как и тогда, когда снимал со стены схему эвакуации. Я повторила свой вопрос, а затем сделала это еще раз, потому что, кажется, Никите до этого не было дела.

– Ты не слышала? – Никита на секунду поднял на меня свой удивленный взгляд. – А объявления? А взмыленный Зойкин вид?

Я пожала плечами.

– Я не читаю дурацкие школьные объявления. А на Зою мне и тем более все равно.

– В этом году все по—другому будет, – Никита быстро защелкал по клавишам ноутбука, а затем снова наклонился к стереосистеме. Он выглядел серьезным, и я чувствовала себя неловко от того, что отвлекаю его глупыми вопросами. – В смысле, абсолютно все. Зоя хочет, чтобы последний звонок стал для нее репетицией перед шикарным выпускным, ее папочка все оплачивает, наш директор ничего против не имеет и лишь тычет пальцем в тех, кто должен все исполнить.

Я стянула с плеча сумку и кинула ее на пол. Обошла стол с ноутбуком и всякими проводами и встала за Никитой. Со спины он выглядел крупнее: его плечи сутулились, а ловкие пальцы быстро перебирали различные переключатели на стереосистеме. Он так и не вытащил черный маркер из—за уха.

– Значит, на последний звонок я не иду, – подытожила я. – Я думала, все будет спокойнее: прочитали стихотворения, послушали поздравления учителей, поплакали – кто от горя, кто от радости – и разошлись. На супер шоу я не подписывалась.

Никита замер. Его руки на мгновение сжались в кулаки. Он тяжело вздохнул.

– Уверен, что все будет не так плохо, – Никита выпрямился и подмигнул мне. – В конце концов, ради космического представления же можно прийти?

– Нууу, – неоднозначно протянула я, потому что не знала, что ответить.

На последнем звонке мы с Варей планировали обсудить и осудить длину школьной формы, которую наши одноклассницы купили ради одного дня, словно свадебное платье, съесть свои положенные куски большого поздравительного торта в виде золотого колокольчика с мятной прослойкой и завалиться ко мне с заранее купленной бутылкой шампанского. В эти планы никогда не входило претенциозное появление в актовом зале под ручку с одним из одноклассников в накрахмаленных черных брюках и подпевание грустным песням про то, что школа – лучшее время в моей жизни.

– Я буду рад, если ты передумаешь. Шоу будет отменным! – Никита смешно сощурил нос, и я улыбнулась, хоть и не очень хотела.

– Верю на слово.

Никита снова обратился к ноутбуку, а я решила оглядеться. Со времен моего последнего визита в актовом зале мало что изменилось. Разве что только новые световые прожекторы, благодаря которым Никита позволил мне побывать в космосе.

– Я все еще работаю над списком песен.

Я вздрогнула. Голос Никиты прозвучал слишком близко. Я не заметила, как он подошел, и теперь Никита стоял буквально в полуметре от меня.

– Прости, не хотел напугать тебя, – Никита сделал шаг назад.

Только тогда я заметила, что из колонок раздается музыка. Я знала эту песню.

– “Одна на миллион”? – спросила я, а потом зачем—то уточнила: – Из того фильма про женщину секретного агента?

– Понятия не имею, откуда она, – Никита пожал плечами, – Но звучит очень мелодично.

Песня была замечательная – она засела у меня в плеере с того самого момента, как я услышала ее по телевизору.

– Думаю, что предлагать потанцевать тебе нет смысла? – предположил Никита.

В мыслях я решила, что ни в коем случае не буду танцевать с этим безрассудным авантюристом с чересчур очаровательной улыбкой и подозрительно искрящимися глазами. Но мой голос произнес другое:

– Почему бы и нет. Тем более, что ты обещал хранить молчание.

Я не оставила сама себе выбора. Никита, казалось, был удивлен не меньше моего. Он несмело подошел ко мне и положил обе руки мне на талию. Они были тяжелые, словно весили не меньше тонны. Я расположила свои ладони у него на плечах и только тогда осознала, насколько он выше меня.

