Текст книги "Одна на миллион (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Я беспокоюсь о тебе. Ты ни с кем не общаешься. У тебя совсем нет друзей.

– У меня есть Варя, – сказала я.

– Я знаю, но разве тебе никогда не хотелось быть частью большой компании? Я в твоё время была одной из самых популярных девочек в школе, но при этом была такая же умная, как ты. Поверь мне, Рита, ты можешь совмещать учёбу и активную жизнь. Это просто!

Я не знала, как объяснить маме, что моя идеальная социальная жизнь – это социальная кома: я как бы участвую в переписи населения, но на этом вся моя активная позиция и заканчивается.

– Ты такая несчастная, – мама покачала головой и взяла меня за руку.

Она не понимала, что не все люди стремятся к одному и тому же: славе, признанию, любви. Если брать за основу пирамиду потребностей Маслоу, то в моем случае третий и четвёртый уровни (потребность в любви и принадлежности и потребность в уважении) просто отсутствовали, а в случае моей матери именно они составляли основу.

Но спорить с ней было сложнее, чем объяснить дураку, что он дурак. В этом была вся суть воспитания моей мамы – она принимала только свою правду. Другой правды для неё просто не существовало.

– Да уж, несчастней просто не найти, – прыснула я. – А теперь, с твоего позволения, я пойду в свою комнату и немного поплачу в подушку над своей убогостью.

И мама кивала, отпуская меня, то ли потому, что не понимала сарказма, то ли потому, что принимала это за детскую защитную реакцию.

Видела бы она меня теперь, знала бы, что её дочь неожиданно для самой себя стала одной из самых обсуждаемых людей в школе. Но она не звонила мне уже целую неделю, потому что была занята втиранием средства для загара в мускулистые плечи своего любовника.

А я, назло ей, перестала поливать её фиалки.

Никита старался делать вид, словно его самого голосование не волнует, но я замечала, как он косился на меня, когда я, в свою очередь, косилась на плакаты. Он беспокоился о том, что в один прекрасный день я просто сломаюсь, и это не давало ему возможности порадоваться за нас обоих.

Потому что, безусловно, он был рад – я видела беглую улыбку на его лице каждый раз, когда кто—то упоминал голосование, видела, как он пытается скрыть её от меня и специально хмурит брови, и это делало мне ещё больнее.

Мне не нравилась сложившаяся ситуация, но я не должна была лишать его возможности насладиться ею.

– Ты хочешь, чтобы мы тоже сделали что—то подобное?

В среду на большой перемене мы все вместе собрались в столовой: я, Варя, Никита, Ян и Сёма сидели за столиком у окна и пили чай с принесёнными Семёном пирожками – привет от Юлии Александровны.

– В смысле? – Никита непонимающе уставился на меня, так и не донеся пирожок до рта.

– Кричать, что всем нужно голосовать за нас? Печатать листовки с нашими лицами? Покрывать грязью тех, кто за нас голосовать не хочет? – пояснила я.

Ян выставил большой палец в кулаке в одобрительном жесте на последней части моего предложение. Никита толкнул его локтем в бок и откусил немного от своего пирожка.

– Мы никого ничем – мм, с картошкой! – никакой грязью обливать не будем.

Я пожала плечами, мол, как знаешь, моё дело – предложить. Я не ставила своей целью унижение противников, но знала, что, если понадобиться, это будет именно то, что сделают они.

– Вам не нужна реклама, за вас итак много кто собирается голосовать, – заметил Сёма. Он отхлебнул из кружки, а затем добавил: – Ну, такие слухи ходят.

– Такие слухи ходят? – повторил Никита.

Все мы уставились на Сёму в ожидании объяснений.

– Горячо, – вместо этого сказал он о чае и тут же отхлебнул ещё, морщась.

– Не заставляй меня вытаскивать из тебя информацию клещами, – сказала я.

– У тебя всё равно нет клещей, – подчеркнул Сёма.

– У меня есть, – заметил Ян.

Я кивнула, с трудом пытаясь сдержать улыбку. Никита был прав – мы с Яном похожи, и я особенно часто стала замечать это в последнее время. Никто никогда не знал, шутит Ян или нет: он был одним из тех людей, кто позволяет себе отпускать саркастические замечания и по отношению к тем, кто ему дорог, и по отношению к тем, на кого ему наплевать.

