Текст книги "Эйфория (СИ)"

Автор книги: mythstoorfoot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Теперь ты убедился, Норман? Этого доказательства для тебя достаточно?

Первой его реакцией было найти в кармане очки. В его голове крутился список физических эффектов, хотя он был и не в курсе этого: учащённое сердцебиение, испарина на лбу, ухудшение видения… У него было впечатление, будто он бормочет что-то бессмысленно себе под нос.

О чём он думал? Джейден знал не лучше возможного случайного встречного: обездоленного и слоняющегося по улице.

Ему пришлось потрудиться, чтобы просто надеть очки. Его пальцы были сделаны из масла: скользкие, гнущиеся не в тех направлениях, словно принадлежали неуклюжему ребёнку. Казалось, жидкость сочилась из самых его пор. Надеть перчатку было даже сложнее: настолько, насколько сложно наливать непослушную смолу в форму.

Вновь пробуждение. Линзы были на месте. Он открыл свои полные благоговейного страха глаза, и всё то снова было там: шафрановое и льняное.

Боже, я скучал по тебе. Пожалуйста, больше никогда не покидай меня.

Он запрокинул голову назад, просто чтобы вспомнить все особенности, все маленькие замысловатости, что забыл. Хрустящие листья и запах затухающей жизни. Как бы там ни было, его уже тошнило от вида своей квартиры.

Почему я забыл о тебе?

Он подумал, что прошёл всего лишь день или около того, но это было слишком долго. Словно блудный сын, он возвращался к своим корням, месту своего покоя, истинному дому. Пожелтевшие деревья сгибались над ним, приглашая его в свои объятия. Он стоял неподвижно, а вокруг него разворачивался осенний лес, простираясь на большое расстояние, пока не ослабевал до неясного месива пейзажа и гомона птиц, пока он более не мог ни воспринять, ни придумать. Он не знал, что именно.

Но что-то было не так, как раньше. Его сфабрикованный дом по-прежнему был красив, но это великолепие было не таким, каким он его помнил. Это была омерзительно опасная красота: слишком яркая, слишком безупречная, высмеивающая его мрак. Под солнечными лучами его заиндевевшая кожа оттаивала и зудела там, где они её касались. Смертоносные ветви стали хлестать воздух, листья породили анархию, словно ураган раздирал его единственное убежище.

Всё не так. Всё меняется. Всё меняется, всё ложь. Как мне оставаться на плаву?

Он отшвырнул очки, и они упали на землю, покрытую ковром из листьев. Мрачный лес не исчез, грубо посягая на его рассудок. Никогда прежде он не покидал его так легко, как сейчас.

Норман фыркнул, а затем поднёс руку к носу. Пальцы стали тёплыми и красными. Он начал дышать урывками, тщетно водя рукой под носом, пока не вымазал всю её кровью, и пытаясь сориентироваться в настырном кошмаре.

Мне просто нужно больше воздуха. Если у меня будет воздух, он уйдёт.

Он качнулся к дереву, которое могло быть дверным проходом. Теперь ладони были его проводниками, осязая стены, пока его налитые кровью глаза видели только сепию и мерцание – везде, повсюду, – столь же бесполезные, как и глаза слепца.

Некоторое время прошло в суматохе. Когда мираж развеялся, а его голова встала на своё место, Норман Джейден обнаружил себя в маленькой уборной, цепляясь а раковину, как утопающий за соломинку. Туалетное зеркало отражало создание в запекшейся крови и силящееся вдохнуть. Он заметил одинокую, унизительную слезу, засыхающую сбоку на его лице.

Молодой человек ополоснул губы и нос, разбрызгивая ледяную воду на пол и настенную плитку в своём неистовстве. Капли обильно оседали на зеркале, искажая его образ. Пока он вымывал металлический привкуса изо рта, тёмно-бордовые нити марали кристальную чистоту воды в раковине.

Затем он замер на мгновение, чтобы сощурившись посмотреть на своего деформированного двойника.

