Текст книги "Грязь"

Автор книги: Motley Crue

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Глава четвёртая

МИК

«ЦЕННЫЙ НРАВСТВЕННЫЙ УРОК ОТНОСИТЕЛЬНО СУЖДЕНИЯ О ЛЮДЯХ ПО ВНЕШНИМ ПРИЗНАКАМ, ВКЛЮЧАЯ НЕДОСТАТОК ВЕСА И НАГНОЕНИЯ НА ТЕЛЕ ЖАРЕНОГО ЦЫПЛЁНКА»

Я подвергаю сомнению многие вещи и формирую своё собственное мнение. Эти суждения для меня столь же существенны как ракетные технологии или что-то ещё. Кто говорит, что вы должны верить чему-то только потому, что вы читали об этом в книге или видели в кино? Кто эти люди, которое утверждают: “Это единственно верный путь”? Когда все верят в одни и те же вещи, они становятся роботами. У людей есть мозги: они могут постичь что угодно, например, как летает НЛО.

Когда я учился в начальной школе в 50-е, в разгар холодной войны, у нас были тренировки под названием «пригнись и спрячься» («duck-and-cover»). Нам говорили, что, если упадёт водородная бомба, все, что мы должны будем сделать, забраться под наши парты и прикрыть головы руками. Сегодня кажется смешным, что парта должна была защищать нас от радиации и полного уничтожения, но в то время мы испытывали пиетет к, возможно, интеллектуальным и информированным людям, которых мы называли своими учителями. Помню, я записал в моей записной книжке большими буквами «ПРИГНИСЬ И СПРЯЧЬСЯ» с кавычками по бокам и гигантским знаком вопроса. Что за шутка. Эта черепашка оказалась полной ерундой.

Я имел обыкновение собирать и хранить записные книжки и бумаги с моими заметками, которые я писал с самого детства. Через какое-то время, многое из того, что я написал, становилось реальностью. В 1976-ом году, когда моя группа «Уайт Хорс» («White Horse»), входившая в сороковку лучших (Top 40 band), была на последнем издыхании, готовая к тому, чтобы её пристрелили, мы репетировали в гостиной дома, где все мы и жили, когда вошёл басист и сказал: «Да мы, в натуре, похожи на пёструю кампанию» («Well, this certainly is a motley-looking crew»). После репетиции, я поднялся наверх в свою комнату и записал эти слова в свою записную книжку – Motley Crue, затем ниже написал большими буквами – MOTTLEY CRU и сказал себе, что моя группа обязательно будет называться «Mottley Cru». Я хотел, чтобы «Уайт Хорс», которая действительно была неплохой командой, начали играть свои собственные песни и стали «Mottley Cru». “Почему бы не попробовать делать что-то оригинальное? Ведь мы по-любому голодаем!”, – сказал я им. Они ответили тем, что выперли меня из группы. Так что я ушёл, прихватив всё: колонки, прожекторы, фургон.

Я поместил объявление в специальное издание «Ресайклер» («Recycler»), которое гласило: “Внеземной гитарист к услугам других инопланетян, которые хотят завоевать Землю”. В то время я называл себя Зорки Шарлеман (Zorky Charlemagne), поэтому я использовал это имя в тексте об’явления и получил несколько по-настоящему причудливых предложений по телефону, но ни от кого, кто был бы вменяем. Я поиграл в группе под названием «Вендетта» («Vendetta» – тоже Тор 40), что позволило мне заработать достаточно денег, чтобы купить комбик «Marshall» и гитару «Les Paul». Другие маршальский комбик и «Les Paul» я купил, возвратившись из тура по Аляске, и поместил ещё одно объявление в «Ресайклер». Обычно люди пишут об’явления, которые начинаются с буквы «Эй» («А» – неопределённый артикль в английском языке и первая буква алфавита), типа, “превосходный гитарист ищет группу”, только для того, чтобы их сообщение оказалось в начале списка. Мне было плевать, потому что я знал, что мое объявление сработает независимо от того, где оно находится. Это выглядело так: “Громкий, неприличный и агрессивный гитарист ищет работу”.