Медленно двигаться по сцене в такт музыке мы начали только под конец первого куплета. Я знала эту песню наизусть, и мне большого усилия стоило не начать подпевать ей. Я отводила глаза в сторону каждый раз, когда чувствовала на себе взгляд Никиты. Мне было неуютно в его объятиях, но мне не хотелось прерывать танец и бежать от слишком близкого контакта с чужим телом сломя голову. От Никиты пахло одеколоном, но не тем, что забирается в пазухи, словно скунс, (а именно такой был у маминого дружка), а приятно терпким с запахом лимонного дерева.

Мне никогда не было так спокойно и тяжело одновременно. Я понимала, что мы танцевали не больше полминуты, но для меня они удивительным образом длились целую вечность. Не помню, как замерла на месте, а затем отстранилась от Никиты. Он не выглядел удивленным, казалось, он изначально ожидал чего—то подобного.

– Все в порядке?

– Да, я просто … , – я осеклась, нахмурив брови. – Покажешь, что еще умеют эти космические прожекторы?

Никита улыбнулся, но совсем не так, как он улыбался до этого. Никогда раньше я не замечала, насколько сильно меняется выражение лица человека, когда он чуть опускает уголки губ вниз.

У светосистемы оказалось более четырех режимов. Никита определял их как разные стадии “космичности”. Он указал мне на место в центре актового зала, куда нужно встать, чтобы оказаться в самом центре Вселенной.

– Словно магия, да? – спросил Никита, выключая весь свет в помещении.

– Разве что для тех, кто не в курсе, что ты просто правильно скомбинировал угол освещения и положения прожекторов, а затем объединил их в сеть через микропроцессорный контроллер.

– Что? – Никита был явно удивлен, – Откуда ты это знаешь?

– Где—то когда—то прочитала, – я почесала затылок.

Первая стадия “космичности” заключалась в созвездиях на потолке. Во второй к ним присоединялись звездные скопления на стенах и мутноватые облака межзвездного газа и пыли по всему периметру. Третья степень открывала на потолке целую галактику подобную Млечному Пути, а четвертая демонстрировала галактики со вспышкой звездообразования таких цветов, что захватывало дух. Над пятым режимом Никита и ребята еще работали.

Никита позволил мне простоять в центре Вселенной целую вечность. Точнее, просидеть – я спустилась на пол на колени, когда почувствовала тяжесть в ногах. Как человек, никогда не ставящий перед собой цель постичь все прекрасное в этом мире, с непривычки я чувствовала, как в животе поднимается целый вихрь из бабочек каждый раз, когда новая спиральная галактика проплывала над моей головой. Никита сел рядом со мной спустя какое—то время. На вопрос, не введем ли мы школу в долги с таким расходом

электроэнергии, он махнул рукой.

– Зойкин отец вечно держит свой бумажник в открытом состоянии. Одной тысячей больше, одной меньше – он не заметит даже если его ограбят.

Михаил Тимофеев был владельцем самой большой и популярной сети кафе и ресторанов “Белая орхидея” в регионе. После выхода на государственный уровень он сможет купить мою двухкомнатную квартиру три раза, причем вместе со мной, матерью, отчимом и мебелью.

Никита выставил освещение на второй режим, а затем снова вернулся ко мне. Стало светлее, и я смогла различить улыбку на его губах.

– Поиграем в десять вопросов? – неожиданно спросил он, заставляя меня отвести взгляд.

Никогда не могла удерживать зрительный контакт с человеком больше, чем пару секунд, потому, что мне всегда казалось, словно собеседник может залезть мне в голову.

– Что это?

– Придумываешь вопрос и задаешь его мне, а я обязан честно на него ответить. Врать и отказываться нельзя.

Никита стянул с себя серую толстовку, которая казалась мне слишком теплой для поздней весны, скомкал ее и кинул на пол. Отклонил корпус назад и уложил на толстовку голову. Я лишь притянула колени к груди, обхватив их руками.

– Ты первый.

– Ладно. Как ты оказалась в школе после закрытия?

– Екатерина Владимировна попросила закрыть кабинет вместо нее, и я немного увлеклась.

– Увлеклась? Чем же?

– Нуу.

– Брось, Девятова, – Никита привстал на локтях..

– Увлеклась чтением учебника по биологии за десятый класс. Я убирала их с парт после урока, и один случайно открылся на страницах о дигибридном скрещивании и законе независимого наследования признаков. И я подвисла.