Единственная мысль осталась в наступившей после бури тишине: «Я должен найти их. Я должен найти людей, принесших сумрак в мою жизнь».

Через пятнадцать минут он сидел в своей машине, третий раз за день. Возможно, Нормана принимали за сумасшедшего, в руки которого каким-то образом попало рабочее транспортное средство: налёт малинового остался в его глазах, тело с некоторыми интервалами вздрагивало, а волосы всё ещё были влажными и кое-где прилипли к лицу. Его заряженный пистолет лежал на сидении рядом с ним, словно обещание.

Так исполнительные помощники директора Хайд и Уэллс уже некоторое время планируют этот милый пикничок, а? И Бог знает, сколько ещё должностных лиц. Срань Господня, грёбаные проклятые лицемеры. Кто даёт им право поганить человеческие жизни? Что, чёрт подери, случилось с Верностью, Смелостью, Честностью*, а? Я должен… Я обязан… Чего они заслуживают? Гореть в грёбаном адском пламени – вот чего.

Он не знал, где жили Хайд или Уэллс, но в округе Колумбия большинство из крупных, величавых домов было расположено на Кэлорама Хайтс. Это был жилой район для больших шишек, бизнесменов и сенаторов. Туда то он и направился на головокружительной скорости.

Начинался дождь. Катаклизмический момент, угроза которого нависала так долго, наконец наступил. Жирные, мучительные бусины дождевой воды бомбардировали крышу, окна и ветровое стекло Джейдена, пока дворники не сметали их неистово прочь. Преждевременная ночь опустилась на город, когда грозовые тучи заволокли небо, а семьи укрылись в своих домах. Деревья вдоль дороги корчились так и эдак, в то время как колоссальная буря завывала по улицам. На дороге было мало машин: как таковые, по счастью, под угрозой из-за кульбитов Нормана были немногие. Въезжая на Кэлорама Хайтс, он жестко затормозил, поднимая в воздух россыпь брызг, и припарковал свой «Форд» у обочины.

Агент вышел из машины. Он был невосприимчив к дождю, хотя тот и сбегал по его плечам, промачивая костюм. Грандиозные особняки, переполнявшие район, изучались им даже в то время, как капли стекали всюду ото лба до подбородка, собираясь на его ресницах, издавая оглушительный шум, коллективно ударяясь о промокшую землю.

Он прошёлся взад-вперёд по улице, прислушиваясь к хлюпанью своих испорченных ботинок.

Время убегало калейдоскопом ощущений. Было так много шипения холодного дождя, пролетающего мимо его ушей, ледяных осколков, проносящихся сквозь плоть, крови и дождя, смешавшихся на его языке. Боль – столь яростная, алая боль, – напоминание о которой он по-прежнему мог ощущать обёрнутым вокруг своих пальцев.

Боже, я в таком дерьмовом замешательстве.

Норман остановился перед особенно огромным и особенно роскошным домом. На лужайке образовывались потоки воды. Ряд широких окон, отчасти заволоченный моросящим туманом, светился приветливым жёлтым светом. Кто-то сидел у одного из них и (насколько он мог понять, исходя из силуэта), возможно, свернувшись калачиком в кресле с хорошей книгой, возможно, смеясь с розовощёким ребёнком, возможно потягивая скотч, хотя это мог быть всего-навсего предмет мебели.

Одинокая фигура, стоящая в ненастье на улице, сделала глубокий вдох и прислонилась к бетонной стене, граничащей с домом. Ни с того ни с сего Джейден осознал, насколько безумным стал. Какой план действий он себе нафантазировал? Что приедет в какой-нибудь авторитетный район и вот так запросто найдёт людей, которых ищет? Суровая месть? Убийство одного из директоров ФБР?

Сжимая бока, Джейден поплёлся в направление, где – как он думал – оставил машину.

Но он не смог найти её.

Его вдохи, выдохи теперь деградировали до всхлипываний. Он издал низкий, но жалобный стон, напоминающий стон раненого зверя. Точно узнавая лимит своих сил и достигая его истрепанного конца, идущая на выздоровление лодыжка подвела Нормана, и он опустился на колени, а жидкость сомкнулась вокруг его конечностей. Половина его тела бездействовала так, словно была парализована.