На моё об’явление ответил парень с усами Гитлера из «Спаркс» («Sparks»). Но я сказал ему, что я не люблю его музыку, и лишь впустую потрачу его и своё время, если приеду к нему на прослушивание. Я полагаю, что он уважал меня за это. Какая-то дрянная группа из Редондо Бич (Redondo Beach), которая потом стала толи «Poison», толи «Warrant», толи ещё как-то, и которая развалилась в 80-ых, позвонили потому, что видели, как я играл в «Pier 52». Я так им и не перезвонил. Цитируя Энди Уорхола (Andy Warhol) – “У каждого есть пятнадцать минут славы”. Цитируя меня – “Желаю, чтобы у них их не было”.

Я думаю, что Никки, наконец, нашел моё об’явление и позвонил. Мы поговорили некоторое время и условились о дне встречи. Я погрузил свою гитару и маршальские комбики в крошечную «Мазду» («Mazda»), которая принадлежала моему другу Стику (Stick) и повёз всё это в Северный Голливуд (North Hollywood). Никки и я поздоровались словно два абсолютно незнакомых человека: ни один из нас не вспомнил, что встречал другого прежде. Он изменил имя, и его волосы, черные как уголь, переливались всеми цветами и спадали на лицо; я не узнал бы его, если даже он был моим собственным отцом. Потребовалась неделя или две прежде, чем он спросил: “Эй, ты случайно не тот странный парень, который однажды заходил в винный магазин… “. Я не мог в это поверить: он действительно превратился в себя самого.

Никки сказал, что он оставил свою старую команду «Лондон», потому что слишком многие там, пытались тащить группу в совершенно разных направлениях. Теперь он пытался организовать свой собственный проект и осуществить своё собственное видение. Я притворился, будто я с ним согласен, но я знал, что он был все еще молод и наивен в музыкальном плане, но я мог повлиять на него, чтобы реализовать своё направление. На той репетиции мы играли несколько песен, которые написал Никки – “Stick to Your Guns”, “Toast of the Town”, “Public Enemy #1″. У них был этот женоподобный парень, имя которого я не буду упоминать, который играл на гитаре. Первое, что я сделал, когда вошел, сказал: “Он не будет этого делать”. Они сказали, что, если я хочу, чтобы он ушёл, я должен сам сказать ему об этом. Это был первый день, а они уже заставили меня делать их грязную работу.

Также там был по-настоящему тощий парнишка с огромной опухолью на подбородке, напоминавшей Чикен МакНаггетс (Chicken McNugget – толстый бутерброд с ресторане «МакДональдс»). Он сказал, что его толкнули или, споткнувшись на ступеньках в «Газзарис» («Gazzari’s» – ночной клуб) прошлой ночью, он разбил губу. Я не знал, что именно было с его лицом, но это было похоже на конкретный второй подбородок. Парень утверждал, что играет на барабанах, хотя он казался слишком молодым и худым для того, чтобы делать это хорошо. Но когда он начал играть, то оказался не промах. Он действительно поражал своей игрой. Его звали Томми (Tommy).

И только подумайте, об’явление в «Ресайклер» нашёл вовсе не Никки. Это был Томми. Он звонил. Он оставил сообщение. Он устроил так, чтобы всё это случилось. И он был человеком, который умел играть.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: “ЛЮБИМЕЦ ГОРОДА”

Глава первая

ТOММИ

«О КРАСНОЙ ЯГОДЕ, КОТОРАЯ ЗАСТАВИЛА СЕРДЦЕ ЮНОШИ ВОСПЫЛАТЬ ОГНЁМ СТРАСТИ; О ПЕРСПЕКТИВАХ “ОБРАЗОВАНИЯ”, ДЕМОНСТРИРУЕМЫХ УЧАСТНИЦАМИ ВОЛЕЙБОЛЬНОЙ КОМАНДЫ; И ДРУГИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О СЧАСТЛИВОМ ДЕТСТВЕ»

