Текст книги "Одна на миллион (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

========== Глава 1 ==========

Если бы меня попросили составить список вещей, которые я бы хотела сделать до того, как умру, то пункт «Оказаться запертой в школе на все выходные» навряд ли вошёл бы даже в первую сотню. Большинство ребят на моём месте принялись бы благодарить случай за предоставленный шанс исправить в журнале все двойки и натереть доски нелюбимым учителям хозяйственным мылом, но я к их числу не относилась, и никогда не буду. И пусть все вокруг считали, что я слишком скучная для обычного подросткового веселья – сама я больше предпочитала теорию о порядочности и хорошем воспитании. Да и с оценками у меня никогда проблем не было. Хотя это, безусловно, не то, чем принято хвастаться, если ты подросток.

Я бы не сказала, что в классе меня ненавидели. Всё дело было в людской природе как таковой – если человек не может превзойти, он подавляет. К собственному сожалению, я была не просто умным ребёнком, но ещё и гордым, и именно поэтому частенько находила жвачку в своих тетрадках. Впрочем, и среди сверстников можно было найти достойных собеседников – в пятом классе я познакомилась с Варей, которая закончила частную начальную школу, а после перешла в нашу общеобразовательную. Варя не пыталась указать мне на моё место в социальной пирамиде и не проявляла желание использовать меня как бесплатный автомат для раздачи готовых домашних заданий. В общем, мы подружились.

Если бы Варя видела меня тогда, стоящую перед дверью и непонимающе хлопающую ресницами, она бы сказала, что для той, которая считает себя самой умной, я совершаю самые глупые ошибки в мире.

Я дёрнула ручку двери, кажется, в сотый раз, прежде чем сдалась и присела на корточки точно под одной из многочисленных табличек, развешанных по стенам моей школы. Эта говорила словами Гёте: «Недостаточно только получать знания; надо найти им приложение». Могу поспорить, что, в отличие от меня, Гёте никогда не оказывался запертым в школе в пятницу вечером. Зато теперь, если я когда—нибудь совершу гениальное открытие, и люди захотят процитировать меня на подобной табличке в красной деревянной рамке ради мотивации, я точно знаю, что они выберут: «Знания, конечно, сила, но лучше вам сваливать из школы вовремя, если не хотите оказаться в глупейшей ситуации». И ниже постскриптум: «И всегда проверяйте индикатор заряда батареи телефона с вечера, а не тогда, когда он уже сигнализирует вам о том, что разрядился».

Я шмыгнула носом и пересела на пятки, когда почувствовала неприятные спазмы в голени. Глаза жгло от слёз обиды на саму себя: на выходные у меня было запланировано слишком много дел для того, чтобы вот так вот просто тратить время в пустом здании старшей школы.

Я хлопнула себя ладонью по лбу. Непроизвольный всхлип тут же сорвался с моих губ, эхом разлетаясь по первому этажу, стены которого были выкрашены в успокаивающий цвет поздней сирени. Мама, учившаяся в этой же школе до меня, говорила, что раньше все этажи были оранжевыми, и в сердцах я благодарила судьбу за то, что она оберегла меня от этого зрелища.

Больше всего на свете я ненавидела три вещи – безответственность, необразованность и оранжевый цвет.

Часы, висевшие на стене напротив запертого выхода, показывали семнадцать часов и сорок пять минут, когда я поднялась с пола, отряхнула юбку, перекинула лямку сумки с тетрадками и учебниками через голову и зашагала по коридору в попытке отыскать телефон.

Обычно школа никогда не закрывалась так рано, и уж тем более не оставалась без дежурного вахтёра, но на субботу выпадал выходной в честь дня города, а пятница была объявлена предпраздничным днём. Листовки, путавшиеся у меня под ногами, гласили: «25 числа занятия в школе сокращены на пятнадцать минут! Школа закрывается в 16:00. Убедительная просьба не задерживаться в здании дольше положенного времени ученикам и членам преподавательского коллектива. Администрация».

Как жаль, что я никогда не читаю глупые школьные объявления.