– Услышал вчера на тренировке. Вы теперь как грёбаные рок—звёзды, ребят: все, кто не обсуждают вас, либо немые, либо глухие.

– Очень мило, – сказал Никита.

– Только не говори мне, что тебе это не нравится, – возразила я.

– Неправда, – Никита всплеснул руками, из—за чего столкнул со стола свой стакан с соком. Основная его часть попала на скамейку между нами и на его брюки. Лёгкими брызгами окатило мою любимую ситцевую юбку нежно—голубого цвета.

– Поздравляю, – протянул Сёма. – Если бы это был мой чай, твои гениталии были бы сварены вкрутую!

Варя протянула мне бумажные салфетки, и я принялась промокать ими свою юбку и на автомате и джинсы Никиты.

– Рит … – Я подняла на него глаза, он глянул на свою левую ногу, которую я продолжала вытирать. – Можешь ты, пожалуйста … Я сам.

Его щёки покрылись румянцем. Я перевела взгляд на сидящих справа от Никиты Сёму и Яна: первый тихонько хихикал с свою чашку с чаем, второй, с улыбкой на лице, делал вид, что нашёл что—то интересное в своём пирожке. Варя за моей спиной не издавала ни звука, но я могла представить, что у неё было такое же лицо, как и у этих двух.

– Я просто хотела помочь, – выдохнула я, кидая салфетки Никите в руки, так, чтобы избегать любых с ними прикосновений. – Сёма. – Парень вопрошающе поднял брови. – Заткнись.

– Что? Я молчал! – пискнул он, когда я схватила с тарелки надкусанный пирожок и кинула в него. Поймав его, он с неприкрытым удовольствием впился в него зубами.

– Это мне одной кажется, или тут и вправду стало как—то жарковато? – присвистнула Варя.

Я обернулась на неё: она размахивала ладонью, словно находилась на улице в самый солнечный день лета. Ян и Сёма громко прыснули.

Месяц назад я бы убила всех их и закопала во дворе перед своим домом, точно под сломанной горкой и ржавыми качелями, но теперь я лишь покачала головой и накрыла пылающее лицо руками, скрывая улыбку. Я знала, что они смеялись над моей глупостью, но я легко позволила им сделать это, потому что они были моими друзьями.

– Прекрасно. Теперь я выгляжу так, словно у меня недержание, – цокнул языком Никита, отчего мы все окончательно рассмеялись.

Спустя пару минут кто—то с учительского столика выкрикнул что—то о нашей невоспитанности.

Четвёртый и пятый уроки по четвергам были отведены под профильные предметы, которые каждый из учеников должен был выбрать для себя сам (разумеется, из ограниченного списка). Моими были биология и химия, уроками Вари были английский язык и литература. Это был единственный академический час в неделю, который мы проводили отдельно.

Никита был на информатике и физике, что тоже меня огорчало. Зато со мной на оба предмета ходил Ян. Раньше я не обращала на это внимание, полностью погружаясь в задание, выданное Екатериной Владимировной, но теперь, когда он сам подсел ко мне на биологии, я была рада, что кто—то составит мне компанию.

– Я знаю, что тут не занято, – сказал он, прежде чем сесть.

– Здесь не занято, потому что я всегда сижу одна, – с той же непробиваемой интонацией ответила я.

– Теперь нет.

Ян с громким шлепком бросил на стол свой задачник с тренировочными тестами для экзамена. Все десять человек в классе, включая Екатерину Владимировну и меня, смерили его недовольными взглядами, но он, казалось, совершенно этого не заметил: лишь открыл задачник на нужной странице, заложенной карандашом, и принялся отвечать на вопросы.

Мне нравился Ян. Не в том смысле, в каком мне нравился Никита, а, скорее, как если бы он был моим братом – тем, кто по утрам встаёт на пять минут раньше меня и занимает ванную на целых полчаса или съедает последнюю порцию моих любимых хлопьев, но случись что, надирает задницу любому, кто обидит меня.