Чу-у-у-у-ува-а-а-а-ак. Да-а, мать твою. Наконец-то. Сколько комнат будет у Никки, брат? Чёрт побери. Этот парень пытался засадить за решётку собственную мамашу. Я люблю его; мы были фактически женаты все эти двадцать лет (книга была написана в 2001-ом году). Но иногда это переходило всякие границы. Нет, я не похож на него. Я – безнадежный грёбаный романтик. Это часть меня, о которой многие люди даже не подозревают. Они знают всё, что им хочется знать обо мне, но они ни хрена не знают о моей душе. Это плохо, чувак, но это-то и хорошо. Все просто за-ши-бись.

Моя судьба была решена, когда я почувствовал свою первую страсть к этой классной девочке, которая жила вниз по улице в Ковина (Covina). Я преследовал её повсюду. Я следил за нею на своём велосипеде, а по ночам шпионил за ней в окно, словно маленький охотник. Все, чего я хотел, чтобы она поцеловала меня. Я видел, как целуются мои папа и мама, и это выглядело достаточно круто. Я полагал, что я готов к тому, чтобы испробовать это на себе.

Опыт показывает, что, если вы за кем-то долго бегаете, то очень скоро он начнет бегать за вами. Через некоторое время моя соседка сама начала следовать за мной по пятам, и мы просто сходили с ума друг по другу. Однажды, каким-то образом, мы оказались в зарослях кустарника в этой прохладной тенистой траве, где нас никто не мог видеть. На низеньких кустарниках росли маленькие ярко-красные ягоды. Они были точно такого цвета, как её губы. Не раздумывая, я сорвал одну ягоду и положил её между нашими ртами. Затем мы оба обхватили её губами и впервые поцеловались. Это было настолько романтично и удивительно: я представлял, что, если мы поцелуемся с помощью этой волшебной ягоды, то с той минуты мы станем кем-то ещё. Возможно, она превратится в принцессу, а я стану рыцарем, который увезёт ее из Ковина на своём белом коне. Мы поскачем к моему замку, а все соседи, глядя на нас, будут спрашивать: кто эти красивые принц и принцесса. И с тех пор мы жили бы долго и счастливо. До тех пор, пока кое-кто не с’ел и не уничтожил волшебную ягоду. Если бы этого не случилось, мы не возвратились бы обратно в Ковина и не оказались бы снова всего лишь двумя маленькими глупенькими детишками. Это именно то, что всегда случается в моей жизни: всегда есть грозовая туча, прячущаяся неподалёку в ожидании, чтобы испортить все хорошее и безупречное.

Недавно я пошел к психоаналитику, и он сказал мне, что я унаследовал эту тучу от моей матушки. Ее жизнь была похожа на такую тучу: все хорошее было окружено трагедией. Ее звали Вассиликки Пападимитриу (Vassilikki Papadimitriou), и она была «Мисс Греция» в пятидесятых годах. Мой папа – Дэвид Ли Томас (David Lee Thomas) – был армейским сержантом, и предложил моей маме руку и сердце сразу же, как только увидел её впервые. Они поженились через пять дней после встречи, точно так же, как Памела (Pamela) и я, спустя почти сорок лет. Он не говорил ни слова по-гречески; она не говорила ни слова по-английски. Они рисовали картинки, когда хотели сказать что-нибудь друг другу, или она писала что-нибудь на греческом, а мой папа изо всех сил пытался понять смысл написанных слов при помощи греко-английского словаря.

До меня она шесть раз пробовала завести ребёнка: пять раз она терпела неудачу, а, когда она забеременела в шестой раз, мой брат умер через несколько дней после рождения. По каким-то причинам это было слишком рискованно для неё. Я не знаю, как у неё хватило смелости попробовать ещё раз. Но когда она забеременела в седьмой раз, то даже отказалась вставать с кровати на протяжении всех девяти месяцев на случай, если что-то пойдёт не так.