По лестнице я поднялась, по привычке перешагивая через одну ступеньку. Здесь, на втором этаже, среди фотографий бывших учеников школы, приклеенных к стенду с надписью «Наша гордость», я с лёгкостью могла отыскать глазами маму и папу. Они: красивые, молодые и успешные – наверняка всегда были уверены в том, что и их дети обязательно оставят свой след в истории как те, кому хотелось подражать.

Я непроизвольно остановилась напротив портрета мамы. Она – настоящая красотка, не то, что я. У неё длинные густые волосы цвета воронова крыла и светло—карие глаза. Её губы растянулись в однобокой и самодовольной улыбке – на фотографии она светится счастьем. Кажется, словно прошли тысячелетия с тех пор, когда она в последний раз выглядела такой жизнерадостной.

Я простояла перед стендом ещё несколько минут, представляя себя на месте всех этих счастливых и успешных выпускников: я держу в руках огромный кубок за второе место в областном соревновании по лёгкой атлетике; я целую в щёчку своего парня – капитана сборной школы по баскетболу; я демонстрирую камере диплом победителя научной конференции. Я настоящая прикусила губу – всегда так делаю, когда злюсь на кого—нибудь, включая саму себя. Это, в свою очередь, всегда злило мою мать: «Искусанные и потрескавшиеся губы не очень—то хорошее украшение для девушки, Маргарита» – говорила она, а затем совала в карман моего пиджака гигиеническую помаду.

На фотографии отца я взгляд не остановила – он бросил нас с мамой, когда мне только исполнилось четыре, и уехал заграницу со своей любовницей, бывшей маминой заместительницей. Разумеется, с тех самых пор всё, что я делаю не так, автоматически ставит на мне клеймо с гордым заголовком: «Это всё гены твоего отца недоношенного».

Миновав стенды с фотографиями и кабинет английского языка, я поймала себя на мысли, что сегодня, когда мама будет звонить, чтобы проверить, всё ли у меня в порядке, и не забыла ли я полить её дурацкие растения, она никого не застанет дома. Ни в шесть часов, ни в восемь, ни даже в десять. Я инстинктивно испугалась, представив, как она раз за разом обрывает телефон в попытке дозвониться, а потом прерывает романтическую поездку со своим дружком и летит домой, чтобы убедиться, что со мной в порядке. Я боялась разочаровать её, но не потому, что не хотела её расстраивать. Просто за столько лет мне уже порядком надоели её необоснованные претензии, когда, что бы я не делала, я всегда делала это неправильно.

С привычными для меня мыслями о несправедливости судьбы я двинулась дальше по коридору. Все кабинеты, мимо которых я проходила, были наглухо закрыты: два помещения под географию, захламлённые картами и старыми глобусами, учительская, куда под страхом смерти не пускали никого из учеников, словно там всё время происходили какие—то непотребства, и компьютерный класс, который был настолько огромным, что имел целых две двери для входа и выхода.

Я тяжело вздохнула и опустила глаза на свои туфли. Не хотелось признаваться даже самой себе, но я была бы не против найти хоть одну живую душу, по воле судьбы забывшую про то, что школа закрывается в четыре. Я была бы даже рада, если бы этим человеком оказался мой учитель по физике Энгель Михайлович, с которым у нас были ужасные отношения. По крайней мере, мы могли бы разругаться с ним в пух и прах – какое—никакое, а всё же развлечение.

Я резко затормозила в дверном проёме, ведущем в крыло, где располагался сектор начальной школы, когда мне показалось, что за спиной что—то скрипнуло. Одновременно испуганная и возбуждённая, я медленно развернулась на пятках, не торопясь начинать движение в поисках источника звука. Мгновение назад я думала о том, что не плохо было бы обзавестись товарищем по несчастью, но теперь всё, что я хотела – это чтобы странный звук оказался предсмертным стоном старых канализационных труб или отошедшего паркета.

Я успела поверить в собственные выдумки, когда из дальней двери, ведущей в компьютерный класс, послышалась ругань.