Я подняла глаза на учительницу, чтобы убедиться, что она занята своими делами, а затем наклонилась к Яну и зашептала:

– Вы с Никитой в очень близких отношениях?

Ян перевёл на меня вопросительный взгляд и нахмурился:

– Если ты о том, видел ли я его без одежды, то нет.

Я толкнула его кулаком в плечо.

– Ну нет! В смысле, делитесь ли вы … секретами. О личной жизни, может быть … Или так, о всяком другом … разном.

Ян спокойно глядел на меня, молча вынося всю эту словесную чепуху.

– О Боже, – произнёс он. – Ты складываешь слова в предложения ещё хуже, чем трёхлетняя Сёмина сестра.

У меня не нашлось ничего такого же язвительного, что я могла сказать ему в ответ, и потому я лишь поджала губы.

– Делимся мы с ним секретами, делимся, – наконец сообщил Ян. – Это вроде как именно то, чем занимаются друзья.

– Ну тогда ты точно должен кое—что знать, – я всё ещё раздумывала, стоит ли спрашивать то, о чём собиралась.

– Всегда если вероятность, что я “кое—что”, – (Он действительно изобразил кавычки на слове “кое—что”. Ненавижу этого парня.), – знаю. Вероятность того, что я знаю “кое—что” именно из того, что нужно тебе, тоже есть, но намного меньше.

– Ты можешь хотя бы пять минут не быть засранцем?

– Это вопрос или просьба?

Я закатила глаза и, шумно выдохнув, стукнула себя по лбу.

– Просто спроси меня, – проворчал Ян.

Я посмотрела на свои ладони и заметила, что испачкала указательный палец правой руки в чёрной ручке.

– Никита … Я правда ему нравлюсь?

Я думала, что увижу на лице Яна хотя бы удивление, но ничего – он даже бровью не повёл, когда на мгновение опустил взгляд на свой учебник и что—то там чиркнул.

– Что? – только потом спросил он.

– Что? – переспросила я рефлекторно.

Мы смотрели друг на друга долгие секунды.

Наверное, он думал, что я догадалась сама, и потому собирался соврать. А, может, просто подбирал нужные слова, чтобы свести всё в шутку.

– Да, ты ему правда нравишься, – вместо этого ответил Ян.

Повисла долгая пауза, за которую мы оба успели решить два теста полностью. Когда Ян произнёс это – когда он подтвердил слова своего друга – я словно заново пережила весь этот шок, что свалился на меня недавним субботним вечером. Я просто не могу нравиться людям; парням в частности.

– Почему ты скрываешь ото всех дату своего рождения? – спросила я, посчитав, что это будет лучшим вопросом для того, чтобы снова заговорить.

– Праздновать дни рождения довольно странно – люди поздравляют тебя с тем, что ты просто родился. Ты ведь даже ничего не сделал для этого. Ничего не заслужил. К тому же, так или иначе, стареешь и приближаешься к смерти.

Я кивнула с пониманием дела, хотя Ян даже не смотрел на меня.

В пятницу вечером мне позвонила мама. Она не дала мне вставить и слова в наш как бы общий разговор и, слушая её, я узнала, что а)в Италии настолько чудесно, что она теряется во времени и всё время забывает позвонить единственной дочери и убедиться, что та вообще жива, и б)она задержится там чуть больше, чем планировалось.

– Чуть больше – это на сколько? – уточнила я.

Мама секунду молчала.

– Милая, пообещай мне, что не будешь злиться.

– Я не могу обещать того, что, в девяносто девяти случаях, невозможно, мама.

Мама на другом конце проводе шумно выдохнула:

– Не думаю, что мы сможем попасть на твой выпускной.

Это был именно тот момент, когда я полностью осознала смысл фразы “Захлебнуться слюной от злости”.

– Что?

– Прости, Рит! Но ты не представляешь, как сильно нам повезло: Марк познакомился с одним мужчиной из Москвы, и он предложил ему …

Дальше я не слушала. Отложив мобильный телефон в сторону, я просто вышла из комнаты и прошла в спальню мамы и Марка, где настежь распахнула их огромный шкаф—купе и принялась скидывать все вещи с вешалок и полок, словно пакостный кот. Я была зла на них: на маму за то, что она идёт на поводу у своего любовника, и на Марка за то, что он такая задница – и у меня не было другого способа хоть чуть—чуть выпустить пар.