Только после того, как я родился, мои родители оставили Афины и переехали в пригород Лос-Анжелеса под названием Ковина. Это было тяжело для моей матери. Раньше она была привлекательной моделью, а теперь она жила в Америке, где должна была зарабатывать на жизнь уборкой чужих квартир, словно грёбаная прислуга. Она всегда стеснялась своей работы. Она жила в новой стране с незнакомцем, который неожиданно стал ее мужем. У неё не было ни родных, ни друзей, ни денег, и она едва говорила по-английски. Она очень скучала по родному дому, наверное именно поэтому она назвала мою младшую сестру Афина (Athena).

Мой папа работал в дорожном департаменте Лос-Анжелеса, занимаясь ремонтом дорожной техники и грузовиков. Моя мама всегда надеялась, что он будет зарабатывать достаточно денег, чтобы она смогла оставить свою работу и нанять домработницу, но у него это так и не получалось.

Психоаналитик сказал, что моя мама передала мне сильное каждодневное беспокойство, с которым она жила в Америке, особенно, когда я был маленьким ребенком. Она разговаривала со мной на греческом, но я был не в состоянии понять ни слова. Для меня было загадкой, почему я понимал всех окружающих, но не мог разобрать того, что говорит мне моя собственная мать. Аналитик сказал, что такие переживания ведут к постоянному страху и чувству незащищённости, которые я испытываю даже будучи уже взрослым человеком.

Однажды, я пришёл на сеанс к аналитику в короткой майке с длинными рукавами, он увидел мои татуировки, и чуть было сам, мать его, не потерял рассудок. Я рассказал ему о моих родителях, и как они общались между собой, когда я был ребенком. На моём следующем сеансе он сказал, что он думал о моей семье всю неделю и пришел к выводу: “В раннем детстве вы наблюдали, что люди рисовали картинки, чтобы общаться друг с другом. Теперь вы используете эти татуировки как вид связи с внешним миром”. Он указал на то, что многие татуировки были символами вещей, которые я хотел иметь в жизни, например, рыбка кои (koi), которую я изобразил на коже задолго до того, как она появилась в пруду нашего дома. У меня также есть татуировка леопарда, и на днях я собираюсь купить этого долбанного леопарда. Я хочу, чтобы этот крутой котяра лежал на моём диване каждый раз, когда я возвращаюсь домой из тура.

ЛЮДИ ГОВОРЯТ, ЧТО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ПРЕДСКАЗАТЬ ваше будущее, что никто не знает, что именно жизнь приготовила для вас. Но я-то знаю, что это полная чушь. Это не просто образы в виде татуировок, которые позднее стали для меня реальностью. Это уходит корнями куда более глубоко. Я предсказал своё будущее, когда мне было три года, своим ребяческим стремлением производить как можно больше шума с помощью горшков и кастрюль, выстроенных в ряд на кухонном полу, по которым я колотил ложками и ножами. Мой друг Джеральд (Gerald) говорит мне теперь, что тогда-то я и осознал в своей душе, чего я хотел от жизни на самом деле. И тот день, когда я начал производить этот ужасный грохот посредством маминой кухонной утвари, был днем, когда я обнаружил в себе это стремление. Но в то время я ещё не подозревал об этом. Я был слишком глуп.

Вместо этого, когда я увидел, как молочник играет на аккордеоне, я решил, что я хочу учиться играть на аккордеоне. Поэтому я забросил свою детскую ударную установку, которую купили мне мои родители, чтобы держать посуду в чистоте подальше от пола, и начал брать уроки игры на аккордеоне вместе со своей сестрой. Затем учитель танцев увлёк нас своими занятиями, моя сестра и я настолько загорелись этим, что начали заниматься стэпом и присоединились к балетной труппе, которая мне нравилась намного больше, т. к. там я мог танцевать с девочками. Какой там, на хрен, бейсбол в парке с другими парнями: я только и желал, чтобы пообниматься с девчонками.