Иногда, когда физическая оболочка в самом хрупком её состоянии, разум может удивить внушительными ментальными способностями.

Куда мне идти дальше?

Всё, во что я когда-либо верил, – ложь.

Как мне теперь жить? Как мне подняться и ставить одну ногу перед другой?

УРС не помогает мне – оно убивает меня. Триптокаин несёт с собой мешок для трупов. Пара моих начальников уничтожает всё, чем я являюсь, а я даже не заметил, даже не оказал сопротивления. Они разрушают всё, во что я верю, но я слишком напуган, чтобы признать истину. Как я могу отрицать видеодоказательство после того, как видел его своими собственными глазами? Нет, всё это было спланировано.

Так что есть одно единственное объяснение: больше ничто не подлинно.

Чёрт! Как я могу смириться с этим?

Таковым было это сумасшествие, это внезапное падение посреди вашингтонского тротуара под дождём со шквалистым ветром – отказом верить в безобразную правду. Как Рейни и предвещал.

Был ли он прав насчёт всего?

Норман не знал, сможет ли он это вынести.

Теперь слёзы пришли легко. Укол за уколом копий дождевой воды сдетонировали в ливне над ним, бомбардируя его, очищая его.

Всё болело. Каждая частичка его болела: от его существа в целом до каждого отдельного атома, отвергающего ложь, обнаруженное беззаконие. И они болели от того, что Норман знал: часть его была в курсе, всегда была в курсе, а всё же он продолжал скрывать это от себя, и это было подобно двойному предательству.

Я знал, разве не всегда я знал? Не была ли истина всегда здесь: лежащая под слоем уловок и шепчущая мне в темноте?

Боль одолела его сердце, и он не мог больше дышать.

Небо раскололось высоко вверху в приступе титанического превосходства. С каждой вспышкой грома или молнии сцена вокруг него то появлялась, то выходила из фокуса, словно по щелчку пальцев: вспышка, осенние деревья и цветные блики солнца, вспышка, пелена ливня перед глазами, вспышка, жёлтый, вспышка, синий, вспышка, вспышка, вспышка.

Он ненавидел всё это: ненавидел дождь, ненавидел свою зависимость и свой внешний вид, но больше всего он ненавидел самого себя.

Поэтому он распростёр пальцы в кармане, вынул тубу цвета морской волны, втянул в себя, трепеща веками, холодный, влажный воздух, болезненное опьянение, восторг – один, два, три раза – и всё было хорошо.

Комментарий к Глава 7. Депрессия

* Верность, Смелость, Честность – лозунг ФБР, звучащий на английском как «Fidelity, Bravery, and Integrity» по первым буквам названия организации – FBI (Federal Bureau of Investigation, рус. Федеральное Бюро Расследований).

========== Глава 8. Тревога ==========

Воскресенье, 11:38

На ней было надето ярко-жёлтое платье, выявляющее в её глазах сиен. Он не знал, что было надето на нём, да это его и не заботило. Луг был зелёным, небо – голубым. Стебли высокой травы обтекали его талию и приятно, по-летнему щекотали раскрытые ладони. Запрокинув голову, он увидел сказочные хлопья облаков, совершенно подходящего оттенка белого на фоне василькового. Лоскутное одеяло полей простиралось во всех направлениях, укрыв покатые холмы; старинная деревушка угнездилась в одной из долин на идеальном расстоянии от него.

Она смеялась. Её смех был лучше сельского пейзажа, прекрасной погоды и платья вместе взятых.

Ступая босыми ногами, она шла через луг. Бабочки-красные адмиралы резвились, летя следом за ней, время от времени устремляясь к её фигуре, пока их трепетные разумы вновь не велели им иного, изнывая по вкусу нектара на опаловой плоти. Он тоже следовал за ней.

Поле преимущественно пахло сеном, но за этим ароматом угадывалось благоухание распускающихся цветов. Лютики и барвинки росли в прибежище полезащитных полос, переплетённые так, что даже своенравный ребёнок не смог бы распутать их.