Спустя некоторое мгновение я вернулась обратно и обнаружила, что мама всё ещё продолжала болтать, так, словно я и никуда не уходила.

– … Ну разве это не замечательно?

– Опупеть просто, – ответила я.

– Ты точно не обиделась? – с нажимом спросила мама.

– Точно, – слишком грубо отозвалась я и повесила трубку, не попрощавшись.

Да только вот не совсем – обида встала поперёк горла, как кусок льда, который я проглотила вчера, когда залпом пила холодный чай. Тогда мне помогла тёплая вода – теперь же я не знала, что делать, и лишь обессиленно рухнула на свою кровать лицом вниз.

Меня одолевало желание позвонить ей и высказать всё, что я об этом думаю, но вместо этого я набрала совершенно другой номер.

– Никита у аппарата.

– Умоляю, скажи мне, что у тебя есть немного свободного времени и терпение для того, чтобы выслушать мои возмущения по поводу вселенской несправедливости?

Вместо того, чтобы поинтересоваться, что случилось, Никита спросил:

– Мне приехать?

А я ответила, что да.

И он был у меня спустя пятнадцать минут. К тому времени я уже успела немного остыть и теперь сомневалась, была ли это хорошая идея – позвонить Никите. Но когда я открыла дверь после нескольких коротких стуков и увидела его, все сомнения странным образом тут же улетучились.

– Привет, – сказал он.

У меня ушла секунда на то, чтобы махнуть ему рукой: дескать, проходи, и Никита сделал шаг внутрь моей квартиры.

– Привет, – откликнулась я наконец. Он перевёл на меня взгляд и улыбнулся.

– Вот теперь, когда я вижу, что ты, по крайней мере, в нормальном эмоциональном состоянии, я могу спросить тебя: что случилось?

Я открыла было рот, чтобы что—то сказать, но затем поймала себя на мысли, что сказать—то мне, по сути, нечего. Любая фраза о том, что моя мама – бессердечная сволочь, разобьётся с диким звоном о тот факт, что у Никиты её вообще нет.

Я успела подумать о том, что лучше бы позвонила Варе, прежде чем, упершись кулаками в бока, заявила:

– Зоя и Дима собирают про нас заговор!

Это была правда – я услышала об этом на перемене между геометрией и английским языком от двух десятиклассниц, чьих имён я даже не знала.

– Господь Всемогущий, и это всё? – Никита широко распахнул глаза. – И в чём же состоит несправедливость?

Я почесала кончик носа.

– В том, что … – секунду я молча. – Мне нельзя их грязью поливать, а им против нас заговор устраивать можно!

Никита мгновение смотрел на меня как на сумасшедшую, а затем громко рассмеялся, запрокинув голову назад.

– Что?

– Ты – единственный человек в мире, способный заставить меня оторваться от “Революции” только ради того, чтобы услышать что—то подобное.

Я могла бы покончить со всем этим и выставить Никиту обратно за дверь, но вместо этого я предложила ему остаться и посмотреть фильм, который я, так или иначе, якобы собиралась глянуть (враньё). А он мог бы отказаться, сославшись на любые придуманные дела или ещё какую чепуху, но вместо этого он согласился. И уже спустя двадцать минут мы сидели в гостиной и пытались вникнуть в суть картины с многообещающим названием “Когда нас останется двое”.

– Я не понял, – начал Никита, – Почему этот парень столкнул того рыжего с лодки?

– Ну тут два варианта: либо он просто большая задница, – я загнула указательный палец. – либо у сценаристов проблема с логическими обоснованиями, – тут я загнула большой палец.

Никита взял в руки коробку из—под диска (да, я умудрилась купить этот кино—шедевр, хорошо хоть за вполне символическую цену), всё это время лежащий между нами, и вгляделся в неё:

– Это какая—то несуразица, – заключил он. – У него даже обложка ужасная. Посмотри на это: у парня вместо глаз фитили от бенгальских огней. Такое чувство, что он хочет заставить меня ему подчиниться … И, знаешь, если я ещё хоть пару секунд буду смотреть на него, то так и получится!