После танцев я бредил пианино, но оказалось, что это всего лишь гребаная зубрёжка, я играл гаммы много раз подряд, пока мне не захотелось убивать людей, и начать хотелось прямо с моего учителя по фортепиано. Затем я увидел в комиссионном магазине гитару и зациклился на гитаре. Мой аккордеон был электрическим, фирмы «Да Винчи» («DaVinci»), я пропускал его звук через дисторшн (гитарная примочка), что звучало чудовищно, и играл на нём «Smoke on the Water», пока моя мама, наконец, не сломалась и не купила мне эту гитару. Я играл на ней через тот же аккордеонный усилитель так громко, как только мог. Окна были открыты, так что каждый по соседству знал, что у меня теперь есть долбаная гитара. Я даже вытаскивал всё это во двор и рубал там, чтобы все могли меня видеть. Не знаю почему, но я хотел, чтобы люди обратили на меня внимание. Я до сих пор так поступаю: я делаю какие-то вещи потому, что они мне нравятся, но при этом мне необходимо признание. Это всегда приносило мне массу удовольствия, но и доставляло кучу хлопот.

К счастью, никакие Свидетели Иеговы (христианская секта) не заглянули в наш дом, когда я был ребенком, иначе, вероятно, я торговал бы сейчас Библиями. Вместо этого, после того, как в школе меня приняли в маршевый оркестр для игры на малом барабане во время футбольных матчей, я вновь возвратился к ударным, которые с тех пор всегда были у меня на первом месте. Мой отец купил мне мой первый малый барабан на Рождество. Это была не какая-нибудь картонная коробка, чувак, не гребаная крашеная консервная банка и не перевёрнутый вверх дном горшок. И, если бы мой папа не заставлял меня сидеть и зубрить все эти гаммы на пианино, изучать такты, ритмы и размеры, я никогда бы не научился стучать за такое короткое время.

Поскольку я пишу эти строки в то время, когда мой отец лежит на смертном одре, я не знаю, как я могу воздать ему за всё то, что он когда-то сделал для меня. Я наблюдаю, как он медленно умирает – ему, вероятно, осталось жить год, максимум – и, когда он смотрит на меня, слёзы текут из его глаз. А когда я смотрю на него – на этого человека, который только и делал, что всегда поддерживал меня – я не могу помочь ему, и только лишь плачу. После покупки барабана, он заключил со мной соглашение, что остальную часть ударной установки я должен буду приобрести самостоятельно. Он сказал мне: “Я не буду покупать её для тебя потому, что в этом случае ты не будешь её ценить. Но я помогу тебе, и наше соглашение служит для того, чтобы, если что-то пойдёт не так, и ты просрочишь свои платежи, я всегда смогу прикрыть тебе спину”. Затем он, чёрт побери, помог мне оборудовать комнату в гараже с настеленными на пол коврами, дверью из двойного слоя фанеры и звукоизоляцией, сделанной из картонных коробок из-под яиц. Мои родители оставляли свой автомобиль на улице только для того, чтобы я мог иметь звукоизолированную комнату для упражнений. И тогда, когда я был готов к тому, чтобы приобрести свой первый автомобиль, мой отец снова заключил со мной соглашение о ссуде. Он никогда не мог пройти и мили, гуляя со мной за руку, но, если я вдруг падал, пытаясь ходить самостоятельно, он всегда поднимал меня.

Теперь у меня была моя собственная комната для упражнений, каждый ребенок в школе, который когда-либо играл или просто видел гитару, хотел производить впечатление, играя рок, и обычно это были одни и те же песни «Лед Цеппелин», которые игрались снова и снова. Не многие родители позволили бы своим детям делать это в их доме. Единственное правило, которое установили мне мои предки – никакой музыки после десяти вечера, и я его соблюдал. Какое-то время, по крайней мере.