Она остановилась над низиной. Отсюда с высоты казалось, будто целый мир расплескался под их ногами. Чуть ниже плавно текла река: её воды были так спокойны, что стали листом стекла, отражающим лик неба; солнце было единственным подмигивающим глазом. Деревья, зеленее всех, что он когда-либо видел, опоясывали ручей пикантным поясом из изумрудов.

Его тело гудело, естественно настроившись на энергию окружающей местности. Бренчащие цикады поддерживали органичный ритм. Это было так необычно – ощущать безмятежность. Ощущать, что по-настоящему жив.

Он довольно вздохнул, глядя вправо, позволяя своему ледяному взгляду блуждать по очертаниям её фигуры. Жёлтое платье, напоминающее ему о домашнем лимонном пироге, развевалось у её бёдер от дуновений ветерка. Её руки свободно висели, но не нескладно. Светло-коричневые волосы были заправлены за её уши. Когда она была весела, иногда на её щеках образовывались ямочки, а когда что-то действительно приводило её в восторг, она наклонялась, ложа руки на колени, вся трясясь от смеха, будто говоря: «Хватит, я больше не могу!».

Хотя сейчас она просто улыбалась. Она стояла рядом с ним в профиль так, что он мог видеть лишь половину её приподнятых губ. Её пристальный взгляд блуждал по богатой, многоцветной панораме перед ними, и с каждой новой деталью, подмеченной ею, её мандариновые глаза становились всё шире и шире.

Спустя некоторое время она осознала, что он наблюдает за ней. Она зорко посмотрела на него боковым зрением. После она не смогла сдержать ухмылку, потому что солнечный свет делал её счастливой и мягкой; она вновь рассмеялась, покачала головой и повернулась лицом к нему.

– Я так рада, что ты пришёл. Давно хочу показать тебе.

Он подумал о том, что её голос звучал словно часть пейзажа, словно пшеничное поле и плодородная земля.

Она взяла его руку в свою собственную. Солнце пылало, река журчала, а её кожа была мягкой на ощупь.

– Потанцуй со мной, – произнесла она.

Но к сожалению он, похоже, не контролировал свои уста. Когда ответа не последовало, она наклонила голову набок и неосознанно облизнула губы. Где-то вдалеке цапля издала резкий крик.

– Пожалуйста, потанцуем?

Она ласково потянула его за собой подальше от края долины, обратно к их цветущему лугу. Рядом порхала бабочка. Она отогнала её лёгким взмахом руки. Живое море из травы топталось их ногами, а почва пахла сухостью, но была приятно податливой. Улыбка, подмигивание, а потом она поместила его ладонь так, чтобы та покоилась на её бедре.

Прежде, чем шестерёнки в его голове начали вращаться, она прижалась ближе к нему, её голова покоилась у бороздки его ключицы. Он мог ощущать контуры её тела, будто бы специально отлитые так, чтобы соответствовать его собственным формам. Его шею щекотало горячее дыхание из её маленького, круглого ротика. Словно зачарованные, они начали двигаться вместе: две причудливые куклы, мочащие ноги в росе. Он кружил её, обернув руки вокруг её пояса и выводя большим пальцем круг на хлопковой ткани напротив её талии, и несмотря на то, что не мог видеть землю, старался не наступить ей на ноги. Она что-то невнятно и безмятежно пробормотала. Происходящее было больше похоже на качание, чем на танец, но этого было достаточно. Нежность наполняла его арктические глаза, когда он смотрел мимо неё на зелёное, голубое, золотое.

Оттенки земли взмывали ввысь, пока не переходили в небо, а он и она были как единое целое.

Тепло между ними нарастало. Он дорожил этим сладостным жжением даже больше, чем дорожил ароматной смесью запахов цветов или пением скворца на дереве поблизости.