Я рассмеялась и выхватила коробку из Никитиных рук. Мы снова вернулись к просмотру, и теперь между нами не было ничего, кроме моей ладони, которую я специально уперла в диван в надежде на то, что Никита захочет сделать то же самое со своей, и тогда мы, так или иначе, коснёмся друг друга, и всё произойдёт, как в романтической комедии, которых я, в последнее время, посмотрела слишком много, словно пытаясь наверстать всё то время, что я считала их глупостями и выдумкой.

Но Никита держал свои ладони при себе: он то сжимал обеими чашку с чаем, то скрещивал их в замок между собой, то похлопывал ими себе по коленкам.

В конце концов я сдалась и обхватила корпус руками, забравшись на диван с ногами, потому что так было удобнее. И сразу после этого Никита упёрся ладонью в то самое место, где от моей должен был ещё остаться тёплый след.

– Я вижу, что ты что—то не договариваешь, – неожиданно произнёс Никита, когда фильм начал приближаться к своему логическому финалу.

Я перевела взгляд с экрана, где главный герой как раз собирался совершить самоубийство, на Никиту. В полумраке он выглядел ещё более привлекательным, и это было ужасно нечестно с его стороны.

– Мм?

– Ты искусала губы до самого мяса. Не могу утверждать точно, но, скорее всего, ты, благодаря этому, смогла сегодня перевыполнить норму белка для организма.

Я провела языком по нижней губе и тут же почувствовала металлический привкус. Никита оказался прав – странно, но я даже не замечала, как делала это, похоже, в течение всего фильма.

– Ведь какой—то там заговор – это не то, что тебя беспокоит. Ты никогда не относилась к категории людей, которых волнуют такие мелочи.

Я пожала плечами, мол, всякое бывает, и на меня находит, но затем всё—таки отрицательно покачала головой, взяла пульт с подлокотника и нажала на паузу.

А затем сказала:

– Ты прав. Это кое—что, что касается моей мамы.

Ни одна мышца на лице Никиты не дёрнулась.

– Ну, – сказал он. – В чём дело? Расскажи мне.

Я чувствовала себя странно: словно мне просто-напросто было недозволенно говорить о матери в присутствии Никиты.

– Всё нормально, – словно читая мои мысли, произнёс он. – Я могу говорить о чужих мамах и папах. Правда.

После этих его слов мне стало ещё паршивее, а желание взять его за руку возросло с троекратной силой. И я не удержалась – протянув свою ладонь вперёд, я накрыла ею Никитину, лежащую на диване, и тогда он придвинулся ко мне ближе, чтобы удобнее было держаться, и, как мне показалось, чуть наклонился вперёд.

Я рассказала ему о матери даже чуть больше, чем планировала. А он слушал, иногда сопровождая мои слова короткими кивками.

– Я не буду говорить тебе о том, что все проблемы – это ерунда, до тех пор, пока твоя мама жива и здорова, – заявил Никита, когда я замолчала. – И не потому, что ты это и без меня прекрасно знаешь, а потому, что каждая проблема имеет место быть. Твоя мама поступает некрасиво – это факт. Она обещала приехать до твоего выпускного?

– Да.

– Тем более! Ненавижу, когда люди не держат свои обещания.

– Я тоже.

– Ты, главное, не переживай. Поверь мне, наличие твоей мамы на выпускном не сделает его более особенным для тебя. Ты будешь сиять ярче всех, даже если зрителей будет на одного меньше.

Я улыбнулась. Никита тоже. Мы совсем забыли про глупый фильм, до конца которого оставалось не больше десяти минут.

– Я рада, что ты пришёл, – призналась я.

– Я рад, что ты позвонила, – ответил Никита.

Он смотрел на меня и позволял мне смотреть на него. Но не долго – ровно до тех пор, пока я не решила сократить расстояние между нами до минимума и не обнять его за шею. Слова сожаления о том, что я не обращала на него внимания раньше (надеюсь, тот факт, что я вообще мало на кого внимание обращала, хоть как—то оправдывает меня), застряли в горле. В последнее время, у меня частенько обнаруживались с этим проблемы: раньше я редко отфильтровывала всё, что слетало с моего языка. Теперь же, когда хороших моментов в моей жизни стало неожиданно больше, чем сносных, мне просто нечего было на это сказать.