– Хах, – только и выдавил Никита, словно знал ответ еще до того, как я его озвучила. – Твоя очередь.

Я подцепила пальцами край своего голубого платочка, повязанного вокруг шеи таким образом, что в комплекте с белой блузкой он делал меня похожей на стюардессу.

– Какая кошка пробежала между тобой и твоим братом … Женей? – Я обернулась на Никиту, он кивнул.

– Всего и не упомнишь, если честно, – Никита откинулся обратно на толстовку. – Хотя не думаю, что при родителях мы были такими … Жестокими по отношению друг к другу. Мы живем в вечной борьбе, в вечном соревновании. Только это не “Быстрее, выше, сильнее”. Это, скорее, “Остаться в живых”. Он тыкает меня носом в свой успех, а я, – Никита за моей спиной вдохнул так, словно до этого задерживал дыхание. – Пока я мало что могу поставить против его успешной юридической карьеры.

С минуту мы молчали. Я обдумывала сказанное Никитой, изредка бросая на него косые взгляды через плечо, а он разглядывал потолок, не мигая. Наконец, словно справившись со всем ураганом эмоций внутри, он заговорил:

– Моя очередь. Что насчет Зои, почему вы так друг друга ненавидите?

Я хохотнула.

– Что ты, мы друзья! Правда, заклятые. И на мой день рождения она бы с удовольствием подарила мне билет в один конец до Ада, – я почесала кончик носа. – Она считает, что может держать все и всех под контролем, но меня ей прогнуть не удается. Я умнее, она знает это и втайне мечтает о том, чтобы сама я об этом не знала. Наверное, еще с самого первого раза, когда я отказалась дать ей списать, она поняла, что меня в ее личного раба превратить не удастся. А, – я махнула рукой, – пусть делает, что хочет. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы его папочка продолжал спонсировать нашу школу.

Звонкий Никитин смех быстро наполнил актовый зал, хотя лично я бы сказала, что это была далеко не лучшая моя шутка.

– Мне нравится такая политика партии! Теперь ты.

– Откуда у тебя такие познания в технике?

– Какие познания?

– Твоя работа с прожекторами,лампами и контроллером. Половина человечества с простой отверткой орудует как обезьяна с гранатой.

– Мой отец, – произнес Никита. И, немного помолчав, продолжил тихим, спокойным голосом: – Он научил меня немного разбираться во всяких технических штуках. К сожалению,когда его не стало, мне пришлось самому учиться дальше. Без него получается не так аккуратно и не с первого раза, но я научусь, обязательно научусь. Теперь это лишь дело практики.

– Извини. Я не знала про, – я кашлянула. – Твоего отца. Мне очень жаль.

– Ничего. Прошло уже достаточно времени для того, чтобы я мог говорить об этом, – я обернулась и увидела что Никита снова устремил свой взгляд в потолок.

Любопытство подстегивало меня в следующую очередь задать вопрос о том, что же случилось с Никитиным отцом, и я мысленно отругала себя за это.

Я выпрямила ноги перед собой и отряхнула невидимые пылинки с юбки. Затем медленно и неуверенно опустилась сначала на один локоть, потом на другой, пока, наконец, не оказалась на полу рядом с Никитой. Теперь между нашими лицами было не больше десяти сантиметров, и я могла видеть, как дрожат его ресницы на выдохе.

Никита приподнял голову и предложил мне свою толстовку, но я отказалась.

– Не знаю даже, что именно у тебя можно еще спросить. В смысле, ты, Маргарита Девятова, как закрытая книга для всех, включая меня. Дай—ка подумать … – Никита почесал подбородок. – Ты уже решила, на кого будешь поступать?

Мне не требовалось времени для раздумий.

– На ветеринара, – я проследила взглядом за скоплением звезд в правом углу на потолке.

– Почему не на врача?

– Животных мне жалко больше, чем людей.

– Аргументный аргумент.

Я повернула голову в сторону Никиты. На его губах играла ухмылка.

– А ты решил?

– Это твой вопрос?

Я ответила, что да.

– Не знаю. Последние полгода я часто задавался этим вопросом. Не могу с уверенностью сказать, чего именно я хочу от жизни. По крайней мере, в плане работы.

– Возьми то, что умеешь делать лучше всего, и преврати это в дело всей своей жизни. Или возьми то, что любишь делать – рецепт тот же.