Музыка была всем, о чём я думал в школе: моими любимыми предметами были музыка и рисование, где я со своими друзьями мог делать рок-н-рольные майки. Также я наслаждался игрой в волейбол в составе смешанных команд (мальчики и девочки). Правда, это не имело никакого отношения к музыке, но имело много общего с рок-н-роллом, если вы понимаете, о чём я говорю.

Каждый день я ходил на свои три любимых урока, а затем пропускал остальную часть школьных занятий и колотил в свои барабаны весь день, пока мои родители были на работе. Перед тем, как моя мать приходила домой, я выходил погулять, чтобы убить немного времени, а затем возвращался домой, как будто я только что пришёл из школы. Это был хороший план, пока я не начал заваливать восьмой класс.

Мой учитель – Мистер Уокер (Mr. Walker) – каждый день записывал наши оценки в маленькую книжечку, закрывал её и клал в свой ящик. Так, вместе с парой других ребят, которые тоже были далеко не отличники, я разработал план, чтобы украсть эту книжечку, когда он выйдет из класса покурить свою трубу. Мое условленное место было на первом ряду, поэтому, когда однажды утром он вышел покурить, я подбежал к его столу, перегнулся через него, пошарил рукой в ящике и вытащил оттуда черную книжицу.

Я проделал всё это и вернулся на своё место как раз к его возвращению. Пока он обсуждал с учениками «Убить пересмешника» («To Kill a Mockingbird» – роман американской писательницы Харпер Ли), я передал книжку Реджи (Reggie), который сидел позади меня, он поднял руку и попросился выйти в уборную. Я последовал за ним, также как и третий парень. Мы встретились в одной из кабинок туалета и положили книжку на крышку унитаза. Реджи вынул свою зажигалку и поджёг её. Мы были идиотами, брат: мы думали, что, если мы уничтожим её, то все наши проблемы мигом решатся, и Мистер Уокер будет вынужден перевести нас в следующий класс. К тому же, мы были вдвойне глупы, думая, что трое подростков, засевшие на десять минут в уборной, не вызовут никаких подозрений.

В то время, пока мы спешили поджечь книгу с разных сторон, дверь кабинки неожиданно распахнулась. На пороге стоял Мистер Уокер, его лицо было красным, как пожарная машина. Это не предвещало ничего хорошего, чувак. Пока мы все дули на книгу, пытаясь разжечь огонь, он схватил нас за гребаные уши. Клянусь Богом, мои ноги не касались пола по пути в кабинет директора. В кабинете директора напротив стены стоял стул, и когда настала моя очередь зайти туда, он заставил меня сесть лицом к стене и взяться за поручни.

“Уткнись глазами в эту точку на стене! “, – пролаял он.

“В какую точку? “, – спросил я. Затем, внезапно, посыпались удары, один за другим, прямо по моей гребаной заднице. Он вышиб из меня всё дерьмо, а затем исключил из школы. Мои родители чуть было не стёрли меня в порошок.

Как бы там ни было, но я всё-таки закончил школу Cаус Хиллс Хай Скул (South Hills High School), где присоединился к корпусу маршевого оркестра, которым я так восхищался, когда был ребенком. Поскольку мы соревновались с другими школами, я должен был изучить все виды трюков: вращение палочек, стучание по ободу барабана и всякое другое дерьмо, которое фактически превращалось потом в настоящее театральное действие. Ребята, игравшие на басовых барабанах, крутили свои молоточки на ремешках вокруг запястий, в то время как все барабанщики подбрасывали в воздух палочки и щёлкали ими в унисон, не прекращая при этом маршировать. Все, чему я научился в корупсе, я использовал потом в своей игре в Мотли.

Ко всему прочему в школе я все еще продолжал заниматься балетом. Всюду, куда я приходил, люди называли меня “человек-оркестр” (”band fag” – не уверен в точности перевода). Но ведь я не играл на флейте: я был гребаным барабанщиком. Это бесило меня, т. к. я был единственным человеком, кто думал, что я крутой.