– ДА КАКОГО, БЛИН, ЧЁРТА? ОТКУДА? ОТКУДА ВЫ ВЫЛЕЗЛИ? ВСЁ! Я ВЫШЕЛ! КИТ СТО СЕМНАДЦАТЬ ВНЕ ИГРЫ, СВОЛОЧИ!

За продолжительными криками последовал глухой удар, словно что—то тяжёлое упало на пол. После него – шаги – громкие, даже слишком. Их обладатель явно был зол как чёрт. Я вжала голову в плечи. Голос казался мне знакомым, я была уверена, что уже слышала его, возможно даже несколькими часами ранее. Я подняла ногу, намереваясь сделать шаг, когда, опережая меня, дверь кабинета распахнулась и с силой ударилась о стену. Юноша вылетел в коридор так стремительно, что я инстинктивно отступила назад. А затем перевела взгляд на его лицо.

– Макаров? – я удивлённо приподняла брови.

Никита Макаров был моим одноклассником и, по совместительству, одним из немногих, кто не действовал мне на нервы. Я бы сказала, что мы испытывали к друг другу взаимный нейтралитет – если бы он был девчонкой и не был бы таким гиперактивным, мы бы с ним подружились.

– Девятова? – Никита опешил. На его лице в равных пропорциях отразились удивление и замешательство, – Ты чего тут делаешь?

– А ты чего тут делаешь? – вопросом на вопрос ответила я.

Никита сделал шаг вперёд, окончательно покидая кабинет информатики.

– Домой собираюсь, – Никита закинул рюкзак на одно плечо. – И тебе советую. Школа закрывается в четыре.

– Боюсь, ты опоздал. Сейчас уже практически шесть.

Никита усмехнулся, явно не поверив моим словам. Он засунул руку в карман джинсов и достал оттуда что—то даже отдалённо не напоминающее телефон. Спустя какое—то время Никита поднял на меня полные отчаяния глаза.

– Не верю! – воскликнул он, подлетая ко мне.

Гаджетом, который он держал в руках, оказался плеер. На его дисплее неоновые синие цифры показывали восемнадцать часов и четыре минуты.

– Поверь, – я пожала плечами.

– И что теперь делать? – Никита сунул плеер обратно в карман и сложил руки на груди в попытке принять расслабленную позу.

– У тебя есть телефон? – парень отрицательно мотнул головой. – Ну тогда всё, что остаётся – это представлять, как в понедельник наши истощённые и обглоданные подвальными крысами тела найдёт вахтёрша. Если хочешь, можем ещё завещание написать.

– Ты такая жизнерадостная, я просто балдею! – Никита всплеснул руками в недовольном жесте, однако, его губы всё же скривились в лёгкой полуулыбке.

– Если у тебя есть предложения получше – вперёд, я вся во внимании.

Слова повисли в тишине. Я переводила взгляд с лица Никиты на его пальцы, которые нервно барабанили по собственной руке. Неожиданно глаза Никиты широко распахнулись. Он схватил меня за запястье и слегка тряхнул.

– О чём мы вообще, Ритка? О чём? Мы в школе в полном одиночестве! В школе! В месте, которое соки из нас выжимало последние одиннадцать лет!

Я устало выдохнула. Хватка Никиты на моей руке вводила меня в парализованное состояние – никогда не любила, когда посторонние распускали руки.

– И?

– И?! Это наш шанс! – воскликнул Никита с излишним энтузиазмом.

Я молчала в ожидании объяснений.

– Господи, временами мне кажется, что ты действительно невыносимая зануда, – Никита закатил глаза.

– Когда кажется – креститься надо, – прыснула я, вырывая свою руку назад.

Никита осмотрел меня с ног до головы так, как обычно мамаши осматривают своих нерадивых детей, вернувшихся домой по уши в грязи.

– Веселье, Девятова! Мы можем повеселиться на славу! До последнего звонка остался месяц, а потом всё – финита ля комедия – прощай, школа, здравствуй, взрослая жизнь. Неужели, тебе не хочется хотя бы раз выключить свою порядочность?

– Мне хочется домой, – отрезала я. – Всё. Хочешь веселиться – пожалуйста. Только меня не трогай.