В какой-то момент он стал осознавать, что пока его разум был сосредоточен лишь на партнёрше, молчание удушило землю, а ветер стих. Ему было не по себе. Сомнения закрались в его сознание, расщепляя безупречность волшебной сказки. Было слишком много тепла, слишком много жидкости, струившейся на нижнюю часть его торса: слишком, чересчур много. Лихорадочно он оттолкнул её от себя, а затем увидел это – сочащееся алое пятно, растопырившееся в области её желудка.

Он попытался закричать, но не сумел.

Липкая жидкость промочила его собственную одежду. В центре её платья она без труда проступала сквозь мягкую, желтую ткань, подобно макам, захватывающим территорию подсолнухов.

Истерия быстро завладела им. Он прижал руки к истекающей области на её животе, но лишь запятнал свои ладони. Тревожно-красный начал тонкой струйкой течь на траву у их ног. Оторвав кусок своей рубашки, он приложил и его тоже к окровавленному отверстию, но жидкость по-прежнему лилась из него, пока всё, что он видел, не покрылось глазурью цвета засохшей крови. Все цвета исчезли, расплавившись в рубиновый. Небо было багряным, а на нём, пылая, висела огромная, бордовая сфера, как широко открытый, кричащий рот.

Единственным действием, о котором он сейчас смог подумать, было посмотреть на её лицо. Хотя и было окрашено в цвета всепожирающего пожара, оно по-прежнему оставалось бесспорно очаровательным, глаза по-прежнему блестели.

Она смеялась. Широкая улыбка разрезала её лицо, а резкое, высокое хихиканье плыло над безжизненной землёй. Она истекала кровью насмерть, её тело окрашивало целый мир в красный, а она смеялась.

Норман вздрогнул, проснувшись.

Молодой человек был скользким от пота, а в его квартире было так светло. Он сел прямо, прижимая ладони к глазам, не в состоянии выносить всё внезапное освещение, обжигающее его роговицы.

Джейден поморщился и открыл один глаз; моргнув, закрыл его снова, застонал и позволил своей голове упасть обратно на подушки. Всё наводнением нахлынуло на него.

Прошлая ночь была плохой ночью. Он каким-то образом добрался до дома невредимым, сумел не разбить автомобиль, когда его занесло на неровности во время торможения, и практически дополз до квартиры: каждый его дюйм промок, болел и был истощён. По большей части это было смутным снимком, чем одним длинным, непрерывным фильмом из воспоминаний, но он знал, что пил непростительно много и использовал как минимум половину пузырька триптокаина. Ему казалось, будто внутри его черепа практиковалась расстрельная команда.

Вопреки всему этому, он по-прежнему был здесь в целости и сохранности. Может быть, его метаболизм свыкся с большими дозами наркотиков, штурмующими его организм?

Нет. Господи, это глупо.

Он знал очень хорошо, насколько фатальным может быть одновременное потребление лекарств и алкоголя.

Охренеть какое чудо, что я не убил себя.

Случайно Норман снова открыл глаза, обнаруживая, что на этот раз он мог выдержать уровень освещения. Он увидел кучу влажной одежды, разбросанной по полу. С кровати хорошо обозревалась вся жилая комната, и он мог сказать, что в ней царил абсолютный беспорядок. Из ванной комнаты до него донёсся смрад рвоты. Где-то неритмично капал кран и вконец раздражал его чувствительный мозг.

С противоположной стороны окон его квартиры прыскал лёгкий душ утреннего дождя – слишком лёгкий, чтобы обязать надевать дождевик, но как раз достаточно сильный, чтобы действовать на нервы, – приводя в упадочное настроение Вашингтон. Небо было застлано непробиваемым пластом из сланцево-серых облачных формирований. Выглядело это так, будто вчера пронёсся ураган, оставив за собой прощальную подпись из наводящего уныние тумана и странного, отчётливого пессимизма.

Но текущий климат был меньшим из его беспокойств: ему снились кошмары.

В его голове не было никаких сомнений относительно личности женщины из его сна. Когда закрыл глаза, он по-прежнему мог вообразить её ужасно радостное лицо на чёрно-красном холсте своих век.

Мелисса.