Капитаном барабанщиков был высокий, темноволосый парень по имени Трой (Troy), который слишком рано прошёл половое созревание: его кости, похоже, распирали его тело изнутри, а лицо было всё испещрено шрамами от прыщей. Я был всего лишь новичком, но быстро начал делать успехи и вскоре уже превосходил других, т. ч. довольно скоро он почувствовал, что я угрожаю его авторитету командира. Как-то раз, за день до практики я наклонился, чтобы поднять свой барабан, когда он хлопнул меня по спине. Когда я обернулся, он стукнул меня по носу так, что тот оказался на другой стороне моего лица. Я пошел в больницу, где мне сделали анестезию, зафиксировали мой нос парой зажимов и с хрустом поставили его на своё прежнее место. Но после этого он уже никогда не выглядел как прежде: он и до сих пор кривой.

Я никогда больше не видел его, потому что после этого, мои родители продали свой дом и переехали в другой, который находился в пятнадцати минутах езды от прежнего. Я начал второй год в школе Ройал Оук Хай в Ковина в районе Сан Димас (Royal Oak High in the Covina/San Dimas area).

Именно там я организовал свою первую группу «U.S. 101». Я спросил моих родителей, можем ли мы репетировать в гараже, и они, чёрт возьми, разрешили. Гитарист нашей группы Том (Tom) увлекался серфингом и любил «Бич Бойз» («Beach Boy»). Даже при том, что я считал «Бич Бойз» тупым педерастическим дерьмом, я вынужден был играть с ним, поскольку мне нужна была практика игры с действующими музыкантами. (Два члена даже продолжили потом формировать группу «Autograph».)

Начиная с балета и кончая корпусом барабанщиков, я всегда был аутсайдером (чужаком). Будучи в реальной рок-группе, тем не менее, я внезапно осознал, что это круто – быть не таким, как все. Существует большая разница – быть убогим отщепенцем или быть привлекательным одиночкой. И то, что моя группа никуда не годилась, не имело никакого значения. Мы начали играть на школьных танцах и на вечеринках во дворах: везде, где было нужно и не нужно. Именно на одном из таких выступлений я впервые увидел самого, чёрт побери, крутого парня в мире. Он был серфером с длинными белокурыми волосами, высоко взбитыми на макушке, точно так, как у Дэвида Ли Рота. Он был одет в строгий, абсолютно белый костюм, и он был в группе, куда более лучшей, чем моя. Он ходил в школу Чартер Оук Хай (Charter Oak High), примерно в миле от моей школы. Но его выгнали со второго курса, и он начал ходить в нашу школу. Как только он прошёл через двойные двери парадного входа – брюки с низким поясом, обтягивающие задницу и бёдра и расклешённые к низу и белая футболка без рукавов – вы не поверите, произошёл коллективный экстаз. Все девчонки онемели от щенячьей любви к этому длинноволосому серфенгисту-рокеру. Его звали Винс Уортон (Vince Wharton).

Я подошел к нему на следующий день после занятий и сказал: “Эй, мужик, как дела? Меня зовут Томми, я играю на ударных. Я слышал, что ты играешь в группе”.

Его группа называлась «Рок Кэнди» («Rock Candy»), и я начал ходить на дворовые вечеринки, чтобы выпить и понаблюдать, как они играют. У Винса был удивительный голос: он делал кавера на «Чип Трик» («Cheap Trick») и его голос звучал в точности как голос Робина Зандера (Robin Zander). Также он пел кое-что из «Sweet» и «Aerosmith».

Для меня Винс был Богом. Он пел в классной группе, он был потрясным серфером, девочки падали в обморок всякий раз, когда он проходил мимо, и плюс ко всему, ходили слухи, что ещё до того, как он поступил в среднюю школу, у него родился сын. Я думал, что мне очень повезло, что он соизволил поговорить с таким тощим неудачником, как я. Я никогда даже представить себе не мог, что стану настолько крутым, что буду играть с этим парнем в одной группе.