Странно, но после моих слов Никита не выглядел удивлённым, скорее, разочарованным. Он передёрнул плечами и обхватил лямки рюкзака своими тонкими пальцами. Его взгляд скользнул по моему лицу. Я прищурилась. У меня сложилось впечатление, что Никита продолжал ждать момента, когда я поменяю своё мнение и начну прыгать на месте и хлопать в ладоши, воодушевлённая идеей разнести школу в пух и прах.

– Можно попробовать вызвать кого—нибудь через интернет в классе информатики, – предложил Никита.

Я кивнула. Любое противодействие лучше бездействия.

Никита зачем—то кивнул в ответ, а затем развернулся и пошёл в сторону кабинета. Я последовала за ним. В помещении, где компьютеров всегда было на порядок больше, чем людей, пахло металлом. Что—то поскрипывало, но так тихо, что мне пришлось прислушаться, чтобы понять, что звук издает кондиционер под потолком.

Никита сел за компьютер и нажал на кнопку включения. Я села на соседний стул.

– Откуда у тебя ключи? – поинтересовалась я.

– Мы в хороших отношениях с Ольгой Валентиновной, – Никита мотнул головой, словно это для него было не таким уж и большим делом. – Брат поставил дома пароль на вай—фай. Говорит, что я его знать не достоин. Жук! Ненавижу его! – Никита почесал подбородок, покрытый лёгкой щетиной, и после непродолжительной паузы добавил: – Надо же мне где—то играть в “Революцию”!

Всё, что я знала об этой игре – это то, что на ней были помешаны все мальчишки, начиная с четырнадцати лет и выше.

– Ясно, – ответила я больше для приличия, чем от интереса.

Никита быстро щёлкал пальцами по клавиатурам. Сначала я старательно следила за тем, что он делает, но затем откинулась на спинку стула и перевела глаза на потолок, погружаясь в собственные мысли. Что, если Никита прав? Что, если это действительно мой последний шанс хотя бы на несколько дней побыть тем, кем быть я мечтала где—то внутри? Ведь сколько я себя помню, вся моя жизнь была построена на одном правиле: не провоцировать. Я была одной из самых умных старшеклассниц, но при этом никогда не тыкала других носом в свой дневник с пятёрками – меня и без этого все вокруг порядком недолюбливали.

– Слушай, – начала я спустя какое—то время. – Предположим, – но только предположим! – что я бы согласилась творить бесчинства здесь, в школе, в твоей компании, наплевав на все законы логики и порядочности. Ты бы рассказал об этом кому—нибудь?

Никита одновременно покачал головой и кивнул.

– Да. В смысле, нет, – Никита стукнул кулаком по столу, и от неожиданности я подпрыгнула на месте. – Короче, ты поняла меня. Не сказал бы я никому, если бы ты попросила. Если бы ты попросила, я бы унёс эту тайну с собой в могилу.

Я улыбнулась поджатыми губами и опустила взгляд на свои колени. Мне было стыдно за то, что я планировала сказать.

– Ладно, – шепнула я, сжимая в кулаке край своей юбки.

– Что ты сказала? – переспросил Никита.

Я подумала, что он действительно не расслышал, но когда подняла на него глаза, увидела, что он улыбается.

– Ладно! – повторила я громче. – Только прошу тебя, ничего противозаконного!

– А вот этого я уже обещать не могу, – воскликнул Никита, вскакивая с места.

Взглядом я проследила за тем, как стул, на котором мгновение назад сидел парень, упал спинкой назад. Именно такой звук падения я слышала и тогда в коридоре.

У Никиты Макарова были светло—русые волосы, торчащие в разные стороны так, словно он только что отодрал себя от подушки, бледно—синие глаза и удивительно широкая улыбка, обрамлённая ямочками на щеках.

Никита Макаров был очень хорош собой, но его дикая энергия пугала меня до чёртиков.

========== Глава 2 ==========

Комментарий к Глава 2

Проявите, пожалуйста, немного спокойствия к возможным глупейшим опечаткам – автор в отпуске без компьютера и мужественно набирает текст на стареньком планшете.