Или есть чего – просто было страшно.

Никита ушёл спустя полчаса, оставив после себя приятный цитрусовый запах одеколона, смешанный с мятными нотками лосьона после бритья. Я не стала досматривать фильм – вместо этого взяла с полки старенький учебник по биологии за девятый класс, плюхнулась животом на кровать, так, что пальцы ног касались пола, и принялась перелистывать его, освежая в голове когда—то задвинутые на дальнюю полку знания по анатомии человека.

Когда мой телефон взорвался знакомой мелодией звонка, я обнаружила себя спящей лицом на странице о пищеварительной системе. Звонили с незнакомого номера, и я не торопилась брать трубку: у меня была такая политика – если номер не значится в моём телефонном справочнике, значит, я не считаю его важным. Но звонивший настаивал: не проходило и пяти секунд после того, как заканчивался один звонок и начинался новый.

На дисплее телефона значилось уже четыре пропущенных вызова, когда на пятый я наконец не выдержала и сняла трубку:

– Алло?

– В чём твоя проблема? Или ты не знаешь, для чего нужны телефоны?

Я даже немного опешила, но не от наглости абонента, а от того, кем он оказался. Это был Ян. И его голос был настолько взволнован, что я даже не сразу его узнала.

– Ян? Что случилось?

– Никита, – У меня внутри всё похолодело. – Какие—то подонки избили его.

Больше я не смогла ничего услышать, как ни старалась: Ян продолжал что—то отрывисто говорить в трубку, но у меня не было сил сконцентрировать на этом слух. Я даже не смогла спросить у него, в порядке ли он – возможно, именно об этом пытался сказать мне Ян.

Я просто села на край кровати, продолжая прижимать мобильный телефон к уху, и уставилась в невидимую точку на противоположной стене в попытке унять ужасное чувство в животе, из—за которого казалось, что меня сейчас стошнит.

Комментарий к Глава 13

https://vk.com/club75865569 <3

После абсолютного отсутствия вдохновения я таки сделала это! И сделаем вид, что на часах сейчас не 5:12 утра.

========== Глава 14 ==========

Я бежала по коридору, не сбавляя темп, даже после того, как медсестра на посту сказала мне, что с поступившим недавно Никитой Макаровым всё в порядке. Плоская подошва кед скользила по свежевымытому больничному полу, заставляя меня влетать в косяки, но я даже и не думала тормозить. Мне казалось, что всё это сон: чужой, глупый и какой—то слишком страшный. Но это была реальность, я понимала это по больничному запаху – смеси бинтов и каких—то лекарств, – а также по крикам санитарки, которую я чуть не сбила с ног, когда та спиной покидала только что убранное помещение.

В дверь палаты номер девять я влетела всем корпусом, больно ударившись локтями.

Я увидела Женю, прежде чем увидела Никиту. Он стоял у изголовья кровати брата, скрестив руки на груди, и что—то говорил ему, хмуря брови. Когда я вошла, он тут же замолчал и посмотрел на меня чуть мягче, чем до этого смотрел на брата.

Я не знала, что сказать, и лишь замерла в дверном проёме, не в силах разжать пальцы, чтобы выпустить металлическую ручку. Никита сидел в кровати, прислонившись спиной к стене, и дёргал здоровой левой рукой синюю лямку на поддерживающей повязке, фиксирующей правую. Когда наши взгляды встретились, Никита дёрнулся, чтобы слезть с кровати, но Женя тут же вернул его на место твёрдым, но лёгким толчком в плечо.

– Сиди на месте, Ромео. Врач сказал, сегодня тебе лучше отлежаться, – затем Женя снова перевёл взгляд на меня и улыбнулся. – Рита.

– Здравствуйте, – мой голос получился слишком высоким.

Я всё ещё переводила дыхание после спринта по коридору.

– Ладно, детки, я подожду снаружи, – Женя повернулся к брату и потрепал его по волосам. Тот недовольно отвёл голову в сторону, словно стеснялся при мне принимать от брата подобные знаки проявления семейных чувств. – Если что – зовите.