Он не хотел задумываться о значении её жуткого проявления в его подсознании. Думать – даже вспоминать – об открытии, побудившем его к идиотскому фиаско прошлой ночью, желания у него также никакого не было. Вместо этого он, качнув ногами, слез с кровати и неуклюже встал ступнями на пол, позволяя своей мигрени успешно искоренить все вразумительные мысли из его существа.

Проходя через комнату, он наткнулся на некоторые предметы, которые помогли заполнить пробелы в случившемся прошлой ночью. Пара ботинок была глупо втиснута в дверной проём. Многочисленные бутылки из под спиртного были расставлены на кофейном столике, словно пьяные подозреваемые на опознании в полицейском участке, и портативный DVD-плеер, грубо впихнутый с одной стороны. Каким-то образом была опрокинута лампа, несколько книг было сброшено с их полок: на квартире лежал отпечаток неразберихи, устроенной лунатиком.

Его язык был вялым, челюсть – шершавой от щетины. Мужчина направился прямиком в кухню и налил себя кружку воды, которую опустошил одним глотком, разбрызгивая её содержимое.

Были дела: ему нужно было прибрать, принять душ, вычистить дурно пахнущую ванную комнату.

Чёрт, мне нужно уничтожить этот проклятый DVD.

Конечно, реальная первопричина его дилеммы была убрана в глубины его разума, втиснута в аккуратную коробочку, полностью игнорируемую Норманом, поскольку так он привык поступать со всеми своими проблемами.

Но все те обыденные дела могли подождать, по крайней мере, некоторое время. Что на самом деле имело прямо сейчас значение для Джейдена, так это усмирение крайне отчаянной, крайне жуткой нужды, влияющей на его подсознательное, потребности, неудовлетворённость которой всегда хладной каменной плитой давила на него.

Он не мог быть один. Сейчас – ещё больше, чем в какое-либо иное время – ему была просто необходима компания. Он не хотел лежать в пустой кровати. Его отвращение к самому себе росло с каждым приёмом дозы большей, чем обычно, с каждой минутой жалости к себе, и поскольку он не мог обуздать этого, то хотел об этом забыть в порыве страсти. Он просто не верил в самого себя: не верил, что сможет пережить ещё одну долгую ночь не накачавшись наркотиками до полусмерти, а со знанием, что теперь у него было…

…а я одинок. Так чертовски одинок.

Его жизнь преимущественно была ложью – его обманули, надурили как дурака, коим он и являлся, – и как надменно обратил на то внимание его сон, у него не было Мелиссы. Это было слишком тяжким бременем для человека, чтобы тащить его в одиночку.

Вернувшись в жилую комнату, Норман принялся перерывать стол в поисках клочка бумаги, который – как он знал – должен был там быть. Как он помнил, листок был маленьким, незаметным и, вероятнее всего, припрятанным под нагромоздившимся за несколько дней хламом. На нём девчачьим почерком был нацарапан телефонный номер. «Позвони мне», – было написано с наилучшими намерениями – с наилучшими намерениями и искренне, – и всё же он никогда не собирался начинать общение или осуществлять какую-либо часть из своих заверений. Он хотел заполучить её на одну ночь, и ему это удалось – вот и всё. Однако, судьба была склонна к насмешкам. Теперь – больше, чем в чём либо ещё – он нуждался в женщине, с которой провёл ночь несколькими днями ранее, в той черноволосой красавице, в той Тиффани, или Трейси, или Тесс.

Ощущая себя подобно дьяволу, он поднял телефон и набрал цифры, скользя маслянистыми пальцами по чёрному пластику.

Как же низко ты пал?

Это было не самым правильным поступком с его стороны. Ему следовало разобраться с этим делом. Ему следовало сохранить выдержку.

Что он скажет ей? Он делал это прежде, он был уверен в своём поступке. Тогда почему это казалось таким неправильным, будто разрывался контракт, будто нарушалось обещание?

Не важно. Сейчас в трубке раздавались гудки.