Всем отличного лета :3

Общеобразовательная школа №404 была построена в виде гигантской двухэтажной буквы “Ц”. Ее основную часть составляли учебные классы и столовая, а в так называемом “хвостике” точно друг над другом располагались спортивный и актовый залы. В подвале под ними был бассейн, который я старательно избегала все годы обучения: раздеваться на людях – это как—то не мое. Приходилось рассказывать медсестре про мои страшные вымышленные болезни, которые нельзя было диагностировать, просто бросив на меня беглый взгляд. В то, что холодной осенью я прошлась по улице без куртки и заработала цистит, она верила охотно, а вот для растянутой лодыжки приходилось театральничать.

Когда Никита послал меня за планом эвакуации первого этажа, я задумалась о том, не рано ли согласилась принять участие в его сомнительных мероприятиях.

– Зачем он тебе? – поинтересовалась я, когда Никита снимал такой же план для второго этажа.

– Ты можешь просто довериться мне? – уклоняясь от ответа, спросил Никита.

Я пожала плечами. Я училась с Никитой Макаровым в одном классе долгие одиннадцать лет, но не сказала бы, что хоть что—то о нем знаю. Никита Макаров был одним из тех людей, который со всеми поддерживал хорошие отношения. Если сравнивать людей с шоколадом, то Никита был молочным, который любят если не все, то большинство. Я была горьким – на очень редкого любителя.

– Если я отвечу, что нет, ты обидишься?

– Ну как сказать … – Никита вытащил кончик языка, когда снимал со стены рамку с планом эвакуации. – Я всего лишь хотел помочь тебе не сойти с ума от скуки, но сейчас я чувствую себя крайне уязвленным.

Я отвела взгляд в сторону. На стене точно возле меня висела табличка, цитирующая некоего Дантона.

– “После хлеба самое важное для народа – школа”, – вслух прочитала я.

Никита рядом со мной усмехнулся.

– Кто сказал?

– Дантон.

– Кто он вообще такой?

– Французский деятель, – неуверенно предположила я, ссылаясь на то, что инициалы его имени были “Ж” и “Ж”.

– Я все жду, когда они Эминема цитировать начнут, – Никита зажал под мышкой заламинированный план эвакуации, оставив рамку болтаться на стене оскорбительно пустой, а затем подмигнул мне.

Я неопределенно покачала головой. Ничего не имела против Эминема, просто меня раздражала сама идея этих мотивирующих табличек, на которые все равно никто не обращает внимания.

– Так ты принесешь мне план или как?

– Да, хорошо, – согласилась я.

Никита кивнул и ретировался в кабинет информатики. Я же двинулась в сторону лестницы.

Вернувшись обратно с планом в руках и неприятным осадком на совести где—то внутри, я застала Никиту растянувшимся на полу на животе в странной позе морской звезды. С одной стороны от него были разбросаны цветные маркеры, а с другой – ножницы и обрезки белой бумаги. Из колонок компьютера доносилась ритмичная музыка.

Я подошла ближе. Никита выводил что—то на том, что раньше называлось планом эвакуации. Как оказалось, он левша.

– Где ты была так долго? – спросил Никита, не отрывая взгляд от своего художества.

– Боролась с совестью, – честно ответила я.

– Ну и кто победил?

Я ничего не ответила и лишь положила на пол перед Никитой план эвакуации первого этажа. Парень довольно хмыкнул.

– Ты мне не поможешь? – спросил он.

Я присела рядом с ним на колени, подминая юбку так, чтобы она не задиралась.

– Я бы помогла, если бы знала, что, а главное, зачем, ты делаешь, – я взяла розовый фломастер и начала вертеть его в руках.

– Придумываю нам развлечения, – ответил Никита, сопровождая свои слова неприятным поскрипыванием маркера по бумаге. – Возьми план, который ты принесла.

Я неуверенно притянула схему эвакуации к себе. Зажав ее в руках, словно какую—то ценность, я некоторое время тупо пялилась на нее, раздумывая, стоит ли мародерствовать.