Женя прошёл мимо меня в коридор, и когда я шагнула в сторону, чтобы пропустить его, он одобрительно хлопнул меня по спине.

И мы с Никитой наконец остались вдвоём.

Теперь я могла внимательно разглядеть каждую рану на его лице: разбитая губа, свежий шов, пересекающий бровь, ссадина на скуле под глазом.

– Ужасно выглядишь, – я старалась звучать беззаботно, но понимала сама, насколько жалко выгляжу со стороны со слезами в голосе.

– Всё не так уж плохо, – Никита улыбнулся своей обычной, кривой и такой чарующей улыбкой.

Я покачала головой и подошла ближе. Мне стоило огромных усилий не упасть рядом с ним и не разреветься. Всю дорогу до больницы я придумывала, что скажу ему, но сейчас, когда он выглядел таким сломленным, но всё ещё пытающимся держаться за последнюю веточку оптимизма, все слова моментально вылетели из головы.

Я остановилась у изголовья кровати, именно там, где до меня стоял Женя, и присела на самый край матраса – так, словно и вовсе его не касалась. Протянула руку вперёд навстречу Никитиной ладони. Он тут же сжал её – сильно, словно боялся, что я могу уйти.

– Кто это сделал?

– Я не видел их. Подловили недалеко от твоего дома – я и опомниться не успел, как эти двое в чёрных куртках и капюшонах, надвинутых чуть ли не до самого подбородка, уже вовсю разукрашивали моё лицо. Но, смею заметить, я успел несколько раз настучать им по головам. До того момента, как отключился, конечно.

Я повернула ладонь Никиты тыльной стороной к себе и заметила сбитые ссадины на костяшках его пальцев.

– Как представлю, что вместо меня они могли наткнуться на тебя – аж дрожь берёт, – добавил он.

Повисло долгое молчание. Я продолжала осторожно выводить указательным пальцем на ладони Никиты неведомые узоры, старательно избегая его взгляда. Я считала себя виноватой – ведь именно из—за меня Никита оказался там, возле моего дома, когда, если бы я была хоть немного сдержанней, он сейчас был бы цел и невредим.

– Посмотри на меня, – попросил Никита, и я оторвала взгляд от его руки. – Что тебя беспокоит?

– Ты, – честно призналась я.

Никита сдвинул брови к переносице, притянул мою ладонь к своему лицу, заставляя меня слегка податься вперёд, приложился губами к её тыльной стороне и выдохнул, что всё будет хорошо.

И тут моё сердце разбилось. Я смотрела на Никиту, а он смотрел на меня, и всё остальное казалось таким маленьким и незначительным, словно и не существовало вовсе.

Мне потребовалось одиннадцать лет, чтобы не замечать Никиту Макарова, и чуть больше двух недель, чтобы в него влюбиться.

– Не плачь, пожалуйста, это всего лишь царапины, – тихо произнёс Никита, и только после его слов я почувствовала, как по щекам медленно скатываются слёзы. – Лишь второй раз вижу, чтобы ты плакала, – добавил он.

– Потому что я очень редко это делаю, – подтвердила я, вытирая слёзы свободной ладонью, – Когда я плачу, моё лицо всё время покрывается пятнами, и …

– Нет. Ты очень красивая, когда плачешь.

Хоть я и покачала головой, на мгновение закрыв лицо ладонью, я успела заметить, как Никита поморщился, когда заёрзал на месте, чтобы принять более удобное положение.

– Болит? – спросила я.

– Плечо, – уточнил Никита. – Ключица вывихнута. Травматолог сказал, что мне ещё повезло, потому что если бы мне её сломали, то всё: ходил бы я с гипсом в прижатой к туловищу рукой, как покалеченный цыплёнок, и …

И я поцеловала его. Одна моя рука всё ещё продолжала сжимать его, когда вторую я осторожно положила ему на щёку, стараясь не касаться ссадин и синяков, а он продолжал болтать, словно не понимал, чего я хочу. Когда мои приоткрытые губы коснулись его, я почувствовала, как Никитин корпус отклонился от стены, чтобы стать ближе ко мне. Мне хотелось, чтобы он запустил вторую руку мне в волосы, хотелось, чтобы затем он спустил её ниже и оставил тёплые следы от своих пальцев на моей шее. Но вместо этого всё, что могла сделать его правая рука – это лежать параллельно полу, зафиксированная повязкой, и я решила, что в этот раз справлюсь сама. Не размыкая поцелуя, я ладонью пустила линию от щёки Никиты до его подбородка, довела её до шеи и здоровой ключицы и затем сжала в кулачок воротник его клетчатой рубашки.