***

Это было бесконечное утро для Мелиссы Донахью. Она обнаружила себя занятой переменчивыми, нечёткими полудумами.

День был безотрадным, с неким оттенком пассивной злобы, ввергающей обитателей Вашингтона в унылый и апатичный ступор. Из маленького окошка своей временной квартиры она могла видеть пешеходов, ползущих по тротуару, забыв обо всём мире. Моросящий дождь мешал свету проникать в помещение, обращая его в странный, призрачный полумрак. Все предметы в кухне выглядели серыми и тусклыми.

Она проснулась этим утром с головой, полной жужжащих вопросов, гул которых так и не смолк на достаточно долгий срок, чтобы она смогла их разобрать. Тоскливая атмосфера наполнила её парадоксальным стремлением быть живой, провести свой день конструктивно. Она попыталась просмотреть несколько файлов из дела, но под кончиками пальцев тонкая бумага казалась ей ненастоящей. Когда она пошла набрать стакан воды, её взгляд зацепился за плиту, стоящую в кухне. Это была единственная светлая вещь во всей квартире, притягивающая редкие лучи приглушённого света, нисходящего каскадом от окна: её металлическая поверхность резко сверкала, словно лезвие, и женщина понимала, что хочет прикоснуться к ней руками, изучить все её уголки и грани. Она хотела готовить. Мелисса ценила готовку также, как богатые мужчины ценят гольф по выходным. Она напоминала ей об отце.

Она попыталась сделать блины, воскрешая в памяти воспоминания о том, как делала тёплые летние завтраки, о сливочном масле, тающем на тосте, об улыбке отца. Взбивание яиц с мукой было своего рода поэзией, подобно сложению стихов из обычных глаголов и прилагательных.

Когда она была ребёнком, отец показывал ей правильный способ идеально разбить яйцо над миской, но ей всегда удавалось замарать пальцы желтком.

Нет, Мелисса, милая, вот так. Гляди.

Донахью ударила яйцом о край раз, второй, и оно раскололось напополам. Это опечалило её. Она почувствовала, как что-то раскололось также внутри неё, что-то, что не могло быть восстановлено, а из разлома вытекает тёплая и вязкая жидкость.

Ожидая, пока остынут блины, Мелисса думала о Нормане. Он был опасен для неё. Она закусила ноготь и прислонилась к холодильнику, пытаясь выработать стратегию.

Простушка, глупышка…

Как могла она так запросто распуститься? Бутылка вина, прикосновение и дружественный взгляд. Было ли это всем, что потребовалось, чтобы увлечь её в грёзы? Нужен был жесткий план. Она не могла избегать Нормана Джейдена, но могла совладать с собой, быть профессиональной и бесстрастной. Лучшим решением, безусловно, будет вести себя так, словно этого никогда не случалось. Сможет ли она справиться с этим? Мелисса решила, что сможет. Да, хорошо.

Пробуя свои блины, агент осознала, что в процессе в какой-то момент что-то пошло не так. Они были слишком тонкими, слишком водянистыми, не такими, какими делал их её отец. Она полила их сиропом, но от этого, казалось, они не стали сколь-нибудь лучше на вкус. Она была невнимательна.

Мелисса сидела за холодным, неудобным обеденным столом, с тарелкой неприглядных блинов сбоку от неё. Она рассеянно орудовала вилкой, тыкая в еду, не глядя на неё. Затем она оттолкнула от себя тарелку и опустила голову на ничем не занятые руки.

Надеюсь, что не подвожу тебя.

Она посмотрела на окно, когда крошечная, дрожащая капля дождя изо всех сил старалась оставить отпечаток на незыблемом стекле.

========== Глава 9. Храбрость ==========

Понедельник, 13:44

Беззвучный. Беззвучие внутри Джейдена, и беззвучие в мире. Когда посмотрел на часы на стене и увидел минутную стрелку, скребущуюся мимо цифр с опрометчивой поспешностью, он подивился тому, что никогда прежде как следовало не осознавал бесконечной спешки времени.

Сколько я уже растратил впустую?