Никита привстал на локти. Из—за воротника его синей футболки выглянул непонятного вида амулет на тонкой черной веревке.

– Обведи зеленым спортивный зал и кабинеты ОБЖ и музыки, – скомандовал Никита.

Я взяла с пола зеленый маркер и положила его себе на ладонь рядом с розовым, сравнивая цвета.

– Почему зеленым? – я вопросительно изогнула бровь.

Никита надрывно выдохнул.

– Что не так с зеленым?

– Все так, просто… Розовый красивее.

– Хорошо, розовый красивее. Ты можешь обвести то, что я тебе сказал, зеленым, а розовым можешь раскрасить все остальное.

– Но…

– Женщина, не доводи до греха!

Я хмыкнула, откладывая в сторону розовый фломастер. Сделав нужные пометки на схеме, я подняла глаза на Никиту. Тот одобрительно кивнул.

– Возьми красный – только прошу, давай без речей про розовый! – и пометь им кабинет директора и медпункт.

Я молча выполнила просьбу, с трудом сдерживая вопросы, вертевшиеся на языке.

– Готово, – произнесла я и украдкой бросила взгляд на схему, разрисованную Никитой. – А ты что обвел?

– Актовый, – ответил он. – И кабинет труда для девочек.

Помедлив мгновение, я вытащила ноги из-под себя и вытянула их вперед, принимая более удобную позу. Колготки электризовали юбку, заставляя меня нервничать.

– Можно вопрос? – поинтересовалась я.

– Если только он не о розовом маркере, – Никита театрально закатил глаза от усталости.

Я хихикнула.

– Мы обвели на схемах закрытые помещения, – начала я. – Не хочу никого обвинять, но мне кажется, будто бы ты хочешь незаконно вломиться в каждое из них, используя ключи из шкафчика вахтера.

Никита отвел взгляд в сторону и почесал подбородок. Видимо, легкая, едва ли заметная чужому глазу щетина приносила ему неудобства. Мне всегда нравилась легкая небритость на парнях, но только в случае, если это не нелепый подростковый пушок.

– Из твоих уст это звучит так, словно это я запер нас обоих в школе.

Я мотнула головой.

– Просто не хочу попасть в неприятности.

– Не попадешь, не волнуйся, – парень сел на полу и протянул мне руку, сжатую в кулаке.

– Это еще зачем? – я вопросительно глядела на его жест.

– Заключим пакт, – с этими словами он выпрямил мизинец. – Если сегодняшние и завтрашние развлечения не придутся тебе по вкусу, то в случае, если все вскроется, можешь валить всю вину на меня.

– Клятва на мизинцах? Мне что, шесть лет?

– Я бы дал не больше пяти с половиной.

– Смешно.

– Пожалуйста, Рит! Ну дай мне шанс! – на мгновение мне показалось, что Никита говорит не совсем о проделках и веселье, но затем он продолжил: – Брат достал, все время требует от меня невозможного, в учебе полный аврал, а скоро еще и экзамены. Дай мне шанс, наконец, по—настоящему расслабиться. Неужели, тебе самой не хочется убежать от чего—нибудь?

Я задумалась. Давление со стороны матери и отчима, учителя, требующие от меня сверх нормы, ребята в школе, готовые одним только взглядом меня уничтожить – этот список можно было продолжать бесконечно. Я нахмурилась и кивнула, протянув Никите свой оттопыренный мизинец.

– Только если что – меня тут не было, – сказала я.

Мы сцепили мизинцы и несколько раз тряхнули руками, заключая нерушимый (по мнению Никиты) и глупый (по моему мнению) пакт.

– Нет в тебе гена авантюристки, – сказал Никита, когда мы расцепили мизинцы.

– А в тебе гена порядочности и чувства самосохранения, – парировала я.

Никита заиграл бровями, словно я сделала ему комплимент.

Первой остановкой в “Туре по выдающимся достопримечательностям 404 школы” – как это все назвал сам Никита – оказался кабинет обслуживающего труда для девочек. В моем расписании этот предмет не значился с девятого класса, и возвращаться туда, где я однажды чуть не отрезала себе полпальца в попытке открыть банку варенья, было даже немного приятно.