Поцелуй длился бесконечное количество лет.

Отстранившись, я не торопилась открывать глаза – мне было страшно увидеть разочарование или непонимание на лице Никиты. Я прикусила нижнюю губу. Шумно выдохнула. Выпрямилась. И только потом открыла глаза.

Никита выглядел … потрясённым.

– Что это было? – Он почти шептал.

– Анестезия, – ответила я также тихо.

Никита улыбнулся мне так, как не улыбался никогда: сначала он поджал губы, затем растянул их в маленькой, еле заметной улыбке с опущенными вниз уголками. Но основную роль сыграли его глаза – они смотрели на меня так, словно я была чем—то безумно прекрасным.

Я чётко осознавала, что этот поцелуй не был спровоцирован на миг потерянным самообладанием. Я хотела это сделать – и я сделала это. Но страх того, что Никита может мне не поверить, продолжал душить меня изнутри.

И тогда я заговорила:

– Прости меня за то, что тогда я не ответила тебе взаимностью …

– Я же говорил тебе, что …

– Нет. Выслушай меня, пожалуйста, – Никита кивнул. – Мне действительно жаль, что я ничего не сказала, потому что это значит, что я соврала тебе …

Никита уставился на меня пронизывающим взглядом, словно пытался прочитать мои мысли.

– Ты мне очень нравишься. Правда.

Казалось, Никита словно не расслышал. Он не открыл рот от удивления, не вздёрнул брови, не округлил глаза. Лишь неуверенно мотнул головой и продолжал смотреть на меня, не отрываясь.

В его голосе отчётливо слышалась грусть, когда он спросил:

– Это шутка?

Я с уверенностью заявила ему, что никогда бы не позволила себе шутить над чувствами.

– Скажи что—нибудь, – попросила я спустя непродолжительное молчание.

– Я всё ещё тебя люблю, – пролепетал Никита.

Я опустила взгляд на ладонь Никиты, которой он всё ещё сжимал мою. Его пальцы были длиннее и тоньше моих, а кожа бледнее. Я видела синеватые вены, лежащие под ней, и не смогла удержаться от того, чтобы не провести по одной из них, самой длинной, подушечкой указательного пальца другой руки.

– Теперь твоя очередь что—нибудь сказать, – произнёс Никита.

Я набрала в лёгкие побольше воздуха, прежде чем заговорить:

– Может тебе записаться на бокс или карате? Тебя бьют, потому что ты выглядишь так, словно не способен дать сдачи.

Мгновение Никита смотрел на меня, непонимающе хлопая ресницами, а затем разразился громким смехом.

– Умеешь же ты испортить момент! – застонал он.

Я видела, как с каждым издаваемым смешком, Никита жмурился от боли.

– Хватит смеяться, – скомандовала я с серьёзным видом, – Тебе же больно!

– Тогда хватит меня смешить!

Я недовольно покачала головой. Придвинулась к Никите чуть ближе, зажала его ладонь между своими двумя и подумала о том, что никогда раньше не чувствовала себя более нужной, чем сейчас.

Никита тихонько потянул меня к себе.

– Иди сюда, – сказал он, кивая на небольшую полоску кровати, остававшуюся между его телом и краем.

Он явно недооценивал мои формы или переоценивал отрезок пространства, на который предлагал мне их разместить, но я не подала вида: лишь стащила с себя кроссовки, упираясь носком в пятку каждой ступни по очереди, расцепила наши ладони и осторожно, стараясь не делать резких и необдуманных движений, улеглась на бок так близко к Никите, что смогла тут же почувствовать жар его тела, несмотря на то, что нас отделяло целых два слоя одежды.