Никита повернул голову на меня и улыбнулся новой, совсем другой улыбкой – она начиналась со света в его глазах и медленно переходила в губы, растягивая их так, что левый уголок указывал вниз, а правый вверх.

– Ты можешь заняться программированием. Или информационными технологиями. Хотя, я бы на твоем месте с таким талантом к художественному освещению пошла бы в киноиндустрию. Там тебя с руками и ногами расхватают.

– Спасибо, – Никита понизил голос.

Я улыбнулась ему в ответ.

– Ладно, теперь снова я, – Никита сложил руки на животе и принялся выстукивать пальцами какую—то мелодию. – Ты … Ты когда—нибудь …

Никита запинался, словно слова давались ему с трудом.

– Не, дурацкий вопрос, – наконец, произнес он. – Сейчас придумаю что—нибудь получше.

– Брось! Пока ты придумаешь другой, я уже усну.

– Окей, – протянул Никита. Он перевернулся на бок лицом ко мне и подпер кулаком щеку. – Ты когда—нибудь была влюблена так сильно, что кроме этого человека никого рядом с собой не представляла? Чтобы только он в фокусе был, знаешь, словно в трубу смотришь, и кроме него для тебя больше никого и ничего не существует?

Вопрос застал меня врасплох, но не потому, что я когда—то любила, и сейчас мне было больно об этом вспоминать, а потому, что мне всегда казалось, что я не способна к подобным чувствам. Любить и заботиться о ком—то, кроме себя и Вари, казалось мне чем—то невероятным сродни аномальной жары на Северном Полюсе.

– Нет, – я принялась кусать нижнюю губу и прекратила лишь тогда, когда почувствовала во рту металлический привкус.

Я не знала, что еще сказать, и потому тупо уставилась в потолок. Спустя какое—то время Никита у меня под боком зашевелился, и я глянула на него. Он принял старую позу, подложив руки под голову.

– Я влюблен в одну девушку с того самого момента, как впервые увидел ее в школе. Мне тогда едва исполнилось семь. Казалось бы, о каких чувствах может идти речь, когда в голове нет ничего, кроме игрушек и восторга от случайно услышанного от брата слова на букву “ж”, которое еще рано использовать в речи, а так хочется! – Никита хохотнул, и я тоже ухмыльнулась. – Но когда я ее увидел … Вот ты сегодня увидела мое светопредставление в первый раз, что ты почувствовала? – я помедлила с ответом, и Никита добавил: – Восторг? Восхищение?

– Изумление. В какой—то степени головокружение … Словно кроме этого света больше ничего не существует во всем мире. Даже дышать не хотелось.

– Я чувствую все это каждый раз, когда она входит в помещение.

Никите снова удалось заставить меня прикусить язык, и я просто продолжала смотреть на него, пытаясь понять, правду ли он только что сказал.

– Что? – спросил он, прищурившись, – Чего ты на меня так смотришь? Глупо прозвучало, да?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет. Нет, не глупо. Просто странно слышать такие слова от живого человека, а не с экрана очередной романтической комедии.

– Любовь случается, – Никита глубоко вдохнул, прежде чем снова заговорить: – И не только в кино.

– А она, та девушка, в курсе того, что ты ее любишь?

– Не думаю. Она не такая, как другие. Она знает себе цену, она всегда видит проблему и знает ее решение еще до того, как другие успевают вникнуть в суть. Она очень умная и по—настоящему красивая, хоть и сама этого не понимает. Иногда мне кажется, что все испортится, если она узнает о моих чувствах … В том смысле, что я больше не смогу смотреть на неё, не испытывая чувство неловкости.

– А если она тоже тебя любит?

– А если нет?

– То есть, ты предпочитаешь сидеть с выигрышными картами на руках и все равно пасовать?

– Ты предлагаешь мне бросить все и пойти ва—банк?

– Нет! – я подняла руки в оправдательном жесте. – А то потом еще будешь обвинять меня в том, что твое сердце разбито.

Я хотела пошутить, но только тогда, когда слова слетели с моих губ, я поняла, что прозвучало это слишком грубо.

– Не бойся, – Никита сел. – Не буду.

Он ловко поднялся на ноги, и я сделала тоже самое.