Никита оставил меня у двери в кабинет, а сам спустился вниз за ключами. Он предлагал мне составить ему компанию, но я отказалась – мне не хотелось стать непосредственным свидетелем или даже соучастником взлома и мелкой кражи, пусть даже если это всего лишь ключи, которые мы потом планировали вернуть на место. Я чувствовала себя странно возбужденно и испуганно одновременно. Единственная шалость, которую я когда—либо творила, заключалась в том, что я украла у мамы из кармана пятнадцать рублей, мотивированная желанием навести в доме справедливость: на эти деньги мама обычно покупала жвачку, которой со мной не делилась. Мне было семь лет. Стоит ли упоминать тот факт, что после этого я простояла в углу до второго пришествия.

Никита вернулся спустя пару минут, размахивая связкой ключей и насвистывая мелодию, похожую на ту, что он слушал в кабинете немногим ранее.

– Лицо—то какое довольное, – заметила я, когда Никита остановился передо мной и продемонстрировал мне с десяток ключей, болтающихся на черном шнурке.

Приглядевшись, я поняла, что это тот самый шнурок, который я ранее заметила на его шее – между ключами проглядывал амулет. Теперь я видела, что он выглядит, словно обычный камень темно—фиолетового, практически черного, цвета.

– Могла бы просто поблагодарить, – Никита ткнул пальцем себе в щеку с намеком на то, что я должна его поцеловать.

Я скрестила руки на груди и приподняла бровь. Никита надул губы.

– Ну и ладно.

Быстро сообразив, какой из ключей подходит, Никита открыл дверь и пропустил меня вперед. Кабинет технологии находился в оранжевом полумраке – вечернее время давало о себе знать, и единственным источником света было заходящее солнце. Выстроенные вдоль стены швейные машинки блестели своими металлическими деталями. С маленькой кухни, скрытой за массивной деревянной дверью с изображением русской печи, доносился запах подгорелой выпечки.

Я щелкнула переключателем на стене у выхода, включая свет. Никита с неприкрытым восхищением оглядывался вокруг, изучая помещение.

– Не понимаю, почему нас сюда не пускают! – воскликнул он.

Под “нас” он подразумевал всех людей мужского пола. Елена Юрьевна, учительница обслуживающего труда, под страхом смерти запрещала девчонкам приводить в кабинет парней, потому что утверждала, что они обязательно что—нибудь сломают или разобьют. И когда Никита, слишком крепкий и неуклюжий, стоял склонившись над швейной машинкой словно слон, забредший в посудную лавку, я поняла ее опасения.

Никита подскочил к столу, на котором были сложены линейки закройщика, схватил треугольное лекало и, вытянув руки вперед, словно собирается им стрелять, наставил его на одну из швейных машинок.

– Сдавайся, чертов десептикон! – завопил Никита и начал издавать звуки, едва ли похожие на спуск затвора и выстрелы.

– Не понимаешь? Серьезно?

Я покачала головой. Никита произвел еще несколько “выстрелов” в швейную машинку, затем почесал острым углом лекала подбородок и положил его на место.

Я чувствовала себя так, словно была ответственна за каждый его неосторожный шаг. Мне хотелось связать Никите руки, чтобы он ничего не трогал, и я старательно сдерживала порыв залепить ему подзатыльник, когда он споткнулся о шнур утюга и чуть не полетел на пол вместе с гладильной доской.

Я сняла сумку с плеча и поставила ее на парту напротив учительского стола. Никита тут же скинул с себя рюкзак, словно только и ждал моего разрешения.

– Ну, и что мы тут будем делать? – спросила я, облокачиваясь на парту.

Никита застыл напротив манекена, разглядывая его, словно инопланетянина. Я повторила свой вопрос.

– Я подумал, что было бы неплохо перекусить, – Никита коснулся бархатной поверхности манекена. – Лично я голоден, как волк.