Нудная и сводящая с ума леность истекала откуда-то из глубин его сознания, так противореча несущейся стрелке, что это было почти издевательством. Норман отметил тянущуюся цепочку дум, шестерёнки его мозга были покрыты ржавчиной и начинали стопориться от малейшей мыслительной деятельности.

Всё было шиворот-навыворот. Почему всё было шиворот-навыворот?

Он был в своём офисе, но в нём не хватало агента Донахью, ритмично стучащей по своей клавиатуре. В этот раз хотя бы не было дождя, марающего небо. Не было ни зацепок по делу, ни дороги вперёд, ни дождя, ни Мелиссы.

Норман опоздал и тайком пробрался на своё рабочее место. Он молился, чтобы никто не заметил, чтобы никто не поднял шумиху по этому поводу. Конечно, по крайне мере один человек должен был обратить внимание на его непунктуальность. Он нахмурился, сканируя глазами пустую комнату: где же агент Донахью? Он помнил о том, что у него был хороший повод избегать её, кой в данный момент вылетел у него из головы. Ощущая невыразимую, щемящую боль паники, Джейден поднялся на ноги, намереваясь прогулкой по штаб-квартире дать пинок своему апатичному мозгу и заставить его работать.

И возможно, найти в процессе Донахью.

Коридор снаружи был пустынным. Норман доверился своим инстинктам, и его инстинкты приказывали ему найти кофе. Сейчас, когда он патрулировал внушающие своей тишиной страх коридоры, что всегда – по крайней мере, для него – были пугающе похожими на коридоры больниц или сумасшедших домов (даже когда их наполняли снующие тела, шёпоты или торопливые, тайные дела), его рассудок был странно спокойным.

Только испорченные, только безумные ходят по этим коридорам.

Он повернул за угол одного из крупнейших конференц-залов, ближайшего к кафетерию, и заметил автомат с кофе. Около полдюжины людей толпилось около него (кто стоял, прислонившись к стене, кто беседовал в маленьких группках): работники урывали редкие моменты передышки от безумной профессии.

«Люди никогда не меняются», – думал Джейден. Даже те, чья профессия была самой взыскательной и уважаемой в мире, тратили бесценные минуты из своего расписания на общение у кулера. Человеческую природу не перехитрить.

Норман услышал её прежде, чем увидел. Она разговаривала с другой женщиной, её медовый голос то возвышался, то падал в естественном ритме дискуссии, отчего-то звуча точно на той частоте, на которую он был настроен, глуша всю прочую невнятную болтовню. Она и её собеседница были в противоположной стороне широкого коридора, и не заметили его. Направившись к автомату с кофе, он повернул лицо так, чтобы оно не попадало в поле их зрения.

– Это другое, – произнесла Мелисса. – Совсем другое. На это нужно больше времени, и оно кажется чем-то более важным, словно внимание всего мира в самом деле приковано к этому месту.

– Определённо это то, к чему потом привыкаешь, – кивала другая женщина с видом знатока, умудрённого годами опыта. Норман узнал в ней ещё одного специального агента.

– Не уверена, что успею. Я не планирую здесь надолго задерживаться. Всего лишь временная переброска, как мне сказали.

Беседа подошла к концу. Агенты разошлись, вежливо прощаясь друг с другом, направляясь каждый своей дорогой. Норман не сводил глаз с пластикового стаканчика в своих ладонях, пока кофе выдавалось непривлекательной коричневой струйкой. Когда ёмкость наполнилась, он сунул одну руку в карман и зашагал обратно к кабинету неспешной походкой. Снова она была там – нехватка ментальной активности, заставляющая неметь тело, белая вьюга в его сознании. Он прошёл мимо окна и увидел апатичную массу серого неба, не воспринимая её. Хотя Джейден и не мог признать этого тогда, но если бы был способен, он осознал бы, что такое состояние его разума было последствием его собственного добровольного молчания и упрямого отказа принять всё то, что случилось с ним за прошедшие несколько дней. Будто бы его разум обрушивался сам на себя, продолжая играть в шарады, систематически отрубая свои области.