Стоило только Никите упомянуть еду, как в животе предательски заурчало. Стоило признаться, что это была отличная идея.

– Но почему тогда не столовая? Логичнее было ее вскрыть, там еды больше. Там, – я мотнула головой в сторону кухоньки, – одни соленья, и те не факт, что свежие.

– Логичнее – да. Но не проще. Там чуть ли не каждый шкаф под ключ закрывают. – Никита глянул на меня так, словно я не понимаю элементарных вещей.

Мне показалось, что раньше я уже чувствовала на себе этот взгляд. Не напрямую, но украдкой. Я вспомнила день, когда Варя, побывавшая на премьере второго Стар Трека, пыталась в красках объяснить мне сюжет, но в моей голове он укладывался намного хуже, чем любая теорема по геометрии. Варя вздыхала, но не сдавалась, а мою спину буравил чей —то осуждающий взгляд.

Я тряхнула головой. Огромное количество времени, проведенного в одиночестве, давало о себе знать.

– Ладно, предводитель автоботов, давай посмотрим, что можно найти на кухне, – предложила. Никита удивленно приподнял бровь. – Если мне не интересно, это не значит, что я ничего об этом не знаю.

– Вау, – произнес Никита и прикрыл рот ладонью, словно оказался страшно поражен.

– У нас есть две банки консервированных огурцов, три картофелины, открытый пакет молока, – Никита прервался, чтобы понюхать его, а после добавил: – Кажется, свежее.

Мы стояли вокруг небольшого стола, на котором виднелись жирные следы чьих—то пальцев, друг напротив друга. Я добавила к пожиткам Никиты пакет обветренного печенья с шоколадной крошкой, найденный мной за фарфоровыми блюдцами.

– Можно сварить картошку и съесть ее с огурцами. А потом молоко с печеньем на второе блюдо.

– А на десерт тебе придется бежать за ключами от туалета, – отметила я.

– Ха—ха—ха, – Никита приложил руку к животу и задрал голову назад, словно действительно смеется.

– Можем не трогать молоко, если не хочешь, – продолжил он, когда поймал на себе мой усталый взгляд.

– Против молока ничего не имею. Против огурцов – да.

Никита кивнул и убрал банки с соленьями обратно на подоконник.

– Картошку? – спросил он.

– Как хочешь, – я пожала плечами.

Никита молча скинул картофелины в раковину и включил воду. Я села за стол, демонстрируя тем самым полной отказ от какой—либо деятельности, взяла с ближайшей полки, до которой смогла дотянуться, чашку и принялась вертеть ее в руках.

За окном, тем временем, становилось все темнее, и вместе с полумраком, опускающимся на город, мне становилось все неуютнее. Мне казалось, что я делаю что—то действительно противозаконное – словно это не меня по ошибке заперли в школе, а я сама устроила взлом с проникновением. Никиту же это совсем не беспокоило. Он выглядел так, словно находится у себя дома, а я просто пришла к нему в гости.

– Рит? – позвал Никита, и я подняла на него голову. – Не напрягайся так, а то вена на шее лопнет.

– Я пытаюсь, – честно ответила я. – Просто я не каждый день попадаю в такие ситуации. Чтоб ты знал, я вообще редко в каких—либо ситуациях участвую. Для меня поход в кино – победа над собой.

– И как тебе живется в таком ритме морской водоросли?

– Спокойно.

Никита дернул головой в неопределенном жесте. Наверное, ему стало меня жалко. И я не винила его в этом – иногда мне и саму себя пожалеть хотелось.

– Не поможешь мне? – Никита поднял вверх мокрую руку с кухонным ножом.

– Не в состоянии справиться с тремя картофелинами? – возмутилась я, но все—таки, встала и подошла ко второй раковине. Никита протянул мне свой кухонный нож и скинул в мою раковину самую большую картофелину.

– Твои родители не поднимут панику от того, что их дочурка пропала без вести? – спросил он, слегка толкнув меня плечом.

– Мать уехала со своим дружком отдыхать в Италию. Не думаю, что ей есть особое дело до того, во что вляпалась ее непутевое и бестолковое чадо.